Текст книги "Последнее следственное дело архиепископа Феодора (Поздеевского)"

Записки священника Сергия Сидорова
Глава из книги

В первый раз я видел владыку Феодора поздней осенью 1915 года в Сергиеве. Туманы закутывали белым облаком Успенский собор и митрополичьи покои. В Академии кончалась всенощная. Богомольцы, скользя по мокрому снегу спешили к воротам. Я задержался у могилы Ивана Аксакова, ожидая моих спутников, когда ко мне подошел высокий монах в очках и бархатной скуфье и сказал:

– Вы не от Михаила Александровича Новоселова?[23]23
  Новоселов М.А. (1864–1938) – известный издатель «Религиозно-философской библиотеки» и церковный писатель. См. о нем предисловие Е.С. Полищука к книге: Новоселов М.А. Письма к друзьям. М., 1994.


[Закрыть]

– Да, я знаком с ним.

– Я прошу вас, передайте это, пожалуйста, по адресу: дом десять, квартира семь, улица N-ская, только не смотрите, что в этом узле и конверте и не говорите, что это от меня.

– Владыка, как я рад, – услышал я голос Сергея Николаевича Дурылина, подходящего к нам. Он познакомил меня с епископом Феодором, который пригласил нас к чаю и накормил прекрасным ужином.

После посещения Владыки я исполнил его поручение. В доме номер десять жило несчастное семейство паралитика, были грязь и ужас голода. Я не знаю содержания узла, переданного Владыкой несчастным, но когда передавал конверт, они раскрыли его и из него выпали двести рублей. С этого вечера я стал частым посетителем знаменитого тогда главы «реакционного» духовенства епископа Феодора, ректора Московской Духовной Академии, и сделался пламенным почитателем его. Я не разделял многие его взгляды, но, созерцая подлинную его, скрытую от других, доброту, слушая его мудрые речи, проникнутые горячей любовью к божественным творениям, я познавал в его келье суть подлинного Православия. После 1917 года Владыка Феодор был уволен на покой в Данилов монастырь, где началась его слава, слава первого праведника, охраняющего церковь от мятежных мирских течений.

В 1918 году я был на богословских курсах, на которых преподавал епископ Феодор. Как-то я провожал Владыку до храма Спасителя, где он должен был сесть на трамвай. Стояла жаркая весенняя погода. Лучи солнца горели на главах храма Христа Спасителя, и они казались раскаленными шарами, несущими зной на шумную суету Москвы. На пыльных тротуарах вереницы людей ждали хлеба и текла жизнь, где властвовал голод. Какой-то старик с убогими клочками седых волос, бритый, с выпуклыми остановившимися глазами следил жадно за выдаваемым хлебом. У Владыки была булка, и он дал ему. Старик рванул хлеб и бросился целовать руку Преосвященного Феодора; Владыка ее насильно отдернул, а тот склонился почти до земли перед ним. Старик смешался с очередью, а я спросил у Владыки, знает ли он его. «Как же, это сумасшедший чиновник Петр Федорович Спицын, его я хорошо знаю. Он юродствует давно в Москве. Знаете, чтобы понять сущность Православия, надо его познавать не в книгах и ученых трудах, а в близком общении с людьми, забытыми, презираемыми миром, с юродивыми, странниками, сумасшедшими, даже с преступниками. Особенно это общение полезно пастырям. Узнав ближе отверженных миром людей, пастырь поймет, что, в сущности, эти люди гораздо ближе ко Христу, чем он, потому что грешники, сознавая свою боль и падение, любят Господа, прощающего их и их милующего. Православие – религия жалости и смирения, жалеть надо грешников и сознать свои грехи. А это чувство дается при соприкосновении с миром отверженных и убогих». Я вспомнил, слушая слова епископа Феодора, митрополита Московского Филарета, который также любил искать и находил людей, забытых жизнью; духовный облик Владыки Феодора стал мне еще ближе. Я, кроме уважения к его уму и сердцу, почувствовал трепет его души, светлой, чистой, приобщенной к истокам веры православной.

Епископ Феодор (Поздеевский). 1910-е гг.

