Текст книги "Последнее следственное дело архиепископа Феодора (Поздеевского)"

Часть пятая
Следственные дела не могут быть главным аргументом
Отклики на публикацию «Последнего следственного дела архиепископа Феодора (Поздеевского)»

Протоколы допросов и вопрос о церковном прославлении: случай архиепископа Феодора (Поздеевского)

Священник Александр МАЗЫРИН, магистр богословия, кандидат исторических наук, доцент ПСТГУ

Начавшееся в 1990-е годы стремительное развитие отечественной церковно-исторической науки, особенно в области новейшей истории Русской Православной Церкви, в значительной мере оказалось возможным благодаря открытию огромного массива источников, ранее исследователям не доступных. Одно из важнейших мест среди этих новооткрытых источников занимают документы советских репрессивных органов, в первую очередь материалы следственных дел в отношении служителей Церкви, из которых в 1920-е и последующие годы мало кто избежал арестов, допросов и приговоров. Использование следственных дел позволило церковным историкам прояснить большое количество темных пятен нашей новейшей истории: восстановить биографии многих видных репрессированных церковных деятелей (ранее, зачастую, неизвестными были даже время и место их кончины), точнее определить их позиции по тем или иным вопросам, волновавшим Церковь, обнаружить многие важные церковные документы (письма, послания, воззвания), которые в большом числе изымались при арестах и приобщались к делам в качестве «вещдоков». Отрицать в целом большую ценность следственных дел как источников по истории Русской Церкви эпохи гонений не станет ни один серьезный исследователь.

В то же время использование архивных документов советских спецслужб поставило проблему их правильной, с точки зрения Церкви, интерпретации. Особенно остро эта проблема стоит в отношении собственно следственных документов: протоколов допросов, обвинительных заключений, внутренней переписки органов госбезопасности. Очень редко в следственных делах встречаются стенограммы допросов. Чаще, но тоже в особых случаях, – собственноручные показания подследственных (при этом может еще оставаться вопрос: что побудило человека давать такие показания). Обычно же протокол допросов составлялся следователем и лишь подписывался допрашиваемым (теоретически, с внесением необходимой правки). Разумеется, следователь записывал показания в угодном для себя ключе. За кадром оставались жесточайшее давление на допрашиваемых (в том числе и пытки), всевозможные провокации и подлоги. Дистанция между подлинными словами подследственного и зафиксированными в протоколе могла быть огромной. Бывали случаи (и, судя по всему, нередко), когда подпись подследственного ставилась под уже заранее заготовленный следователем протокол. На это указывает сам стиль подобных протоколов, составленных в выражениях, для церковных людей совершенно не свойственных, но очень характерных для работников НКВД. Наконец, для следствия (особенно в 1937 году) не составляло большого труда и просто подделать подпись под протоколом. Когда счет приговоров к высшей мере шел на десятки тысяч, следователям было не до «щепетильностей». Обо всем этом уже не раз было написано, причем с весьма красноречивыми примерами фальсификаций показаний и подписей допрашиваемых (см., например: Воробьев В., прот. Особенности документов следственных дел 20–40-х годов // Ежегодная Богословская конференция ПСТБИ: Материалы 1997 г. М., 1997 С. 163–166; Головкова Л.А. Особенности прочтения следственных дел в свете канонизации новомучеников и исповедников Российских // Богословский сборник. 2000. Вып. 6. (Прилож.) С. 1–13).

