Текст книги "Последнее следственное дело архиепископа Феодора (Поздеевского)"

Дальше идет место, судя по всему, также вставленное следователями и хорошенько подредактированное. В 1937 г. стало недостаточно «контрреволюционной деятельности» обвиняемых, всё чаще к этому добавляется «фашизм». К 39-му году, к советско-фашистскому пакту, разумеется, это обвинение исчезает, но в 37-м оно цвело пышным цветом.

«Я недостаточно знаком с фашизмом, и отношение, напр., Гитлера к религии и церкви для меня не ясно (в копии всё с ошибками, приходится кое-что исправлять, иначе непонятен смысл. – Ред.); более известно по газетам отношение к церкви, напр., генер. Франко. Поскольку фашизм поддерживает религию и нравственные начала в обществе и государстве и поскольку противопоставляет себя силе коммунизма, он представляется мне желанным».

В 37-м в Кашине было состряпано дело о «фашистско-монархической организации под руководством епископа Григория (Лебедева)[19]19
  Григорий (Лебедев; 1878–1937), епископ Шлиссельбургский. В 1921 г. был пострижен в монашество, был насельником Данилова монастыря, здесь рукоположен в иеромонаха, а позднее получил сан архимандрита. С 1923 г. – епископ Шлиссельбургский, викарий Петроградской епархии и наместник Александро-Невской Лавры. После издания Заместителем Патриаршего местоблюстителя митр. Сергием (Страгородским) «Декларации», содержавшей далеко идущие уступки большевистской власти, осторожно поддержал митр. Иосифа (Петровых), ставшего во главе правой оппозиции митр. Сергию. Поминал за богослужением только Патриаршего местоблюстителя митр. Петра (Полянского). В 1928 г. не принял назначение епископом Феодосийским, викарием Таврической епархии, ушел на покой. Жил в Коломне, Москве, в поселке Жаворонки Московской области, с 1933 г. – в г. Кашине. 16 апр. 1937 г. арестован в Кашине и отправлен в Калининскую тюрьму. Был обвинен в том, что «являлся руководителем контрреволюционной группы фашистско-монархической организации в г. Кашине». Виновным себя не признал. 17 сент. 1937 г. расстрелян. В 2005 г. причислен к лику святых.


[Закрыть]» (также бывший даниловец был арестован в один день с архимандритом Поликарпом и тоже расстрелян, но раньше – 17 сентября 1937 г., ныне священномученик). По этому делу проходили многие даниловцы, кто жил в то время в Калининской области – в Кашине архимандрит Поликарп и иеромонах Исаакий (Бабиков) и в Калязине даниловский архимандрит Стефан (Сафонов). Так что все даниловцы, жившие в то время в Калининской области, стали не только «контрреволюционерами», но еще и «фашистами».

Первый лист «Собственноручных показаний» архимандрита Поликарпа

«Но я не политический деятель и не политический борец. Я сообщаю теперь следствию свои мысли и убеждения, которыми делюсь редко, только с немногими близкими людьми».

Это замечательная фраза – с чего бы это вдруг подследственный архимандрит Поликарп начал делиться со следствием своими самыми сокровенными мыслями и убеждениями, да еще и как «с немногими близкими людьми»?! Здесь уже следственные «редакторы» явно переусердствовали.

«Размышляя по поводу предъявленного мне, как члену Даниловской группы, обвинения, я должен признать, что эта группа с некоторого времени и до последних арестов представляла собой организацию с контрреволюционным уклоном».

Этот перл тоже, безусловно, тех же рук дело. А дальше идет очень интересный материал, разумеется, отредактированный, но или написанный явно отцом Поликарпом, или действительно с его слов.

«Она (т. е. «Даниловская группа». – Ред.) создавалась таким путем. В 1929 г. храмы бывшего Данилова монастыря были закрыты, а в 1931 г. закрыт был и храм Словущего Воскресения, куда была переведена община быв. Данилова монастыря. Вместе с тем были арестованы и последние из монахов, обслуживавшие общины в качестве служителей культа. Большинство монахов были заключены в лагеря или сосланы ранее по предъявленным им обвинениям политического характера. Когда мы постепенно, каждый по отбытии своего срока наказания, возвращались, то уже не имели одного общего храма или епархии, где бы могли собраться и быть священнослужителями с надлежащей легализацией. Больше того, митрополитом Сергием мы были запрещены в священнослужении и вместе с бывшей общиной исключены из ведения патриархии. Причиной этого было неисполнение указа синода о поминовении на богослужении Советской власти и уклонение от общины (видимо, от общения. – Ред.) с членами синода. Это поминовение мы признавали неправильным, поскольку Советская власть есть атеистическая и церковь отделена от государства. Декларации митр. Сергия мы не сочувствовали, так как Советская власть придерживается идеологии материалистической, атеистической, значит антицерковной.