Поразительно смирение владыки Феодора, этого властного администратора Московской Духовной Академии, человека, влияющего на целый ряд иерархов нашего времени. В Даниловом монастыре на покое в тесной комнате живет архимандрит Симеон, некогда раненный революционером и лишенный действия рук и ног. Владыка Феодор каждый день посещал больного и исполнял малейшее его приказание. Во время посещения моего в 1921 году Москвы я по поручению друга владыки Феодора и духовного сына архимандрита Симеона В.В. Сладкопевцева сообщил им о его увлечении католичеством. Преосвященный Феодор очень взволновался моим сообщением. Он резко стал осуждать католиков и называл их папистами. Я до сих пор помню обстановку беседы с владыкой Феодором. Душная келья, насыщенная запахом герани, узкий диван, на котором лежал с покрытой головой архимандрит Симеон (у него бывали часто острые нервные мигрени). Владыка Феодор в белом подряснике сидел на высоком кресле под маленьким окошком, из которого тянулся солнечный луч полдня.

– Вы знаете, передайте от нас В.В., – сказал он, – что мы не одобряем его увлечения католичеством и считаем католиков еретиками.

Едва произнес эти слова Владыка, как с шумом сорвался занавес, разделяющий комнатушку наполовину, и появился маленький сморщенный человек, безусый, со строгими глазами, и крикнул Владыке:

– Не смей ругать чужие веры, берегись Бога, не высокоумничай!

– Ну, ну, успокойся. Признаюсь, я слишком уж горжусь, – благодушно откликнулся Преосвященный. – Вот видите, какой он строгий, – обратился Владыка ко мне, указывая на карлика.

Карлик улыбнулся и поцеловал руку владыки Феодора, который, благословив его, вышел из кельи. Когда он ушел, архимандрит Симеон сказал мне:

– Вот учитесь смирению у Владыки. Никогда не возразит слова, когда его укоряют и указывают на его ошибки.

Прошел год, разразились бури ересей над Русской Церковью. Авторитет владыки Феодора особенно возрос среди оставшихся верными Православию. Наиболее почитаемые иерархи России, либеральные профессора, бывшие враги епископа Феодора, интеллигенты, двинувшиеся к Церкви после разрушения революцией их чаяний, простецы, видевшие в Церкви опору жизни, – все признали высокий авторитет епископа Феодора, все преклонились перед его стойкой верой и непоколебимым убеждением. В дни живоцерковья Данилов монастырь был светочем Православия, и к авторитету его настоятеля прислушивалась вся православная Русь.

Иеромонах Игнатий (Бекренев)

В 1923 году я стал настоятелем Петропавловской церкви Сергиева, и тревоги прихода часто заставляли меня посещать владыку Феодора и советоваться с ним. Как-то, утешая меня, огорченного клеветой, Преосвященный Феодор рассказал мне о событиях, предшествовавших его увольнению из Московской Духовной Академии. Эти события особенно ярко открывают внутреннюю сущность гонений на епископа Феодора, поднятых либеральной печатью и профессурой в 1917 году.

Вот рассказ его: «В Сергиеве чрезвычайно много бесноватых. Много их подводят к Святой Чаше. В академической церкви как-то раз, когда я служил литургию, я заметил, что кто-то упорно смотрит на меня злыми глазами. А когда причастники стали подходить к Чаше, среди них подошла девушка лет двадцати и я узнал глаза, устремленные на меня во время обедни. После службы она оставалась в храме и я подошел к ней и узнал, что она дочь Сергиевского старожила. Придя домой и став на обычное правило, я не мог молиться. Внутренний голос повелевал мне спасти несчастную от духа зла, который, как я ясно убедился в церкви, был в ней. Убеждение мое зиждилось только на особом холодном и тусклом взгляде глаз у девушки. Вела же она себя в храме благопристойно. На другой день я посетил ее родителей и выяснил, что их дочь действительно больна, что она не может, молясь, читать Богородицу и на нее нападает тоска при Святом Причастии. Эти сведения убедили меня в том, что девушка бесноватая, и я стал усиленно о ней молиться и совершил над ней чин изгнания бесов. В день совершения этого чина с ней произошла разительная перемена по отношению ко мне. Раньше она относилась ко мне с полным доверием и любовью, а после молебна перестала совершенно бывать у меня и скрывалась в дальней комнате, когда я посещал дом ее родителей. Она, по слухам, собиралась покинуть Сергиев, а это, по моему мнению, могло ее погубить, так как ей особенно покровительствовал преподобный Сергий.