Проблема интерпретации протоколов допросов порой особенно остро встает при обсуждении возможности церковного прославления кого-либо из пострадавших за Церковь, его причисления к Собору новомучеников и исповедников. Конечно, необходимо попытаться выяснить, каким было его поведение в решающий момент, насколько он устоял перед натиском гонителей (сам по себе факт расстрела еще не означает, что человек не был предварительно сломлен, причем, может быть, даже еще задолго до последнего ареста: имели место, например, случаи расстрелов священнослужителей, бывших секретными осведомителями НКВД). Однако очень часто бывает так, что единственными дошедшими до современного исследователя свидетельствами о последних месяцах или днях того или иного церковного деятеля являются именно материалы его следственного дела: те самые протоколы допросов, доверять которым, в силу сказанного выше, бывает очень сложно, а порой и вовсе невозможно. Результатом этого могут быть весьма сложные коллизии, когда сохранившийся в церковной памяти образ кого-то из известных священнослужителей оказывается не соответствующим картине его поведения в заключении, в том виде, как она вырисовывается из материалов следственного дела. Возникает вопрос, чему доверять больше: церковной памяти, в которой, конечно, могло отложиться не все, или документам следствия, в которых все могло быть злонамеренно искажено (а может быть, и нет)? Вопрос этот далеко не прост и едва ли имеет какое-то универсальное решение. В каждом конкретном случае требуется кропотливое изучение всех доступных свидетельств и их предельно трезвая оценка.

Одним из примеров подобного рода коллизий и является случай архиепископа Феодора (Поздеевского), замечательного подвижника и ревнителя церковной Истины периода гонений, но якобы сломленного в итоге на следствии и оговорившего себя и других. О том, что последнее следственное дело архиепископа Феодора производит впечатление грубой фальсификации даже на фоне других дел 1937 года, писалось уже неоднократно, в том числе и автором настоящих строк. Однако до сих пор никто не брался за труд досконально исследовать его, а также теснейшим образом с ним связанное дело архимандрита Симеона (Холмогорова), последовательно рассмотреть процесс появления тех или иных данных в этих следственных делах и проанализировать возможные источники этих данных, из которых в итоге и составился последний протокол допроса архиепископа Феодора, считающийся главным препятствием для его канонизации. В своей публикации «Последнее следственное дело архиепископа Феодора (Поздеевского)» Т.В. Петрова, можно сказать, блестяще справилась с этой непростой задачей. Весьма убедительно она раскрывает ход фабрикации «показаний» архиепископа Феодора и доказывает, что он ни на какое «сотрудничество» со следствием не шел, никого не выдал, а пререкаемые последние протоколы его «допросов» – «уже полностью вымышленные, написанные следователями, только с вкраплениями информации из переписки», ставить их владыке Феодору «в вину» совершенно несправедливо.

В конце публикации ставится ряд принципиальных вопросов: «Насколько можно верить тому, что написано в протоколах допросов следственных дел 1937 года? Достаточно ли прочтения протокола последнего допроса, как правило, в то время "признательного", чтобы судить о том, сломало следствие человека или нет? Может ли неизвестно как полученная подпись служить доказательством того, что человек не выдержал мучений? Имеем ли мы вообще моральное право по материалам следствия карательных органов страшного богоборческого режима – следствия, ставящего себе целью, создавая некую видимость законности, не только уничтожить человека физически, но еще и оклеветать его имя в истории, – имеем ли мы право лишь на основании всего этого судить о том, насколько свята мученическая кончина прожившего исповедническую жизнь православного человека?!!»

Автор не отвечает прямо на эти вопросы, но всем своим трудом дает читателю возможность самому понять: в случае с архиепископом Феодором мы такого права судить не имеем. Это не значит, конечно, что материалам следственных дел, в том числе и 1937 года, вообще не нужно придавать значения. И среди них бывают весьма многозначительные и очень показательные (например, следственное дело священномученика протопресвитера Александра Хотовицкого и ряда других расстрелянных вместе с ним в августе 1937-го близких сотрудников митрополита Сергия (Страгородского)). Но последнему следственному делу архиепископа Феодора верить нельзя, теперь это доказано с почти математической точностью. Поэтому, возвращаясь к вопросу, чему доверять больше: церковной памяти или документам следствия, – применительно к владыке Феодору ответ можно дать без особых колебаний. Неизвестно как полученная подпись под сфальсифицированным протоколом не может превозмочь ясное церковное свидетельство о безукоризненном многолетнем исповедническом служении Владыки – служении, принесшем столь замечательные духовные плоды и вызвавшем столь яростную злобу гонителей. Посему считать вопрос о прославлении архиепископа Феодора закрытым, как думается, нельзя. Бог даст, и вслед за святцами Русской Зарубежной Церкви в нашем общем списке Собора новомучеников и исповедников Российских имя священномученика Феодора займет свое достойное место.

