Текст книги "Участники Январского восстания, сосланные в Западную Сибирь, в восприятии российской администрации и жителей Сибири"

Часто бывает, что человек, изобличаемый в несправедливости, видит, наконец, и сам, что он не прав, но тут-то и начинает горячиться и сердиться; это именно случилось с благообразным учителем: он не дослушал меня:

– А я все-таки осуждаю их восстание; не должны они были бунтовать, потому что мы – империя, но империя демократическая.

Я попробовал возвратить ему:

– А почему вы думаете, что повстанцы враждебны демократическим стремлениям? Я нахожусь среди них больше восьми месяцев; многие сотни их прошли пред моими глазами; они разговаривают между собою о разных разностях, нисколько не стесняясь моим присутствием: и ни разу я не слышал, чтобы кто-нибудь из них выразил крепостнические вожделения. Всего труднее поддается лечению тот вид слепоты, когда человек – не желает видеть. Учитель твердил свое: мы – империя демократическая.

11

В начале ноября 1864 года, в ясный, тихий, слегка морозный день мы приближались к месту нашего назначения. Равнина, покрытая поблекшею, заиндевевшею травою, кое-где желтоватою, кое-где сыровато зеленою; снег на этой равнине есть в виде пятен; разбросанных там и сям, но этих белых пятен немного; на горизонте горы, не высокие, все больше приближающиеся к нашей дороге и с правой стороны, и с левой. Довольно большое село, дворов сто, пожалуй – полтораста; проезжаем его тихо, почти шагом, но не останавливаемся. За селом едем версты две или три и въезжаем в котловину: и прямо перед нами, и справа от нас, и слева – горы, не высокие, но придвинувшиеся совсем близко; на них кое-где хвойные деревья довольно мизерного вида. На дне котловины прямоугольник, огороженный высоким частоколом: Акатуйская тюрьма.

1

[отсутствует часть текста][188]188
  В рукописи не хватает страниц 131–132.


[Закрыть]

Несколько человек отряжались ежедневно к нашей тюрьме; они помещались в небольшом караульном доме, расположенном снаружи тюрьмы, в нескольких десятках шагов от ворот.

Насколько могу припомнить, колодезя ни в тюремном дворе, ни вне его не было; воду привозили в бочке из ручья, находившегося неподалеку от казачьего караульного дома.

2

Четыре кровати, стоявшие в моей камере, были особого устройства, совершенно примитивного: каждая из них была в сущности – простая скамья, только пошире обыкновенной скамьи, и на одном конце скамьи было небольшое возвышение, вершка в два – какой-то намек на спинку кровати; это возвышение отнюдь не могло служить опорою для подушки; оно назначалось, должно быть, для лучшего скрепления досок, чтобы они не так легко расползались в стороны. Крестьяне и конвойные казаки (по языку и по всему житейскому обиходу – те же крестьяне) называли такую кровать именем, которое я услышал здесь впервые: тапчан. Каждая камера получила столько тапчанов, сколько в ней было жильцов. Кроме тапчанов каждая камера имела один или два стола и несколько табуретов. Все это из дешевого материала, работы простой, можно сказать – топорной; но к употреблению вполне пригодно.

Кухня тоже имела необходимое обзаведение: котлы, кадушки, ведра и т[ому] п[одобное].

Дрова для отопления камер и для кухонной стряпни были сложены на тюремном дворе большими поленницами; и по мере надобности запас их пополнялся казною. Всею хозяйственною обстановкою тюрьмы заведывал особый чиновник, который назывался официально, если не ошибаюсь, комиссаром.

Съестные припасы, назначенные для нашего содержания, выбранный нами староста получал от этого же чиновника. Мне говорили, что отпускаемый нам паек почти равняется солдатскому и значительно превосходит паек, отпускаемый уголовным арестантом. Главные составные части нашего пайка были (месячный отпуск на одного человека): 1 пуд 32 фунта ржаной муки и 7 фунтов крупы гречневой или ячменной; кроме того, сколько-то соли и немного коровьего масла. Староста оставлял для нашего употребления столько муки, чтобы каждый из нас получил приблизительно полтора фунта печеного хлеба в день; хлебопек был из нас же, получал от нас небольшое жалование, стряпал хлеб в тюремной кухне. Остальную часть муки староста продавал или тому же чиновнику, или кому-нибудь из местных торгующих крестьян; на вырученные деньги закупал мясо для наших обедов (приблизительно пол фунта на человека в день), картофель, капусту, кой-какие мелкие приправы; из этих же денег платил жалованье хлебопеку и повару.

