Текст книги "Закат империи. От порядка к хаосу"

Лишь единицы понимали, что толстовские проповеди фактически ничем не отличаются от представлений заурядного российского мещанина о сложном современном мире. Бывший военный министр, один из главных двигателей эпохи Великих реформ граф Дмитрий Алексеевич Милютин, живущий на покое в Симеизе в Крыму, с нескрываемой горечью записал 17 марта 1885 года в своем дневнике: «В нашем же соседстве… поселился знаменитый граф Лев Николаевич Толстой, обратившийся в настоящего юродивого. Жаль, что такой блестящий талант похоронил сам себя»[125]125
  Дневник генерал-фельдмаршала графа Дмитрия Алексеевича Милютина. 1882 – 1890 / Под ред. Л.Г. Захаровой. М.: РОССПЭН, 2010. С. 153.


[Закрыть]. Экс-министр, в течение двух десятилетий стоявший во главе Военного министерства и не понаслышке знавший о том, как управляют государством, не мог признать справедливость и обоснованность «диковинных выводов сумасбродных философствований графа Льва Толстого»[126]126
  Там же. С. 410.


[Закрыть]. Прозаик Михаил Нилович Альбов без обиняков сказал 24 августа 1899 года переводчику и педагогу Фёдору Фёдоровичу Фидлеру о Льве Толстом: «Ненавижу его как человека, потому что он – лицемер и фарисей!»[127]127
  Фидлер Ф.Ф. Из мира литераторов: Характеры и суждения / Вступ. статья, сост., пер. с нем., примеч., указатели и подбор иллюстраций К.М. Азадовского. М.: Новое литературное обозрение, 2008. С. 283 (Россия в мемуарах).


[Закрыть] Владимир Галактионович Короленко, в 80-х годах навестивший Толстого в Москве, 20 июля 1910 года поведал Фидлеру о состоявшемся между ними разговоре. Толстой чрезвычайно ценил Короленко как писателя, хотел с ним познакомиться и сказал одной знакомой даме, что, «если Короленко к нему придёт, он разрешит его сомнения». У Владимира Галактионовича уже тогда не было сомнений, которые Лев Николаевич мог бы разрешить, и он решил уклониться от встречи. Встреча, однако, состоялась: писатель Короленко и публицист Златовратский отправились к Толстому, чтобы привлечь его к сотрудничеству в новом журнале. «Толстой вышел к ним, беседуя с художником Ге, и при виде гостей сказал ему, что Короленко тоже явился, чтобы получить совет, как жить по совести». Короленко чувствовал себя очень неловко, когда изложил Толстому дело совсем другого рода. О последующем разговоре с Толстым он сказал Фидлеру так: «Я слушал и слушал, и при этом думал: как можно быть таким гениальным и одновременно изрекать такие глупости?»[128]128
  Там же. С. 536.


[Закрыть] Столь же нелицеприятным был отзыв другого толстовского современника: «У Пушкина самый ум был умен. А есть ум – дурак: всё переумнит и ничего не поймет. Такой ум был у Толстого»[129]129
  Дурылин С.Н. В своем углу / Сост. и примеч. В.Н. Тороповой; предисл. Г.Е.Померанцевой. М.: Молодая гвардия, 2006. С. 173 (Библиотека мемуаров: Близкое прошлое).


[Закрыть]. Однако такое отношение к толстовским мудрствованиям было едва ли не единичным. Вплоть до последних дней жизни Льва Николаевича его почитатели были убеждены в том, что царю необходимо посоветоваться с великим писателем земли русской о том, как надо обустроить Россию и что одна такая беседа была бы способна переломить ход истории. 4 сентября 1910 года доктор Маковицкий записал: «В разговоре о Л.Н. я сказал Дашкевичу, что удивляюсь, что Николай II не желает познакомиться с Л.Н. – пожалеет, когда его не будет.