Свято-Троице-Сергиева Лавра

Как-то, проезжая вечером по Переяславке, я увидел ее, несущую чемодан и направляющуюся к вокзалу. Я велел остановить карету, слез и, приказав ей сесть со мною, отвез ее домой. По дороге она спросила меня, отчего я не пустил ее на вокзал, и уверяла, будто я был у нее утром и уговаривал уезжать из Сергиева. Я тогда принял ее слова за бред явно больной. Но едва только переступил порог своей комнаты, как услышал глухой смех и голос: „Перехитрил я тебя, не борись со мною, а то я тебя выгоню отсюда". Я понял, что это голос темного духа, и, окропив крещенской водой комнату, заставил его умолкнуть. Заснуть, однако, в эту ночь мне не пришлось. Я все время думал о несчастной девушке и начинал догадываться, что ее слова о том, что я был у них, не бред больного, а действие темной силы.

На другое утро я, вложив в панагию часть мощей преподобного Сергия, отправился к больной. Дверь в их квартиру была отворена, никто не встретил в прихожей, и я прошел прямо в комнату девушки.

Она сидела на постели, и против нее сидел мой двойник и убеждал ее немедля покинуть Сергиев. Я, пораженный, остановился на пороге. Двойник обернулся ко мне и, указывая на меня девушке, сказал: „Этому не верь, это диавол". – „Ты лжешь", – сказал я и дотронулся до него панагией. Двойник мой тотчас исчез и больше не тревожил девушку, которая оправилась совершенно от душевной болезни, мучившей ее с семилетнего возраста.

А меня через два месяца выгнали из ректоров Академии и из Сергиева. Когда я переехал в Данилов, ночью я слышал голос: „Выгнал тебя из Сергиева, не спасай моих девушек"».

«Отчего, Владыка, – спросил я, – так много бесноватых в Сергееве?» – «Я думаю, – отвечал он, – что в подвиге Преподобного Сергия заключалась особая черта борьбы с бесом. В его житии, правда, нет указаний на способы борьбы с ним, но есть указание на то, что эта борьба велась долго и упорно. Преподобный избрал место для прославления Бога, населенное темной силой, и раньше чем построить монастырь, уничтожил демонов. Но ведь вы знаете свойства темных мест. Они становятся еще страшнее, еще темнее, когда колеблется сдерживающая их святыня».

Мы расстались. Вскоре после нашей беседы епископ Феодор был арестован[24]24
  Здесь, очевидно, имеется в виду арест 1924 года.


[Закрыть], и больше его я не видел.

Михаил Макаров
«Сокровенная память души»
Главы из книги

Михаил Иванович Макаров родился в Москве, недалеко от Данилова монастыря, в 1906 году. Преставился ко Господу в 2004-м, немного не дожив до ста лет. В детстве учился в церковно-приходской школе при Даниловом, полюбил обитель, был ее прихожанином и даже звонарем на монастырской колокольне. В 1995 году Михаил Иванович написал книгу воспоминаний о своей жизни – «Сокровенная память души», в которой особое место уделил даниловской братии 1920-х годов, которых он хорошо знал и с благодарностью помнил всю свою жизнь. Михаил Иванович смог так тепло рассказать о братии, что даниловские новомученики становятся для читателя не только историческими личностями, но и живыми и близкими людьми.

Меньше одного года учился я в церковно-приходской школе Московского Данилова монастыря, но за это короткое время школа и монастырь произвели на меня такое неизгладимое впечатление, что я стал часто ходить сюда молиться. Скажу больше: все хорошее во мне – это результат влияния монастыря, его размеренной, праведной жизни. Это влияние благодатно действовало на меня, хотя я и не был близок к внутренней жизни обители. Я ходил только молиться и замечал лишь то, что бросалось в глаза во время службы или по пути от монастырских ворот в храм и обратно. И даже тогда, когда, очень редко, во время отсутствия посошника владыки Феодора – Коли Журко, я держал посох служащего архиерея, мои наблюдения ограничивались лишь монастырской службой, которую я очень любил и люблю.

Поэтому мои воспоминания о монастыре отрывочны, но тем не менее я считаю необходимым, пусть в отдельных штрихах, сказать и о некоторых насельниках, и о событиях, запечатлевшихся в моей памяти, так или иначе связанных с дорогой мне обителью.

