Текст книги "Проблемы литератур Дальнего Востока. Труды IX международной научной конференции"

Литературное наследие Пу Сунлина и его переводы на русский язык

Сторожук А. Г.

(Санкт-Петербургский государственный университет, Россия; [email protected])

Аннотация: Говоря о вкладе Пу Сунлина (蒲松齡, 1640–1715) в китайскую литературу, обычно вспоминают его новеллы о лисах-оборотнях и прочих чудесах, известные как «Странные истории из Кабинета Неудачника» («Ляо Чжай чжи и», 聊齋誌 異). Чаще всего общие рассуждения на этом заканчиваются, и основное внимание сосредотачивается на особенностях писательского стиля и скрытых политических и социальных намеках, поскольку большинство сюжетов «Ляо Чжая» признаются неоригинальными и зачастую заимствованными в анналах литературной традиции прошлого. Таким образом, два наиболее популярных суждения состоят в том, что, во-первых, «Ляо Чжай» – это и есть все литературное наследие автора, а во-вторых, сами произведения с точки зрения оригинальности второстепенны, поскольку основаны на заимствованиях из прошлого и перекроены с целью высмеять социальные и политические язвы современного писателю общества. Главная цель этой статьи заключается в том, чтобы подвергнуть сомнению оба утверждения и показать богатство и разнообразие жанров и тем в творчестве Пу Сунлина, а также выявить основы необыкновенной притягательности этих текстов для читателей, сохраняющейся на протяжении более 300 лет. Другой целью настоящей работы является краткий обзор переводов Пу Сунлина на русский язык и их влияния на современную русскую прозу. Главный упор здесь делается на сложности, с которыми неминуемо сталкивается переводчик, на проблему поиска оптимальной формы воссоздания особенностей оригинала. Поскольку Пу Сунлин писал на классическом китайском языке (вэньяне), также анализируется мастерство писателя в передаче нюансов речевой стилистики, включая и самое незамысловатое просторечие.

Ключевые слова: Пу Сунлин, Ляо Чжай, китайская классическая проза, фантастические новеллы, история и теория перевода.

PU SONGLING’S LITERARY HERITAGE AND ITS TRANSLATIONS INTO RUSSIAN

Storozhuk Alexander

(St. Petersburg State University, Russia; [email protected])

Abstract: While speaking of Pu Songling’s (1640–1715) impact on the Chinese literature one can’t help mentioning his short stories about fox turnskins and other wonders, known in English as Strange Tales from the Chinese Studio (Liao Zhai zhi yi). Commonly here the general survey concludes, and the main efforts are directed to analysis of the author’s pencraft and concealed political implications, since most of the plots are believed to be not original but adopted from earlier oeuvre. Thus the two major implied notions can be worded in the following fashion: 1) Strange Tales are the only work by Pu Songling to be mentioned and 2) they happen to be quite a secondary piece of literature based on borrowed stories and twisted about to serve the new main objective – mockery on social and political routine of the author’s present. The chief idea of the article is to cast a doubt on both of these notions and to show diversity and richness of Pu Songling’s genres and subjects as well as finding out the basis of these texts’ attractiveness for readers for more than 300 years. The other goal of the paper is to give a short overview of Pu Songling’s translations into Russian and their influence on the literary tradition of modern Russian prose. The main focus is put on the dififculties any translator is to face, on the quest for the optimal form of reproduction of the original’s peculiarities. Since the language of Pu Songling’s stories is Classical Chinese (wenyan), the author’s mastership in reproduction of different speech styles including common vernacular is also to be mentioned and analyzed.

Keywords: Pu Songling, Liao Zhai, classical Chinese prose, fantastic short stories, history and theory of translation.

Сегодня имя Пу Сунлина (蒲松齡, 1640–1715) широко известно не только любителям классической прозы, но, пожалуй, абсолютно всем в Китае – огромное количество популярных переложений, пьес по мотивам, экранизаций его произведений, а также фильмов и сериалов, чрезвычайно далеких от первоисточника, но все равно упоминающих Пу Сунлина в титрах и на афишах, самые различные образцы массовой культуры и цифровой индустрии привели к тому, что имя этого человека невозможно не знать. Равно как и невозможно обойти стереотип, намертво связывающий Пу Сунлина и тему литературного описания лис-оборотней и только их. Более детальное знакомство с творчеством писателя – удел узкого круга знатоков словесности, а размышления о глубинных смыслах его произведений нечасто встречаются и среди специалистов. Самым распространенным является суждение, что, используя наработки прошлых эпох, прежде всего традицию танских новелл, Пу Сунлин связывает классические сюжеты с современностью, вкладывая в них собственный жизненный опыт и элементы сатиры. Так пишут и китайские исследователи (например, [1, т. 1, с. 1.]); подобный настрой встречается и в целом ряде отечественных работ (например, [2]). В обширных и прекрасно подготовленных собраниях материалов по творчеству Пу Сунлина имеются даже особые разделы, где помещены произведения предшественников, которые, как полагают авторы, писатель использовал при создании своих новелл (см., напр., [3, с. 1—330]). В то же время сам Пу Сунлин представляется то любителем фольклора, ставящим столик с трубками и чашками чая и приглашающим всех желающих рассказывать ему об удивительном [2, с. 113], не преуспевшим на государственной службе, но прославившимся изысканностью стиля; то социальным обличителем, борцом с «общественным мнением конфуцианской ученой среды» [4, с. 18]. При этом даже общественный статус писателя зачастую трактуется совершенно по-разному: так, в авторитетном издании по истории литературы 2013 г. утверждается, что он имел степень сюцая[37]37
  Сюцай (秀才) – обиходное название шэнъюаня (生員), первой степени в системе государственных экзаменов кэцзюй.