Дашкевич: Желание в нем должно быть, в каждом человеке есть. Миллионы желают и не могут приехать, но он может. Но до этого его придворные не допустят, потому что один разговор мог бы перевернуть весь строй, и потом он пожелал бы чаще советоваться со Львом Николаевичем»[130]130
  У Толстого: 1904 – 1910. «Яснополянские записки Д.П. Маковицкого» // Литературное наследство. Т. 90. Кн. 4. М.: Наука, 1979. С. 342.


[Закрыть]. Русская интеллигенция, как всегда, уповала на чудо.

«А там, во глубине России»

Если в начале эпохи Великих реформ в России было всего-навсего 20 тысяч человек с высшим образованием, а в российских университетах в 1861 году обучалось немногим более 5 тысяч студентов, то к концу XIX века численность студентов выросла в три раза – до 15,2 тысячи, причем к концу столетия «было заново подготовлено высшими учебными заведениями гражданских ведомств около 85 тысяч людей, годных к выполнению функций интеллигентного труда»[131]131
  Лейкина-Свирская В.Р. Интеллигенция в России во второй половине XIX века. М.: Мысль, 1970. С. 70.


[Закрыть]. Эти цифры впечатляют своим масштабом даже на фоне мощных тектонических процессов, происходивших в империи. За 1863 – 1897 годы сельское население увеличилось в полтора раза. Городское население росло быстрее сельского. В это же время городское население Европейской России практически удвоилось: с 6,1 до 12 миллионов[132]132
  Рейтблат А.И.От Бовы к Бальмонту. С. 11, 12, 13.


[Закрыть]. Из кого же рекрутировались эти новоявленные российские интеллигенты в первом поколении?

Пьеса Алексея Максимовича Горького «Мещане» (1901) поможет ответить на этот вопрос. Действие пьесы происходит в маленьком провинциальном городе. Перед нами семья состоятельного 58 летнего мещанина Василия Васильевича Бессемёнова. В его зажиточном мещанском доме старая и новая Россия причудливо сошлись в пространстве и времени. Бессемёнов – старшина малярного цеха. В начале XX века от этих слов, обозначающих социальный статус героя пьесы, веяло какой-то глубокой архаикой. Ещё в 1722 году император Пётр I учредил цеховое устройство ремесла в России, просуществовавшее, однако, до 1917 года. Срок цехового ученичества был установлен в 7 лет, нахождение в звании подмастерья – не менее двух лет. Бессемёнов должен был пройти суровую жизненную школу, прежде чем стал сначала мастером, а затем старшиной. Суть не в том, какие именно функции маляры глухого провинциального города делегировали старшине своего цеха: где начиналась и где заканчивалась его власть по распределению заказов на все малярные работы в городе. Суть в ином. Василий Васильевич, родившийся еще до отмены крепостного права, всю свою сознательную жизнь прожил уже в пореформенной России и хорошо приспособился к новым экономическим условиям. Даже в этом маленьком провинциальном городе есть железнодорожное депо, коммерческий банк, театр, клуб. И спрос на малярные работы благодаря развитию капитализма стал стабильно высоким, что позволило Бессемёнову собственными усилиями достичь вершины и в своем ремесле, и в своём статусе. Плохой маляр не смог бы стать главой корпорации, а человек без деловой хватки не удержался бы на посту старшины цеха. Именно благодаря развитию капитализма Бессемёнов сумел скопить изрядную сумму, которую не стал хранить в чулке, а положил в банк. Он живет в большом и добротном доме, его дети получили образование: дочь Татьяна стала школьной учительницей, сын Пётр три года проучился на юридическом факультете Московского университета, а воспитанник Нил – машинист паровоза. Бессемёнов честолюбив: он хочет стать головой, то есть председателем ремесленной управы города, и сожалеет, что его заветное желание не будет воплощено в жизнь. Судя по всему, ремесленным головой изберут другого – молодого старшину слесарного цеха Досекина, которого Бессемёнов называет Федькой, мальчишкой, щенком. В доме нет ни водопровода, ни канализации, причем само это слово «канализация» незнакомо жителям провинциального города. Всю работу по дому, в котором проживают пять человек и еще трое квартирантов, выполняет кухарка Степанида. Пожилая кухарка каждый раз жалуется, когда настает пора ставить на стол огромный самовар, и просит нанять дворника ей в помощь. Однако Василий Васильевич считает это ненужной роскошью: сызмальства привыкший беречь трудовую копейку, он сам подметает двор и старается сэкономить, на чём только можно. «Я говорю – пиленый сахар тяжел и не сладок, стало быть, невыгоден. Сахар всегда нужно покупать головой… и колоть самим. От этого будут крошки, а крошки в кушанье идут. И сахар самый он легкий, сладкий…»[133]133
  Горький М. Собр. соч.: В 18-ти тт. Т. 16. М.: Худож. лит., 1963. С. 14.