Староста ходил почти ежедневно в Закрайку, изредка в Ака-туй. Иногда он брал с собою повара для более тщательного осмотра покупаемых продуктов, особенно если предполагалось закупить мясо в большем против обыкновенного количестве. Довольно часто старосту сопровождали один или двое из числа заключенных; некоторые шли в деревню так себе, от нечего делать, другие – с целью купить какую-либо нужную вещь. Лично я в Закрайке не был ни разу; в Акатуй ходил изредка в сопровождении двух или трех товарищей, чтобы помыться в бане одного из тамошних домохозяев; баня была небольшая, но довольно опрятная. Когда староста или кто бы ни было из нас шел в Закрайку или в Акатуй, один из дежурных казаков непременно конвоировал нас туда и обратно.

В том году и в тех местах какие стояли цены на ржаную муку, которую нашему старосте приходилось продавать, и на мясо, т[о] е[сть] на главнейший продукт, который ему надо было покупать – этого я не помню[189]189
  Когда я читал эту главу П. Д. Баллоду, он сказал, что приблизительные цены в то время в тех местах были (за пуд): мука ржаная 2 рубля, говядина 1 р[убль] 60 коп[еек] и дешевле; баранина была дешевле говядины, и ее цена падала иногда до 80 коп[еек] за пуд (примечание автора).
  ¹⁸⁹ Кирпичный чай – чай с добавлением связующего вещества, спрессованный в форме небольших кирпичиков, производился из отходов, оставшихся после отбора лучших сортов чая. Производился в Северном Китае. Как сообщает энциклопедия Брокгауза и Ефрона, в XIX в. он пользовался большой популярностью у сибирских народов, для бурят эти кирпичики являлись даже подобием денег. Его не настаивали, только варили и пили с добавлением соли, молока, сливочного масла или бараньего жира.


[Закрыть]. В итоге при тогдашнем соотношении цен казенный паек давал возможность иметь ежедневно для каждого из нас полтора фунта ржаного хлеба и обед, состоявший из супа с порядочным куском мяса весом около половины фунта. Наш обеденный суп поляки называли «крупник», потому что в нем было значительное количество крупы; картофель (изредка вместо картофеля капуста) прибавлялся в очень умеренном количестве; самою обыкновенною вкусовою приправою был лавровый лист, изредка лук. Каждый из нас получал большой ковш этого супа, что составляло приблизительно две тарелки.

Между нами было очень мало таких, которые съедали всю дневную порцию хлеба при обеде. Я делил свою порцию на три части: для утреннего чая, для обеда и для вечернего чая; и очень многие поступали точно также. Проезжая чрез Забайкалье, мы познакомились со вкусом кирпичного чая¹⁸⁹. Когда мы заходили в крестьянскую избу, мы часто видели, что хозяйка вынимает ухватом из печи большой чугун, черпает из него ковшом и наливает в стакан или в чашку, или в кружку темно-красный отвар – это и есть отвар кирпичного чая, заготовленный хозяйкою с утра и расходуемый ею в течение всего дня: приехали домашние из лесу с дровами или вернулись с другой работы – подается кружка чаю с куском хлеба или булки; зашла соседка покалякать – то же самое угощение; зашли мы, проезжающие люди, обогреться – и нам то же. Многие из поляков до того времени о кирпичном чае даже не слыхивали; отведали – оказался довольно сносным. Он не имеет того аромата, который в большей или меньшей степени свойственен чаю, употребляемому в Европейской России, носящему название байхового, цветочного, фамильного; вкус слегка вяжущий, но ничуть не отвратительный. А так как кирпичный чай гораздо дешевле байхового, то многие из нас оставили байховый чай и заменили его кирпичным; так и я сделал. Утром я выпивал большую кружку кирпичного чая, съедал при этом ломоть хлеба, посыпанный солью – и чувствовал себя удовлетворительно. Бывши на свободе, студентом, я употреблял сахар в очень умеренном количестве; теперь я совсем перестал употреблять его.

Вечерний чай был повторением утреннего. Ужина обыкновенно не было. Изредка я и трое моих товарищей по камере, давали себе разрешение «кутнуть»: покупали кусок мяса и приготовляли к ужину несколько кусков бифштекса или несколько котлет. Случались и в других камерах подобные же «кутежи».

Бывало иногда, что наш повар отпускал нам обед из двух блюд: кроме «крупника» мы получали по тарелке кашицы с небольшим количеством [отсутствует часть текста][190]190
  В рукописи не хватает страниц 137 и 138.


[Закрыть]. Политические тюрьмы, подведомственные комендантскому управлению, находились, кроме Акатуя, в следующих селениях: Александровский Завод[191]191
  Александровский Завод – населенный пункт в Забайкалье. С конца XVIII в. там существовал серебряный рудник, а с 1832 г. – тюрьма для каторжников. В 1863 г., в связи с истощением ресурсов, рудник закрыли, но тюрьма все еще существовала.


