Текст книги "Участники Январского восстания, сосланные в Западную Сибирь, в восприятии российской администрации и жителей Сибири"

5

В красноярской тюрьме мы пробыли день или два. Между Красноярском и Иркутском была у нас дневка в каком-то селении; кроме того, в Нижнеудинске[159]159
  Нижнеудинск – уездный город Иркутской губернии, на полпути из Красноярска в Иркутск.


[Закрыть] мы прожили дня три или четыре, причин этой задержки не помню; прожили мы эти дни в домах горожан, не в тюрьме.

Остались в памяти два разговора с ямщиками, происходившие где-то между Красноярском и Иркутском. Первый разговор правильнее будет назвать монологом ямщика, которому я почти не подавал реплик. Ямщик был настроен благодушно, общительно и говорил так:

– Год назад… нет, немного побольше года будет… царь изупытывал Сибирь: за меня ли, спрашивает, Сибирь, или против меня? Ну, мы в нашей волости потолковали, потолковали; говорим писарю: пиши такой приговор от нашей волости, что наша волость стоит за царя. Написал; мы, все, то есть доверенные со всей волости, подписались; приговор отослали к царю. (Продолжительная пауза; после нее:) Ожидали: будет рекрутский набор, беспременно будет; одначе, слава Богу, не было.

Я знал, что в 1863 году, во время польского восстания, был большой урожай адресов верноподданнического и так называемого патриотического содержания. Из монолога ямщика я понял, что в свое время «патриотическая» волна докатилась и до их волости. Судя по тону ямщика, местная власть не оказывала в этом случае давления на крестьян или почти не оказывала, так что адрес от этой волости следует считать написанным не за страх, но за совесть.

Другой разговор был настоящим разговором: ямщик и я обменялись несколькими репликами. Началось с того, что ямщик, прислушавшись к моему разговору с Новаковским, задал мне вопрос:

– Отчего это я твои слова могу понимать, а у прочих поляков не понимаю?

– Я говорю на русском языке, а они – на польском. Они родом поляки, а я родом – русский, из русского города, родился и вырос в русском семействе; у меня по отцу дедушка – священник, и по матери дедушка – тоже священник.

– Так, а как же это тебя везут с ними вместе? Они хотели, чтобы царь был свой, польский; а ты как же то между ними оказался?

– Прежде всего надо тебе то сказать, что у поляков не одно только это желание, чтобы царь был свой, польский. Они того хотели, чтобы ото всех польских городов и сел были бы выбраны хорошие люди, и чтобы эти выборные люди все бы взяли под свою руку; чтобы они и законы составляли, и подати назначали, и рекрутские наборы, и наблюдали за порядком, за всеми чиновниками – от маленьких и до самых старших, которых зовут министрами. А на счет царя мысли были не у всех поляков одинаковые: одни так понимали дело, что царь у них будет в роде старшего министра; другие говорили, что министерская служба для царя не подходит, пускай, дескать, он живет в свое удовольствие: роскошные обеды, вечеринки, музыка – пускай он как сыр в масле катается, а особенно, когда в гости приезжают иностранные цари или там их сыновья, что ли. Так ли, этак ли; был бы у них царь в роде старшего министра или вместо того, вроде хлебосольного барина – все равно главная сила была бы не в нем; главная сила была бы – выборные люди; они бы всем царством правили. Вот этого самого и я хотел; они хотели для польского народа, а я хотел для русского народа: чтобы, значит, ото всех русских городов и сел были бы выборные люди, чтобы они правили всем царством, и чтобы все чиновники, начиная от министров, были бы у выборных людей под наблюдением и в строгом послушании. Разумеется, теперешним министрам это все не по вкусу; вот и сослали.

Ямщик молчал. Я считал разговор оконченным, и мы с Новаковским стали беседовать о разных разностях, не относящихся к затронутой ямщиком теме. Оказалось, однако, что ямщик не считал предмет исчерпанным; минут через двадцать он повернул голову немного в мою сторону и проговорил:

– А ведь этого нельзя.

– Что нельзя?

– Да вот, выборных-то людей. У нас бывают в волости тоже разные дела: на волостного писаря надо деньги собрать, на больницу, на рассыльных, случается – на мостишко какой-нибудь; все надо сосчитать, раскладку сделать. Посылаем доверенных людей в волость на согласие. Выходит ничего, гладко; а иной раз и не гладко: разругаются, передерутся; приедут с этого согласия – у кого глаз подбит, у кого зуб вышибли. Волостное дело – и то дерутся; а всем царством править… Нет, этого нельзя; мы все передеремся; хорошего не выйдет.