[Закрыть]

Получившие образование дети Бессеменова уже порядком устали и от отцовских поучений, и «от всего этого крохоборства и мещанской суеты»[134]134
  Там же. С. 13.


[Закрыть]. Покупка фунта пиленого сахара, не санкционированная главой семьи, становится поводом для глубокомысленных размышлений Василия Васильевича об извечном конфликте отцов и детей.

«Бессемёнов.А коли ничего, так незачем и вздыхать. Неужто отцовы слова так тяжело слушать? Не для себя ради, а для вас же, молодых, говорим. Мы свое прожили, вам жить. А когда глядишь на вас, то не понимаешь, как, собственно, вы жить думаете? К чему у вас намерения? Наш порядок вам не нравится, это мы видим, чувствуем… а какой свой порядок вы придумали? Вот он, вопрос? Н-да…

Татьяна.Папаша! Подумайте, который раз говорите вы мне это?

Бессемёнов.И еще, и без конца, до гроба говорить буду! Ибо – обеспокоен я в моей жизни. Вами обеспокоен… Зря, не подумавши хорошо, пустил я вас в образование… Вот – Петра выгнали, ты – в девках сидишь…

Татьяна.Я работаю… я…

Бессемёнов.Слыхал. А кому польза от этой работы? Двадцать пять рублей твои – никому не надобны и тебе самой. Выходи замуж, живи законным порядком, – я сам тебе пятьдесят в месяц платить буду…»[135]135
  Там же. С. 14.


[Закрыть]

С каждой минутой нарастает отчуждение между Бессемёновым и его детьми, которые не дают себе труда задуматься над тем, что крохоборствующий отец почему-то не пожалел денег на их образование. Но это образование не принесло им счастья: их воля ослаблена, а интерес к жизни потерян. Именно от этого так страдает Василий Васильевич. Силою вещей дети Бессемёнова утратили связь с миром мещанской жизни, но так и не сумели обрести новую жизнь. 28 летняя учительница Татьяна не замужем, а 26 летнего Петра исключили из университета за участие в студенческих волнениях. Обратим внимание на выразительную деталь – их возраст: дети Бессемёнова учились в гимназии, когда 18 июня 1887 года был опубликован циркуляр министра просвещения действительного тайного советника Ивана Давыдовича Делянова. Формально Татьяна и Пётр Бессемёновы подпадали под действие этого официального министерского акта, одобренного императором Александром III и получившего в широких демократических кругах обвинительно-саркастическое наименование циркуляра «о кухаркиных детях». Этим циркуляром учебному начальству предписывалось допускать в гимназии и прогимназии «только таких детей, которые находятся на попечении лиц, представляющих достаточное ручательство о правильном над ними домашнем надзоре и в предоставлении им необходимого для учебных занятии удобства». Таким образом, как пояснялось далее, «при неуклонном соблюдении этого правила гимназии и прогимназии освободятся от поступления в них детей кучеров, лакеев поваров, прачек, мелких лавочников и тому подобных людей, коих, за исключением разве одаренных необыкновенными способностями, не следует выводить из среды, к коей они принадлежат»[136]136
  Ашукин Н.С., Ашукина М.Г.Крылатые слова. Литературные цитаты, образные выражения. М.: Правда, 1986. С. 334.