Как-то в конце мая 1917 года я пошел ко всенощной в Данилов (так сокращенно дома мы называли Данилов монастырь). Были будни. Я вышел ранее обыкновенного с расчетом побывать перед службой на могиле Н.В. Гоголя и погулять по аллее новой части монастыря. Вечер был погожий, но довольно прохладный.

Данилов монастырь. Начало XX века

Когда я, войдя в монастырь, хотел идти к Троицкому собору, я увидел шедших к воротам настоятеля монастыря архимандрита Иоакима и рядом с ним монаха высокого роста, брюнета с бледным, очень умным лицом. Очки в черной оправе еще больше подчеркивали бледность его лица. Особенно запомнилось увиденное мною впервые: наметка его клобука не расстилалась свободно по спине, как было обычно у монахов, а уходила под верхнюю рясу-пальто. Это придавало его фигуре какой-то плоский вид.

Я по обыкновению подошел к отцу Архимандриту под благословение, но он жестом указал мне, что благословение надо получить не у него, а у высокого монаха. Высокий монах сосредоточенно и, мне показалось, даже строго благословил меня, и они пошли дальше к воротам. Все это для меня было необычно. Я нарочно замедлил шаг, чтобы видеть, куда они пойдут. Оказалось, что они пошли на колокольню. Кто-то мне тут же сказал, что высокий монах в очках – новый настоятель монастыря епископ Феодор Волоколамский, которому архимандрит Иоаким сдает монастырь.

Мне было жаль расставаться с архимандритом Иоакимом – добродушным человеком, службы которого я любил и с которым были связаны добрые воспоминания о монастырской школе. Поэтому весть об уходе его из монастыря для меня была неприятна. Больше архимандрита Иоакима я не видел. Он уехал на покой на дачу на станции Икша, где был убит в 1918 или 1919 году.

Новый настоятель почему-то долго не служил. Первая его служба была в день Петра и Павла. Это было очень торжественно и радостно. Никогда не забуду, как я вошел в сияющий солнечным летним утром Троицкий собор монастыря. От алтаря до входа в собор разостлана пышная ковровая дорожка. Посредине собора перед паникадилом положена обитая красным сукном архиерейская кафедра, также устланная дорогим ковром. На коврах в соответствующих местах положены архиерейские орлецы. Все это настраивает на торжество. Вместительный собор полон народа. Я кое-как пробрался на свое любимое место, у самой солеи, слева от среднего входа на солею.

На потолке над солеей весело играли солнечные зайчики – отражение от драгоценной утвари в алтаре. Вот вышел из северной двери алтаря иеродиакон отец Серафим в золотом стихаре с орарем, заправленным крестообразно. В руках у отца Серафима перовая кисть (щетка-сметка). Отец Серафим подошел к Царским вратам и стал деловито осматривать их, легко проводя по ним в нужных местах кистью. Потом так же осмотрел он и подчистил иконостас и, убедившись, что все в порядке, ушел в алтарь. Этот выход отца Серафима тоже радовал меня и настраивал на торжественное ожидание.

Прозвучал ясак. Начался благовест. Из алтаря проследовала ко входу в собор торжественная встреча… Обедня прошла для меня как райский миг, я был наполнен неземным торжеством – так благодатно служил епископ Феодор. Это чувствовал не только я: постоянное большое стечение молящихся на служениях Владыки доказывало, что это чувствовали и другие.

Чтобы не забыть, сделаю маленькое отступление. Я заметил у владыки Феодора одну особенность. Когда Владыка после пения Трисвятого устремлял взор ввысь и произносил слова: «Призри с Небесе, Боже, и виждь…», на какое-то мгновение он как бы слеп: были видны только белки его глаз.

После Петрова дня Владыка стал служить очень часто. Он не пропускал ни одной воскресной службы (всенощной и Литургии), ни одного праздничного дня. При владыке Феодоре Данилов монастырь стал самым популярным в Москве. Монастырь пополнился образованными, строгими, истыми монахами. Видимо, они пришли в монастырь вслед за Владыкой из Академии, где он был ректором. Молящиеся во множестве стекались в монастырь. Даже в обычные воскресные службы это множество людей мог вместить только обширный Троицкий собор. Поэтому было решено перенести мощи святого князя Даниила из храма Вселенских Соборов в Троицкий собор.

Хотя владыка Феодор был настоятелем монастыря вплоть до его закрытия в 1930 году[25]25
  Официально закрыт в 1919 г., до 1930 г. существовал как даниловская община. – Ред.