Протоиерей Димитрий СМИРНОВ, настоятель храма Благовещения Пресвятой Богородицы, председатель Синодального отдела по взаимодействию с Вооруженными силами и правоохранительными учреждениями:

– Следственные дела могут служить только дополнением к исследованию и не могут быть решающим аргументом. Лишь в отдельных случаях, когда некоторые исследуемые нами люди пишут своей рукой, ровным почерком несколько страниц – тогда можно с достаточной степенью достоверности предположить, что человек не выдержал следствия и осознанно пытается за счёт других бороться за свою жизнь. А то, что явно писал следователь и измененным почерком, дрожащей, да и вообще неизвестно чьей рукой подписывал человек, – это решающим аргументом «против» быть никак не может.

Следователи использовали разные приемы, чтобы фабриковать дела. И поэтому каждое дело требует очень внимательного рассмотрения, и при этом учитывая личность человека. Потому что очень много было именно фальсификаций. Надо также учитывать, что следователи были между двух огней: с одной стороны – начальство требовало от них скорейшего рассмотрения дела, а, как всякий чиновник, они боялись начальства, за это можно было поплатиться головой. А с другой – что это были люди, потерявшие стыд и совесть. Поэтому основываться на показаниях, которые интерпретированы людьми, потерявшими честь и совесть, – это нехорошо. Использовать эти материалы в своей работе – конечно, можно, потому что всякий документ интересен, потому что сквозь это всё равно что-то настоящее можно увидеть, но необходимо приобрести определенное видение, которое дается при долгой работе с такого рода материалами, и при этом каждый раз быть предельно внимательным и осторожным в выводах. Это вопрос очень сложный, и возможны очень серьезные ошибки даже у опытных исследователей. Поэтому надо уметь и признавать свои какие-то ошибки – ничего в этом страшного нет, хуже – ошибаться и настаивать на ошибке.

Протоиерей Владимир ВОРОБЬЕВ, ректор Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, член Синодальной комиссии по канонизации святых:

– Читая материалы одного из дел 37-го года, я обнаружил очень интересный документ. Дело очень страшное, тоже были избиения и пытки, и все подследственные в результате дали нужные следствию показания и были расстреляны. Но один из этих подследственных не был расстрелян, а был осужден на большой срок. Он дожил в лагере до смерти Сталина и стал добиваться пересмотра дела в надежде на освобождение. В своей апелляции он писал: «Мне говорят: "Вы же подписали свои показания". А вы знаете, как нас били? Приходя в сознание во время избиения, слышишь одно: "Подпиши, подпиши, подпиши". Потом опять били, приводили в сознание, и снова: "Подписывай!" И я не могу сказать, подписал я или не подписал, но если и подписал, то это было совершено в полубессознательном состоянии».

Это – убедительное, зафиксированное в деле свидетельство того, что подписи подследственных на страницах следственных протоколов очень часто, особенно в 1937–1938 гг., когда официально было разрешено применять на допросах пытки, и они применялись с невероятной жестокостью, не могут считаться достаточным основанием для того, чтобы обвинить допрашиваемых, подписавших «свои показания» (в действительности почти всегда сочиненные следователем), в нестойкости или в том, что они кого-то выдали.

Протоиерей Валериан КРЕЧЕТОВ, настоятель храма Покрова Пресвятой Богородицы в Акулове, старший духовник Московской епархии:

– Имя владыки Феодора не должно замарываться. Это, конечно, несправедливо. Говорить о Владыке как о выдающемся архиерее, а о его мученической кончине стараться умалчивать, говорить, что жизнь – это одно, а смерть – другое дело, – это неправильно. Нет, не другое. Конец венчает дело, тем более жизнь.