[Закрыть]. Судя по всему, Василий Васильевич Бессемёнов проявил завидную изворотливость и сумел представить директору гимназии требуемое министерским распоряжением «достаточное ручательство». Детям маляра повезло: они не были исключены из гимназии, благополучно её окончили и в итоге были выведены «из среды, к коей они принадлежат». Товарищи Бессеменова неодобрительно отнеслись к его поступку. Василию Васильевичу было суждено пережить драму. «Ко мне и гости, старые приятели, перестали ходить: у тебя, говорят, дети образованные, а мы – народ простой, еще насмеются они над нами! И вы не однажды смеялись над ними, а я со стыда горел за вас. Все приятели бросили меня, точно образованные дети – чума. А вы никакого внимания на отца своего не обращаете… никогда не поговорите с ним ласково, никогда не скажете, какими думами заняты, что делать будете?»[137]137
  Горький М. Собр. соч.: В 18-ти тт. Т. 16. С. 30.


[Закрыть]

Возникает резонный вопрос: почему сын старшины малярного цеха не стал осваивать какое-либо ремесло, не захотел получить высшее техническое или промышленное образование, а решил стать гуманитарием и поступил на юридический факультет? Ведь на юридический факультет часто определялся либо тот, кто намеревался сделать карьеру на государственной службе, либо тот, кто, подобно Владимиру Ульянову, хотел посвятить свою жизнь борьбе за светлое будущее и счастье человечества. Мы не знаем, какими мотивами руководствовался Пётр Бессёменов. Известно лишь то, что он после трёх лет успешной учёбы принял участие в студенческих волнениях и на два года был исключен из университета с правом восстановления.

Василий Васильевич, в течение 7 лет в молодости постигавший суровую школу ученичества у маляра, затем не менее двух лет ходивший в подмастерьях, а лишь после всего этого сам ставший мастером, наставительно говорит сыну: «Учись! Но ты не учишься… а фордыбачишь. Ты вот научился презрению ко всему живущему, а размера в действиях не приобрел. Из университета тебя выгнали. Ты думаешь – неправильно? Ошибаешься. Студент есть ученик, а не… распорядитель в жизни. Ежели всякий парень в двадцать лет уставщиком порядков захочет быть… тогда все должно прийти в заме-шательство… и деловому человеку на земле места не будет. Ты научись, будь мастером в твоем деле и тогда – рассуждай… А до той поры всякий на твои рассуждения имеет полное право сказать – цыц! Я говорю это тебе не со зла, а по душе… как ты есть мой сын, кровь моя и все такое»[138]138
  Там же. С. 29.


[Закрыть]. И первые зрители горьковской пьесы, и советские интеллигенты, претендующие на то, чтобы быть «уставщиками порядков», относились и к самому Василию Васильевичу, и к его рассуждениям исключительно неодобрительно. Бессемёнова трактовали как дремучего мещанина и мракобеса. Никто не желал вслушаться в его слова, а ведь, по сути, он был по-своему прав. Однако и у студентов были свои резоны: они болезненно реагировали на несправедливость и грубость жизни и видели свой гражданский долг в том, чтобы протестовать против этого.

Пётр и сам толком не может объяснить, почему он пошёл вслед за товарищами. Никто не мешал ему заниматься, изучать римское право, никакого гнёта режима он, по собственному признанию, не испытывал. Страх оказаться плохим товарищем подавил в его душе опасение возможных репрессий. Пётр сожалеет о содеянном и сетует, что общество требует от личности гражданской позиции, ничего не давая взамен. У Петра нет ни цельного мировоззрения, ни спокойствия в душе. «Я думаю, что, когда француз или англичанин говорит: Франция! Англия!.. он непременно представляет себе за этим словом нечто реальное, осязаемое… понятное ему… А я говорю – Россия и – чувствую, что для меня это – звук пустой. И у меня нет возможности вложить в это слово какое-либо ясное содержание»[139]139
  Там же. С. 22.


[Закрыть]. Пётр раскаивается в том, что, поддавшись чувству корпоративной студенческой солидарности, пошёл на поводу у товарищей и принял участие в беспорядках. Пройдет два года, он восстановится в университете, окончит курс и превратится в добропорядочного члена общества. Его товарищ студент Шишкин, живущий нахлебником у Бессемёнова, судя по всему, продолжит свое участие в революционном движении. Иное дело Пётр. Полученная острастка навсегда отвратит его от любой политической деятельности. Станет ли он впоследствии прокурором, как пророчит ему квартирантка Бессемёновых молодая вдова Елена Николаевна Кривцова, или изберет стезю адвокатской деятельности – это не важно. В душе Петра произошёл надлом: он не принимает узкий мещанский мирок своего отца, но и в современный большой мир ещё не вписался.

Надлом произошёл и в душе Татьяны. У неё нет желания покинуть родительский дом и пойти учиться на Высшие женские курсы, чтобы, например, со временем преподавать в женской гимназии. Школьная учительница жадно хочет жить и удручена тем, что никак не может отыскать какой-то высший смысл в ежедневной работе, полной вязкой и обволакивающей рутины. Кто-то находит утешение в литературе с её вымышленным миром, кто-то увлекается театром. Девушку нервируют и книги, рисующие жизнь не такой, какой она предстаёт в действительности, и театральные драмы «с выстрелами, воплями, рыданиями»[140]140
  Там же. С. 21.


[Закрыть]. Татьяна раздражена и монотонностью своей жизни, и собственной неспособностью покончить с этой безысходностью. «И жизнь совсем не трагична… она течет тихо, однообразно… как большая мутная река. А когда смотришь, как течет река, то глаза устают, делается скучно… голова тупеет, и даже не хочется подумать – зачем река течет?»[141]141
  Там же. С. 10.


[Закрыть] В маленьком провинциальном городе есть театр, но учительницу злят театральные драмы. «Все это неправда. Жизнь ломает людей без шума, без криков… без слез… незаметно…»[142]142
  Там же. С. 21.


[Закрыть] Родители удручены её женской неустроенностью. Но за кого же Татьяна может выйти замуж в этом маленьком городе? Очень точно суть проблемы сформулировала кухарка Степанида: «Приданое хорошее дадите, и образованную кто-нибудь возьмет…»[143]143
  Там же. С. 45.


[Закрыть] Если получившая образование девушка чуждается собственного отца, то согласится ли она стать женой необразованного сына такого же цехового старшины?! Разумеется, нет. Ведь приятели Бессемёнова не стали давать своим детям образование. А брачный рынок людей образованных в маленьком городе крайне ограничен. Истоки ее жизненной драмы обычно ищут в неразделённой любви Татьяны к Нилу. Это поверхностное объяснение. Девушка глубоко страдает от отсутствия мужского внимания к себе:

«Татьяна.А я вчера была в клубе… на семейном вечере. Член городской управы Сомов, попечитель моей школы, едва кивнул мне головой… да. А когда в зал вошла содержанка судьи Романова, он бросился к ней, поклонился, как губернаторше, и поцеловал руку…

Акулина Ивановна. Экой бесстыдник, а? Где бы взять честную девушку под ручку да уважить ее, поводить ее по зале-то вальяжненько, на людях-то…

Татьяна (брату). Нет, ты подумай! Учительница, в глазах этих людей, заслуживает меньше внимания, чем распутная, раскрашенная женщина…»[144]144
  Там же. С. 12.


[Закрыть]

Старик Бессемёнов безуспешно пытается достучаться до своих детей. Он глубоко страдает от того, что никак не может найти общий язык с детьми, которых искренне любит. Старшина малярного цеха был плоть от плоти пореформенной России, он был носителем тех самых мещанских буржуазных ценностей, против которых так активно выступало русское образованное общество. Именно такие люди, как Василий Васильевич Бессемёнов, обеспечивали устойчивость процесса развития капитализма в России. Отвергая мещанские ценности отца, его дети, по сути, отторгали не архаичную мораль прошлого, как им казалось, а буржуазные ценности настоящего. Но они так и не смогли отыскать ничего своего – ни смысла в собственной жизни, ни иных, антибуржуазных ценностей.

«Татьяна.Отец!.. Когда вы говорите – я чувствую – вы правы! Да, вы правы, знаю! Поверьте, я… очень это чувствую! Но ваша правда – чужая нам… мне и ему… понимаете? У нас уже своя… вы не сердитесь, постойте! Две правды, папаша…

Бессемёнов (вскакивая). Врешь! Одна правда! Моя правда! Какая ваша правда? Где она? Покажи!

Петр.Отец, не кричи! Я тоже скажу… ну, да! Ты прав… Но твоя правда узка нам… мы выросли из нее, как вырастают из платья. Нам тесно, нас давит это… То, чем ты жил, твой порядок жизни, он уже не годится для нас…

Бессемёнов.Ну да! Вы… вы! Как же… вы образовались… а я дурак! А, вы…

Татьяна.Не то, папаша! Не так…

Бессемёнов.Нет – то! К вам ходят гости… целые дни шум… ночью спать нельзя… Ты на моих глазах шашни с постоялкой заводишь… ты всегда надута… а я… а мы с матерью жмёмся в углу....

Акулина Ивановна (врываясь в комнату, жалобно кричит).Голубчики! Да я ведь… родной ты мой! Разве я говорю что? Да я и в углу!.. и в углу, в хлеву! Только не ругайтесь вы! Не грызите друг друга… милые!

Бессемёнов (одной рукой привлекая ее, а другой отталкивая). Пошла прочь, старуха! Не нужна ты им. Оба мы не нужны! Они – умные!.. Мы – чужие для них…

Татьяна (стонет).Какая мука! Какая… мука!..

Петр (бледный, с отчаянием). Пойми, отец… ведь глупо это! Глупо! Вдруг, ни с того ни с сего…

Бессемёнов.Вдруг? Врешь! Не вдруг… годами нарывало у меня в сердце!..

Акулина Ивановна. Петя, уступи! Не спорь!.. Таня… пожалейте отца!

Бессемёнов. Глупо? Дурак ты! Страшно… а не глупо! Вдруг… жили отец и дети… вдруг – две правды… звери вы!

Татьяна.Петр, уйди! Успокойся, отец… ну, прошу…

Бессемёнов.Безжалостные! Стеснили нас… Чем гордитесь? Что сделали? А мы – жили! Работали, строили дома… для вас… грешили… может быть, много грешили – для вас!

Петр (кричит).Просил я тебя, чтоб ты… все это делал?

Акулина Ивановна.Петр! Ради…

Татьяна.Ступай вон, Петр! Я не могу, я ухожу… (В изнеможении опускаетсяна стул.)

Бессемёнов.А! бежите… от правды, как черти от ладана… Зазрила совесть!»[145]145
  Там же. С. 30 – 31.


[Закрыть]

Сама история поставила точку в этом споре. Никакой своей правды «молодая Россия» так и не смогла сформулировать. Трагический разлад в семье Бессемёновых как в капле воды отразил трагическую безысходность российского конфликта: «молодая Россия», в очередной раз отторгая буржуазные ценности, расшатывала существующие устои и, по сути, препятствовала бескровной модернизации страны.

В 1857 году, когда русское образованное общество начало гласно бурно обсуждать проблему грядущей эмансипации крестьян, Николай Алексеевич Некрасов написал свои хрестоматийные строки:

 
В столицах шум, гремят витии,
Кипит словесная война,
А там, во глубине России, —
Там вековая тишина.
 

Прошло 44 года, и Горький написал «Мещан». На первый взгляд в российской глубинке по-прежнему царит вековая тишина. Однако провинция сильно изменилась за эти годы: даже в маленьком городке уже есть эти неотъемлемые приметы пореформенной России – железная дорога, банк, театр… И если одни интеллигенты в первом поколении, безвозвратно порвавшие, подобно детям Бессемёнова, с прочными мещанскими корнями родителей, никак не могли найти своё место в жизни, то другие сумели в ней довольно-таки комфортно устроиться. О том, какую цену они заплатили за свое обустройство в буржуазном мире, мы узнаем из пьесы Горького «Дачники» (1904).