[Закрыть], Кадая[192]192
  Кадая – населенный пункт в Забайкалье. При тамошнем серебряном руднике функционировала каторжная тюрьма.


[Закрыть], Алгач[193]193
  Алгач – населенный пункт в Амурской области на реке Зее. В XVIII в. там был создан первый из серебряных рудников, который дал начало Нерчинскому горному округу. С начала существования рудника до 1917 г. при нем функционировала каторжная тюрьма.


[Закрыть], Зерентуй[194]194
  Зерентуй – населенный пункт в Забайкалье. Со второй половины XVIII в. при местном серебряном руднике существовала одна из больших каторжных тюрем.


[Закрыть]. Насколько мне известно, во всех этих тюрьмах кандалы надевались, как и в Акатуе, в очень редких случаях, а именно при посещении тюрем проезжающими важными особами.

Кроме кандалов, юридическое состояние «испытуемых» должно бы быть отмечено еще одним внешним признаком – принудительною работою. За время моего пребывания в акатуйской тюрьме никаких принудительных работ, т[о] е[сть] работ, производимых по приказанию начальства – не было. На расстоянии приблизительно одной или двух верст от тюрьмы в одной из окружающих гор находилась штольня, бывшая когда-то местом добывания какой-то руды; некоторые поляки полюбопытствовали, сходили туда, увидели своими глазами штольню и еще какие-то признаки производившихся когда-то работ; я не полюбопытствовал. Впоследствии, когда я находился в Александровском Заводе, я изредка видел там что-то в роде принудительных работ, так сказать – намек на принудительные работы; об этом расскажу в своем месте.

4

Чрез несколько времени по прибытии в Акатуй наш староста принес образчики сукна, холста и сапожной кожи; мы могли получить от комиссара все это или натурою, или деньгами. Из денег, с которыми я приехал в Тобольск, у меня оставалось к этому времени рублей около семидесяти – для тюрьмы сумма очень значительная; а одежда заметно поистрепалась, и запас белья был довольно скудный; сапоги были в удовлетворительном состоянии. Сообразивши все это, я пожелал получить сукно и холст натурою, а за сапожную кожу получил деньги – какой-то пустяк. Огромное большинство поляков предпочло получить деньги также за сукно и за холст; поскольку они получили, не помню. Полученное мною сырое сукно было приблизительно такого достоинства, как сукно солдатских шинелей, может быть немного тоньше. В числе моих тюремных товарищей был один зауряд – портной (на свободе он был арендатором фольварка, т[о] е[сть] небольшого помещичьего имения); за умеренную плату он сшил из моего сукна свитку и брюки. Другой товарищ (на свободе – студент математики Киевского университета) сшил из моего холста две, не то три сорочки; сначала показались мне эти сорочки жестковатыми, но скоро привык.

При мне настоящих ремесленников в акатуйской тюрьме не было ни одного; все население тюрьмы состояло из интеллигентов различных профессий: официалисты, мелкие арендаторы фольварков, чиновники, несколько ксендзов, довольно много студентов, преимущественно киевских. Некоторые получали от родственников деньги в более или менее значительном количестве. Комендантское управление держалось правила: если на имя арестанта получалось с почты двадцать пять рублей или меньше, эти деньги выдавались ему тотчас же сполна; если получалось больше, то деньги выдавались постепенно, по двадцати пяти рублей в месяц. Больших сумм никто из акатуйцев, насколько могу припомнить, не получал; небольшие суммы, по пяти рублей, по десяти, по пятнадцати, время от времени присылались многим. Сначала бывали посылки с бельем и с обувью; но получатели увидели, что комендантское управление выдает им такое белье и такую обувь, которые не заслуживали бы и пересылки; родственники, конечно, не захотели бы тратить деньги на почтовую пересылку подобного барахла; очевидно, кто-то, где-то, вынимал хорошие вещи и заменял их разным хламом. Родственники были уведомлены об этих метаморфозах и посылки прекратились.

Из тех тюремных обитателей, которые не получали денег с родины, один зарабатывал кое-что шитьем и, главное, починкою одежды, другой – шитьем белья; об этих двух, а также о поваре и хлебопеке, я уже упоминал; был еще чеботарь (на свободе киевский студент). Оставалось человека два или три таких, которые денег ниоткуда не получали и ремесла никакого не знали. Если бы мы имели казенную баню, эти двое или трое занялись бы стиркою белья; у всех вообще белье было простое, из материалов недорогих, и научиться стирке такого белья можно в очень короткое время; но вместо бани у нас была какая-то развалина, и мы принуждены были отдавать белье для стирки в деревню. Надо было придумать что-нибудь другое; и придумали.