[Закрыть], но с 1922 года Владыке мало пришлось быть в монастыре; больше Владыка был в заключении, а затем – в ссылке. Однако это не ослабило популярности монастыря. В монастыре подолгу жили и служили: епископы Филипп (Ставицкий), Гурий (Степанов), Амвросий (Полянский), Валериан (Рудич), Парфений (Брянских) и другие архиереи; нередко служил митрополит Серафим (Чичагов). Поэтому в отсутствие Владыки архиерейская служба здесь почти не прекращалась, строго соблюдался порядок, установленный Владыкой, и молящиеся во множестве стекались в монастырь.

Владыку Феодора неоднократно, и притом внезапно, освобождали из заключения. Он неожиданно появлялся в монастыре, что вызывало большую радость молящихся. Не помню точно, в каком это было году: Владыка, находившийся в то время в длительном заключении, вдруг появился в Троицком соборе в конце всенощной. Кажется, это была всенощная под Лазареву субботу или в Великую Среду. Светлой радости молящихся, слившейся с радостью Владыки, не было конца. Молящиеся были ошеломлены чудесным по своей внезапности освобождением и возвращением Владыки как раз под Пасху.

По окончании всенощной Владыка вышел на амвон, благословил нас, молящихся, под пение «Исполла» и обратился к нам с краткой речью. Я заметил, что в бороде Владыки появилась значительная проседь. Вот содержание этой речи, насколько я ее запомнил.

«Своим Промыслом Господь сподобил меня встретиться с вами, дорогие мои друзья, чтобы с вами вместе молиться в святые дни Страстной седмицы и светло праздновать великий день Воскресения Христова. Какая это большая неизреченная радость! И какими словами я смогу выразить мое благодарение Господу за эту радость! Разлука с вами была для меня очень тяжела, и тяга к вам, как волна, подымала меня на молитву о даровании мне, хотя бы на мгновение, встречи с вами. И вот я снова с вами, да еще в такие великие дни! Разве это не милость Божия?! Будем же вместе, едиными устами и единым сердцем благодарить и славить Его за эту милость. Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!»

Владыка был растроган. Это слышалось в его голосе. В этом году службы Владыки в страстные и пасхальные дни были особенно торжественны, вдохновенны и благодатны. Кто знает, быть может, он чувствовал, что это были его последние страстные и пасхальные службы в любимом им монастыре.

Епископ Феодор (Поздеевский)

От монахов и посещавших владыку Феодора в заключении молящихся мне не приходилось слышать, за что Владыка подвергался заключению. Не сообщалось об этом и в газетах. Возможно, что эти заключения были результатом какого-то недоразумения. Запомнился такой случай. Как-то в конце лета 1919 года трое каменщиков, ремонтировавших колонны Троицкого собора, сели отдохнуть на лавочке у «черного хода» настоятельского дома. Среди них зашел разговор о недолговечности советской власти. Неожиданно из сеней дома вышел владыка Феодор в простом сереньком подряснике. Очевидно, он что-то мастерил в сенях. Он остановился около каменщиков и сказал:

– Я невольно слышал ваш разговор. Тот, кто думает, что советская власть недолговечна, – ошибается. Эта власть – всерьез и надолго, потому что ее поддерживает большинство народа. Если вообще когда-либо произойдет замена этой власти другою, то это может случиться очень не скоро, через несколько поколений, и только тогда, когда ее руководители оторвутся от народа.

Это было спустя два-три дня после октябрьских революционных событий в Москве 1917 года. Я шел в гимназию. Я учился тогда в первом классе 6-й московской гимназии во вторую смену. Мы учились в здании 10-й гимназии в Петропавловском переулке, выходившем на Полянку против Казачьего переулка. Здание 6-й гимназии было занято тогда под госпиталь. Здание 10-й гимназии выходило одной стороной на Якиманку, а другой стороной – в Петропавловский переулок. Напротив гимназии, в Петропавловском переулке, был храм Петра и Павла, выходивший своей западной стороной также на Якиманку. Когда я вышел из нашего 3-го Павловского переулка на Павловскую улицу, меня поразила необычайная для того времени похоронная процессия. От Чернышевских казарм (тогда они назывались Александровскими) двигался нескончаемый поток запряженных лошадьми пушечных лафетов и просто ломовых полков, на которых стояли закрытые красные гробы. На крышке каждого гроба лежала фуражка или шапка с пришитыми к ним красными повязками. На некоторых крышках лежала сабля или шашка.

Это были похороны красногвардейцев, павших в октябрьских революционных боях. Процессия двигалась через Серпуховку и Пятницкую улицу на Красную площадь. Я пошел по правой стороне улицы обычным своим путем в гимназию. Мне было жалко павших, и я невольно думал, как же останутся теперь их семейства. Это тягостное чувство усиливалось тем, что за некоторыми гробами шли в трауре, очевидно, родственники. Мужчины были грустно-задумчивы, женщины – заплаканны. Случайно обернувшись назад, я увидел, что в нескольких шагах позади меня шли два монаха. Один был отец Герасим, а другой – неизвестный мне молодой брюнет лет двадцати пяти с очень бледным лицом аскета, большими выразительными черными глазами и правильными длинными бровями. Лицо этого монаха мне сразу напомнило лица молодых святых на иконах и картинах Васнецова.

Я нарочно замедлил шаги, чтобы лучше рассмотреть монаха. Он был в клобуке с наметкой, заправленной под теплую рясу-пальто. Передняя нижняя часть клобука была дугообразно срезана, чтобы не закрывать бровей. Монах смотрел сосредоточенно вниз перед собой, но не мрачно, а смиренно. Может быть, это была мысленная молитва.

После дождя на тротуаре было очень мокро. Видимо, поэтому монах несколько приподнял рясу левой рукой. Тем не менее ряса была очень забрызгана. Мне показалось, что и на лице у него была грязь, но я ошибся: это была черная родинка. Монах был сутул, что очень гармонировало с его смиренным видом.

Сутулость монаха навела меня на отвлеченный вопрос: сутулость порождает привычку смотреть вниз склонив голову или, наоборот, привычка постоянно клонить голову вниз приводит к сутулости? Заняться решением этого «важного» вопроса мне не удалось. Мы были уже у Серпуховской площади, и надо было решать другую задачу: как пройти на противоположную сторону, чтобы попасть на Полянку. Пришлось ждать подходящий интервал в процессии, чтобы прошмыгнуть через него, и я потерял монахов из виду.

Через несколько дней я увидел в Троицком соборе монастыря нового монаха, встретившегося во время похоронной процессии. Он служил в сане иеродиакона. Мне назвали его имя – Поликарп. Он так же, как отец Герасим с отцом Игнатием (Садковские. – Ред.), пришел из Академии. Служба его ничем не выделялась, но он отличался от других монахов монастыря особенной сдержанностью, скромностью, молчаливостью, сосредоточенностью, уходом в себя. Складывалось впечатление, что он постоянно молится про себя. Вскоре отец Поликарп был посвящен в иеромонаха.

Некоторых молодых женщин, посещавших монастырские службы, занимало подходить на монастырском дворе под благословение к молодым иеромонахам и задавать им вопросы, большей частью праздные, служившие лишь предлогом к тому, чтобы заговорить и познакомиться с иеромонахом. Отец Поликарп появлялся на монастырском дворе, лишь следуя в храм или из храма, и притом шел всегда быстро, потупив взор. Дав благословение, он на подобные вопросы отвечал односложно, раскрывая духовную пустоту вопроса, и тут же ускоренным шагом шел дальше. Таким образом он быстро отучил задавать ему подобные вопросы.

Я очень мало слышал проповедей отца Поликарпа. Мне запомнился лишь фрагмент всего одной его проповеди, поразившей меня неожиданностью совпадения моей мысли с тем, что сказал отец Поликарп. Как будто он читал мою мысль и говорил для меня. Это было в Неделю о мытаре и фарисее. Когда отец Поликарп напомнил молящимся содержание притчи о мытаре и фарисее по евангельскому чтению этого дня, я подумал: «Я не такой, как этот фарисей». И лишь только я это подумал, как отец Поликарп сказал: «Некоторые могут подумать: "Я не такой, как этот фарисей, я лучше"».

При этом отец Поликарп посмотрел в мою сторону, взоры наши встретились… Отец Поликарп продолжал: «Кто так подумает, тот сразу становится ниже фарисея, потому что осуждает его. А ведь Господь говорит в притче, что фарисей пошел домой оправданным, пусть меньше оправданным, чем мытарь, но все-таки оправданным. А мы-то пойдем оправданными? Фарисей благодарил Бога за дарование ему добродетелей, которые у него действительно имелись. А у нас есть добродетели?

Хочешь оправдаться – думай о своих грехах и недостатках. И если будешь внимателен – содрогнешься от множества своих тяжких грехов и вспомнишь слова предпричастной молитвы: "Господи, Ты пришел в мир грешников спасти, от них же первый есмь аз". И из твоей груди вырвется глубокий вздох и другой молитвы – молитвы мытаря: "Боже, милостив буди мне грешному".

Если мы хотим оправдаться перед Богом, мы должны идти не по пути перечисления своих добродетелей, а по пути очищения себя от грехов. Для этого необходимы глубокое сознание своей греховности, горячее желание освободиться от греха и, конечно, Божия помощь. Путь к нашему оправданию лежит через исповедь и Причащение Святых Христовых Таин. Самооправдания и самоочищения нет и быть не может. Без Бога ни до порога».

Отец Поликарп обладал особым даром совершения исповеди[26]26
  В Даниловом монастыре совершалась только частная исповедь. Общей исповеди, как это принято теперь во многих храмах, в монастыре никогда не совершалось. Нередко частная исповедь за всенощной затягивалась далеко за полночь. Надо было исповедовать всех желающих, а их были сотни.


[Закрыть]. Те, кого он исповедовал, говорили, что у него необыкновенно легко исповедоваться, хотя он часто накладывал на исповедующихся епитимии. Но неоднократно приходилось слышать, что его духовные дети освобождались от закоренелых тяжких грехов и греховных привычек и, раскаявшись в них, никогда уже к ним не возвращались. Такова была благодатная сила совершения им исповеди и его молитв за духовных детей.

Вспоминая отца Поликарпа, нельзя умолчать о следующем случае. У владыки Феодора был келейник Ванюша, мальчик лет шестнадцати. Как сейчас его вижу: коротко стриженная белобрысая голова с косым проборчиком, круглолицый, краснощекий, с немного вздернутым носом, лицо приветливое, голубая рубашка навыпуск, подпоясанная простым тесьмяным пояском. Говорили, что он сирота. К нему все хорошо относились, берегли его и никогда не обижали. Однажды он сказал Владыке, что вступает в комсомол. Владыка был ошеломлен.

– Но где же ты будешь жить?

– Жилье мне дадут.

– Иди, я тебя удерживать не стану.

К уходу Вани все отнеслись сдержанно. Старались с ним об этом не говорить и ничего не спрашивать.

В день ухода Вани его позвал к себе в келью отец Поликарп.

– Ванюша, у меня к тебе большая просьба, – сказал отец Поликарп. – Ты от нас уходишь, а у тебя ничего нет. Возьми мою личную мебель.

И отец Поликарп отдал Ване все, что имел: свою скудную мебель и вещи домашнего обихода, какие у него имелись.

Монахи и богомольцы монастыря уважали и любили отца Поликарпа. По ходатайству владыки Феодора отец Поликарп был возведен в сан архимандрита и назначен наместником монастыря. Ему довелось довольно долго (пока Владыка был в заключении) управлять монастырем. Будучи наместником, отец Поликарп ввел обычай: по воскресным и праздничным дням после поздней обедни предлагать трапезу нуждающимся в этой трапезе богомольцам. Обычно обедало человек до пятидесяти. Трапеза состояла из монастырской похлебки (постный суп или щи) с ржаным хлебом и каши. Приготовлено это было по-монастырски просто и очень вкусно. Этот обычай сохранялся и после ареста отца Поликарпа, вплоть до закрытия монастыря.

Как-то после войны, году в 1946-м, я случайно встретился с Анатолием, бывшим монастырским звонарем-любителем. В разговоре вспомнили о Даниловом монастыре, закрытом в 1930 году. На мой вопрос, известно ли что-либо об отце Поликарпе, Анатолий отвечал:

– Мне ничего не известно. Я ведь как поступил в МГУ, так навсегда отошел от монастыря.

Потом Анатолий помолчал, раздумчиво посмотрел на меня и сказал:

– Миша, ты знаешь, я атеист. Но каждый раз, когда я вспоминаю Поликарпа, мой атеизм начинает рушиться, и я тут же стараюсь забыть Поликарпа, чтобы не стать снова верующим.