Надо также учитывать, что сами слова, кто что и как сказал, – это не самое главное. Главное – это дух. Последние допросы – они не в том духе. Дух так не меняется. А то, что он якобы еще и дает подробную информацию, какое движение когда создалось, кто такие «иосифляне», а кто такие «кирилловцы» – уже одно это показывает, что всё вымышлено. Для меня, например, никаких сомнений нет, что последние протоколы сфальсифицированы. Мое отношение к Владыке после их прочтения никак не изменилось. Это для каждого свое. В истории часто существуют не факты, а отношение к фактам.

Как с Царской семьей было – кто-то Их и до канонизации почитал, а кто-то был против прославления. Так же и тут.

Я нисколько не сомневаюсь в твердости Владыки. Потому что все, кто его знал, отмечали именно его твердость. И говорить «Владыка сломался» нельзя – это маловероятно. Это мы «ломаемся» – по себе и судим. Можно сказать: «Всё-таки любой может "сломаться"», – но если судить по логике, что и святые падали, то тогда можно придраться и к отречению апостола Петра. Но он остался святым и первоверховным и засвидетельствовал свою твердость «камня» мученической кончиной.

Ведь дело всё в том, что следователи писали не материалы для канонизации. Следователи делали свое дело не для того, чтобы перед нами отчитываться, им надо было отчитываться перед своим начальством, что работа идет, что они с ней справляются. Мало людей посадишь – тебя самого посадят. Вот они и старались. А здесь все средства хороши для достижения цели – для того чтобы закрыть дело и вынести смертный приговор.

Не стоит сравнивать между собой и разные случаи – один человек выдержал допросы, а другой не выдержал. Ведь многое нам не известно. В одном месте пытали, а в другом, может, и нет. От следователя тоже зависит много – один на всё шел, другой мог быть не таким «прытким». В каждом случае всё по-разному.

Причем спорить здесь часто бесполезно. Спор – яд для души. Когда шел спор за храм между православными и арианами, то Василий Великий сказал: «Мы тут можем еще долго спорить. Давайте помолимся, и кому храм откроется, тот и прав». Так и здесь. Что мы тут спорим, кто святой – кто не святой?! Не надо никогда забывать о Боге. Есть же Бог! Как будто Он не видит и не слышит! Он всё явит.

Например, как было с Симеоном Верхотурским. Кто его знал? Никто его уже не знал. А Господь его явил людям. И теперь ему все молятся. Явить святого – это дело Божие.

Сколько Царя не канонизировали? Долго. Но нельзя же положить предел Промыслу Божию! Царь был канонизирован тогда, когда это было лучше всего – вместе со всем народом, когда было всенародное прославление. Так и с владыкой Феодором будет. Когда Господь изволит – тогда и канонизируют.

«Оценка личности, а тем более критерий святости невозможны на основании следственных дел»

Лидии ГОЛОВКОВА, старший научный сотрудник отдела новейшей истории РПЦ Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета

Публикация заместителя главного редактора издательства Данилова монастыря Татьяны Петровой «Последнее следственное дело архиепископа Феодора (Поздеевского)» наглядно демонстрирует, как фальсифицировались следственные дела сотрудниками НКВД в конце 1930-х годов.

Т. Петрова в течение двух лет работала в Центральном архиве ФСБ Российской Федерации и смогла изучить во всех деталях не только дело самого Владыки, но и его сподвижников: архимандрита Симеона (Холмогорова) и его келейника Михаила Карелина, иеромонаха Игнатия (Бекренева), игумена Алексия (Селифонова), иеродиакона Анании (Алексеева) и многих других. Это дало возможность выявить внутренние связи между отдельными следственными делами. Никто до этого не изучал весь комплекс документов по делам «даниловцев».