Я лично держусь монархических воззрений; таким образом, не имея храма и лишенные возможности совершать богослужения, мы перешли на нелегальное существование в этом отношении и стали отправлять богослужения на своих квартирах, имея своим руководителем архиепископа Федора Поздеевского.

Богослужения на своих квартирах совершали арх. Федор Поздеевский, архим. Симеон Холмогоров, архим. Серафим Климков, архим. Стефан Сафонов, иеромонах Павел Троицкий, иеромонах Спиридон Пиуновский и я. (Напомним, что все эти люди были названы задолго до ареста о. Поликарпа и, в основном, уже и арестованы. Так что сделать эту вставку в «показания» о. Поликарпа следователям не составляло труда. – Ред.)

Богослужения и требы мы совершали как для себя лично, так и для других, хотя немногих лиц. К последним относились прежде всего лица, родственные или близко знакомые, обслуживавшие наши хозяйственные нужды, также живущие вместе или вблизи собратья по Данилову монастырю, затем некоторые из бывших прихожан Даниловской общины, изредка приезжавшие к нам; от горожан же мы скрывали свои богослужения, и они не бывали у нас; если бывали, то лишь как редкие исключения».

В этих «собственноручных показаниях» несколько раз подчеркивается, что люди, близкие к даниловским архимандритам, были их духовными чадами и только этим объясняется их общение. Странно, что эту фразу следователь оставил, но ведь нельзя же совершенно всё выкидывать и переделывать, надо для придания вида достоверности что-то и оставлять. И потом, была такая следственная тактика – сначала записать, как говорит подследственный, а потом показать, что его вынудили «признать», что он говорил «неправду»:

«И об этих лицах я должен сказать, что насколько я могу видеть, их отношение к духовным отцам является лишь религиозным и политической подкладки не имеет.

Эти домашние богослужения не были легальными и являются нарушением закона о легализации церковной общины. И бывая в Москве, мы посещали дома верующих нашей общины, совершали для них требы и молились группой. (Здесь следователи сделали как-то всё без связки, и не очень понятно, о чем речь. – Ред.)

Что касается вопроса о террористических методах борьбы с Советской властью, то я должен решительно сказать, что такой вопрос нами не ставился».

А дальше идет очень интересный текст, похожий на настоящие слова отца Поликарпа, – об отношении к постригам вне монастыря:

«По вопросу о монашестве вне монастыря арх. Федор Поздеевский высказывался не раз (и я с ним согласен), что монашество как таковое предполагает и требует соответственного быта, т. е. монастырской обстановки, устава и руководства. Постричь же человека и пустить его по миру – дело неосновательное, поэтому арх. Федор обычно неодобрительно говорил о таких пострижениях, и я никого из относившихся ко мне по духовным делам не постригал вне монастыря. Но исключения мы делали для людей больных и старых, давно имевших желание кончить жизнь в монашестве, или для людей во всяком случае немолодых, добрый нрав которых, благоприятные условия и возможность духовного руководства дают надежду, что пострижение будет с пользою. Нельзя отрицать, что люди, по возможности свободные от мирских уз и греховных привязанностей, особенно близки церкви».

И еще хотелось бы привести часть этих «показаний», потому что очень важные вещи в них затрагиваются – почему даниловцы, как, впрочем, и все так называемые непоминающие, вынуждены были служить тайно и в домашних храмах:

«Я, как и другие монахи или просто – верующие, связанные с именем Московского Данилова монастыря, привлекаемые ныне к ответственности, представляем собою не что иное, как остатки прежнего Данилова монастыря, перешедшего с начала революции на общих основаниях на положение приходской общины. Кажется, в 1929 г. последний храм монастыря был закрыт и община переведена в соседний храм Словущего Воскресения. К этому времени большая часть монашествующих служителей культа при этой приходской общине были уже высланы из Москвы и находились в ссылке, а в 1931 г. и храм Словущего Воскресения был закрыт и оставшиеся монахи были арестованы. Когда истекал срок ссылки или лагерного заключения того или другого из монахов, никакого общего места или рода службы у нас уже не было и каждый устраивался по собственному усмотрению и способности. Какой-либо епархии или прихода мы не имели: в 1931 г. я, как и некоторые другие из монахов, получил у синода за подписью архиепископа Питирима[20]20
  Питирим (Крылов; 1895–1937?), архиепископ Велико-Устюжский. В 1921 г. – иеродиакон. В 1922 г. – иеромонах. В 1923 г. – игумен. В 1926 г. – архимандрит. В 1928 г. – еп. Волоколамский, в этом же году – еп. Шуйский и Управделами Св. Синода. С 1929 г. – еп. Орехово-Зуевский. С 1931 г. – еп. Дмитровский. В 1932 г. возведен в сан архиепископа с поручением ему управления Московской епархией. 13 февраля 1933 г. освобожден от должности управляющего делами Св. Синода. В 1934 г. награжден крестом на клобук. С января 1936 г. – архиепископ Велико-Устюжский. С 20 июня 1937 г. епархией не управлял. Есть данные, что как член «террористической фашистской организации церковников» расстрелян 19 августа 1937 г.


[Закрыть], запрещение в священнослужении с распространением этого запрещения и на других, сообщающихся с нами из нашей монашеской братии, и община исключена была из ведения синода. В указе синода это запрещение мотивировалось нашим уклонением от общины (видимо, общения. – Ред.) с членами синода. Но до этого акта со стороны синода мы не порывали отношений с ним: имя митр. Сергия возносилось за богослужением, и по делам, например о рукоположении или награждении, мы обращались в синод; поэтому, получив указ о запрещении, я лично обратился к арх. Питириму, указывая на неосновательность запрещения и <…> о снятии его с нас, но мое объяснение и ходатайство не имело успеха. Впрочем, полного общения с синодом у нас не было; были расхождения, и они состояли в следующем:

По нашему мнению, митр. Сергий, став заместителем местоблюстителя, скоро стал превышать свои полномочия и фактически устранил местоблюстителя вплоть до занятия принадлежащей ему (временно) Московской кафедры, как учреждение синода, притом существующего на особых основаниях (действует только при м. Сергии и без последнего отпадает и т. п.), было делом произвола, притом в составе его членов были такие лица, как арх. Филипп[21]21
  Филипп (Гумилевский; 1877–1936?), архиепископ Звенигородский, викарий Московской епархии. В 1920 г. – еп. Ейский. С 1922 г. – еп. Балахнинский. С 1923 по 1925 г. епархиями не управлял. В эти же годы, разочарованный в церковных делах, когда торжествовало обновленчество, он взошел в сношение со старообрядческим епископатом, потом раскаялся. С 1927 г. – архиепископ Звенигородский, управляющий Московской епархией. С 18 мая 1927 г. постоянный член временного Патриаршего Св. Синода. С 1931 г. епархией не управлял. В 1936 г. приговорен по делу П-8218 к 3 годам ИТЛ. Скончался 9 сентября 1936 г. во Владимире, есть версия, что в тюрьме, по др. сведениям расстрелян в Красноярске.


[Закрыть], законно не восстановленный после отделения в старообрядческий раскол. Между тем все полномочия м. Сергия покоились только на авторитете местоблюстителя, и потому произвольные распоряжения заместителя не имели законной силы.

Расхождение состояло и в том, что в нашем храме за богослужением не поминали Советскую власть. Это потому, что поскольку церковь отделена от государства и поскольку Советская власть есть атеистическая, поминовение ее при богослужении неуместно; это непоминовение не было с нашей стороны выражением нелояльности по отношению к Советской власти. Что касается декларации и интервью, данных митр. Сергием, то я должен сказать, что высказанное в них лояльное отношение к Советской власти является естественным и должным со стороны всякого гражданина и общественного деятеля, т. е. и каждый гражданин, и общественный деятель обязан исполнять распоряжения гражданской власти и не должен участвовать в организациях, посягающих на благоустройство и целость государственного порядка и страны, но нельзя согласиться с таким положением, высказанным м. Сергием, что Христос пришел для угнетенных и обездоленных, которым м. Сергий противопоставляет другие классы. Христос пришел для всех классов, и христианство и церковь могут существовать при всяком государственном строе.