[Закрыть][5, т. 4, с. 291], в то время как подавляющее большинство работ говорит о том, что ученой степени у писателя не было. Не меньше дискуссий возникает по вопросу первого выхода в свет его произведений, о литературном разнообразии и целом ряде других проблем, весьма затрудняющих понимание этого литературного и культурного феномена в контексте традиционной китайской и современной отечественной словесности. Поэтому правильным представляется сделать шаг к обобщению имеющихся на сегодня сведений о творчестве Пу Сунлина и переводов его произведений на русский язык, не претендующий на полноту, но задающий вектор нового осмысления многих связанных с этим писателем исторических и литературных реалий.

Пу Сунлин, второе имя – Люсянь (留仙, Задержавшийся бессмертный; в сочетании с первым именем это дает выражение сун лин лю сянь (松齡留仙), Задержавшийся бессмертный безмерного долголетия), еще одно второе имя – Цзяньчэнь (劍臣, Служащий [трону] мечом), прозвание – Лю-цюань-цзюйши (柳泉居士, Отшельник Ивового потока), а также, по созданному им литературному собранию, он назывался и Ляо Чжаем (聊齋, [Хозяин] Кабинета Неудачника). Само слово ляо (聊) в данном сочетании восходит не к обиходному «судачить, говорить о пустом» (ср. ляо-тянь, 聊天), как почему-то стали полагать позже за пределами Китая (ср. «Strange Stories from the Lodge of Leisures» [6]), но от классического четырехсловного сочетания ляо шэн юй у (聊勝於無, букв. «Лучше уж что-то, чем вовсе ничего»). То есть в данном контексте слово ляо значит «кое-как», «лишь бы как», поэтому и в переводе этого словосочетания, предложенном академиком В. М. Алексеевым (1881–1951), прижился вариант «Кабинет Неудачника».

Пу Сунлин родился 16 числа 4 луны 1640 г. (на 13 год правления под девизом Чунчжэнь 崇禎 (1627–1644) последнего минского императора Чжу Юцзяня (朱由檢 (1611–1644)) в час собаки[38]38
  То есть с 7 до 9 часов вечера.


[Закрыть](戌) [7, т. 3, с. 3356]. Родился он в округе Цзы-чуань (淄川) провинции Шаньдун, к востоку от окружного центра, в деревне Пуцзячжуан (蒲家莊). В ту пору деревня именовалась Маньцзин (滿井, Полный колодец) по находившемуся в ее восточной части полноводному колодцу, в котором вода то и дело скапливалась столь обильно, что перебегала через край и лилась ручьями. Ивы и ясени разрослись по течению этих ручьев в большом изобилии, поэтому и сам колодец стали называть Люцюань (柳泉, Ивовый источник) [7, т. 3, с. 3355]. Род Пу обосновался здесь еще в правление Юань (1271–1368); тогда деревня называлась Баньян (般陽). К концу Мин после различных перипетий многие жители деревни сменили фамилии на Пу, и вслед за тем сменилось и название самого села – оно стало называться Пуцзячжуан, Деревня семейства Пу [Там же].

Прапрадед писателя Пу Шигуан (蒲世廣) был уездным казеннокоштным студентом линшэном (廩生), то есть существовал на официальную стипендию от правительства [8, с. 1]. Прадед Пу Цзифан (蒲繼芳) был сяншэном (庠生), то есть учился в областной школе. Отец Пу Пань (蒲槃) вынужден был сочетать ученые занятия с обыденными трудами, чтобы прокормить семью. В сорокалетнем возрасте он еще не имел детей, но впоследствии обзавелся-таки потомством: от жены и двух наложниц у него было четыре сына и дочь. Пу Сунлин был третьим из сыновей [7, т. 3, с. 3356] и четвертым по старшинству [8, с. 2].