У меня мелькнули в голове разные возражения. Всего бы правильнее было сослаться на пример других народов; но этот пример где-то далеко, за горами, за морями; на моего собеседника окажет действие очень слабое. Мне показалось, что для него убедительнее будет рассказ о покойном государе Николае Павловиче, слышанный мною в то время, когда я еще учился в гимназии; и я дал ему такой ответ:

– Теперешнего нашего царя зовут Александром, его отца звали Николаем Павловичем. Николай Павлович царствовал тридцать лет; крутой был человек, а иной раз и пошутить любил. Он часто ездил по своему царству, все делал военные смотры, войском очень занимался; ну, конечно, и в другие дела, не военные, тоже заглядывал. Вот в каком-то городе понравился ему какой-то чиновник по лесной, помнится, части; он и говорит губернатору: понравился мне вот этот чиновник, хочу его наградить, повышение ему сделать по службе; у тебя теперь не пустует ли какая-нибудь хорошая должность? Губернатор говорит: оно, ваше величество, точно, пустует должность, но только, кажется, не подойдет – инспектор врачебной управы недавно умер. Царь говорит: вот и отлично; я его назначаю на эту должность. А инспектор врачебной управы должен наблюдать за докторами, за больницами, за аптеками. Лесничий, как услышал эти слова, бух царю в ноги: ваше величество, говорит – я докторскому делу не обучался, невозможно мне быть на такой должности. А царь засмеялся, похлопал его этак по плечу, да и говорит: эх, ты, простота! ты с меня пример бери: начинал я царствовать – царского дела не знал; день за день, год за год – попривык, научился; теперь царское дело правлю не хуже других царей, а пожалуй – и получше их; так-то, мой милый; не робей – помаленьку научишься.

Имеет ли этот анекдот историческую подкладку? Я этого и тогда не знал, и теперь не знаю. Положим даже, что анекдот выдуман от первого слова до последнего; что же из того? Я и тогда думал, и теперь, почти чрез пятьдесят лет, продолжаю думать, что Николай Павлович изображен в этом анекдоте по существу правильно: если самодержцу угодно назначить лесничего на должность инспектора врачебной управы – быть по сему; и кончено. Если же он сверх того произнес еще слова о возможности для человека научиться многому, и даже очень трудному – эти слова доказывали бы, что он обладал не только большою властью, но и большим умом. Словом: пересказывая этот анекдот ямщику, я отнюдь не трактовал его, как ребенка, которому взрослый человек врет какую-то дребедень, лишь бы отвязаться; я представлял ему доказательство, очень, по моему мнению, убедительное, и закончил так:

– Вот видишь ли: сам царь сказал, что можно научиться всякому делу, хотя бы даже царством править; ну вот и наши выборные тоже научились бы.

Мы подъехали к станции, и наш разговор закончился. Подействовало ли на ямщика приведенное мною доказательство? Едва ли; по всей вероятности, он остался при своем мнении, «что этого нельзя». Ведь это мнение составилось у него под влиянием всей его жизненной обстановки; оно переплелось со всеми, так сказать, волокнами его нервной системы. «Дело веков поправлять нелегко»[160]160
  Фраза из произведения российского поэта Николая Алексеевича Некрасова (1821–1878) под названием «Саша» (1855).


[Закрыть].

6

Когда я учился в орловской гимназии, в числе ее учеников был Зайчневский[161]161
  Правильно – Пётр Григорьевич Заичневский (1842–1896) – сын полковника. Учился в гимназии в Орле, продолжил образование в Москве. Организовал студенческий кружок, занимавшийся изданием запрещенной литературы. Весной 1861 г. на дверях католической церкви Святого Людовика в Москве разместил прокламацию, посвященную павшим в Варшаве полякам. Был арестован и приговорен к году каторги и поселению в Сибири. Отбывал наказание в Красноярске. В 1868 г. получил разрешение покинуть Сибирь, а через четыре года, благодаря поручительству отца, смог вернуться в родную губернию. Однако не прекратил революционной деятельности. Был арестован в 1877 г. и отправлен в Архангельскую губернию, вновь арестован в 1889 г. и сослан в Восточную Сибирь. Жил в Иркутске. В 1895 г. освобожден, поселился в Смоленске, где вскоре умер. См.: Деятели революционного движения в России… Г. 1. Ч. 2. Стб. 132–133.


[Закрыть] (имени и отчества не знал и не знаю), который шел классами двумя или тремя впереди меня. Он был сын помещика Орловской губернии, состоявшего на военной службе и вышедшего в отставку с чином полковника; окончил курс гимназии в 1857 или 1858 году, поступил в московский университет, кажется, на математический факультет; в компании со студентом Аргиропуло[162]162
  Перикл (Периклис) Эммануилович Аргиропуло (1839–1862) – окончил Харьковскую гимназию, затем учился в Москве. Близкий соратник Петра Заичневского, вместе с ним был арестован. Во время пребывания в тюрьме вместе с Заичневским участвовал в редактировании прокламации «Молодая Россия». Умер в тюремном госпитале в Москве в декабре 1862 г. См.: Деятели революционного движения в России… Г. 1. Ч. 2. Стб. 20–21.