Итак, мы оказались запрещенными в священнослужении и не имели возможности иметь храм и служить в нем. Между тем, имея священный сан и монашеское звание, мы, естественно, болезненно переживали невозможность священнослужения, и потому по необходимости некоторые из нас должны были служить дома, т. е. в своей квартире, частью в ссылке, где не было храма, частью на местах вольного жительства по возвращении из ссылки. Так, когда я по возвращении из ссылки поселился на родине в г. Зарайске, я иногда ходил молиться в храмы, а иногда служил дома. Служил я исключительно для себя – ни хозяева и никто из граждан при этом не присутствовали. В Кашине, где я жил перед арестом, изредка со мной молилась хозяйка и изредка присутствовали кто-либо из двоих моих знакомых, живущих в Кашине, – Алексей Александрович Аниханов и Ольга Васильевна Тимофеева. Большею частью служил я совершенно один и не вслух. Но как в Зарайске, так и в Кашине изредка навещали меня мои знакомые из верующих Даниловской общины, и тогда я молился с ними вслух тихо, отправляя церковную службу, литургию и прочее».

Протокол последнего допроса отца Поликарпа такая же грубая подделка, как и у владыки Феодора. Происходит он 10 октября, то есть за 17 дней до расстрела. Напомним, что последний допрос владыки Феодора, насколько можно верить даже числам, стоящим в этих «протоколах», – 25 июля. Часть даниловцев, проходивших по этому же делу, уже расстреляны – 9 сентября. Проходивших по кашинскому делу тоже уже расстреляли – 17 сентября. И вот отца Поликарпа, продержав полгода в тюрьме, вызвали на «окончательный» допрос.

Начался он с того, что отца Поликарпа спрашивают, признает ли он себя виновным «в принадлежности к контрреволюционной организации церковников, именовавшейся "Иноческое братство кн. Даниила", возглавляемой архиепископом Поздеевским Федором». На предыдущем допросе таких вопросов вообще не задавали. Спрашивали только, с кем он был знаком. Отец Поликарп отвечает, что виновным себя не признает. Тогда ему зачитывают подделанные «показания» владыки Феодора и архимандрита Симеона (Холмогорова), в которых он «назван» «активным участником упомянутой к/р организации». Отец Поликарп опять отрицает свое участие в контрреволюционной организации. Заметим, что «фашистско-монархическая организация» на этом последнем допросе уже не упоминается – значит, необходимость обвинять в «фашизме» уже отпала.

Дальше допрос идет по знакомому сценарию: «Вы повторяете ложные показания, – восклицает следователь. – Следствие предлагает прекратить запирательство и дать развернутые и правдивые показания!» После этого меняется даже почерк того, кто пишет протокол. И дальше всё идет так же, как и во всех предыдущих допросах даниловцев, – подследственный начинает наконец давать показания, и именно «развернутые и правдивые», как от него и требовали. Таким был любимый сценарий следователя Новикова (а этот допрос, в отличие от первого, ведет уже он и в свойственной себе манере) – показать свою работу с подследственным: сначала тот всё скрывает, но постепенно, «уличенный неопровержимыми доказательствами», мастерски собранными следователем, не может уже «продолжать запирательство» и всё «честно рассказывает».

Дальше в этом протоколе «показаний» идет следующий текст:

«Ответ: Я являюсь принципиальным контрреволюционером с 1917 года, дух революции всегда был враждебен моему настроению, я, безусловно, противник социализма и коммунизма и сожалею о падении монархии вообще, а в России в особенности».

А потом идет почти слово в слово текст уже известных нам «собственноручных показаний»:

«Я не то чтобы не знал о трудностях и обидах, которые приходятся на долю бедноты при монархическом строе, что я отношу за счет личной жестокости и неправды многих из представителей правящих классов, все я это знал и знаю, но я нахожу возможным „врачевать“ это зло не методами революции. Верю и признаю, что неравенство состояний и сословий неизбежно.

За монархический строй я не только ради сохранения привилегий и материальной обеспеченности духовенства, особенно высшего (вот, оказывается, по мнению следователя, в чем дело! – Ред.), но главным образом потому, что монархизм соответствует моим религиозным взглядам на власть. По моему убеждению, монархический строй способен поддерживать порядок и материальный уровень народа».