Мнение большинства исследователей, работающих со следственными делами, таково: оценка личности, а тем более критерий святости для канонизации новомучеников и исповедников Российских – невозможны на основании следственных дел. Эта проблема существовала с самого начала работы в ведомственных архивах. Доверие, которое выказывают некоторые исследователи по отношению к следователям и протоколам следствия 1930-х – начала 1950-х годов, просто поразительно. Приходится снова и снова доказывать то, что само собой очевидно, например, то, что никогда нельзя быть уверенным, что подследственный вел себя на следствии так, как это следует из дела, а не иначе. Кроме физического принуждения (иногда – чудовищного, о котором мы не имеем даже отдаленного представления), на вооружении у следователей 1930-х – начала 1950-х годов было множество иных средств, и первыми в этом ряду должны быть названы обман и подтасовка фактов. Если о физических истязаниях чекисты впоследствии говорили уклончиво, в общих словах, сваливая вину на других, то в поголовном обмане подследственных при пересмотре их дел в 1950-х годах сотрудники органов НКВД-МГБ-МВД признавались открыто. Это был узаконенный и поощряемый свыше метод ведения следствия. Сотрудник «органов» (КРО УНКВД НСО В.Д. Качуровский) оценивал «недостоверность протоколов 1937–1938 гг. в 100 %». В областных УНКВД начальством был выработан «шаблон, который использовался остальными следователями»[35]35
  Тепляков А.Г. Машина террора: ОГПУ-НКВД Сибири в 1929–1941 гг. М.: Новый Хронограф, 2008. С. 254.


[Закрыть]. А бывало и так: «объект только намечался к аресту, а протокол допроса уже был заготовлен»[36]36
  Там же. С. 257.


[Закрыть]. Руководство отделов (например, начальник Особого отдела УНКВД по Алткраю И.Я. Шутилин) учил молодых подчиненных: «…Нужно обмануть врагов, на то мы и чекисты»[37]37
  Там же. С. 258 (По материалам документов ФСБ).


[Закрыть].

Есть сведения, что начальники отделов по утрам собирали следователей и давали им схемы нужных следствию показаний. Следователи по этим схемам составляли протоколы допросов, которые заставляли подписывать обвиняемых. Недоказанность обвинения считалась провалом в работе сотрудников «органов». Это преследовалось в уголовном порядке. Освобождение из-под следствия исключалось еще из соображений конспирации, чтобы не «рассекретить» методы дознания чекистов. Можно с большой долей уверенности говорить о том, что освобождались лишь те, кто соглашался в будущем сотрудничать с «органами». Конечно, немало было расстреляно и сексотов.

Дело последнего настоятеля Данилова монастыря архиепископа Феодора (Поздеевского), или, как оно было названо, «Дело об иноческом братстве князя Даниила» под № 7014-П, другие дела «даниловцев» – яркий пример фальсификации тех лет.

Т.В. Петрова доказывает на конкретных примерах, что сведения, полученные из признаний Серафима Голубцова и из конфискованных у архимандрита Симеона (Холмогорова) при аресте письмах, выдаются за признания самих обвиняемых. Кроме того, автором прослеживается, что целые страницы из допросов одних обвиняемых перекочевывают в допросы других. Все это дается Т.В. Петровой пунктуально, с уточнением номеров дел и страниц. Вместе с тем исследователь старается отделить чекистскую речь от правдивых показаний самих обвиняемых, уловить их живые интонации.

Конечно, следователи тех лет не предполагали, что их «работа» окажется впоследствии под пристальным взглядом исследователей, пытающихся разглядеть истину в хитросплетениях лжи. Поэтому фальсификаторы не стеснялись в выборе средств. И даже не прятали концы в воду. Методы фальсификации налицо и не требуют какой-то особенно изощренной археографической работы. Требуется только внимание и проникновение в суть дела.

Отдельная тема – подписи обвиняемых. «Практика подделывания подписей была настолько распространена, что сами чекистские начальники были вынуждены порой осаживать самых очевидных фальсификаторов»[38]38
  Тепляков А.Г. Машина террора… С. 267. (По материалам документов РГАНИ).


[Закрыть]. Практиковались грубые подделки подписей в отсутствие обвиняемого. В других случаях рукой избитого до полусмерти подследственного водил сам следователь.