В состав казенного довольствия разных наименований, которое наш староста получал от комиссара в определенные сроки, входили, между прочим, сальные свечи; количество свеч исчислялось по какому-то расчету, довольно сложному, в различные месяцы было не одинаково, но в общем получался вес довольно значительный. Староста потолковал с комиссаром, потом с товарищами; и в заключение разговоров мы порешили устроить миниатюрный свечной завод. Составили складчину, собрали рублей тридцать или сорок. На эти деньги староста купил деревянный станок с несколькими десятками металлических свечных форм различной величины: из маленьких форм получались свечи так называемые восьмериковые, т[о] е[сть] восемь штук этих свечей весили приблизительно один фунт; из больших форм получались четвериковые свечи; было небольшое количество промежуточных форм для свечей пятериковых и шестериковых. Кроме станка и форм было куплено несколько пудов скотского сала и соответственное количество фитильной бумаги. Один из кухонных котлов был предоставлен в распоряжение свечелеев. Они рубили сало, растопляли его в котле и разливали по свечным формам, в которые предварительно вдевали фитили; потом выносили станок во двор. При зимних морозах формы охлаждались быстро, свечи выдергивались из них; станок несли в кухню обратно и повторяли ту же операцию.

Закуп сала и переработка его на свечи были в течение зимы повторены несколько раз. Свечи были проданы отчасти торгующим крестьянам, отчасти комиссару, от которого впоследствии мы получили их в разные месяцы, как причитающееся нам казенное довольствие. В конце зимы староста подсчитал всю выручку за свечи; вычел из нее полную стоимость сала и фитилей и часть стоимости станка и форм; остальное принадлежало свечелеям и отчасти уже было взято ими по мелочам в течение зимы, отчасти получено сразу при окончании сезона. Часть стоимости станка и форм, удержанная из вырученных за свечи денег, была возвращена старостою товарищам, составившим первоначальную складчину; некоторые из них взяли свою долю, другие пожертвовали ее в пользу «огула», т[о] е[сть] в пользу всего общества заключенных.

Свечелеи знали, что летом спроса на их труд не предвидится, и потому свой зимний заработок расходовали экономно, так, чтобы и в летние месяцы иметь возможность расплачиваться за чай, табак и тому подобные мелочи.

В итоге можно сказать, что акатуйская тюрьма жила не роскошно, но и не бедствовала; наше материальное положение в общем было – сносное.

5

Но не о хлебе едином жив будет человек.

Вскоре по прибытии в тюрьму нас посетили, с разрешения начальства, двое поляков, оба люди не молодые, лет этак сорока с лишним, сосланные в Сибирь давненько, лет за двадцать до того времени, о котором рассказываю. Фамилия одного из них была Мошинский[195]195
  Александр Леон Мошиньский (ок. 1809 —?) – дворянин из Литвы, участник заговора Шимона Канарского, сосланный в Сибирь в 1842 г., женился на сибирячке и, несмотря на разрешение покинуть Сибирь после 1857 г., остался в Забайкалье. Жил в Александровске и Иркутске. См.: Śliwowska W. Zesłańcy polscy w Imperium Rosyjskim w pierwszej połowie XIX wieku. Słownik biograficzny. Warszawa, 1998. S. 404; Шостакович Б. С. Феномен польско-сибирской истории (XVII в. -1917 г.). М., 2015. С. 296.


[Закрыть], другого – не помню. За что они были сосланы, почему не возвратились на родину – об этом я не расспрашивал ни их, ни своих товарищей по заключению. В данное время они были уже освобождены от всяких стеснений в выборе места жительства, занимались торговлею и много разъезжали по торговым надобностям. Они передали акатуйскому тюремному обществу кой-какие книги – сохранившийся у них остаток библиотеки, собранной когда-то поляками прежних ссылок; остаток неказистый, как говорили мне впоследствии товарищи по заключению – книг мало, и книги не капитальные по содержанию. Они сказали нам, что предполагают побывать во всех прочих политических тюрьмах Нерчинского округа; для передачи в каждую тюрьму у них приготовлен подобный же тючек книг, происхождение которых я объяснил выше. Некоторые поляки попросили их передать письма родственником или знакомым, находящимся в тех тюрьмах. Я знал, что в Кадае находятся русские литераторы Н. Г. Чернышевский и М. И. Михайлов[196]196
  Михаил Илларионович Михайлов (1829–1865) – русский поэт, писатель и переводчик. Автор прокламации «К молодому поколению». Арестован в 1862 г. и приговорен к 12,5 годам каторги. Позже приговор был сокращен до 6 лет. Умер на каторге. См.: Деятели революционного движения в России… Т. 1. Ч. 2. Стб. 246–248.