И дальше так и идет немного подредактированный, чтобы хоть чем-то отличался, повтор текста «собственноручных показаний». Но при этом еще добавлено кое-что из «показаний» на последнем допросе владыки Феодора, тоже почти дословно:

«…Я с момента издания Советской властью декретов об отделении церкви от государства и о национализации церковно-монастырских земель (1918 г.) вместе с реакционным духовенством и монашеством не задумываясь встал на путь борьбы с Советской властью, проводя ее различными методами в зависимости от условий».

Дальше дается краткая биография архимандрита Поликарпа (Соловьева), которая, соответствует действительности, но, разумеется, с точки зрения и в выражениях следователя:

«В монахи я ушел еще будучи в Академии в 1917 году, а в начале 1918 года поступил в б. Данилов монастырь в Москве, настоятелем которого был ректор духовной академии архиепископ Поздеевский Федор.

В 1920 году Поздеевский был арестован и осужден за контрреволюционную деятельность, а я, будучи уже архимандритом, остался в монастыре его заместителем и управлял монашеством.

Во время изъятия церковных ценностей в 1922 году мы вместе с архимандритом Сафоновым, в целях воспрепятствования изъятию, часть ценностей укрыли, за что впоследствии были арестованы и осуждены на 1 год тюремного заключения.

В 1924 году я за контрреволюционную деятельность был арестован и осужден второй раз, был выслан на 3 года в Казахстан. По отбытии трехлетнего срока ссылки я получил "минус шесть" на 3 года, который я отбывал в городе Орске.

Окончив "минус", я по пути в бывшую Рязанскую губернию заехал в Москву. Это было в 1931 году. К тому времени я, как и все почти бывшие послушники Данилова монастыря, стоял на платформе ссыльных контрреволюционных епископов, стоящих в оппозиции к митр. Сергию». (Вот, наконец, появилась до боли знакомая по всем предыдущим допросам этого, да и не только этого дела, «платформа».. – Ред.)

Вот таким, в общем-то, и был путь архимандрита Поликарпа на Голгофу.

Расстреляли его 27 октября 37-го года, в той же Ивановской тюрьме, но почему-то на 4 дня позже, чем владыку Феодора и иеромонаха Спиридона Пиуновского. На небольшой, в четверть листа, желтой бумажке – в «Выписке из протокола № 66 судебного заседания тройки Упр. НКВД Ивановской обл. от 22 октября 1937 г.» напечатано:

«Слушали дело <…> по обвинению Соловьева Поликарпа Андреевича <…> Обвиняется в активном участии в к/р работе группы монашества и церковников. Признал себя виновным и объявил: что устраивал под видом молений к/р сборища, создал к/р группу из 8 человек. Обвиняемый показал: «Я являюсь принципиальным контрреволюционером с 1917 г. Я безусловно противник социализма и коммунизма и сожалею о падении монархии вообще, а в России в особенности…»

Приговор к расстрелу архимандрита Поликарпа (лицевая и оборотная стороны)

Часть четвертая
Воспоминания о владыке Феодоре и даниловцах

Игумен Андроник (Трубачев)
«Саном я обязан епископу Феодору…»
Переписка епископа Феодора (Поздеевского) со священником Павлом Флоренским

Епископ Феодор (Поздеевский, 1876–1937) был одним из наиболее значительных лиц, которые оказали влияние на жизнь священника Павла Флоренского (1882–1937). Позволительно предположить и обратное (учитывая, конечно, разницу в положении и возрасте), что отец Павел был в окружении епископа (архиепископ с 1923 г.) Феодора одним из наиболее ценных и авторитетных соработников. их связывали отношения искренней дружбы и священной иерархии.

Епископ Феодор и П.А. Флоренский впервые встретились в сентябре 1909 г., в начале учебного года. оба они пришли в преподавательскую корпорацию МДА почти одновременно (П.А. Флоренский в 1908 – м, епископ Феодор в 1909 г.), оба были неудовлетворены состоянием Академии: считали, что преподавание в высшем учебном заведении Церкви должно строиться на более церковных началах, и надеялись изменить положение в лучшую сторону. Для обоих позитивизм, рационализм и морализм являлись извечными врагами. Это естественно делало их союзниками и друзьями в работе.