[Закрыть] занялся литографированием разных отрывков из сочинений Герцена, переводом и литографированием брошюр различных авторов на темы религиозного свободомыслия и политического радикализма. В 1860 году по окончании гимназического курса я поступил в петербургскую Медико-хирургическую академию; тетрадки из литографии Зайчневского и Аргиропуло были между студентами академии в большом ходу; некоторые были и у меня в руках: «С того берега»[163]163
  Цикл статей Александра Герцена, опубликованный в 1851 г.


[Закрыть], «Былое и думы»[164]164
  Цикл воспоминаний Герцена, написанных в виде многотомной летописи, издававшейся в 1852–1868 гг.


[Закрыть], Бюхнера «Сила и материя»[165]165
  «Сила и материя» (нем. – «Kraft und Stoff») – работа Людвига Бюхнера (1824–1899), немецкого врача и философа – материалиста (1855 г.).


[Закрыть], Фейербаха «О сущности религии»[166]166
  Речь идет о российском переводе работы Людвига Фейербаха «Das Wesen der Religion» 1845 г., который вышел в России четыре года спустя под названием «Лекции о сущности религии».


[Закрыть]. В 1861-ом, если не ошибаюсь, году (может быть в 1862-ом) в Варшаве при усмирении какой-то манифестации было убито пятеро поляков; были совершены панихиды в разных местах, между прочим, в Москве; Зайчневский присутствовал и произнес пламенную речь; был арестован, сужден и приговорен к одному году каторжной работы. Это наказание для него (как в последствии для меня и для множества других лиц, и поляков, и русских) оказалось равнозначительным тюремному заключению; он отбывал свой срок в тюрьме Усольского солеваренного завода[167]167
  Усольский солеваренный завод – соляные шахты, расположенные недалеко от города Усолъе-Сибирское, к северо-западу от Иркутска.


[Закрыть], расположенного верстах в шестидесяти от Иркутска, не доезжая, и верстах в трех в сторону от большого тракта (из Томска в Иркутск). В это время (август 1864 года) он был уже освобожден из тюрьмы, мог ходить свободно по Заводу и его окрестностям.

Когда наша партия ехала мимо Усольского завода, Зайчневский стоял около дороги и спросил у едущих: есть ли русские? Ему указали мою подводу, он подсел к нам, и мы ехали вместе с полчаса.

Скажу несколько слов о его наружности: среднего роста, брунет; резко очерченные брови; темно-карие глаза смотрят весело и, так сказать, задорно; слегка вздернутый нос; несколько выдающиеся скулы; жидковатые усы и бородка. Одет он был в плисовой кафтан, похожий на кучерскую поддевку, но с рукавами, и в плисовые шаравары, заправленные в невысокие голенища сапогов; из-под кафтана была видна красная рубашка на выпуск, подпоясанная пестрым шнурком; на голове круглая, низенькая шапочка, в роде гарибальдийки. Вся его осанка и манера производили впечатление человека вполне сложившегося, твердого, решительного, но вместе с тем как будто беззаботного и, может быть, склонного к авантюрам разного рода – и в политике, и по женской части.

Он спросил меня о моем процессе; я рассказал ему все коротенько, но вполне искренно: я так уважал его за литографскую деятельность, что во мне не шевельнулось ни малейшего поползновения утаить от него что-нибудь или прикрасить. Выслушавши меня, он сказал:

– Стряпчий дал вам прекрасный совет; а вы вместо того так и бухнули: «прокламации он от меня получил, а вы все – мерзавцы и подлецы»…

– Я не сказал таких слов; я только сказал, что разделяю убеждения, выраженные…

– Это все равно; выходит на то же самое. И что это у нас за народ такой!

– Пожалуйста, Зайчневский, не браните меня. Я и сам давно понял, что мои конспираторские способности ниже всякой критики; и я сознаюсь в этом. Повинную голову меч не сечет. А вы сами – как сказали: «знать не знаю, ведать не ведаю», так уже с этой позиции и не двинулись?

– Мое положение было другое. Один одно показал во вред мне, другой – другое, третий – третье; тут уже, как бы я ни запирался, пользы все равно не вышло бы. Ну, довольно о прошедшем. Времени у нас немного; поговорим о будущем. Шесть лет тюрьмы – ой, долго! Ну, может быть, сократят… Года через полтора перечислят вас из разряда испытуемых в разряд исправляющихся; тогда позволят вам жить уже не в тюрьме, а на квартире. В то время, если задумаете бежать, обзаведитесь ружьишком, и пусть обыватели привыкнут считать вас за охотника; будете исчезать, сначала на недолго, на день, на два; после на недельку; после на две недели; в две недели можно далеко махнуть. Придется вам беседовать с обывателями и с чиновниками – отнюдь не заявляйте себя республиканцем, этого они не любят; заявляйте себя конституционным монархистом, а еще лучше – не затрагивайте вопроса о формах правления и заявляйте себя умеренным либералом. Это они очень одобряют; будут вас поить водками и наливками, и при этом у них хорошие закуски. Придется вам беседовать также с их женами, сестрами, дочерьми; между этими найдутся такие, которые не боятся республиканства; и вот эти во всяком серьезном деле будут надежнее и лучше мужчин.