[Закрыть]. О Чернышевском буду говорить особо впоследствии; о Михайлове упомяну, что в больших слоях публики он пользовался известностью главным образом как автор статей по женскому вопросу и отчасти как переводчик Гейне; был сослан в конце 1861-го или в начале 1862-го года за сочинение, отпечатание и распространение листка «К молодому поколению». Я попросил Мошинского передать тому или другому из упомянутых литераторов мою коротенькую записку, имевшую тот смысл, что не могут ли они без ущерба для себя прислать в Акатуй две-три книги по истории и по политической экономии, хотя бы и на иностранных языках. В скором времени Мошинский опять проезжал чрез Закрайку, в тюрьму на этот раз не заходил, но чрез нашего старосту передал мне присланное Михайловым четырехтомное сочинение: Historie de la classe ouriere, par Robert (au var)[197]197
  Речь идет об изданной в 1845 г. работе Роберта дю Вара «История рабочего класса».


[Закрыть]. Помнится, была записочка, в которой было сказано, что желательно получить книгу обратно к такому-то времени; срок был довольно отдаленный.

Вид этих четырех томов был довольно внушительный: формат – немного побольше формата наших так называемых толстых журналов, число страниц в каждом томе около пятисот. Но печать довольно крупная, язык легкий, можно сказать – изящный; и потому прочел я все сочинение довольно скоро. Многие главы очень понравились мне дельностью, ясностью мыслей; другие – картинностью изложения. Времени до назначенного срока оставалось еще много; я вознамерился перевести те главы, которые казались мне наилучшими, и тотчас же принялся за работу. Положение рабов в последние десятилетия римской республики и в первое столетие империи; восстание рабов под предводительством Спартака[198]198
  Речь идет о восстании Спартака.


[Закрыть]; законодательство о вольноотпущеных, их влияние на жизненный строй Рима; возникновение колоната; развитие крепостных отношений в Европе, преимущественно во Франции; крестьянские восстания во Франции и в Англии; возникновение городских общин; цеховое устройство городской промышленности; войны альбигойцев и гусситов (автор указывает экономическую подкладку этих войн, так сказать – народнохозяйственное зерно, прикрытое скорлупою вероисповедных лозунгов и обрядностей); капиталистический строй современной промышленности; доктрины Сен-Симона[199]199
  Анри Сен-Симон (1760–1825) – французский историк и философ. Один из самых видных представителей так называемого утопического социализма.


[Закрыть], Фурье[200]200
  Шарль Фурье (1772–1837) – французский публицист, еще один из представителей утопического социализма.


[Закрыть], коммунистов (с великолепными выдержками из сочинений Пьера Леру[201]201
  Пьер Леру (1797–1871) – французский философ и экономист. Считается автором термина «социализм».


[Закрыть]); заговор Бабефа[202]202
  Француа-Ноэль Бабёф (1760–1797) – радикальный французский политик периода Французской революции. Считается предтечей коммунизма.


[Закрыть]; рабочие волнения во времена июльской монархии (автор закончил свою книгу, по видимому, незадолго пред 1848 годом) – все эти главы я успел перевести. Составилась толстая тетрадь, около пятидесяти листов писчей бумаги. Многие поляки, преимущественно бывшие киевские студенты, ознакомившись с содержанием отдельных тетрадей, попросили одного из товарищей переплести все тетради воедино; образовался довольно объемистый том. За время моего пребывания в Акатуе и потом в Александровском Заводе многие читали эту рукописную книгу, и многим она помогла систематизировать свои исторические знания, взглянуть на события с точки зрения людей, существующих трудом.

По моей просьбе петербургские товарищи прислали несколько книг, в том числе коротенькую польскую грамматику для русских, составленную Октавием Мильчевским[203]203
  Возможно, речь идет о книге: «Практический учебник польского языка, составленный для русских на основании немецких сочинений Jael'a, Kampmann'a и др., а также грамматики польского языка Смита, Окт. Мильчевским», изданной в Петербурге в 1864 г.


[Закрыть]. Пробывши в тобольской тюрьме больше пяти месяцев среди поляков, я к концу этого времени настолько освоился с польским языком, что мог подавать полякам удобопонятные реплики на их языке, но сам чувствовал; что очень часто окончания падежей и глагольных форм у меня хромают. Подучивши соответственные образцы в учебнике Мильчевского, стал разговаривать смелее. Чрез несколько лет, когда при изменившихся обстоятельствах я уже не имел практики польского разговора, мое знание слов и грамматических форм польского языка постепенно потускнело и заглохло; однако многие названия предметов домашнего обихода и кой-какие ходячие фразы помню и доныне.