В пятом месяце 1640 г., когда родился писатель, настала сильнейшая засуха, приведшая к страшному голоду, такому, что объели всю кору на деревьях, случалось людоедство [7, т. 3, с. 3356] и оголодавший народ раскапывал останки, чтобы насытиться [8, с. 2]. Голод, особо свирепствовавший в Шэньси, стал причиной крестьянского восстания, переросшего в огромную по масштабу крестьянскую войну, возглавленную Ли Цзы-чэном (李自成, 1605–1645). В 1644 г. отряды восставших заняли столицу, последний минский император Чжу Юцзянь покончил с собой в парке Цзиншань (景山), генерал У Саньгуй (吳三桂, 1612–1678) через Шаньхайгуаньскую заставу (山海關) впустил маньчжурские войска, и на севере страны, а впоследствии и в южных областях, воцарилось правление провозглашенной в 1636 г. династии Цин (清).

Детство писателя прошло в обстановке непрекращающихся войн, восстаний (например, восстание Се Цяня, 謝遷 (1598–1649), поднятое в Шаньдуне – родной провинции писателя – в 1646 г. и длившееся до 1649 г., когда оно было подавлено; штаб восставших находился как раз в округе Цзычуань). Родители Пу Сунлина потеряли все свои сбережения, да и самые средства к существованию. В 1651 г., когда мальчику было всего 11 лет (по китайскому традиционному исчислению – 12), умирает его отец [8, с. 7]. Как удача был воспринят договор с Лю Годином (劉國鼎), влиятельным цзычуаньским книжником, согласившимся просватать за Пу Сунлина свою вторую дочь.

Будущая супруга писателя Лю Жужэнь (劉孺人) родилась в 1643 г., 26 числа 11 луны в час обезьяны[39]39
  То есть с 3 до 5 часов дня.


[Закрыть](申) [7, т. 3, с. 3357]. В 1655 г. она по договоренности родителей переехала в дом будущего мужа [8, с. 8], а через два года, в 1657 г., молодые люди поженились [7, т. 3, с. 3364]. У них родилось четверо сыновей – Пу Жоюй (蒲箬於, р. 1662), Пу Чи (蒲篪, р. 1672), Пу Ху (蒲笏, р. 1675), Пу Юнь (蒲筠, р. 1677) – и дочь. Они счастливо жили вместе более 50 лет. Лю Жужэнь скончалась в 1713 г. [7, т. 3, с. 3427]. Писатель тяжело переживал утрату, посвятив любимой супруге целый ряд поэтических произведений. Сам он прожил немногим больше: в 1715 г., 22 числа 1 луны Пу Сунлин умер, сидя у окна. В третьем месяце того же года он был погребен в могиле Лю Жужэнь [7, т. 3, с. 3429].

Пу Сунлин неоднократно предпринимал попытки сдать государственные экзамены, но они так и не увенчались успехом. Он прекрасно проходит уездные, окружные и волостные испытания на статус «действительного студента» в 1658 г., но последующее участие – в 1660, 1663, 1672, 1675 гг. – в экзаменах на ученую степень и чиновничий пост ничего не дает. Только в весьма почтенном возрасте, в 1710 г. [9, т. 1, с. 6] (по другим сведениям – в 1711 г. [7, т. 3, с. 3420]) Пу Сунлин получает статус суйгуншэна (歲貢生), то есть «годами наиболее заслуженного из студентов», рекомендованного к поступлению в государственное училище Гоцзыцзянь (國子監); о таких студентах лично сообщалось государю. Но желанного продвижения по службе это уже не принесло.

Будучи официальным студентом, Пу Сунлин имеет, пусть и весьма скромные, средства к существованию, вдобавок зарабатывает уроками вплоть до весьма почтенного возраста – только в 1709 г. писатель отходит от частного преподавания как основного своего дела [7, т. 3, с. 3420] (по другим источникам, это происходит в 1710 г. [9, т. 1, с. 6]). К этому времени большая часть произведений, прославивших его впоследствии, уже написана.