– Но, вообще говоря, женщины любят поболтать; а это в серьезных делах неудобно.

– Ну, здесь мужья и братья лупят их нагайками; и от такой жестокой выучки поубавилось у них общительности и болтливости. [В иркутской тюрьме увидите Кшижановского; попросите его дать вам адрес на случай, если вздумаете написать мне что-нибудь, минуя официальную дорогу]. Вот и все мои советы. Вы присмотрелись к полякам достаточно; и я в Усольской тюрьме видел их много. Хороший народ; особенно за то их люблю, что нет у них расположения к гамлетовщине; знает свой катехизис – и никаких колебаний. Замечаю, что некоторые из них страшно озлоблены; добром не кончится; что-нибудь тут у них выйдет, какая-нибудь вспышка; может быть, глупая вспышка, нелепая, взрыв отчаяния – а только выйдет.

На прощание мы расцеловались, и никогда больше я его не видел. Мне говорили, что в этом же месяце (август 1864 г[ода]) или в следующем ему назначили местом жительства большое село Оек[168]168
  Оёк – деревня в Иркутском округе на берегу реки Куды, к северо-востоку от Иркутска.


[Закрыть], в тридцати верстах от Иркутска, по дороге в Якутск. Его предсказание о польской вспышке исполнилось довольно скоро: в 1866 году среди поляков, работавших на круго-байкальской дороге, произошли волнения, которые были усмирены довольно легко. В Иркутске был военный суд, приговоривший нескольких зачинщиков к смертной казни; но, вообще, я об этих волнениях не знал и не знаю почти ничего. В том же 1866 году Зайчневский был перемещен из Оека на самый север Иркутской губернии в село Витим[169]169
  Витим – поселок городского типа, ранее село в Якутии, расположенное около впадения реки Витим в Лену.


[Закрыть] «за поддержание противуправительственных сношений с поляками и с русскими»: в таких словах передавали мне о причинах его переселения; и эти слова заставляют меня думать: переселение не стояло ли в некоторой связи с упомянутыми волнениями на круго-байкальской дороге?

В котором году ему было разрешено возвратиться в Россию, и в каких местах России он жил, не знаю; но только в декабре 1876 года он оказался в Петербурге участником демонстрации на Казанской площади; был после этого высылай несколько раз то в один город, то в другой. Умер в Смоленске, если не ошибаюсь, в 1896 году, все в том же звании административно-ссыльного. На его могильной плите были бы уместны и справедливы слова апостола Павла: «Не имамы зде пребывающего града, но грядущего взыскуем». При разговоре со мною, изложенном выше, Зайчневский в немногих словах коснулся Николая Гавриловича Чернышевского; но все, относящиеся к этой теме, я включу в особую главу моего рассказа.

7

В Иркутск мы приехали около 20 августа 1864 года. Нас заперли в тюрьму, разместили в нескольких больших камерах, отдельно от уголовных арестантов; но мы могли ходить свободно как по двору тюрьмы, так и по другим ее отделениям. Несколько человек могли каждый день отправляться в город, в сопровождении конвойного солдата.

В Иркутской тюрьме среди поляков оказалось, кроме меня, еще трое русских: Степанов[170]170
  Дмитрий Тимофеевич Степанов (ок. 1839 – после 1874) – родом из Курской губернии, студент Петербургского университета. В 1861 г. участвовал в студенческих выступлениях. Был арестован в октябре 1861 г. и заключен в Петропавловскую крепость. Освобожденный в декабре того же года, включился в деятельность «Земли и воли». Вновь арестован в феврале 1863 г., в феврале 1864 г. приговорен к 12 годам каторги. Отбывал наказание на Александровском Заводе. В 1868 г. наказание было смягчено на поселение в Сибири. Проживал в Иркутской губернии. См.: Деятели революционного движения в России… Т. 1. Ч. 2. Стб. 391.


[Закрыть], Жуков[171]171
  Илья Григорьевич Жуков (1830–1911) – родом из Курской губернии. Штабс-капитан, в 1862 г. был уволен из армии за «революционную пропаганду» среди солдат. Арестован вместе со Степановым, приговорен к 10 годам каторги. В 1875 г. освобожден, поселился в Екатеринославской губернии под надзором полиции. В 1878 г. освобожден из-под надзора, поселился в Царицыне. См.: Деятели революционного движения в России… Т. 1. Ч. 2. Стб. 125–126.


[Закрыть] и Орлов[172]172
  Иван Яковлевич Орлов (1838–1902) – окончил Иркутскую духовную семинарию, затем учился в Казани. Арестован в мае 1863 г. за участие в «Казанском заговоре» и приговорен к смертной казни. Наказание заменили на 12 лет каторги и пожизненное поселение в Сибири. После освобождения от каторжных работ в 1868 г. работал фельдшером на золотых приисках в Забайкалье. См.: Деятели революционного движения в России… Т. 1. 4.2. Стб. 296.