Никаких газет комендантское управление к нам не пропускало; но если мы получали их откуда-то помимо управления, на это оно смотрело сквозь пальцы; газет у нас не отбирали и обысков вообще никаких не делали. И одновременно с польской грамматикой я получил от петербургских товарищей несколько нумеров газеты «Очерки»[204]204
  «Очерки» – газета, издававшаяся в Петербурге с января по апрель 1863 г. под редакцией Григория Захаровича Елисеева (1821–1891). Из-за содержания публикуемых материалов «Очерки» неоднократно подвергались нападкам за «материализм, коммунизм и беспардонный радикализм», пока, наконец, взволнованный издатель газеты Амплий Николаевич Очкин не решил ее закрыть. Последний номер вышел 8 апреля 1863 г. См.: Очерки // Русская периодическая печать (1702–1894). Справочник, ред. А. Г. Дементьев, А. В. Западов, М. С. Черепахов. М., 1959. С. 443–144.


[Закрыть] с ясно выраженным социалистическим направлением. Насколько мне известно, это была первая у нас социалистическая газета, пытавшаяся существовать легально, не за границей и не в подполье. Тобольская попытка и теперь еще неосуществима; а тогда… Понятно, что газета была задушена на четвертом или на пятом нумере; появившиеся нумера дошли до меня, кажется, все.

6

Поместиться в той или в другой камере – это зависело исключительно от нас самих; начальство не вмешивалось. В одной камере со мною находились Степанов, Госьцевич[205]205
  Евстафий Госцевич (1841-?) – дворянин Виленской губернии, студент Петербургского университета, арестован весной 1863 г. в Симбирске за распространение среди крестьян манифеста, призывающего к восстанию. Приговорен к смертной казни, замененной на 15 лет каторги и пожизненное заключение в Сибири. В 1870 г. по амнистии освобожден от каторги и переведен на поселение. См.: Деятели революционного движения в России… Т. 1. 4.2. Стб. 90.


[Закрыть] и, кажется, Новаковский (если не Новаковский, то кто-то другой из киевских студентов). О Степанове я покамест упомяну только, что он рос в деревне и от времен детства сохранил расположение к сельскохозяйственным занятиям; он и здесь, в Акатуе, имел книги по сельскому хозяйству (многотомное сочинение Преображенского[206]206
  Речь, вероятно, идет о шеститомной работе Петра Михайловича Преображенского (1817–1900) «Общепонятное руководство к практическому сельскому хозяйству», изданной в 1855–1857 гг.


[Закрыть]) и по огородничеству (учебник Рего)[207]207
  Скорее всего речь идет о работе Эдуарда Фёдоровича Рего (1816–1900) «Руководство к изучению садоводства и огородничества». Ч. 1–3, М., 1858–1859. Автор был профессором Горыгорецкой земледельческой школы.


[Закрыть], хотя в Петербурге был, если не ошибаюсь, на юридическом факультете. Этим книгам он и посвещал свое свободное время.

А свободного времени у нас было много. Ежедневно один из нас по очереди подметал камеру и часть коридора, кипятил для чая воду в самоваре или в котелке, притаскивал (зимою) со двора охапку дров и топил печь – вот и вся работа, выпадавшая при том каждому один раз в четыре дня.

Новаковский, о котором я говорил в предыдущей главе, занимался математическими науками; Госьцевич – немецким языком.

Насколько могу припомнить из разговоров с Госьцевичем, он был арестован в одной из великорусских губерний, чуть ли не в Пензенской, с тюком так называемых «золотых грамот», т[о] е[сть] листков, имевших целью вызвать волнения в среде крестьянства. При первоначальных допросах Госьцевича исправник применил к нему тот вид пытки, о котором мне случалось слышать от разных лиц великорусского племени, и не один раз и прежде разговора с Госьцевичем, и после: арестованного кормили селедками – и не давали пить; этот варварский прием повторялся несколько раз.

В других камерах я бывал редко; сравнительно чаще в той большой камере, которую можно было бы назвать камерою киевских студентов или, точнее, камерою русинов. Насколько могу припомнить, все десять обитателей этой камеры были уроженцы той области, которую поляки называют «Русь», т[о] е[сть] губерний Киевской, Волынской и Подольской. До восстания большинство их были студентами Киевского университета.