Наследие Пу Сунлина, конечно же, никак не ограничивается «Странными историями из Кабинета Неудачника». Он автор многих поэтических произведений самых разных жанров и стилей, эссе и памятных надписей, сочинений в области истории, народной астрологии и медицины, сельского хозяйства, более десятка пьес, в первую очередь в жанре подражания фольклорным сказовым формам – лицюй (俚曲) и гуцы (鼓詞) (например, «Пир на Пэнлае» (蓬萊宴), «Зажиточный бессмертный» (富貴神仙) и целого ряда других); если гуцы – монологические тексты, то лицюй зачастую предполагают наличие целого ряда исполнителей, декламирующих, поющих и разыгрывающих на сцене длительные действа на много актов. Тексты эти писались на разговорном языке, более того – на шаньдунском диалекте, и существует отдельный список диалектных слов, без перевода которых эти произведения жителям других областей Китая понять невозможно [7, т. 3, с. 3275–3287]. Сохранились также принадлежащие кисти Пу Сунлина прозопоэтические произведения фу и целый свод афоризмов; Пу Сунлину приписывают и авторство «Повествования о брачных узах, мир пробуждающих» (醒世姻緣傳), романа в ста главах (общим объемом около миллиона иероглифов), в котором рассказывается об истории одной семьи на протяжении трехсот лет, о перипетиях героев, связанных с их прошлыми рождениями, воплощениями в виде лис, и других необычных событиях, вполне в духе «Ляо Чжая». Роман вышел под авторством некоего Си Чжоушэна (西周生), уроженца Шаньдуна, и, например, Лю Дацзе, один из крупнейших историков китайской литературы, не сомневается, что под этим псевдонимом скрывался именно Пу Сунлин; в одном издании своей «Истории развития китайской литературы» он предполагает это обстоятельство, ссылаясь на молву [10, т. 3, с. 308–311], в другом же говорит об авторстве Пу Сунлина как о доказанном факте [11, т. 2, с. 596–597]. Более того, во втором издании вся статья о Пу Сунлине с самого начала до конца подчинена идее о том, что именно «Повествование…», а не что-то другое, является важнейшим и наиболее ценным во всем творчестве писателя. Впрочем, по этому вопросу до сих пор нет единого устоявшегося мнения, и в трехтомное «Полное собрание произведений Пу Сунлина» этот роман не вошел.

Таким образом, особенно если учесть многочисленные постановки пьес самого писателя и созданных позже по мотивам его произведений, становится понятным, что слава этого многогранного таланта держится далеко не на одном только собрании рассказов о чудесах; тем не менее исторически «Странные истории из Кабинета Неудачника» оказываются наиболее яркими и востребованными образцами его творчества.