[Закрыть]. О Степанове и Жукове я намереваюсь говорить в будущих главах моего рассказа; об Орлове скажу теперь же. Его имя и отчество – Иван Яковлевич (если память меня не обманывает). Он из духовного звания; учился в иркутской семинарии, потом в Казанском университете; арестован за распространение листков возмутительного содержания между крестьянами – для этой цели странствовал по деревням Казанской губернии. Кроме листков, изложенных, так сказать, публицистическим способом, он раздавал крестьянам также листки, на которых были отпечатаны песни бунтовнического характера. Одна из этих песен была подражанием величанию: «Слава на небе солнцу высокому, на земле государю великому»[173]173
  Песня 1834 года, слова поэта и писателя Василия Жуковского, автора гимна «Боже, царя храни». См.: URL: http:/'/a-pesni.org/popular20/slavananebe.htm (дата обращения: 04.04.2018).


[Закрыть]. Подражание начиналось словами: «Уж как шел кузнец да из кузницы; Слава!» Дальше говорится, что кузнец нес несколько ножей: «Уж как первый нож – про царя, про вельмож»; для кого другие ножи, теперь не могу припомнить. Другая песня начиналась словами: «Долго нас помещики душили, становые били»; в дальнейшем изложении находились, между прочим, слова: «Всякий бутырь бил тебя с нахальством; знать, и этих, Господи Ты Боже, маслом мазал тоже».

На вид Орлову было года двадцать три или двадцать четыре [рост повыше среднего, сложен хорошо, благообразный блондин, глаза светло-голубые]. Он имел заметное расположение к водке. Иногда начинал распространяться о разных сортах наливок и настоек, о способах их приготовления и т[ак] д[алее]; я в непродолжительном времени останавливал его: «Иван Яковлевич, не тратьте напрасно слов; говорить мне о наливках и настойках – то же самое, что метать бисер пред свиньями». Однако был у него излюбленный тезис, который он повторял несколько раз и с таким одушевлением, что и у меня сущность этого тезиса осталась в памяти: «Никакая настойка не может сравниться с настойкою из княженики; возьмите даже самую плохую, вонючую сивуху; с княженикой она даст такую настойку, с таким ароматом… тьфу??? У меня даже слюна течет…».

Много лет спустя мне говорили, что Орлов находится в Стретенске[174]174
  Стретенск (Сретенск) – город в Забайкалье, на реке Шилке, к северо-востоку от Нерчинска.


[Закрыть], и что его здоровье очень плохое; обвиняли в этом, главным образом, водку.

8

Из Иркутска мы выехали около 25 августа. Партия была гораздо меньше той, в составе которой я проехал расстояние от Томска до Иркутска; теперь нас, едущих, было человек пятьдесят или шестьдесят; дам не было ни одной. К вечеру того же дня мы были в Лиственичном[175]175
  Лиственичное (в настоящее время – Листвянка) – деревня на берегу озера Байкал, возле истока реки Ангары.


[Закрыть], большом селе на берегу Байкала, и расположились по крестьянским домам на ночлег.

Утром следующего дня, приблизительно часу в одиннадцатом, к пристани причалила баржа, буксируемая пароходом; на баржу вошли не только мы, но также несколько пароходских служащих и несколько пассажиров, которых по одежде и по всей вообще манере можно было принять скорее всего за торговцев средней руки. Погода была великолепная; на небе ни облачка, на берегу почти жарко, ветерок едва заметный. На барже в числе поляков находился австрийский подданный, по фамилии Кек[176]176
  Кек фон Штукенфельд – австрийский офицер, воевавший в отряде Иосифа Янковского, взятый в плен русскими 30 сентября 1863 г. См.: Pamiątka dla rodzin polskich: krótkie wiadomości o straconych na rusztowaniach, rozstrzelanych, poległych i zmarłych na wygnaniu syberyjskiem i tułactwie ofiar z 1861–1866 roku: ze źródeł urzędowych, dzienników, jak niemniej z ustnych podań osób wiarygodnych i towarzyszy broni, zebrał i ułożył Zygmunt Kolumna. Cz. 1. Kraków, 1967. S. 64.


[Закрыть]; поляки называли его бароном и говорили, что титул барона действительно принадлежит ему по австрийским документам, и что он офицер австрийского флота. На вид это был человек уже не первой молодости, лет сорока с чем-нибудь, высокого роста; [голова казалась несколько меньше размерами, чем следовало бы ей быть при таком росте; блондин; очень густые брови, нависшие над маленькими глазами, придавали лицу выражение довольно сердитое; толстая короткая шея;] брюшко заметных размеров. Когда пароход и буксируемая им наша баржа отплыли уже на несколько верст от берега, барон сказал окружающим, что сейчас покажет им, как плавают офицеры австрийского флота; разделся, прыгнул через борт баржи и стал описывать по водяной поверхности большие круги, принимая при этом многоразличные позы. Он пробыл в воде минут десять; его подкожная клетчатка изобиловала жиром, без этого он не выдержал бы столько времени: вода в Байкале вообще холодная, и при том же был конец августа.