Поскольку епископ Феодор и отец Павел трудились и жили рядом, переписка их носила особый характер. Это или служебные записки, или глубоко личные письма-исповеди, которые писались потому, что выразить данные чувства и мысли устно было труднее, чем письменно, а также, вероятно, для того, чтобы запечатлеть свои чувства и мысли не только в душе. Чтобы восполнить понимание переписки и того, о чем в ней не говорилось, но подразумевалось, определим основные темы, которые связывали епископа Феодора и отца Павла.

В марте 1911 года П.А. Флоренский подал прошение о принятии священного сана. 5 апреля 1911 года митрополит Московский и Коломенский Владимир наложил резолюцию на сообщение ректора МДА епископа Феодора от 31 марта: «Профессора Флоренского разрешается рукоположить во священника с приписыванием его к Благовещенской, села Благовещенского, церкви» (Письмо Московской духовной консистории № 7783 от 14 июня 1911 года благочинному 2-го округа Дмитровского уезда протоиерею церкви в честь Рождества Христова Сергиева Посада Михаилу Багрецову).

23 апреля 1911 года в Покровском храме Московской Духовной Академии П.А. Флоренский был рукоположен ректором преосвященным Феодором, епископом Волоколамским, во диакона; 24 апреля – во священника.

Благодарный за двойное рукоположение отец Павел написал владыке Феодору письмо, начало которого сохранилось в черновике:

«Дорогой Архипастырь!

Не могу удержаться от того, чтобы не выразить Вам, своему Епископу, глубокой сердечной признательности за помощь и содействие, оказанные мне; не могу не высказать своего чувства уже неразрывной связи и, потому, своей привязанности к Вам, которая отныне есть и будет, даже независимо от Вашего или моего личного настроения или желания. Этот, давно желанный день, дал такой толчок всему существу моему, что нить биографии порвалась и началась новая. Первая хиротония еще оставила во мне мои чувства и мысли, она меня растрогала. Но вторая оторвала меня от меня самого, почти до потери сознания и памяти; она меня ошеломила, и только теперь я начинаю немного приходить в себя. Да и то прихожу от острого сознания собственного недостоинства, своей неумелости, своего незнания, и только благодаря снисходительности и кротости о. Николая я еще не окончательно теряюсь от стыда».

Эти события возвели их дружеские отношения на степень особой духовной близости. На память о рукоположении владыка Феодор подарил отцу Павлу иерейский молитвослов с надписью: «На молитвенную память о. Павлу. 24/IV. 1911 г.».

Сохранилось ответное письмо епископа Феодора отцу Павлу от 27 апреля 1911 года, которое было одним из его архипастырских наставлений новорукоположенному:

«Дорогой о. Павел! Я очень, очень тронут Вашим письмом, и оно так отвечает и моему переживанию и чувству в отношении к Вам за эти дни Вашей хиротонии. Господь и мне дал, и на сей раз реальнее, чем когда-либо раньше это бывало со мной грешным, ощутить силу Его благодати, проявляющейся в образовании чрез Его святую любовь нитей духовной связи между личностями и близости до родственности, каковые по естественным законам психики нашей невозможны. Мне так хотелось после литургии вместо благословения Вас с алтаря взять Вас обеими руками за голову и целовать в радостном сознании того нового переживания, которое и мной чувствовалось в Вас.

Сознаюсь, я не без смущения и душевного трепета относился к Вашему рукоположению, ибо знал как сложен путь к лику внутреннего Вашего человека и потому особенно хотелось, чтобы Господь открыл Вам Себя в том, что особенно дорого верующему, особенно пастырю, а не в том, что, быть может, казалось Вам самым главным в том служении, какое Вы избрали. Итак, Господь явил Свою великую милость и явил Вам Свой мир, то, что очень просто само по себе и не дается мудростью жизни человеческой, что и сильно в то же время и неизгладимо отражается на внутреннем мире нашем. Да поможет Господь и сохранит сей мир Его, ибо и наше служение, по слову Апостола, есть служение примирению – примиритеся с Господом, – говорит он. Храните и возгревайте это острое настроение молитвой теплой и простой; это настроение лучше всего сохранит от всяких искушений и уклонов; но не смущайтесь и охлаждению сердца – сему надлежит быть, как и зиме в природе. Не поддавайтесь в эти минуты мысли: то было просто нервное состояние; но откуда же качество сего состояния такое?