Это собрание текстов стоит особняком уже оттого, что, очевидно, окончательного замысла его создания у Пу Сунлина так и не появилось. В некоторой степени процесс творчества был здесь подобен тому, как танский поэт Чэнь Цзыан (陳子昂, 661–702) некогда создавал свой знаменитый поэтический цикл «Потрясен встречей» (感遇), – он просто писал обо всем, что вызывало необыкновенные сильные душевные движения, не объединяя стихи тематически или стилистически, но помещая их в цикл только по одному этому принципу – силе душевного переживания, породившего идею написать то или иное стихотворение. Поэтому цикл «Потрясен встречей» не мыслился композиционно или идейно завершенным. Так же, видимо, происходило и со «Странными историями» Пу Сунлина, хотя в «Предисловии» 1679 г. сам писатель говорит, что, подобно Гань Бао (幹寶, IV в.), любит истории «о поисках духов» и, подобно Су Ши (蘇軾, 1037–1101), радуется рассказам о бесах, и так, записывая их, и создал книгу [9, т. 1, с. 2]. В собрании, конечно, есть и крупные произведения, подробно повествующие о необыкновенных приключениях небожителей, попавших в мир людей (например, «Прокурор Лу» (陸判), «Не Сяоцянь» (聶小倩) и многие другие), но есть и краткие зарисовки бытового характера, дополненные философскими замечаниями или аллегориями («Землетрясение» (地震), «Праведная мышь» (義鼠) и пр.), есть рассказы об эксцентричных чудаках или жизненных курьезах, иногда весьма фривольного характера («Змеиное пристрастие» (蛇癖), «Цзинь Шичэн» (金世成), «Собачий блуд» (犬姦) и др.), а есть и детективные истории о судебных расследованиях («Приговор на основании стихов» (詩讞), «Тайюаньское дело» (太原獄) и т. п.); то есть корпус данного свода вовсе не представляет собой коллекцию быличек исключительно о духах и призраках. Лисы, ожившие мертвецы или опасные инфернальные чудища, безусловно, частые гости на страницах этих новелл, но как главные герои истории, воплощающей принцип «рассказа о том, что взволновало душу», они здесь на равных правах с пережившими бедствие жителями Шаньдуна, странно ведущими себя под действием потрясения («Землетрясение» (地震)) или со странствующим артистом, который воспитал двух огромных змей и подружился с ними («Заклинатель», (蛇人)). Другими словами, то, что некогда оставило в сердце след, и становится темой произведений, именно поэтому их невозможно объединить ни по общим типам героев, ни по схожести сюжетных ходов. Вероятнее всего, новеллы эти продолжали появляться на протяжении всей активной литературной деятельности Пу Сунлина, вплоть до самой кончины. Впрочем, здесь существует вполне аргументированное суждение, что весь текст «Странных историй» был закончен к 1679 г.: именно этим временем датируется авторское предисловие к собранию. Профессор Фан Мин в своей четырехтомной «Истории китайской литературы» также считает, что это говорит в пользу завершения работы [5, т. 4, с. 293]; полагают это и другие специалисты (например, [7, т. 3, с. 3383], правда, замечая, что отдельные новеллы все же писались и позже [8, с. 28]. Вместе с тем количество поздних текстов, которые продолжали обнаруживать вплоть до XX в., и отсутствие прижизненных полных публикаций «Странных историй» заставляют усомниться в незыблемости таких выводов; это подтверждается и мнением одного из самых крупных исследователей и комментаторов «Ляо Чжая» XX в. Чжан Юхэ [12, т. 1, с. 18]. Вероятнее всего, рукописный свод, собранный для друзей, предполагал авторское введение, которое и было написано в 1679 г. Тем не менее ни при жизни, ни долгое время после смерти писателя не имелось даже четкой структуры собрания, поскольку публиковались эти рассказы в различной последовательности и объединялись в разное количество цзюаней. Так, рукописные своды «Ляо Чжая» (создававшиеся до 60-х гг. XVIII в.) имели совсем другую структуру, чем созданные впоследствии: например, сборник, обнаруженный в 1962 г. в Шаньдуне, состоял из 24 цзюаней [9, т. 1, с. 10], имелось более позднее шестицзюаневое рукописное собрание, известное как «История удивительного» (異史); а первое ксилографическое издание «Странных рассказов», вышедшее в 1766 г. из печатни, впоследствии названной Цинкэтин (青柯亭) в городке Цзяньдэ (建德) близ Ханчжоу в провинции Чжэцзян, составленное и вырезанное на досках лично Чжао Цигао (趙起杲), состояло из 16 цзюаней, каждый размещался в отдельной сшитой тетради – томе. Подобную структуру имели и многие более поздние сборники XIX в. (например, издание 1883 г. «Странные истории из Кабинета Неудачника с красными пометами и комментариями» (硃批增註聊齋志異)), и ряд других, особенно «Иллюстрированные издания Странных историй из Кабинета Неудачника» (聊齋志異圖詠). В конце Цин эти своды, сохраняя 16-цзюаневую структуру, стали печататься в меньшем количестве тетрадей – от восьми (например, издание 1907 г.) до трех, – и эта традиция сохраняется в годы гоминьдановского правления. Одновременно существуют и 12-цзюаневые своды, также возникшие при Цин, поскольку в них было «выбрано все наилучшее и переупорядочено в 12 свитков» («Предисловие к вырезанному в Цин[кэтине] изданию Странных историй из Кабинета Неудачника» (青本刻聊齋志異例言)) [12, т. 1, 28]. Именно эту структуру берет за основу в XX в. Чжан Юхэ. Сегодня при описании рассказов «Ляо Чжая» общепринятым считают именно 12-цзюаневый вариант[40]40
  Наиболее полными и авторитетными изданиями полного свода «Странных историй», кроме названного сборника под редакцией Чжан Юхэ, на сегодняшний день являются четырехтомник под редакцией Жэнь Дусина [13] и недавний труд с комментариями Юй Тяньчи [9]. Наиболее полное собрание всего наследия Пу Сунлина – солиднейшая антология под редакцией Шэн Вэя [7].


[Закрыть]; не только количество цзюаней, но и компоновка новелл в нем весьма заметно отличается от свода 1679 г., не говоря о том, что в XX в. был добавлен целый ряд произведений, и тем более комментариев, а сами тексты выверены на предмет разночтений. Общее количество произведений, представленных в современных вариантах «Странных историй» – 498, включая «Предисловие». Цифры, которые зачастую фигурируют в различных справочных материалах, могут несколько отличаться как раз за счет того, что не учитываются поздние привнесения.