Во время переезда у меня и у Новаковского (от Томска до Иркутска и от Иркутска до Нерчинских заводов[177]177
  Нерчинский завод – комплекс шахт серебряных руд и других металлов в Забайкалье. Возник в XVIII в., в XIX в. туда стали отправлять людей, приговоренных к каторжным работам, в том числе политических ссыльных.


[Закрыть] мы ехали постоянно вместе, на одной подводе) завязался разговор между пассажирами. Один из них излагал свой взгляд на русско-польские отношения, взгляд, довольно-таки распространенный в нашем обществе не только тогда, но и теперь; излагал последовательно, холодно, в том роде, как учитель математики доказывал бы геометрическую теорему.

– Органическая жизнь – борьба. Между животными непрерывная драка. Хищные поедают травоядных; травоядные дерутся за траву; те и другие дерутся за самок. У людей то же: вся история – непрерывная война между племенами. Сильное племя побеждает, слабое покоряется. Мы победили поляков – и повелеваем; они побеждены – и должны повиноваться. Законы природы неизменны.

Оратору было на вид лет около тридцати. [Среднего роста, недурного телосложения, волосы светло-русые, почти льняного цвета; глаза серо-голубые, на первый взгляд, почти дюжинные; усики и бородка старательно подстрижены. Одет он был в мешковатый пиджак из какой-то легкой материи; но, когда мы отплыли далеко от берега, и воздух заметно посвежел, он надел поверх пиджака желтого цвета, с перехватом на талии полушубок, хороший, но уже заметно поношенный; голенища сапогов своими лаковыми отворотами доходили почти до колен]. Из его разговоров с другими пассажирами можно было понять, что он – купец и торгует в Кабанске[178]178
  Кабанск – крупное село в Забайкалье, на реке Селенге, возле тракта, соединяющего Байкал с Верхнеудинском (ныне – Улан-Удэ).


[Закрыть], большом селе в нескольких десятках верст от Байкала, по дороге в Верхнеудинск; имеет там две, не то три лавки; его фамилия была, кажется, Смирнов.

Я и мои сверстники считали наше тогдашнее купечество «темным царством»; а вот купец из Кабанска, оказывается, и с Дарвином знаком, и с политическою историей; значит, в «темное царство» наука уже проникает; скоро проникнет и к другим общественным слоям, глубже лежащим… Эти мысли мелькнули у меня в голове и настроили меня очень благодушно. Я сказал оратору:

– Победили – повелеваем; побеждены – пусть повинуются. И до каких же пор? Его же царствию не будет конца – так, что ли? Но каждый день несет свою перемену: нынешний день отличается от вчерашнего, завтрашний будет отличаться от нынешнего. Перенесемся мыслями на шестьсот лет назад: в 1264 году какой-нибудь киевлянин или черниговец, или тверитянин согрубил монгольскому сановнику; сановник на этот раз был в благосклонном расположении духа и нашел возможным, отстегавши грубияна батогами или плетьми, преподать ему отеческое наставление: «Мы победили – и повелеваем; вы побеждены – и должны повиноваться». Потомки грубияна теперь входят в состав большого государства, которое худо ли, хорошо ли оказывает влияние на общий ход мировых дел. А где потомки монгольского сановника? Кто обращает внимание на их мнения? История не нами началась и не нами кончится; необходимо думать о будущем и ради него отрекаться от многих привилегий настоящего.

Купец остался последовательным на свой лад и отвечал мне так:

– Монголы сели нашим предком на шею – молодцы. Наши предки стряхнули впоследствии с своей шеи монголов, то есть не монголов, а их союзников и преемников – татар; да, впрочем, дело не в этом… все равно… стряхнули – монголы и татары на этот раз – неудачники и дураки, а наши предки – умники и молодцы. Из исторического опыта надо извлекать пользу. Почему монголы не усидели на нашей шее? Они грабили нас; хорошо грабили, а все-таки мало: у нас накопилось кой-какое благосостояние, кой-какие знания, завели мы свое войско, своих чиновников; ну, наконец, и протурили их. Чтобы это не повторилось у нас с поляками, нам следует ощипывать их до последнего перышка, следует держать их в нищете и невежестве; следует поступать с ними так, как англичане поступают с ирландцами. И тогда нашему господству не будет конца.

Купец не хотел сдаваться; но я и подавно не хотел, потому отвечал:

– Подражать англичанам – нет для нас никакой выгоды. Сколько огорчений они уже имели от Ирландии! сколько еще, наверное, будут иметь! и неизвестно чем дело кончится. Если мы последуем вашему совету, т[о] е[сть] станем трактовать Польшу, как завоеванную добычу – этим самым мы превратим ее в обширную школу, в которой наши администраторы, военные и гражданские, будут из дня в день усваивать понятия и привычки бесшабашного произвола; а впоследствии многие из них будут продолжать свое служебное поприще у себя дома, в губерниях великорусских, малороссийских, сибирских; с такими правителями сладка будет жизнь обывателей этих непольских губерний, нечего сказать. У нашего народа есть поговорка: худой мир лучше доброй ссоры. В исторических книгах вы, вероятно, заметили имя Талейрана[179]179
  Шарль Морис де Талейран Перигор (1754–1838) – французский государственный деятель, политик и дипломат, многолетний министр иностранных дел Франции. Здесь речь идет о приписываемом Талейрану утверждении: «Штыками можно сделать всё, что угодно; только нельзя на них сидеть».


