Текст книги "Растрата"

«Золотая» уверенно рассекала серые, тяжелые волны, пропал за кормой свежевыкрашенный бакен на «стрелке», потом и сам Туруханск подернулся мглистой дымкой. Встречный ветер бил в деревянную рубку, заставляя ее вздрагивать, – казалось, она вот-вот раздуется, как рубаха на ветру, и сползет тугим шаром в воду. Навстречу, вверх по Енисею, ползли огромные и равнодушные к шторму самоходки типа «река – море», лениво давая световую отмашку. С них доносилась музыка, полоскалась на ветру вместе с бельем, развешанным на корме. Лунева провожала встречные суда взглядом и о чем-то тихо вздыхала. В рубке заметно теплело. Типсин, видимо, успевал бегать в кубрик из машинного отделения и кочегарить печку. Рогожников снял дождевик и остался в старом, засаленном пиджаке, надетом поверх свитера. Ему вдруг захотелось приветствовать гудком каждую встречную баржу и чтобы ему отвечали тоже, но по опыту он знал – не ответят, хоть лопни. Маленькая самоходка с желтой крупной надписью «Золотая» вызывала у капитанов больших судов улыбку либо полное безразличие. А еще к тому же рявкни гудком – так засмеют вообще. Поэтому капитан молчал и только поглядывал на кнопку сирены. Самоходка терялась в пространстве разлива, и от этого Рогожников спешил скорее войти в устье Турухана. Здесь, среди низких, затопленных берегов, он сразу почувствовал себя линкором, ворвавшимся в тихий пролив. Сразу как-то выросла «Золотая», раздавшись в длину и ширь, и рубка стала выше, и голос гудка басовитым и мощным. Илья разогнул спину и выпрямился.

– Хорошо-то как, черт, а?! – сказал он и улыбнулся. – Сейчас попрем!

Из-за поворота неожиданно вывалился «Вячеслав Шишков», желтая тупоносая самоходка тысячетонного водоизмещения. «Шишков» дал отмашку, и Рогожников, прижавшись поближе к кустам, не удержался, с удовольствием надавил кнопку сирены. «Золотая» трубно гуднула, вспугивая ворон с прибрежных кустов, и эхо понеслось вдоль стремительного по-весеннему и широкого Турухана. Желтый «Шишков», гордо подняв нос по причине пустых трюмов, молча проследовал мимо, оставляя за собой крутую, секущую волну.

– У-у, выпучил глаза, несешься… – проворчал Илья. – Чего тебе в Турухане надо?..

– В Фарково ходил, – предположил появившийся в дверях рубки Вася Типсин. – Полез же, черт…

Лунева грустно взглянула на Илью и погладила рукав мятого капитанского пиджака.

– Эх, Илья, – проронила она, – говорю же тебе: не по себе дерево рубишь.

– Да ну… – буркнул Рогожников. – Наглый, как танк, собака…

Типсин чему-то ухмыльнулся.

– Идите в кубрик, – предложил он. – Я там картошки с салом нажарил…

– Гляди, плавник попадается, – предупредил Илья, передавая штурвал Типсину. – А то потеряем винт.

– Ла-адно… – нехотя бросил рулевой и как игрушку крутанул штурвал. – Не слепошарый…

В кубрике было жарко, иллюминаторы запотели и «плакали». На узеньком столике между двумя рундуками стояла черная обгорелая сковорода, прикрытая эмалированной плошкой, банка с солеными огурцами, лежало несколько белых тугих головок чеснока и хлеб. Александра осмотрела стол и решительно поднялась на палубу.

– Идем со мной! – бросила она Илье. – Открой мне трюм.

– Зачем это? – не сообразил Рогожников. – Чего?

– Такое питание тебе там еще надоест! – отрезала она. – Ты хоть здесь поешь как человек.

Сердце у капитана дрогнуло.

– Где – там?.. – глухо спросил он.

– Где-где… – смягчая тон, проговорила Александра. – В тюрьме.

Илья прикусил губу и полез наверх. От ее прямоты стало не по себе, но слова ее, решительная забота тронули за живое: поешь как человек… Он не был сильно голоден, да и почти не голодал никогда. В другой раз бы, наверное, и отказался от казенных продуктов. Однако сейчас материнское желание Александры подкормить его было таким дорогим и необходимым для Ильи, что он виновато и одновременно благодарно протянул:

– Не беспокойся, Саш, я и так бы…

Она не слушала его. Спустившись в трюм, Лунева взяла пустой ящик и пошла по проходу. Ловко оторвав картонную крышку с коробки, бросила в ящик несколько банок сгущенки, затем достала круг сыру, несколько поленьев колбасы, тушенки, сухого молока и бутылку спирта.

– Помоги-ка, – сказала она, стараясь выломать доски у ящика с яйцами. – Глазунью жарить будем. Ты любишь?

– Ага, – согласился Илья и махом сорвал крышку. – Я их и сырыми, и всмятку, и всяко люблю!

Затрещало масло в сковородке, запах жареной колбасы наполнил тесноту кубрика. Появился на столе тертый сыр с чесноком и майонезом, желтые шпроты в оливковом масле, тресковая печень, аккуратно намазанная на хлеб, разогретая в кастрюле тушенка. Александра хлопотала у печки с хозяйской любовью и умело. «Во женщина, – думал Илья, окончательно разогревшись в кубрике, – пилотам дурные не попадают. Не то что моя…»

Он осекся и вздохнул. Лида тоже готовила неплохо, и в доме всегда было что поесть. Это когда теща ушла от них, Лида одна не стала успевать, и часто приходилось варить ребятишкам и себе ужин. Витька и Любашка «помогали», вертелись под ногами, тащили кто кусок сырой картошки, кто рыбу, тоже что-то жарили в игрушечной посуде и нещадно разливали воду по полу…

Рогожников отряхнулся от воспоминаний и стащил с себя пиджак. Рейс начинался неплохо. В самом деле, чем там кормят? Да известно, баландой. Рулевой, плававший с Ильей до Типсина, бывал в тех местах, рассказывал. Кислая капуста да картошка неразрезанная в кипятке. Вот тебе и борщ. А на второе овсянка или кирзуха…

– Добрая ты, Саша… – сказал он ласково и тихо, – и красивая…

Она стрельнула на него озорными глазами. Лицо раскраснелось, румянец пылал на щеках.

– Я помню, ходил на тебя смотреть, когда ты в универмаге работала, – признался он, – а сам уже женатый был… Так тянуло поглядеть на красавицу…

– А жена у тебя что, не красивая? – спросила Александра и рассмеялась. – По-моему, ничего она!

– Да так… – махнул рукой Илья. – Злая больно…

Они сели за стол друг против друга, Александра налила спирт в стаканчики, подняла свой.

– Давай, – сказала, – за удачу.

Самоходка в это время резко сбавила ход, и гулко кликнула сирена. Илья в два прыжка очутился на палубе. Фарватер был свободен и чист, но сквозь ветровое стекло Типсин махал Рогожникову, призывая к себе. Хватаясь за леера, капитан пошел в рубку.

– Чего?

– Ты это, Илья, ты сиди там, – сказал Василий, отчего-то улыбаясь и подмигивая. – Хошь – спи, хошь – так отдыхай, а я постою за тебя.

– Ну гляди… – проронил Рогожников, в который раз за сегодняшний день удивляясь заботе и чуткости своей команды к себе. – Только за давлением масла следи, чтоб не перегреть нам двигатель.

– Да я что?.. – Рулевой стукнул себя в грудь.

Илья возвратился в кубрик и сразу окунулся в тепло, в аппетитные запахи. Александра встретила его настороженным взглядом.

– Порядок! – доложил Рогожников и сел с ней рядом. – Так будем идти – на ночь остановимся выше Фаркова.

Они выпили, и капитан набросился на еду. Пустые тарелки только отлетали. Когда с закусками было покончено, Александра выставила сковороду с колбасой и яйцами и подлила в стаканчики.

– Я думаю, мы с тобой сдружимся, Илья, – вместо тоста серьезно произнесла она. – Мне не хочется оставлять тебя в такое время одного… Я знаю, что такое одиночество…

Чтобы как-то заглушить смущение и растерянность, Илья хватанул стопку залпом и уткнулся носом в рукав. «От женщина… – окончательно тронутый участием Саши, думал он, – конечно, сама настрадалась – дай бог, понимает. Летчика-то ее сколь лет уж нету, а она замуж не выходит. А еще болтали ходили про нее, сволочи!..»

– Ты, Илюша, не унывай! – подбадривала она. – Успеешь еще погоревать и наплакаться. Знаешь, как говорят: хоть день, да мой! Тебе этих дней не очень много осталось, так что живи, как тебе захочется!

Рогожников неожиданно обнял ее и прижал ее светлую маленькую головку к своей груди. Саша безропотно поддалась, однако притихла настороженно и робко.

– Эх, Сашка, Сашка… – пробормотал Илья, глядя стекленеющими глазами в угол кубрика. – Если бы не эта… Если бы… Как мне ребятишек жалко! Витька за мной гоняется, все на самоходку просился. И Любашка тоже…

– Ну-ну… – Она высвободилась и откинула волосы назад. – У тебя свитер насквозь пропотел… Тебе что, переодеться не во что?

– Вещи-то есть, – не сразу сказал он, – да они все… там остались. Не ходить же мне туда переодеваться. Раз пошел, так на меня там поднялись, милицию вызвали… Я подарки детишкам сунул да бежать. Она же выкинула их мне вслед, зараза! – Рогожников грохнул по столу кулаком и скрипнул зубами. – Ну ладно, я тогда сдуру бегал с ружьем-то. Да и не за ней я побежал-то… При чем здесь теперь ребятишки? Я же отец им! Кем бы ни был, а отец! Ну ты скажи, так ведь?

– Так-так, – согласилась Александра. – Правильно. Для своих детей в любом случае отец. Пусть она здесь не темнит… Ты что же, и в суд так собрался идти?

– Как? – не понял Илья.

– Ну, в этом грязном свитере, – пояснила Саша, – и в болотных сапогах.

– А что? – Рогожников напрягся. – Нельзя? Выгонят?

– Нет-нет, оттуда тебя не выгонят! – рассмеялась она. – Только надо обязательно одеться поприличнее. Хороший костюм, рубашку, галстук. Понимаешь, это много значит, как ты будешь там выглядеть. Увидишь, как твоя Лида оденется! Как королева… Это очень важно, Илья. Если ты как бич припрешься туда – сразу будет ясно, кто что стоит.

Рогожников вспомнил, как он ходил в суд по вызову прокурора. А потом еще раз к своему адвокату ходил. Дворик в суде чистенький, дорожки выметены, травка уже пробивается, березки рядками посажены. Подивился он еще тогда, вроде учреждение такое суровое, а чистота вокруг – окурок выбросить неудобно, словно на игровой площадке в детском саду. И прокурор, и защитник – оба люди аккуратные, чистоплотные. Он же, Рогожников, притащился туда прямо с самоходки, в дождевике, в грязных сапогах, уселся на стул и свою мятую фуражку на колено натянул. Теперь ясно, почему так исподлобья смотрел прокурор, думал Илья, и всё какие-то странные вопросы задавал: целился ли Рогожников, когда в воздух стрелял? А чего целиться-то, если в воздух палишь? Поднял стволы да ахнул… Так и не понял Илья, к чему клонил прокурор, но зато сейчас понял, что разговор с ним мог бы идти и по-другому, оденься он поприличнее.

– Ишь ты! – задумчиво сказал Илья. – А ведь верно! Я как расчет получу по приезде – обязательно в магазин схожу.

– С адвокатом своим разговаривал? – спросила Александра. – Как он защищать тебя будет, не говорил?

– Не-е, он только спрашивал, – вздохнул Рогожников, – да ругался на меня. Я так понял, что бестолковый он… Мать ему соболя носила, хороший кот, давно в сундуке у нее валялся. Тайком от меня понесла, так он не взял. Я думаю, от этого он злой на меня. Мать тоже, чего полезла с этим соболем?.. Без него он все глазами сверкал, а теперь вообще не защищать, а обвинять начнет.

– Не начнет, – заверила Лунева. – Ты вот что. По возвращении сходи-ка к моей сестре. Расскажи ей про все, она адвоката хорошо знает и переговорит с ним. Сестра у меня человек влиятельный и большая умница. Понял? Скажи, я просила.

– Ладно… – неуверенно сказал Илья.

– И не печалься! – подбодрила она. – Я думаю, у тебя будет порядок. Главное – на суде тверди, что она тебе изменяла, что ты устал от сплетен…

– Да знаешь, – перебил ее Рогожников, – Лида-то мне не изменяла. Ее провожал только этот… с работы…

– Вот тебе раз! – воскликнула Саша. – А это что, не измена? Жена гуляет с другим, когда ты на работе, – и не измена? Чудачок! Ну и глупые вы, мужики! Если уж баба пошла вечером с другим, то здесь не пионерская дружба. Они что, дети, поцелуйчиками ограничиваться?.. Эх, Илья…

Резкий скрежещущий удар по корпусу пружиной подбросил капитана. Он вылетел на палубу и лихорадочно осмотрелся.

– Что?! – крикнул он рулевому, метавшемуся по рубке.

– Льдина! – отозвался тот. – Под волнами, хоть убей, не видать!

Капитан вбежал в рубку и выхватил штурвал у Типсина, скомандовал:

– В трюм! Смотри хорошенько!

Рулевой сгорбясь потопал к люку, отодвинул крышку и нырнул в трюм. Илья вглядывался вперед, стараясь определить фарватер, по которому несет отдельные льдины. Они были еще пострашнее, чем топляки. Основной ледоход давно прошел, и теперь могли попадаться лишь «айсберги» – льдины с вмерзшими в них крупными валунами. «Айсберги» от своей тяжести идут, скрываясь в воде либо чуть поднимаясь над ней, но в волнах можно и не заметить. Ахнет такая штука по носу – не только пробоину, а и перевернуть может. Капитан сбавил ход и повел самоходку рядом с пенным следом, который отмечал на воде середину фарватера.

День клонился к вечеру, еще не сумерки, но уже и не дневной свет – самое обманчивое время. Ни прожектора включить, ни в бинокль рассмотреть.

Моторист вернулся спокойный и довольный.

– Все в ажуре, – доложил он. – Ящики, правда, верхние чуть сползли… Я поправил.

– Это не дело, – сказал капитан. – Возьми в якорном отсеке старый бредень и увяжи-ка им груз. А то мы поколотим его еще до Фаркова.

Типсин молча отправился выполнять распоряжение. Минуту спустя в рубку зашла Александра.

– Что случилось, капитан? – улыбаясь спросила она. – Кто это нас ударил?

– Сами, – буркнул Илья. – Ящики там пляшут. Сам не посмотрел за погрузкой, так нагрузили… Васька увяжет сейчас.

– Вы, ребята, смотрите! – неожиданно забеспокоилась Лунева. – Хватит, что четыре банки сока разбили. Мне же отвечать за груз. А то вместе с тобой и загремим, Илья.

– Вместе бы веселей, – улыбнулся Рогожников, – с тобой бы я всю жизнь просидел.

– Спасибо, Илюша, но я туда не хочу, – как-то холодновато произнесла Александра и направилась к трюму.

«Обиделась, – подумал Илья, – нашел чем шутить, дурак…» Из-за поворота, стремительно рассекая волны, вылетела легкая лодка «Обь», и Рогожников машинально дал ей отмашку, указывая, каким бортом он намерен расходиться. Однако лодка, заметив баржу, круто выписала дугу и стала причаливать к правому борту.

«Начинается, – подумал Рогожников. – Стоит только одному „пирату“ пронюхать, что идет „Золотая“ с грузом, через час облепят, как муравьи…»

«Обь» ткнулась бортом, и ловкий парень, запрыгнув на палубу, привязал лодку к стойке леера.

– Здорово! – заорал он и бросился в рубку к Илье. – Нюхом чуял – Золотой капитан идет! А мы уж было в Туруханск погнали!..

«Фарковский, – отметил про себя Рогожников, – не отвяжешься от него. Сейчас Луневу обхаживать станет…»

– Спирт везешь? – в упор спросил парень. – До зарезу надо, братана в армию провожаю, и ни капли! Брат во, в лодке сидит!

– Я спиртом не распоряжаюсь, – отрубил Илья. – Есть хозяйка на борту.

– Илья, ты чего? – изумился парень. – Не узнаешь? Я же тебе в прошлом году форсунки давал, шесть штук, помнишь? Гошка я!..

Рогожников напряг память, но не вспомнил. Форсунки кто-то давал в Фаркове, а кто – черт его знает.

– Да мы не к вам идем, – мягче проговорил капитан. – Если бы к вам – жалко, что ли… Мы в Совречку. У вас хоть Туруханск рядом…

– Им хватит! – засмеялся парень. – Мне ящик только!

– Иди к хозяйке, – бросил Илья. – Она в трюме…

Парень рванул к трюму и рухнул в него как в пропасть, только сапоги мелькнули. Через несколько минут он вынырнул оттуда сияющий, с ящиком в руках.

– Держи! – крикнул он своему напарнику в лодке, передал ему спирт, запрыгнул сам и, отвязав цепь, умчался вперед.

Типсин и Лунева долго не появлялись, и, когда наконец пришли в рубку, Рогожников хмуро сказал:

– Надо подальше уйти от Фаркова, а то они нам выспаться не дадут. Всю ночь будут ездить.

– Пусть ездят! – засмеялась Александра. – Изголодались мужики.

Примерно через час, как умчалась от «Золотой» первая лодка, повалили другие. Торговля шла на полном ходу. Счастливые фарковчане нагружались спиртом, колбасой, сыром и уносились домой. Напротив поселка самоходку ждали несколько безмоторных лодочников: кто на обласке, кто на «резинке». Едва «Золотая» выплыла из-за поворота – ринулись наперерез с криком и гоготом. Капитан, не сбавляя хода, дал длинный гудок и прижался к противоположному берегу. Не помогло. «Пираты» взяли на абордаж…

«Козлы!.. В душу… – тихонько ругался капитан. – Занесет какого-нибудь дурака под баржу, отвечай потом…»

– Что-то сердитый нынче капитан! – кричали налетчики, суетясь на палубе как у себя дома. – Мы его столь ждали, а он и пристать к нам не захотел!..

– Зазнался!

– Так его ж садют! Будешь злой!.. Баба его упекла!

Последняя реплика током ударила. Рогожников схватил мегафон и гаркнул во всю мощь:

– Всем покинуть палубу!!!

«Пираты» застыли в изумлении и обернулись к рубке. Кто-то снял шапку и дурашливо перекрестился.

– Не поняли?! – крикнул Илья. – Через минуту буду топить лодки! – И, подтверждая свои слова, капитан резко перевернул руль влево, отчего все лодки по этому борту накренились и черпанули воды.

– Э-э-э! – закричали налетчики. – Ты что? Сдурел? Илюха?!

Однако гостей с палубы как ветром сдуло. Наскоро ухватив кто что успел и рассчитавшись с Луневой на бегу, «пираты» отчалили, грозя вслед «Золотой» кулаками и веслами.

«Илюха! – с остервенением думал Рогожников. – А кто ты еще больше? Илюха и есть! Не судно, а проходной двор. Капитан еще называется…»

– Ты что психанул, Илья? – удивленно спросила Александра, вбегая в рубку. – Разве можно так с людьми? Они тебя столько ждали!

– Оборзели вконец, – бросил Илья. – Лезут как в трамвай! Я им что, плавбаня, что ли?.. Да и не меня они ждали, а спирт!

– Илья!.. – мирно протянула Саша. – Да угомонись ты. Чего здесь особенного? – Она погладила его щеку с проступившими желваками. – Пусть разговеются немного. Они же, считай, с Нового года сидят на «сухом законе».

– А что мы в Совречку привезем? – сбавив тон, хмуро спросил Рогожников. – Туда нынче ни одного транспорта не будет… Там же, между прочим, люди живут, такие же…

– Успокойся, капитан. – Лунева толкнула его кулачком в бок. – Я товаров намного больше, чем по разнарядке, получила. Всем хватит… Тем более для Совречки лучше будет. Пить меньше станут.

Типсин задраил грузовой люк, смел шваброй окурки за борт и протиснулся в рубку.

– Иди, Илья, отдохни, – предложил он. – Я перекусил малость, теперь могу постоять…

Рогожников передал штурвал, а сам уходить не спешил. Оглядывался назад, где исчезло Фарково, ожидая погони. Лунева тоже не уходила и, привалившись к обогревателю, задумчиво теребила шпагат на большом бумажном пакете, который держала под мышкой. Скоро в кильватере появился «Прогресс» под двумя моторами и с акульей сноровкой стал выделывать зигзаги, чтобы причалиться.

– Вась, – заговорщически сказал Илья, – как он подойдет к борту – пихай его багром! Все, скажи, торговля окончена.

Рулевой послушно вышел на палубу и снял багор.

– Что с тобой? – спросила Александра мягко, по-матерински. – Ты на людей озлился. Это плохо, Илья…

– Сказано было: очистить палубу – пускай слушаются, – проговорил Рогожников. – Я тут капитан или чучело? Никому так никому.

«Прогресс» ткнулся к борту, но рулевой хладнокровно отпихнул его багром и показал кулак. В лодке заматерились, пригрозили пальнуть из ружья, однако так и уехали ни с чем. Еще через час, уже в полных сумерках, «Золотая» подошла к низкому песчаному яру и встала на ночевку.

Утром, едва проснувшись, Илья понял, что самоходка уже идет полным ходом, а в иллюминатор заглядывает мутное, красноватое солнце. Саша стояла у плиты и что-то мелко резала на разделочной доске. Илья сел, прикрыв ноги одеялом, и громко зевнул. «Молодец Василий, – подумал он, – жаль, попадет парень в плохие руки – испортят его. А его испортить – запросто, если в узде не держать».

Потом мысли Рогожникова переключились на Александру. Он было снова пожалел ее – тяжело одной, работа хлопотная, – но вдруг подумал: а жена-то она какая была бы! Пол-Туруханска рты бы поразинули! Надо же, Илья-то, какую женщину взял! Вот вам и Илюха!.. Рогожникову от таких мыслей хорошо стало, и почувствовал он, что не на «Золотой» плывет, а сидит дома, на кровати. Солнце светит, Саша ему завтрак готовит, глянет между делом в его сторону, улыбнется, зардеют у нее щеки: вставай, засоня, хватит тебе, бока заболят… Голубая кофточка расстегнута на две пуговицы – жарко у плиты, высокой тугой груди тесно за полупрозрачной тканью…

– Проснулся, капитан? – улыбнулась Саша и, обтерев руки куском белоснежной марли, бросилась к шкафу. – Ну-ка примерь, Илья.

На рундуке появился костюм-тройка, аккуратно уложенный и выглаженный, рубашка в едва видимую голубую полоску и длинный, широкий галстук.

– Примерь, примерь! – Глаза ее щурились от улыбки, и к вискам бежали тонкие веселые морщинки.

Рогожников недоуменно пожал плечами и стал одеваться. Саша отвернулась к плите. Брюки прочно обхватили талию, рубашка приятно ласкала тело, а когда Илья надел жилет, то сразу понял, что он уже не Илья Рогожников, а какой-то другой человек, незнакомый, строгий и аккуратный, как прокурор. Не надевая пиджака, он засучил рукава и умылся под жестяным умывальником, затем отыскал бритвенный прибор, торопливо потер куском мыла недельную щетину и тщательно выбрился. И пока умывался и брился, тоже казался себе чужим, с какими-то странными, но жутко любопытными привычками человеком. «Ну, елки-палки! – про себя восклицал он. – Ну, дела!»

На «Золотой» одеваться в чистое ему никогда не приходилось. Какие, к черту, пиджаки, когда в любую минуту ждешь, что придется лезть в машинное отделение и ковыряться в мазуте либо таскать на горбу ящики из трюма вместо грузчика. Это капитаны на «Шишковых» ходят в белых рубашках и глаженых брючках. Дома же он одевался в «чистое», в выходное, от случая к случаю: в кино, на собрание…

Илья влез в пиджак и нерешительно остановился. Галстуки завязывать он не умел. Лида несколько раз бралась учить его, заставляла носить, но Рогожников, по обыкновению, отмахивался: да перестань ты! Дышать тяжело… Сейчас он покрутил галстук и так и этак, но из наставлений Лиды так ничего и не вспомнил. А галстука явно не хватало, чуял он! К такому костюму до зарезу нужен!

Саша поняла замешательство капитана и быстро неуловимым движением повязала ему галстук. И Илья вдруг в мгновение понял, как вяжутся эти толстенные узлы!

– Ну, Илья!.. – отойдя на шаг, восхищенно протянула Саша. – Ты такой мужчина стал!.. Нигде не тянет? Не жмет?

– Нет… – краснея, вымолвил Илья, хотя галстук был туговат. – Путево…

– Примерь-ка и туфли, – сказала Саша, доставая откуда-то ботинки на высокой платформе. – По-моему, это твой размер.

Рогожников беспрекословно всадил ноги в башмаки и сразу же вырос. Кубрик показался тесноватым…

– У тебя фигура классная! – отметила Александра, осматривая капитана. – Тебе бы манекенщиком работать, в доме моделей.

– С ума сошла! – засмеялся Илья. – Я неуклюжий, у меня пальцы короткие.

– Носи, Илья, – грустно улыбнулась Саша. – Не снимай сейчас, пусть костюм к тебе привыкает, а ты к нему. А то на суде он стеснять будет, отвлекать.

– Уделаю я его, – засомневался Илья, – жалко… А! Это?.. Сколь он стоит?

– Рассчитаемся, Илья, носи, – с прежней грустной улыбкой сказала Саша. – Не в костюме дело, в человеческих отношениях… Давай завтракать!

Она ловко и быстро накрыла стол, выставила бутылку сухого вина. «Хозяюшка… – ласково подумал Илья. – Каждое утро бы так начиналось…» И снова представил он, как удивятся в Туруханске новой жене Ильи, завидуют, ахают… Вот идет он с Сашей по поселку, она в белой шубке, рядышком, под руку его держит и что-то говорит-говорит ему, заглядывая в лицо. Знакомые по пути останавливаются, смотрят вслед – во дает Илья! А Илья в костюме-тройке, в капитанской фуражечке набекрень, улыбается загадочно и радостно. Тут навстречу – Лида…

Мысли Рогожникова неожиданно застопорились, он прикусил губу и поморщился. Аппетит пропал, глазунья какая-то недосоленная или подгорела здорово… Лида стоит перед ним тихая, печальная. На глазах слезы закипают, а руки, красноватые и сухие, треплют перчатки. «Какой красивый ты, Илья, – тихо говорит Лида. – А со мной красивым быть не захотел…» – «Да ладно, чего там… – мнется Илья. – Дети-то как? Не болеют? У Витьки зубы падают, так ты их не дергай ему, те, что шатаются. Пусть сами выпадают, а то свежие зубы неправильно вырастут. Мать мне так в детстве говорила…» – «А что ты, Илья, по Туруханску гуляешь? Жену новую показываешь? Или дело какое?.. Галстуки-то сам вяжешь?» – «Не-ет, – окончательно смущается Илья, – я это… Я на работу иду, на самоходку. Я ж капитан как-никак».

Из-за спины Лиды, по сторонам, дети выглядывают. Жмутся к матери и таращат глаза. «Мама, а это кто?» – спрашивает Любашка. «Это ваш отец, ребята, – говорит Лида, – капитан „Золотой“ Илья Григорьевич Рогожников». – «Какой это отец? – возмущается Витька. – Нашего папку в тюрьму засадили, по хулиганству. А это американец какой-то, вишь, не наш он! Как в телевизоре, только очков не хватает…»

– Что с тобой, Илья? – заботливо спросила Саша. – Ты что не ешь?

– А… – замялся Илья. – Я тут капнул… – Он почистил брюки. – Масло капнуло.

– Не расстраивайся! – успокоила Александра. – На новую вещь в первый день обязательно либо пятно посадишь, либо порвешь. Закон подлости. Потом носишь годами – и ничего. Я говорю, привыкнуть надо, обносить.

– Ага, – согласился Рогожников и, кое-как дожевав глазунью, вылез из-за стола. – Пойду гляну, как Типсин справляется там…

Саша понимающе улыбнулась.

Рулевой, завидев капитана, в первую секунду опешил, а потом расхохотался:

– Илюха! Ты чего вырядился-то? Во умора! Как буржуй стал! Тебе еще цепочку на пузо!.. Это она тебе?.. А она ничего себе баба!

– Как двигатель? – хмуро спросил Илья. – Ты редуктор проверял?

– Чего проверять-то? Молотит! – чему-то радовался моторист. – Вроде не греется.

Капитан молча отстранил рулевого от штурвала и встал сам. Давление масла и температура были в норме. Двигатель новый, необкатанный, беречь надо… И здесь Илья заметил на штурвале, на крепком дубовом колесе, свежую корявую надпись. Чем-то острым было вырезано: «Василий Егорович Типсин».

– Это что такое?! – возмутился капитан и ткнул пальцем в надпись. – Ты чего штурвал мне испортил?

– Чего испортил-то? – набычившись, бросил рулевой. – Вырезал, и все… Чё такого?

– Да ничего! – возмутился капитан. – Взял, дурак, и штурвал изгадил!

– Ну спасибо, Илья, – зловеще проговорил рулевой, – заслужил, называется, за эти три года-то!

– В самом деле, ты что? – смягчился Рогожников. – Ты знаешь, что такое штурвал?.. Это же штурвал! Чего писать-то? Василий Егорович нашелся… В туалете вон пиши, на стенах…

– Ладно тебе вякать! – оборвал его Типсин и сверкнул глазами. – Могу и стереть, если надо. Принарядился и орешь здесь…

– Хрен с ним, не сердись…

– Чего мне сердиться-то? – буркнул Типсин. – Что-то мы красиво жить стали на «Золотой». Яички, колбаски, деликатесы… Кабы без штанов не остаться после такого рейса…

– Не бойся, не останемся, – успокоил Рогожников. – На картошке-то успеем насидеться.

– Ты-то, может, и не останешься! – Типсин кивнул на костюм капитана. – Тебя накормят и оденут, а я? У меня что, деньги лишние? Я не эта твоя… дамочка, я денег не клепаю, как она вчера клепала. Сотен пять барыша взяла, пока мимо Фаркова шли!

– Ты что, паразит? – Рогожников бросил штурвал и схватил рулевого за грудки. – Ты что такое говоришь? Да как ты мог про нее такое подумать? – Он с силой дернул Типсина на себя, но рука соскользнула – пальцы короткие!

Типсин не сопротивлялся и только угрюмо сопел.

– Да ты знаешь, какая это женщина? – ревел Илья, наливаясь гневом и негодованием. – Нам с тобой, дуракам, и не снилось!

– Знаю… – буркнул рулевой.

– «Знаешь»! – передразнил капитан. – Много ты знаешь! У нее муж был летчиком! И погиб три года назад! Вот такой парень был!

– Может, и был, – невозмутимо пробубнил моторист и втянул голову в плечи, – мне-то что…

– А то, что она честная женщина! И таких поискать!

– Черт ее знает! – неожиданно усомнился Типсин. – Но вчера фарковские мужики сдачи-то не требовали…

– Я те в рожу дам! – вскипел Рогожников. – Только чесани еще языком! Вот отсюда и сплетни берутся! Про нее и тогда плели! Потаскуха – орали! А она всем доказала! До сих пор незамужняя ходит!

Капитан резко переложил руль, обходя темный, угловатый предмет впереди. Типсин, потупясь, молчал, тяжело двигая челюстями, будто пережевывая что-то. Илья, несколько успокоившись, продолжал:

– Добрая она, оттого и страдает. У нас ведь так: чья глотка шире – тот и наверху. Главное – поорать, руками помахать. А когда человек одинокий, безмужний – его и обидеть легче, и в лоб потом не заработаешь. Некому дать-то… Я чтоб больше, Васька, от тебя не слышал про нее, усек? И если меня того… посадят, так обороняй ее, понял? Не давай в обиду.

Моторист тяжело вздохнул и долгим взглядом посмотрел на капитана.

– И не гляди на меня, гляди вперед, – бросил Рогожников и передал штурвал. – Или ты несогласный?

– Согласный… – проронил Типсин, налегая своими огромными лапищами на штурвал. – Куда денисся…

Илья пошел в кубрик удовлетворенный. Легкий, теплый ветер слегка рябил воду на плесах, туманное, побелевшее солнце пригревало обсохшую металлическую палубу. Пенный бурун за кормой поднимался над поверхностью воды мощной, упругой струей. «Хорошо идем! – радостно подумал капитан. – И погода чисто летняя. Так бы и плыл, и плыл… Вот она, жизнь-то». Рогожников глянул в небо и увидел стаю гусей, идущих низко и плотно.

– Гуси! – радостно заорал он. – Ружье давай!

В два прыжка он снова очутился в рубке, схватил стоявшее в углу ружье моториста и ринулся на палубу.

– Картечь возьми! – крикнул Типсин. – Оно дробью заряжено!

Илья торопливо перезарядил ружье и навскидку ударил дуплетом по забирающему ввысь вожаку. Гусь тяжело перевернулся и рухнул вниз, другой, следующий за ним, качнулся и «потянул» к воде.

– Добавь! – высовываясь из рубки, прогремел рулевой. – Уйдет!

А Рогожников неожиданно опустил ружье, посмотрел на него, будто на диковинку, и вдруг бросил его на крышку трюмного люка. Руки у него задрожали, а в памяти с пронзительной ясностью возникла заснеженная зимняя улица, свет редких фонарей и визгливый от напряжения крик Лиды: «Коля! Беги! Он убьет тебя-я! Убьет!!!» Илья присел на край люка и уронил голову. Этот Коля, ухажер, фраер, провожатый, бежал по улице зигзагами, и тужурка на его спине дыбилась, как шерсть у кобеля на загривке. «Беги! – кричала Лида, истерически прижав кулаки к прыгающим губам. – Убьет!!!» А сама никуда не убегала и даже не собиралась прятаться за ворота. «А ты чего не бежишь? – прохрипел Илья. – Его спасаешь?! Как утка, на себя выстрел берешь? Беги!» Она отрицательно мотнула головой – не побегу! Рогожников вскинул ружье вверх и дернул спуск. Кривой язык пламени ударил в черное небо. Провожатый рухнул на снег… «Беги», – попросил Илья. «Не побегу! – упрямо сказала она. – Ты что, Илья, делаешь? Опомнись!» – «Я тебе жизнь испортил?! – хрипел Рогожников. – А сама с кобелями?.. Знаю! Все знаю!» – «Ничего ты не знаешь!.. – простонала Лида и громко заплакала: – Измучилась я, измучилась!» Откуда-то вынырнул участковый Савушкин в расстегнутом полушубке, за ним еще люди. Крики, говор, шум. Рогожникова сшибли с ног, вырвали ружье и скрутили руки. Он лежал лицом в снегу, а в ушах гремело, удаляясь: «Измучилась я…»