Таким образом, как уже было сказано, единой четкой структуры собрания, намеченной самим Пу Сунлином, не существовало, что еще раз подтверждает выдвинутый выше тезис о спонтанности и отсутствии временных рамок в написании новелл. Равным образом нет и единого пафоса «Странных историй». Безусловно, в творчестве Пу Сунлина встречаются произведения резко социального звучания; есть и те, где обличаются пороки традиционной экзаменационной системы (например, «Песнь о районе Лися с предисловием» (曆下吟並序)). В «Странных историях» подобные мотивы также можно найти, но это далеко не самоцель, и далеко не все новеллы, и даже не большинство, социально обличительны. В повествованиях о тяготах экзаменационной системы кэцзюй зачастую никакого вызова нет вообще: например, уже упоминавшийся «Прокурор Лу» или даже новелла «Студент Е» (葉生) посвящены скорее не обличению системы, а воспеванию дружбы и преданности, о чем, в частности, и говорится в послесловии к последней. Вместе с тем социальный подтекст, который читается в ряде новелл или возникает в кратком авторском резюме, завершающем произведение, порой весьма откровенен: так, в новелле «У-тун» (五通) о бедах общества говорится открыто – новелла завершается словами: «Автор этих строк добавит: У-тун ли, лягушка ли – они смущают нравы уже давно, но, коли потакать распутству высших должностей, то никто о своем мнении и не пикнет. Студент Вань – воистину отрада всей Поднебесной («Ляо Чжай чжи и» (聊齋誌異, «Странные истории из Кабинета Неудачника»), цзюань 10) [12, т. 4, с. 1420]. В рассказе «Три жизни» (三生) послесловие начинается так: «Мохнатая да рогатая братия – а есть и меж ними князья да вельможи. А коли так это, то и среди князей да вельмож и в самом деле не то, чтобы не бывало мохнатых да рогатых» («Ляо Чжай чжи и» (聊齋誌異, «Странные истории из Кабинета Неудачника»), цзюань 1) – [12, т. 1, с. 74]. Но нельзя не признать, что в подавляющей части текстов ничего подобного не обнаруживается. Неубедительным будет и поиск общего глубоко мистического пафоса, основанного на декларированной самим Пу Сунлином любви к «рассказам о бесах»: значительная часть новелл не содержит и намека на истории о призраках и оборотнях. Уже упоминавшееся выше «Землетрясение» повествует о необычном поведении людей в минуту сильного переполоха, а рассказ «Большая морская рыба» (海大魚) – об огромных океанских обитателях, которых видели у побережья накануне праздника Цинмин. «Рубит удава» (斫蟒) – история о столкновении лесорубов с гигантским питоном и о силе братских чувств, а «Искусство “Железной рубахи”» (鐵布衫法) – о мастере жестких стилей цигуна. Подобного рода тексты весьма многочисленны; но, когда речь идет даже об описаниях различных инфернальных сущностей, их подчас никак не назовешь собственно мистическими. Если в комментариях цинского времени к ряду новелл можно прочесть что-нибудь вроде: «Глубокой ночью дочитай до этого места – а на бумаге-то тени от тусклой лампы! – и аж волосы на голове и теле чащей вздыбятся!» (комментарий Фэн Чжэньлуаня[41]41
  Фэн Чжэньлуань (馮鎮巒, 1760–1830) – цинский эрудит, известный комментатор «Ляо Чжая».


[Закрыть]к новелле «Оживший труп» (尸變), «Ляо Чжай чжи и» (聊齋誌異, «Странные истории из Кабинета Неудачника»), цзюань 1) [12, т. 1, с. 5], и подобное суждение кажется совершенно справедливым – столь живо и грозно живописуются там ужасы, творимые выходцами из могил – то в целом ряде рассказов мистика упоминается вскользь и никак ни на сюжет, ни на идею произведения не влияет. Например, «Чжэньдинская барышня» (真定女) – грустная и совершенно повседневная история маленькой девочки, взятой в дом мужа «на призрение» и в малолетстве забеременевшей от будущего супруга. Мистического здесь разве что комментарий цинского эрудита, цзиньши Дань Минлуня (但明倫, 1782–1855), назвавшего описанную ситуацию «мистически диковинной» (комментарий Дань Минлуна к новелле «Чжэньдинская барышня», «Ляо Чжай чжи и» (聊齋誌異, «Странные истории из Кабинета Неудачника»), цзюань 1) [12, т. 1, с. 78]. А в рассказе «Сорок связок по тысяче» (四十千) унылая бытовая история о смерти во младенчестве сына слуги военного министра соотносится с увиденным во сне якобы пророчеством, но кроме единичного упоминания о нем мистическая линия никак больше не обыгрывается. То есть и мистика, и социальная сатира, и неприятие многих аспектов экзаменационной системы, и любые другие идеи, встречающиеся в новеллах Пу Сунлина, могут быть объединены в некое непротиворечивое целое, только если принять сформулированный выше тезис о живописании «разбередившего душу» как главной причине создания каждого рассказа, и общим пафосом сборника можно считать лишь это обстоятельство.