Храни Вас Господь! Прошу святых молитв. С любовью Е. Феодор. 27/IV».

Священник Павел Флоренский. 1910 гг.

На рукоположении в сан иерея епископ Феодор приветствовал отца Павла, призывая взять урок из одной проповеди епископа-аскета:

«У одного святителя-аскета, – говорил преосвященный, – есть прекрасная характеристика настроения верующей души в период ее обращения ко Христу или в период искания ею Христа Спасителя. Он говорит, что нашему исканию Христа Спасителя часто мешает камень, приваленный к дверям сердца. Этот камень есть нечувствие души, которое не дает человеку спуститься в глубь своего сердца и увидеть свои духовные язвы. Нечувствие или духовное окаменение выводит человека из его внутренней жизни, заставляет его погрузиться в обыденность и суету дел житейских и тем заслоняет от него драгоценную часть его существа – его богоподобную душу. Человек, ослепленный нечувствием, не видит необходимости в Спасителе и Искупителе, ибо не чувствует своих грехов, не переживает своей духовной бедности. Самая Личность Христа Спасителя в этом случае подменяется для него личностью общественного деятеля или какого-нибудь мирового гения. Из Нее выкидывается все, что в Ней есть самого ценного, самого существенного и святого. Так, по крайней мере, понимали и понимают Христа почти все философы и мудрецы мира сего. Не мне учить тебя этой исторической правде. Ты сам прекрасно знаешь, как Святейшая Личность Христа Спасителя в устах античных и современных нам мудрецов подменялась и подменяется личностью ученого, поэта, реформатора, народного демагога. Дело Христово в устах этих мудрецов сводится к общественному или чисто мирскому служению, и нешвенный хитон Лика Христова раздирается на части их плотским мудрованием. Бойся этого нечувствия, этого духовного ослепления. Для тебя теперь предстоит задача спуститься в глубину своего сердца, усмотреть свои духовные язвы и восчувствовать нужду в Спасителе и Искупителе. Он Сам войдет в твою душу и Сам отвалит камень от дверей твоего сердца. Ты только должен стяжать настроение жажды и любви ко Христу Спасителю, той самой жажды и любви, которую явили Ему жены-мироносицы» (Московские церковные ведомости. 1911. № 20. С. 447–450).

В Московской Духовной Академии. В центре – епископ Феодор (Поздеевский), справа – иеромонах Игнатий (Садковский)

Через пять лет после своего рукоположения отец Павел так писал об этом в своих записях: «Оглядываясь назад, я благодарю Господа своего, давшего мне Свою великую милость. Не стану говорить о великости дара самого по себе, да, м. б., и самой ничтожной доли его я все еще не ощущаю. Но в отношении к моей жизни. Что делал бы я, как жил бы без сана? Как метался бы и скорбел… Как плохо было бы Анне со мною и детям. И теперь нехорошо, но так мы все погибли бы. Правда, было много страданий, много неприятностей, связанных с саном, но что они все в сравнении с даром благодати! И как там ни говори кто, а саном я обязан Епископу Феодору. Ему я воистину благодарен за дар, который получил от него не формально, а существенно».

К сожалению, не сохранилось письмо отца Павла к епископу Феодору от 24 апреля 1916 г., но сохранилось ответное письмо Владыки:

«24 апреля 1916. Дорогой отец Павел! Глубоко растроган Вашей любовью о Христе. Утешайтесь и принимайте дары благодати своей, дабы первое приветствие Воскресшего Христа мироносицам "Радуйтесь" исполнено было всегда в Вашей личной жизни и церковной деятельности.

Вот, когда Христос выходил на проповедь, первым Его словом было "Покайтесь", теперь по Воскресении первым словом Его было "Радуйтесь". Се пути нашей жизни, вернее, начало и конец нашего пути жизни. Да благословит Вас Господь умилением и радостию духовною. С любовью Е[пископ] Феодор. 24/IV/1916.

P.S. Яйцо в картузе дайте сегодняшнему причастнику Васе. Епископ Феодор».

Ответные письма владыки Феодора (27 апреля 1911 г. и 24 апреля 1916 г.) по своей значительности могут рассматриваться не только как его личные письма, но и как часть его творческого наследия в области пастырского богословия и аскетики.