[Закрыть]; скверный был человек, но умница; одно из его изречений: штыками можно все сделать, но сидеть на них нельзя. Это выходит та же самая поговорка, только сказана другими словами. Вот эту поговорку следовало бы нам помнить твердо.

Может быть, наш спор затянулся бы и дальше; но ветер усилился, волны стали заметно качать нашу баржу; у некоторых началась рвота; меня тоже стало тошнить, я отошел в отдаленный угол палубы и стал около борта; к моему удовольствию, дальше тошноты у меня не пошло.

Мы приехали к противоположному берегу Байкала около трех часов по полудни. Названия пристани не помню: то ли Мысовая[180]180
  Мысовая – станция на восточном берегу Байкала, в настоящее время расположена в черте города Бабушкин.


[Закрыть], то ли Посольск[181]181
  В настоящее время – Посольское – деревня на восточном берегу Байкала.


[Закрыть].

9

За Байкалом наш дорожный распорядок оставался прежний, установившийся тотчас по выезде нашем из Томска и державшийся без перемены до самого Байкала. Разница произошла в то, что за Байкалом наше поступательное движение стало гораздо медленнее: обыкновенно мы проезжали не больше двух станций в день, потому что и дни стали короче, и лошади тут были как будто похуже. Чрез два дня на третий делали дневку. Для ночлега размещались почти все по крестьянским дворам; если некоторые из нас почему-нибудь находили более удобным переночевать в этапном здании, оно получало вид какой-то странной гостиницы: окружено частоколом, как тюрьма; а ворота всю ночь настежь, и часовых нигде нет. В Верхнеудинске и в Чите[182]182
  Чита – город в Забайкалье, с 1851 г. административный центр Забайкальского округа.


[Закрыть] нас засаживали в тюрьму; в каждой из этих тюрем продержали нас приблизительно по неделе.

В Верхнеудинске нас предуведомили, что нам предстоит переезд чрез бурятскую степь, который будет продолжаться дней десять; в бурятских кочевьях мясо и молоко найдем, но хлеба и булок у них нет, надо везти запас с собою. Так мы и сделали. Чрез эту степь нас везли не на телегах, а на двухколесных таратайках, тряских и неудобных. Проезжая кочевья, все мы останавливались ночевать в этапных зданиях: в бурятских юртах было тесно и грязно.

За Байкалом в составе нашей партии образовалось несколько продовольственных артелей; одну из них составляли: я, Новаковский, Ляховецкий[183]183
  Фелициан Ляховский (1835—?) – шляхтич Киевской губернии, приговорен судом Киевского военного округа к 10 годам каторги. См: РГВИА. Ф. 1759. Оп. 4. Д. 1636. Л. 12; Spis powstańców 1863 г. więzionych w twierdzy kijowskiej. S. 70.


[Закрыть], Свенцицкий[184]184
  Юлиан Свенцицкий – род. ок. 1840 г., родом из Подольской губернии, приговорен судом Киевского военного округа к 20 годам каторги. См.: РГВИА. Ф. 1759. Оп. 4.Д. 1636. Л. 17; Dziennik Poznański. 1863. Nr 245. S. 2; Spis powstańców 1863 r. więzionych w twierdzy kijowskiej. S. 115.


[Закрыть], Новицкий[185]185
  Францишек Новицкий – род ок. 1845 г., родом из Киевской губернии, приговорен судом Киевского военного округа к 12 годам каторги. См.: РГВИА. Ф. 1759. Оп. 4.Д. 1636. Л. 14; Spis powstańców 1863 г. więzionych w twierdzy kijowskiej. S. 85.


[Закрыть] и Ольшевский[186]186
  Может быть, речь идет об Эугениуше Ольшевском, который сражался в восстании на территории Плоцкой губернии. См.: Wierzchowski R. Powstanie styczniowe w powiecie rypińskim // Szkice rypińskie: materiały z sesji popularnonaukowej zorganizowanej z okazji 900-lecia Rypina w dniu 27 listopada 1965 r. Bydgoszcz, 1967. S. 106.


[Закрыть]. Ляховецкий превосходно стряпал кушанья, из которых составляются обеды людей среднего достатка: борщ, щи, суп, котлеты, бифштекс и т[ому] п[одобное]. По прибытии на ночлег каждый из нас вступал в отправление своих обязанностей: Ольшевский шел на поиски припасов, которые были нужны для проектированного Ляховецким ужина, а если на завтра назначена дневка, то и для завтрашнего обеда. Мы, остальные, заботились добыть дров или, по крайней мере, щепь, прутьев и т[ому] подобного]; затапливали печь, если хозяйка дозволяла нам это, а если не дозволяла (что случалось очень редко) – раскладывали костер в безопасном месте, в огороде или на задворках; обмывали картофель и очищали его от шелухи, рубили капусту, мыли посуду, вообще исполняли всю, так сказать, черную кухонную работу. Благодаря устройству таких артелей, все мы во время дороги за Байкалом питались лучше, т[о] е[сть] сытнее и регулярнее, чем до Байкала; денег расходовалось не больше прежнего, скорее даже – меньше, но все же казенных кормовых не хватало, добавляли из собственных средств.

В Иркутской губернии и в Забайкальской области мне привелось жить довольно долго; и я заметил, что там выражение «смотрит сентябрем» оказывается совершенно не подходящим: тамошний сентябрь, право, наилучший месяц в году или, по меньшей мере, один из наилучших; дни почти сплошь прелестные – ясные, тихие, теплые; ночи, правда, довольно свежие, что уже не в моем вкусе. Вот такая прекрасная погода стояла там и в сентябре 1864 года. В октябре по ночам стало так холодно, что я изменил обыкновению, которого держался в предыдущее время этой дороги, ночевать в дворе или в сенях – стал укладываться в избе. [В октябре иногда и дни выдавались довольно холодные; чтобы согреться заходил в кабак, спрашивал шкалик водки, садился на скамейку со стаканчиком в руке, вытаскивал из сумки кусок хлеба и съедал его, запивал время от времени маленькими глотками водки. Ямщики и целовальники дивовались моей необычной манере и выражали прочим, полякам, предположение, что «он у вас, должно быть, горький пьяница». Если бы все были такие же горькие пьяницы, незавидные были бы дела у питейного ведомства].

Пред ужином и после ужина, пред обедом и после обеда мои артельные компанионы, разумеется, калякали о разных разностях. Коснулся разговор российских этапов; я вспомнил отзывы литвинов; русины подтвердили эти отзывы вполне; и, кроме того, оказалось, что я вижу перед собою двух человек из числа трех, над которыми этапные власти проявили свою жестокость с особенною силой: где-то в Курской губернии Ляховецкого, Свенцицкого и Мегердыча[187]187
  Люциан (Луциан) Мегердыч (Мегердич) – род. ок. 1838 г., осужден на 6 лет каторги. См.: Dziennik Poznański. 1863. Nr 245. S. 2; Spis powstańców 1863 r. więzionych w twierdzy kijowskiej… S. 77.


[Закрыть] высекли розгами до потери сознания. Не могу припомнить, что было поводом для такой зверской расправы, после которой их поместили в больницу на несколько недель; а когда они поправились и были выписаны из больницы, их приковали всех трех к одной железной полосе, и в таком виде они шли несколько станций. Мегердыча я видел то ли в тобольской тюрьме, то ли в иркутской; но за Байкалом он с нами не был. Он говорил мне: «Как их секли, Ляховецкого и Свенцицкого, это я видел и хорошо помню; а что со мной делали и как меня секли – не помню ничего».

Этапные мытарства поляков во время странствования от Вильна и от Киева до Тобольска; Камышловская больница; истязания, которым были подвергнуты госпожа Гудзинская и трое поляков, только что названных – это самое мрачное из всего, что осталось у меня в памяти от разговоров с повстанцами.

10

В Нерчинске я имел собеседование с одним из учителей тамошнего училища (кажется, духовного). Это был благообразный молодой человек лет, по-видимому, двадцати пяти [светло-русые волосы, слегка вьющиеся, причесаны старательно; небольшие усы и окладистая бородка приглажены заботливо; голубые глаза с поволокой; крахмаленная сорочка безукоризненной белизны; ловко сидящий пиджак, вся внешность располагала меня видеть в нем человека, пользующегося благосклонным вниманием нерчинских дам и, вероятно, мало склонного к разговорам политического содержания. Но я ошибся]. Когда он услышал, что я больше восьми месяцев нахожусь среди поляков, он с большим чувством сказал, что очень сожалеет обо мне, и пояснил свое сожаление словами:

– Не нравится мне этот народ: они пропитаны шляхетским духом; если бы их восстание имело успех, они завели бы у себя крепостное право. Когда-то у них была ограниченная монархия, можно даже сказать – республика с пожизненными президентами. У нас империя, но империя демократическая; мы уничтожили у себя крепостное право…

В его словах было столько несправедливости по отношению к полякам, что я не выдержал, перебил его:

– Да ведь в Царстве Польском, которое на нашем официальном языке называется теперь «привисляньскими губерниями» – там крепостное право уничтожено более полувека назад. Дворянство литовских губерний первое подало государю заявление о своей готовности и о своем желании уничтожить крепостное право; дворянство прочих наших губерний подало подобные заявления позже; московское дворянство, мнящее себя сердцем России, дождалось выговора от государя и тогда уже.