Вполне вероятно, что такой подход может объяснить и одну из причин удивительной популярности «Странных историй»: несмотря на целый ряд антологий подобной тематики («О чем не говорил Конфуций» (子不語) Юань Мэя (袁枚, 1716–1798); «Колокольчик насмешника» (諧鐸) Шэнь Цифэна (沈起鳳, 1741–?); «Записи ночных бесед» (夜譚隨錄) Хэ Банъэ (和邦額, 1736‐?); «Записи при лампе дождливой осенней ночью» (夜雨秋燈錄) Сюань Дина (宣鼎, 1832–1880) и многих других), именно свод Пу Сунлина по востребованности и признанию уверенно держит приоритет. Рассуждения о том, какие из сборников тематически или художественно ближе, какие стилистически сильнее отличаются, интересны (см, напр., [10, т. 3, с. 309]), но не раскрывают причин именно этой совершенно беспрецедентной популярности; подкупающая живость душевного отклика писателя и сопереживание ей в читательских массах как раз может быть ответом на этот вопрос.

Подлинность писательской увлеченности каждым из неоднородных сюжетов «Странных историй» дает возможность объяснить не только уравновешенность текстов совершенно различной тематики и направленности в одном корпусе, но и понять непротиворечивость подхода, при котором автор одновременно обращается к оригинальным фабулам и прибегает к литературным заимствованиям у предшественников.

Тема сюжетных заимствований у Пу Сунлина вполне достойна отдельных и серьезных изысканий, но некоторые моменты совершенно очевидны.

Не всегда обращение к тематике того или иного классического произведения означает прямое или косвенное заимствование. Так, например, рассказ «Студент Е» и танская новелла «Записи о душе, покинувшей тело» (離魂記) Чэнь Сюанью (陳玄祐, кон. VIII в.), хоть последняя и рассматривается как основа для написания первого [3, с. 33–34], с точки зрения сюжета не имеют совершенно ничего общего, кроме представлений о том, что душа может отделиться от тела. Но рассказов о покинувшей тело душе в литературе Шести династий и в танском наследии великое множество («Вэй Тинсюнь» (衛庭訓) из сборника «Цзи и цзи» (集異記, «Записи о собранном удивительном»); «Чоу Цзяфу» (仇嘉福) из сборника «Гуан и цзи» (廣異記, «Обширные записи об удивительном»); «Пан А» (龐阿) из сборника «Юминлу» (幽明錄, «Записи о тайном и открытом»); «Дочка господина Чжэна» (鄭氏女, «Чжэн ши нюй») из сборника «Сюань ши чжи» (宣 室志, «Записи из зала Сюаньши») и целый ряд других), и прямых аналогий ни с какими из них не прослеживается.

Иногда заимствования не вызывают сомнения: например, рассказ «Продолжение [истории о каше из] проса» (續黃粱, в переводе В. М. Алексеева – «Пока варилась каша (продолжение старой истории)») – совершенно явный парафраз на новеллу Шэнь Цзицзи (沈既濟, 750?–800) «Записи о случившемся в изголовье» (枕中記) и, в меньшей степени, на новеллу «Ду Цзычунь» (杜子春) из сборника Ли Фуяня (李復言, VIII–IX вв.) «Сюй Сюаньгуай лу» (續玄怪錄, «Продолжение записей о таинственном и удивительном»). Такие заимствования вовсе не маскируются, но, наоборот, подчеркиваются, чтобы яснее стала авторская художественная идея, выраженная в смещении акцентов, в дополнениях и привнесениях, что можно понять только при сравнении текста из «Странных историй» с оригинальным прототипом.

Но обращение к сюжетам предшественников, как уже говорилось, отнюдь не является основой или же часто используемым ходом в «Странных историях». Большинство сюжетов автор черпает либо из собственного опыта (следует учесть, что Пу Сунлин великолепно знал легенды и суеверия родного уезда, будучи теснейшим образом связанным с шаньдунской культурной традицией в целом – достаточно вспомнить его сказовые произведения), либо из корреспонденции, присылаемой любителями мистики из других городов и провинций. Писатель сам говорит об этом в «Предисловии» [9, т. 1, с. 2], и последующие работы, посвященные творчеству Пу Сунлина, неизменно к этой мысли возвращаются. Собственно, другого способа приобщиться к живой фольклорной традиции различных провинций Китая (а в «Странных историях» задействованы и многие южные верования и легенды, в частности чжэцзянские, хубэйские, хунаньские) у писателя просто и не было бы: Шаньдун он покидает только однажды – в 1670 г., отбыв на некоторое время в Цзянсу (уезд Баоин, 寶應縣) в качестве личного секретаря близкого друга, цзиньши Сунь Хуя (孫蕙 1631?—?) [7, т. 3, 3372]. Это было первое и единственное дальнее путешествие, к тому же весьма недолгое. Больше родной провинции он никогда не покидал, зато время от времени устраивал поездки по Шаньдуну, навещая друзей и родственников, а в 1672 г. вместе с приятелями даже отправился к морю, к горам Лаошань (嶗山), где тоже собирал местные истории о морских чудесах [9, т. 1, с. 354]. Все это как раз подтверждает мысль о спонтанности в выборе тем для рассказов, в некоторой живой импульсивности, заражающей читателя силой авторского интереса.

Другой же причиной огромной популярности «Ляо Чжая» неизменно называют великолепный язык новелл и безукоризненно рафинированный, утонченный стиль повествования. С этим нельзя не согласиться, поскольку, независимо от темы рассказа, все «Странные истории» написаны удивительным по красоте вэньянем с бесконечным количеством скрытых отсылок, таящихся в непрямых цитатах, аллюзиях, намеках и создающих множество смысловых слоев произведения, что так высоко ценилось учеными любителями словесности, воспитанными в рамках традиционного конфуцианского образования. Но это вряд ли было бы достаточным условием для столь единодушного признания «Ляо Чжая», если бы изысканный вэньянь Пу Сунлина не был использован в высшей степени мастерски в самых сложных и необычных контекстах. Писатель совершает, казалось бы, невозможное, передавая высоким классическим языком особенности просторечных говоров, да еще сохраняя при этом речевую индивидуальность персонажа. То есть письменный язык, в котором роль созвучий европейского стиха играли графические сочетания близко расположенных иероглифов (см. подробнее, например, [14, с. 224–229]), не просто становится звучащим, но и наделяется разговорной характерностью. Например, в новелле «Ван шестой молодец» (王六郎), когда главный герой, рыбак Сюй, приезжает в далекий уезд, чтобы навестить друга-призрака, ставшего там богом-покровителем местности, он общается с местными обитателями, речь которых передается совсем по-другому по сравнению с диалогами в родной деревне Сюя. На вопрос, где здесь расположена кумирня, хозяин постоялого двора не отвечает, а сам спрашивает: «得無客姓為許? (Déwú kè xìng wèi xǔ? А не случиться ли тому, что Вам прозванье будет Сюй?)» На утвердительный ответ хозяин реагирует новым вопросом «得勿客邑為淄? (Déwú kè yì wéi zī? А не случиться ли тому, что и уезд Ваш будет Цзы?)» И первая, и вторая реплика ритмизованна, и ритм здесь близок к фольклорной сказовой традиции. Особенно очевидной эта особенность становится, когда местные обитатели сообщают о причине своей осведомленности: «數夜前夢神言：淄川許友 當即來，可助一資斧。祗候已久 (Shǔ yè qián mèng shén yán: zīchuān xǔ yǒu dāng jí lái, kě zhù yī zīfǔ. Zhīhòu yǐjiǔ. Не один уж день миновал, как дух нам во сне сказал: «Друг Сюй из Цзычуаня скоро придет. Можно пособить его траты в пути покрыть; весьма длительно ожидаю почтительно»)» («Ляо Чжай чжи и» (聊齋誌異, «Странные истории из Кабинета Неудачника»), цзюань 1) [12, т. 1, с. 28]. По ритмическому рисунку это очень близко к простонародным формам исполнительства, таким как присловья торговых зазывал (吆喝聲), прибаутки в сопровождении деревянных кастаньет (快板兒) и т. п. Но звукопись языка «Ляо Чжая» отнюдь не сводится к подражанию просторечиям средствами утонченного вэньяня. В тексте новелл могут встречаться стихотворные вставки; зачастую красота диалога может передаваться изысканной ритмизованной прозой (как это происходит, например, в новелле «Не Сяо-цянь»), тоже «звучащей», мелодически выстроенной. Например, диалог между Нин Цайчэнем и Не Сяоцянь выдержан в четырехсловных изящных пассажах, не только изобилующих скрытыми цитатами и намеками, но мелодически завершенных и ритмически безукоризненных: «“月夜不寐，願修燕好。”甯正容曰：“卿防物議，我畏人言; 略一失足，廉恥道 喪。”女雲：“夜無知者。”» (“Yuèyè bù mèi, yuàn xiū yànhǎo.” Níng zhèng róng yuē: “Qīng fáng wùyì, wǒ wèi rényán; lüè yī shīzú, liánchǐ dào sāng.” Nǚ yún: “Yè wú zhī zhě”. «В лунную ночь все никак не засну, хотела б спроворить согласье да лад[42]42
  Согласье да лад – устойчивая формула для описания идеальных супружеских отношений.


[Закрыть]». Нин с праведным видом и говорит: «Вы берегитесь людских пересудов – я опасаюсь, что скажет молва. Чуть лишь оступишься только разок – честность и стыд похоронишь тотчас». Девушка возразила: «Ночью никто не прознает о том») («Ляо Чжай чжи и» (聊齋誌異, «Странные истории из Кабинета Неудачника»), цзюань 2) [12, т. 1, с. 161–162].