Фелициан Акимович Ляховецкий по возрасту был между ними старший, на вид ему было лет около тридцати. По-русски он говорил хорошо, но охотнее употреблял малороссийский. Не раз упоминал, что его родители были униаты, иначе называемые «базилиане» (этого названия я никогда прежде не слышал); но потом «всех униатов повернули в православие, и вот я во всех документах именуюсь православным». До ареста он служил, если не ошибаюсь, на каком-то сахарном заводе. Я не заметил, чтобы он давал какое-нибудь определенное назначение своему свободному времени; сидит себе, покуривает трубочку, иногда играет в шашки или в шахматы. Изредка товарищи по камере решали «кутнуть», т[о] е[сть] приготовить себе какое-нибудь кушание на ужин. Что же именно приготовить? как приготовить? кто и каким способом должен содействовать осуществлению замысла? По всем этим пунктам мнение Ляховецкого имело найбольший вес; можно сказать, что в подобных случаях он являлся в своей камере старшим поваром. В ту пору я не ожидал (да и никто, я думаю, не ожидал), что его жизнь получит трагический конец: в 1876 (или 1877) году он жил в Иркутске, занимался, как и многие другие поляки, мелочною торговлей; дела пошли худо – и он отравился.

Вторым по возрасту был в этой камере Юлиан Свенцицкий[208]208
  Юлиан Свенцицкий – род. ок. 1840 г., уроженец Подольской губернии, приговоренный судом Киевского военного округа к 20 годам каторги. См.: РГВИА. Ф. 1759. On. 4.Д. 1636. Л. 17.


[Закрыть], которому на вид было лет 26 или 27. Разговаривал он мало и был вообще как-то сумрачен. Иногда я видел его играющим в шахматы; иногда он обучал кого-нибудь фехтованию (рапиры были деревянные, сделанные самыми заключенными); я тоже взял у него несколько уроков этого искусства, причем оказался учеником посредственным; но все же не из рук вон плохим. Чаще всего он коротал свое время, расхаживая большими шагами вперед и назад по камере, по коридору, по двору, со сложенными назади руками и с головою, опущенной вниз. Для меня было ясно, что этому человеку живется трудно; может быть, он сокрушался о неудачном исходе восстания; может быть, существовал у него личный роман, безжалостно растоптанный ходом событий… Много лет спустя, мне говорили, что он уехал в Галицию и поступил там в монастырь; меня это известие не удивило нисколько.

Самым юным из числа обитателей русинской камеры был Францишек Новицкий, которому на вид было лет восемнадцать и уже никак не больше девятнадцати. Увидевши его в первый раз, я недоумевал: какими судьбами этого мальчика увезли с его родины за пять тысяч верст и посылают вместе с нами куда-то за Нерчинск, в какую-то из тамошних каторжных тюрем? Но поговоривши с ним раз – другой, я перестал удивляться: он читал много и с толком, много передумал и перечувствовал; вообще по умственному развитию он превосходил многих ссыльных, хотя по возрасту был гораздо моложе них. Здесь, в Акатуе, он в свободное время занимался преимущественно французским языком. Впоследствии, года через два или через три, сроки пребывания поляков в каторжных тюрьмах и на поселении были значительно сокращены всемилостивейшими манифестами и указами; Новицкий одновременно со многими другими поляками получил право возвратиться на родину и возвратился; что было с ним дальше, не знаю.

Из остальных обитателей русинской камеры один занимался шитьем и починкою белья, другой – починкою обуви; трое последовали примеру Новицкого и занялись языками; и, наконец, двое коротали время кой-каким чтением, фехтованием, игрою в шашки и в шахматы. Карт в этой камере я не видел ни разу; в других камерах было несколько любителей коммерческих игр; азартных игр, насколько мне известно, не было нигде.

Изредка случалось, что кто-нибудь из обитателей этой камеры запоет песню, кое-кто из товарищей присоединится к нему. Кроме польских песен, о которых я говорил во второй главе, слышались у них и русинские, т[о] е[сть], иначе сказать – малороссийские. Мне приходят на память кой-какие слова только одной из этих русинских песен; в ней содержится обращение к Богдану Хмельницкому: «Богдан, неразумный гетман! загубил ты Украину и казацкую долю». Напев этой и других русинских песен был протяжный, заунывный; поляки из Царства Польского не сочувствовали этим напевам и говорили с некоторым раздражением: «Какие это песни? это панихиды».

7

Хотя в других камерах я бывал редко, но все же могу сказать, что там люди проводили время приблизительно также, как в этих двух камерах, о которых я рассказал более подробно.

Были и там занимающиеся иностранными языками. Один из них, по фамилии Матусевич, уроженец Царства Польского, по профессии адвокат, занялся французским языком с тою, главным образом, целью, чтобы ознакомиться в подлиннике с кодексом Наполеона, который со времен Герцогства Варшавского имел в пределах Царства Польского силу положительного права. Довольно часто он обращался ко мне за советом: в каком порядке заниматься грамматикой? какие главы следует усвоить прежде всего? и т[ому] п[одобное]. Я охотно оказывал ему помощь в его занятиях.