В деле владыки Феодора удивляют поправки, сделанные якобы рукой Владыки. Они настолько незначительны, порой даже бессмысленны, что трудно поверить, что сделаны самим Владыкой, и вызывают только недоумение. По правде говоря, эти приписки и поправки не представляют никакого интереса и для следствия. Разве что слишком нарочито демонстрируют то, что подследственный был ознакомлен с делом.

Об этом уже много писалось и говорилось. Даже неловко, что приходится повторяться и говорить об элементарных, всем известных вещах. Но несправедливые обвинения вынуждают защищать тех, кто ничуть не нуждается в нашей защите, потому что составляет славу Православной Церкви. И все же еще раз напомним, что у следствия, кроме физической расправы, имелось в запасе множество средств психологического давления для получения подписи: это неоднократно практиковавшаяся имитация с расстрелами в тюремных подвалах, кроме того – так называемые допросы «на яме», когда подследственных привозили на массовые расстрелы и у края расстрельной ямы или рва продолжали домогаться признания в несуществующей вине (как правило, это всегда удавалось). Это еще угрозы, а иногда и прямые истязания на глазах обвиняемых их близких, также целые инсценировки, предназначенные для верующих, с помощью икон и «потусторонних голосов». Например, заместитель начальника СПО УНКВД по Омской обл. З.А. Пешков обманом добился показаний от старообрядческого епископа Амфилохия (Журавлева). Он спрятал сотрудника маленького роста в коробке из-под архивных дел. Вынув из ящика на мгновение икону Святителя Николая, сотрудник произнес: «Я вижу твои страдания, подпиши, и я тебе все прощу». Истерзанный допросами священнослужитель был поражен происшедшим на его глазах «чудом» и подписал все оговоры на себя и других. После этого следователь со смехом учил подчиненных, как надо допрашивать церковников[39]39
  Самосудов В.М. О репрессиях в Омском Прииртышье. Исторические этюды. Омск, 1998. С. 48–49.


[Закрыть].

Исследователи, как правило, не давали читать протоколы обвиняемым (у которых, кстати, при аресте отбирались очки, так что большинство из них просто не имели возможности что-либо прочитать). А следователи зачитывали протоколы выборочно, только то, что они считали нужным[40]40
  История сталинского ГУЛАГа. Конец 1920-х – первая половина 1950-х годов: Собр. документов в 7 томах. Т. 1. Массовые репрессии в СССР. М., 2004. С. 492.


[Закрыть]. Часто следователи подсовывали на подпись уже сфабрикованный протокол, оставляя свободное место, на котором затем дописывали признание в антисоветской деятельности, либо добивались подписи «на чистом бланке в 3–4 местах»[41]41
  Тепляков А.Г. Машина террора… С. 259.


[Закрыть].

Все подобные случаи стали известны из жалоб осужденных или из следственных дел арестованных чекистов. Конечно, и к этим делам нужно относиться с осторожностью. Но ложь в них, как правило, иного рода: оправдываясь, чекисты просто валят вину на руководство или друг на друга, но фактов нарушений законности не отрицают, да в этом и не было необходимости. Обычные слова в этих случаях: «Так поступали все. Этого требовало начальство НКВД-МГБ».

Мы не должны забывать также, что от следователей требовался определенный процент «признательных» показаний; они даже соревновались в этом друг с другом: отдел с отделом, район с районом, область с другой областью; кроме того, Москва соревновалась с Ленинградом (чтоб не отстать от Ленинграда, было принято своеобразное «обязательство» – получать по Москве не менее 200 «признательных» показаний в день).

О какой хотя бы частичной правде может идти речь при таком положении дел? И можно ли основывать святое дело канонизации новомучеников и исповедников Российских на подобной бесстыдной лжи?..

Исследование, подобное исследованию Т.В. Петровой, прежде всего ценно тем, что раскрывает саму механику ведения следственных дел, обрекавших лучших людей, в том числе выдающихся деятелей Русской Православной Церкви, на мучения и гибель.

Из «Даниловского благовестника», № 18, 2009 г.; № 19, 2010 г.