Были в других камерах и любители фехтования. Из них припоминаю Турцевича[209]209
  ²⁰⁹ Модест Турцевич – род. ок. 1827 г., дворянин Киевской губернии, отставной штабс-капитан. Приговорен к 12 годам каторги. См.: Spis powstańców 1863 г. więzionych w twierdzy kijowskiej… S. 119; РГВИА. Ф. 1759. On. 4.Д. 1636. A. 26.


[Закрыть], человека уже довольно пожилого, лет сорока с лишним, с заметною проседью в волосах и с заметными морщинами на лице, и Зубека, которому на вид было лет двадцать с небольшим. Их фехтовальные приемы несколько отличались от приемов Свенцицкого; в защиту и в похвалу своих фехтовальных особенностей они ссылались на авторитет военной школы, которая была основана Мерославским[210]210
  Речь идет конечно о школе в Кунео и Людвике Мерославском (1814–1878) – генерале, политическом деятеле, борце за независимость, участнике Ноябрьского восстания, лидере двух восстаний в Великой Польше, первом диктаторе Январского восстания.


[Закрыть] в Генуе специально для поляков, и в которой Турцевич и Зубек получили свое военное образование. Фехтовальные состязания происходили иногда в камерах, иногда во дворе. Около соперников собиралась временами порядочная кучка зрителей, в числе которых не раз бывал и я. Зрители и я вместе с ними приходили в особенно сильное волнение, когда один из соперников проделывал операцию, которую можно назвать венцом фехтовального искусства, а именно: неожиданно и быстро перебрасывал рапиру из правой руки в левую и в то же мгновение этою левою рукою наносил противнику удар в те части его тела, которые при подобной неожиданности оказывались не защищенными. Понятно, что человек, проделывающий эту операцию, продолжительными упражнениями довел свою левую руку до такого совершенства, что она по быстроте и ловкости движений не уступает правой руке.

Песни в других камерах слышались довольно редко, как и в русинской. Общее настроение я не решился бы назвать унылым; оно было спокойное, скорее даже – доброе; но не было той приподнятости, которая чувствовалась среди поляков во время их пребывания в тобольской тюрьме, и которая проявлялась во многих из их тогдашних песен.

8

Число обывателей акатуйской тюрьмы было пятьдесят с чем-то и подвергалось иногда небольшим колебаниям: изредка привозили нового человека; изредка увозили кого-нибудь. Не помню, чтобы увезли от нас кого-нибудь в Варшаву по требованию тамошних властей (из тобольской тюрьмы во время моего пребывания там – несколько таких случаев было). Обыкновенно дело происходило так: кто-нибудь из заключенных в нашей тюрьме обращался в комендантское управление с просьбою поместить его в одной тюрьме с таким-то, находящимся в такой-то тюрьме, подведомственной комендантскому управлению; мы, дескать, с ним – близкие родственники, переведите или его сюда, или меня туда. Управление обыкновенно исполняло подобную просьбу: иногда привозили к нам человека, названного в просьбе; иногда просителя увозили от нас.

Из числа лиц, которые были привезены в акатуйскую тюрьму одновременно со мной и вместе со мною пробыли в ней десять месяцев, скажу несколько слов об Ольшевском и Климкевиче[211]211
  Рох Климкевич, бернардинец из Радома. Приговорен к каторге, в Акатуе публично отрекся от веры. См.: Nowakowski Е. Z. Wspomnienie о duchowieństwie polskiem znajdującem się na wygnaniu w Syberyi, w Tunce. Poznań, 1875. S. 51–52; Niebelski E. Żyć na Syberii Wschodniej. Zesłańcza codzienność duchownych skazanych za udział w powstaniu styczniowym // Itinera clericorum: Kulturotwórcze i religijne aspekty podróży duchownych, red. D. Quirini-Popławska, Ł. Burkiewicz. Kraków, 2014. S. 648.


[Закрыть].

Евгений Ольшевский[212]212
  См. примечание 186. Однако нет сведений, что тот Ольшевский был родом из Варшавы.


[Закрыть], о котором я упомянул в предыдущей главе, как о моем сотоварище в продовольственной артели, был варшавянин, до ареста состоял на государственной службе в каком-то из тамошних присутственных мест, если не ошибаюсь, по ведомству финансов. На вид ему было лет около тридцати. Любил покалякать, и из разговоров было заметно, что он хорошо знаком со многими лицами варшавской революционной организации, в которой занимал, должно быть, не последнее место; собеседники, очевидно, считали его авторитетом, когда речь касалась личного состава упомянутой организации и преемственной смены ее тактических приемов, т[о] е[сть] борьбы между так называемыми «белыми» (умеренными) и «красными» (крайними). Услышавши от меня, что у нас, русских, число революционеров хотя не велико, но тайных организаций, насколько мне известно, мы имеем не меньше трех – он сначала неодобрительно покачал головою, но потом, подумавши, сказал: