Текст книги "Чужие камни Ноккельбора"

Сказка о Бурдюке

Дед полулежал на скамье и смотрел, как Миланица на полу играет с маленьким Векшей в деревянные кубики.

– Эй, мелочь, сказку хотите послушать?

Дети мгновенно забыли об увлекшей их игре и сию секунду были рядом с дедовой лежанкой.

– Дедушка, расскажи, пожалуйста, – сложив ладошки уточкой, взмолилась румяная Милаша.

– А вот вам сказка про Бурдюка, – начал дед. – Как-то решил светлый бог Зварог по владениям словенским погулять да посмотреть, как дети его – рядовичи, лютовичи и другие людские народы – живут. И вот принял он облик одноглазого старика в шляпе и спустился в Удел. Ходил он по землям человеческим и наглядеться не мог на вольных своих сыновей и дочерей. Исходил города и села, посмотрел, как рождаются, любят, сражаются и гибнут дети его словене и гордился ими, ибо сердце наполнялось радостью от человеческой речи и поступков.

И вот, решив напоследок завернуть в Чернолесье и узнать, как там его люди поживают, шел он по степной дороге, мирный и довольный. Видит – трактир. Дай, думает, зайду: с людьми посижу и пива свежего отведаю. Заходит в двери и видит: сидит посреди трактира толстенный-претолстенный мужик и жрет в три горла. Народ собрался и смотрит, дивится, как может столько пищи в человеке поместится. А тот – толстый, словно мешок с камнями, руки-ноги как столбы, голова круглая и подбородков немеренно. Подсел, значит, Зварог в уголок и тихо-мирно пиво попивает, мякишем хлебным заедает. И спрашивает вдруг у хозяйки: что за человек тут такой – ест-пьет и не останавливается? Трактирщица ему говорит:

– Это Позвизд по прозвищу «Бурдюк», и нет во всем Уделе ни одной живой души, что может больше него съесть иль выпить.

Осерчал тут Зварог и говорит:

– Что это за муж такой, что жрет и пьет, и ничего более не делает?

Встал он с места своего и прямиком к Бурдюку идет. И говорит толстяку:

– Слышал я, что ты больше всех сожрать можешь? А давай-ка силами померимся – кто больше съест.

Посмотрел на согбенного старика Бурдюк и ответил, хохоча:

– Ты, вошь старая, совсем из ума выжил? Посмотри на себя – тебе бы кашицы да мякиша хлебного, в молоке размоченного, есть полагается, а не с серьезными едоками за стол садиться!

Улыбнулся Зварог и сказал:

– Ты, толстяк, не боишься ли со стариком побороться? А вот, давай условимся: если я проиграю, отдам тебе все богатства рода своего. А если – ты, то быть тебе у меня в услужении до скончания веков.

Долго смеялся Позвизд по прозвищу «Бурдюк». Аж колыхалось все великое тело его и стаканы да плошки на столах тряслись.

– Ладно, так и быть, – говорит. – Видать, нет у тебя наследников, раз решил мне все движимое да недвижимое отдать. Ну-ка, принесите ему все, что есть – отобедаем.

Усмехнулся Зварог и сел за стол супротив толстяка. Тут и народ собрался посмотреть да посмеяться над забавой. Виданное ли это дело: чтобы старик больше, чем молодой, съел?

И, вот, несут обоим окрошку в чанах. Бурдюк прямо в чан голову сует, жрет и чавкает. Сожрал и на старика смотрит, как тот справляется. А перед стариком уже чан пустой, словно вылизанный. Разозлился Бурдюк и следующее блюдо требуют. Несут им куропаток по пятьдесят голов. Сжирает их толстяк, даже не поперхивается. Снова на старика глядит, а тот только косточку обсасывает – все съел подчистую. Несут уже поросят молочных. Потом рыбицу – осетров да щук. А потом и вовсе – баранов на вертеле запеченных. Тяжело Бурдюку стало да так, что он даже штаны рассупонил и испариной покрылся. А старику – хоть бы хны. И вот из последних сил доедает Бурдюк целого быка. Силушек совсем не осталось. Дед же хозяйке трактира говорит:

– Подай-ка мне сбитня бочонок да закусить его десятком дынь.

Взмолился тут Бурдюк и, голову понуря, сказал:

– Победил ты меня, старый! Слаб я по сравнению с тобой. Теперь тебе прислуживать буду. Что прикажешь?

Посмотрел на него Зварог да так, что в глазах молнии заблестели. Разгневал Бурдюк Светлого Брата. И грозно так вещает:

– Быть тебе, обжора, и всему роду твоему с сего дня страхолютью болотной! Будешь служить пугалом и детей моих, словен, от болот нечистых отпугивать! Ты – позорище людское и не бывать тебе человеком отныне!

Пророкотал Зварог и исчез, словно и не было его. А люди смотрят на толстого Позвизда и в ужасе разбегаются. Раздулся Бурдюк еще больше, выросли у него хоботы да щупальцы, стал он ужасен и огромен да так, что раздавил телом своим уродливым тот трактир. Кто не успел убежать, того Бурдюк схватил и в глотку себе вечно ненасытную закинул. Студенистыми буркалами посмотрел вокруг да отполз, словно слизень, в лес. Там он в болоте схоронился. С тех пор опасно стало на болота ходить и клюкву собирать. Враз Бурдюк и дети его в трясину утащут и сожрут.

Дед Возгарь глянул на внимавших ему детей, подмигнул Векше и сказал:

– А ты, Векша, если будешь жадничать за столом и все в рот тянуть из сестриной тарелки, то станешь таким, как Бурдюк.

Векша недоверчиво посмотрел на деда и пролепетал испуганно:

– Так ведь нет больше страхолюти и на болото ходить со взрослыми можно.

Возгарь потрепал внука за макушку и прошептал ему на ухо:

– А вдруг вернется Светлый Брат, посмотрит на тебя и скажет: вот, кто у меня новым Бурдюком станет!

Миланица звонко засмеялась, а Векша потупился. Стыдно ему стало…

Глава XI

Солнце только начинало свой путь над горизонтом, а Векша уже проснулся. Некоторое время повозился в мягкой гномьей кровати, потягиваясь и ковыряя в носу. Давно он так сладко не спал. А уж выспаться – выспался так, как никогда в жизни. Это вам не в лесу, в шкуру завернувшись, на кочках да шишках валяться. «Эх, нравится мне в Торжище. Век бы здесь жил», – замечтался Векша, лениво рассматривая голую гномью бабу, что бесстыдно изогнулась на картине. – «Был бы дом свой, туда бы эту голомясую прихватил. Баба страшная, зато нарисована красиво, будто живая». И вздохнул привычно – нельзя ему здесь оставаться. Рядом с Бурдюком да другой страхолютью жить, сам таким станешь. «Одичаю вконец» – подумал Векша, кряхтя и нехотя поднимаясь с кровати. Потянулся, чихнул от постельной пыли да умываться пошел. Увидел тушку зайца на полу. Закинул ее мальчик в походную суму, ухмыльнулся и весело сказал:

– Благодарствую тебе, страхолють костяная! Чтобы я без тебя делал.

Спустя некоторое время Векша не без усилий поднял здоровенный засов, что запирал одну из дверей Торжища, и вышел наружу. Поежился от прохладного утреннего ветерка, что несла с собой Плескава. Стараясь не смотреть на мертвые туши, прошел мостками в сторону пристани. Как и ожидал, ни лодками, ни судами речными здесь и не пахло. Зато можно было умыться, свесившись с мостка.

Отфыркиваясь, Векша плеснул холодной утренней водой себе на лицо, блаженно ощущая, как прочищает она слипшиеся за ночь глаза. Он лежал животом вниз на деревянном полу пристани, с трудом доставая руками до речной глади. Затем мальчик отряхнулся и сел на краю, свесив ноги вниз. Позевывая, он стал рассматривать противоположный, заросший кустами берег. Ему нравилось так сидеть и ничего не делать.

Еще не совсем светало, поэтому лес на той стороне не до конца расстался со своей ночной личиной. Векша ощутил привычные покалывания внутри: Ночной Страх только собиралась уйти на дневной сон. Где-то поблизости шастал Волчья Кость. Мальчик слышал, как огромный волкодлак громыхает и лязгает в сарае неподалеку.

Векша и сам не понял, когда научился различать своего пугающего телохранителя среди мириад подобных тварей. Его ночное чувство безошибочно выделяло волка. «И ходить ему по лесам ночным, не переходить» – вспомнил толстяк, как заканчивалась сказка про Волчью Кость. – «Вот и бродит, горемыка, да за мной следит, как ему Мора наказала. А может, не Мора?». Подросток пожал плечами: кому он, такой, нужен, кроме Могильной Хозяйки. Она и послала волка следить за ним. Кто же еще?

Река неспешно несла свои воды. На другой стороне ее в небольшой запруде виднелось что-то темное и еле различимое. Напряг свое зрение Векша и разглядел очередной гномий труп. Тот зацепился за корягу и покачивался у самого берега. «Видать, уплыть хотел, когда страхолють за ворота прорылась, – лениво подумал мальчик, болтая ступнями над водой. – А в воде его смертушка и дожидалась. Эвон, объели всего».

Внезапно труп дернулся. Мертвяк перевернулся на спину и вновь застыл. А в поле зрения возникло то, что заставило его производить несвойственные мертвым действия. На разбухший, словно бочка, живот покойника прямо из воды возлегли две белоснежные, хорошо видные в утреннем полумраке, руки. Векша зачарованно уставился на вынырнувшее следом из водной глади нечто, оказавшееся при рассмотрении женской головой. Векша даже рот раскрыл: «Русалка!»

Вытерев тыльной стороной ладошки измазанный мертвой плотью подбородок, Русалка огляделась вокруг и вдруг застыла, уставившись на мальчика. «Заметила» – промелькнуло в его голове. Раздался всплеск… и вот уже рядом с трупом никого нет. Векша некоторое время всматривался, однако на речной глади все было тихо. «Уплыла…» – разочарованно подумал он, поерзав на заднице. Он уже видел речных девок пару дней назад, плещущихся посреди реки. Ему стало любопытно: выглядят они, как обычные, или отличаются чем? Эх, рассмотреть бы поближе!

Доски пирса были гладкие и жесткие, но сидеть на них – одно удовольствие. От речной воды пахло тиной. Векша поежился. Ноги от прохлады чуть свело. Пора собираться в путь.

Вдруг из воды, прямо у самых ног Векши вынырнула давешняя русалка и легонько дернула его за ступню. Взвизгнув от неожиданности, Векша мигом вскочил и отпрыгнул назад. На него снизу вверх смотрело совсем юное девичье лицо, бледное, словно из снега, с очаровательным носиком и огромными зеленющими глазами. Векша, тяжело дыша, уставился на страхолють.

– Ты чего? – спросил он. Мальчик не на шутку разозлился. Где это видано – людей честных пугать. – Иди вон, мертвяка своего жри. Ну, плыви отсюда, говорю!

Русалка и не думала уплывать. Ухватилась тонкими, почти прозрачными ладонями за край пристани, легко подтянулась и, положив на них точеный подбородок, принялась рассматривать толстяка развратными своими гляделками. Векша смутился под пристальным взором речной девки, а той только это и надо было. Хихикнула весело и язык ему показала… да только мальчишка снова оторопел. Вместо языка бешенно дергалась черная пиявка.

– Ну и уродина, – завороженно пролепетал Векша, с омерзением уставившись на жуткое существо.

Русалка обиделась. Страхолють зашипела, и черты ее исказились, превратившись в страшную хищную маску.

– Тьфу на тебя, – сплюнул в реку Векша и замахнулся на нечисть кулаком. Девка злобно зыркнула на него и скрылась под водой. Подросток еще немного постоял, ожидая, что русалка вернется и, может, вынырнет да так, чтобы обнаженная грудь ее показалась над поверхностью. Но нет – страхолюдина исчезла, словно и не было ее вовсе. «Ну, и ладно» – подумал Векша. – «Еще нагляжусь на голых гномьих девок, когда в город приду. Денег-то у меня теперь навалом».

***

Стиснув зубы, Векша навалился всем грузным телом на рукоятку и, в последний раз, крутанул ее. Между створами высоких ворот Флузарма со скрипом и скрежетом открылась щель, вполне пригодная для прохода. Тяжело дыша, толстяк некоторое время приходил в себя, удивленно поглядывая на диковинный механизм, без которого такие ворота и вдесятером не откроешь. А хитрые сверги сотворили механизм, благодаря которому движимы были многопудовые створки силами всего пары рук. Колесо размером с ворота, несколько колес поменьше, что по-чудному прилажены были друг к другу… и весь сказ!

– Вот ведь, что удумали, – вслух произнес он. Векша был доволен и горд собой. А ты попробуй догадаться, как такие махины открываются? Всего лишь ручку прокрутить, и ворота медленно, но сдвинулись с места.

– Спасибо этому дому! Пойдем в другой, – дурачась, поклонился Векша в сторону Торжища. – Благодарствуем!

И, повернувшись спиной к трупам, разбитым телегам и пустым амбарам, протиснулся сквозь приоткрытые ворота. «Когда-нибудь я сюда вернусь» – подумал мальчик. – «Обязательно вернусь». Часть собранных с мертвых тел монет он ссыпал в горшок и закопал в укромном месте. Кто знает, как жизнь повернется? Туго набитые кошели приятно грели спину Векши, тихо позвякивая где-то в глубинах походной сумы. С собой он взял предостаточно, а остальное пусть во Флузарме до времени полежит.

Трехпутный Тракт, что лежал перед ним, изгибаясь между лесными урочищами, уходил куда-то вдаль, поднимаясь по холму вверх. «Помогай мне в пути, Мора» – сказал мальчик, поправил дорожную суму и запылил по дороге.

Во Флузарме было неплохо, однако останавливаться было нельзя. Лето стремительно покидало Удел. Из Черного Леса нужно было успеть выйти до первых заморозков. С каждым шагом, отдаляясь от ворот брошенной сверговой фактории, Векша чувствовал, как страх перед неизвестным сковывает его внутренности. Что ждет его в конце дороги?

– Хватит, – сказал он сам себе. – Уж сколько бояться можно? Так я и из Леса не уйду, если буду бояться.

Солнце висело высоко над деревьями, неторопливо напекая ему макушку. Можно было бы с дороги сойти да между деревьями пойти, где было прохладно и легче дышать. Однако Векша упрямо топал по дороге: ему нравилось идти по этому древнему, утрамбованному за сотни лет, пути. Кто со стороны посмотрит, сразу решит – парень по солидным делам бредет. Ступая по пыльной земле, мальчик думал о том, что теперь, впервые за многие недели своего пути, он знает, что идет в правильном направлении. Даже если в конце его ждет погибель. Обратно податься было некуда. Летние дни пролетали перед лицом Векши стремительным и незаметным роем. Во Флузарме было хорошо, и толстяк был доволен тем, что смог поживиться золотом. Но ему надо было идти.

– Вот иду я и иду, – вслух сказал он, отогнав от потной щеки изумрудную муху. – И не знаю – а вдруг, ничего, кроме Леса, нет? Вдруг нет никаких городов? И земель чужих тоже нет. Свергов нет, уруков нет. Всех Ночной Страх пожрал. А я буду идти и идти, пока стареньким не стану. Помру под кустом, так никого не встретив..

Векша нахмурился, но в глубине души гордился собой. «Вон я какой умный стал. Слышал бы меня Зорян да другие» – подумал он.

Углубленный в свои мысли, мальчик неторопливо поднялся на холм и огляделся. Одни деревья кругом да тракт. Векша остановился, перевел дух и двинулся дальше. Он привык разговаривать сам с собой. Делать в пути больше нечего. Иногда мальчик представлял, что идет не один, а с Миланицей. Или с Зоряном и дядей Втораком. Бывало, что и дед Возгарь осторожно ступал рядом с ним, слегка согнувшись и оперевшись на березовую клюку. Векша обращался к тем, кого давно не было, и от неспешного дорожного дня начинало ему казаться, что кто-то и правда шагает рядом с ним. Отвечает и спрашивает. С родными можно было говорить о многом. Векша жалел, что в прошлом частенько не слушался дяди и тети, обижал Миланицу и сбегал с полевых работ. Все они появлялись в его воображении и, спустя мгновения, оказывались рядом с ним на этой странной, бесконечной дороге.

Иногда Векша не выдерживал одиночества и пытался говорить с Ночным Страхом. Сидя у костра и переворачивая над огнем ветку, на которую была наколота очередная заячья тушка, мальчик частенько звал погреться Волчью Кость. Подросток вопрошал оборотня о былых временах, о князьях и дружинах. О городах, из которых бежали в лес люди. Даже о девках и том, что с ними вытворять можно. Обо всем спрашивал Векша волкодлака. Волчья Кость возвышался в отдалении, словно изваяние, и впитывал в себя голос живого существа. И молчал. Всегда молчал.

Старая гномья дорога петляла между деревьями, то пропадая за поворотом, то заползая на холмы, чтобы потом резко спуститься вниз. Присыпанная хвоей, павшими листьями и ветками, она каким-то чудом умудрилась не зарасти. Видно было, что давно не ездили по ней телеги. Векша не замечал ни конских яблок, ни буйволиного навоза. Да и кто рискнул бы так далеко углубляться в лес? А ведь когда-то по всей протяженности Тракта сновали большие и малые торговые обозы, скакали всадники да и пеших много ходило. «Отец с матерью тоже здесь проходили. Когда в город на заработки ушли».

Он редко думал об отце и матери. Наверное, потому что почти не помнил их. А вот Миланица часто вспоминала родителей. В такие моменты глаза ее наполнялись тоской, и она подолгу плакала, утирая передником раскрасневшееся от слез лицо. Она скучала по ним, а Векша молчал, не зная, как ее утешить. Что-то шевелилось в его памяти, однако образы родителей были размытыми и неяркими.

«Чего это я о них вспомнил?» – сердито одернул он себя. И, верно, вспоминать нечего было – ушли отец с матерью и не вернулись. Как потом дядя Вторак рассказывал, на Большой Ярмарке наняли их вместе с селянами из других деревень торговые сверги из Тренбора. Отправились они в дальний гномий город на заработки. Ждали их долго потом. Год ждали, а затем перестали.

– Тоже, поди, каменноликие постарались, – зло произнес Векша. По всему, так и выходило.

Векша шел по дороге весь день, захваченный странным обаянием Трехпутного Тракта. Усталости он не чувствовал, хотя такое расстояние вдоль реки занимало у него дня два, не меньше. Ноги на радостях, что не надо пробираться сквозь буреломы да кусты, топали и не хотели останавливаться. Только мелькали голые пятки Сапоги он снял да к дорожной суме приспособил: «Пусть висят. Нечего ноги в кровь мозолить». Векша шел и шел, изредка прикладываясь к фляжке. Воду он берег. Когда еще к реке выйдет? Да и есть ему не сильно хотелось. «Буду идти до ночи» – думал Векша. – «Как привал найду, так и перекушу».

Стемнело. А Векша все брел. И лишь когда тьма сгустилась настолько, что дорога стала плохо различима уже в двадцати шагах, мальчик решил устроиться на ночевку. На дороге оставаться он не решился; зашел за обочину и прошел, почти наощупь, до ближайшего большого и ветвистого дерева. Привычно бросил на землю суму и достал из нее медвежью шкуру. Ободрал щепы и развел костер. За недели, проведенные в походе, он мог делать это с закрытыми глазами. Когда костер весело затрещал и осветил местность вокруг него, Векша позволил себе расслабиться и вытянуть гудящие от усталости ноги.

Жар от огня приятно щекотал пятки мальчика. Векша блаженно потянулся, посидел немного, наслаждаясь теплом, а затем полез за половиной освежеванной заячьей тушки. Срезал новеньким гномьим ножом ветку покрепче, наскоро заточил ее и, наколов сырое мясо, поместил его прямо над огнем.

– Ты бы хоть раз кого другого поймал, Волчья Кость, – сказал он. Оборотень уже был на своем посту, где-то неподалеку, с другой стороны дерева. Векша привычно ощутил набегавшие со всех сторон покалывания. Ночь снова оживала. – Кабанятинки или оленины притащи в следующий раз.

Волк, как обычно, промолчал. Векша вздохнул и чуть приподнял над костром своего зайца, чтобы огонь не превратил его в обгорелый и невкусный уголек. Мясо зашипело, а сытный дух стремительно распространился по окрестности. Что-то пегое, еле уловимое боковым зрением,

с шипеньем пронеслось справа от костра. Векша даже голову не повернул. А чего смотреть-то туда? Только пугаться. Мальчик старался не разглядывать то, что населяло Лес ночью.

«Перекушу наскоро, а остальное на завтрак оставлю» – подумал он. Зайчатину Векша уже видеть не мог, но выбора у него не было. Видать, сама Мора приказала Волчьей Кости кормить его только ушастыми.

Жесткий. Векша с великим трудом откусил от шипящей тушки. Жилистое мясо обожгло губы и язык, и мальчику пришлось нагнать холодного ночного воздуха, изо всех сил помахав перед лицом ладонью. Заяц был совсем старый – одни жилы да кости.

– Соли бы, – усердно прожевывая опостылевшую зайчатину, пробубнил толстяк. – Может, соли принесешь в следующий раз, а? Или огурцов соленых. Принесешь?

Оборотень не шевелился и молчал. Как и всегда.

Тем временем, ночь окончательно вступила в свои права. Небо было мглистым, и тучи закрывали собой звезды, лишь изредко позволяя луне глянуть на Удел сквозь пелену. Только векшин костерок пылал в первобытном мраке Черного леса, разгоняя тьму на небольшой полянке.

«Тихо-то как» – подумал Векша. Он доел зайца и выбросил кости в ближайшие кусты. Спать пока не хотелось, и подросток замер, уставившись на дрожащие языки пламени и погрузившись в свои мысли. Над поляной сгустилась непроницаемая и неественная для ночного Чернолесья тишина. В свинцовом воздухе Векша слышал лишь тихий треск сгорающих сучьев да свое собственное сопение. И еще было что-то. Что-то непривычное и неправильное. Векша уселся поудобнее, прижавшись спиной к дереву, и начал медленно растирать онемевшую от долгого сидения в одной позе коленку. Он тер ее и тер. Что-то ему не нравилось.

– А где все? – вслух спросил он. Его ночное чутье ничего не ощущало. Лишь осязался Волчья Кость. Оборотень был рядом, в нескольких шагах. Никого и ничего больше не чувствовал Векша ни поблизости, ни в отдалении.

Каждую ночь внутри него колыхалось, то разгораясь, то утихая, ощущение сотен неживых и немертвых сущностей, что рыскали во мраке, приближаясь и отдаляясь. Он и думать не хотел, как выглядит эта страхолють, но ощущал ее крепко. Каждую ночь это повторялось. Однако сегодня впервые вокруг Векши было пусто.

Векша встал и, обойдя дерево, подошел к неподвижному оборотню. Мальчик остановился в двух шагах от волкодлака и, заглянув в пустые глазницы твари, подумал: «Сколько его не видел, а никак привыкнуть не могу. Это же надо было такой жутью заделаться!». Словно чуя мысли подростка, оборотень повернул к нему свою страшную морду и чуть шевельнул белеющей в темноте челюстью.

– Почему в округе никого нет, Волчья Кость, а ты здесь остался? – обратился к нему Векша, чувствуя себя глупо. «Не ответит, ну и ладно» – подумал про себя мальчик. – «Попытка не пытка».

Ничего не ответил ему Волчья Кость, а только щелкнул зубищами и отвернулся. «А ведь в сказках сказывали, что он умеет разговаривать по-человечьи» – недовольно подумал Векша, возвращаясь к костру. Толку-то от него: не поговорить, не поплакаться. Хорошо хоть кормит – и на том спасибо!

Внезапно отдаленный звук привлек его внимание. Где-то неподалеку, в чаще упало дерево. Затем вновь наступила тишина. Векша подкинул в костер сухих веток и лег на спину. Ночное небо, что чашей нависало над Чернолесьем, понемногу очищалось от туч. Векша снова зевнул и закрыл глаза. Страхолють обходила эти места стороной, и это было хорошо. Как будто все может снова стать, как прежде.

Треск и грохот очередного падающего дерева заставил его открыть глаза. «Где-то рядом». И мысль эта совсем не понравилась Векше. Чего это вдруг деревья падать среди ночи задумали? Ветра нет. Он вновь прислушался к ночному чувству – ничего! Ему стало жутко. «Нехорошо здесь. Надо б уйти отсюда» – подумал подросток. – «Но куда?» Через лес в темноте пробираться опасно. Вдруг провалишься в какую-нибудь яму или в болото забредешь.

Однако делать что-то нужно было, и Векша, не долго думая, быстро затоптал свой костерок. На поляну опустилась темнота, а сам мальчик отполз за дерево и напряженно уставился в темноту. «Если что, Волчья Кость меня в обиду не даст» – подумал он. Не очень уверенно.

Что-то приближалось, топоча и не скрываясь. Ему стало страшно.

…Старое дерево со скрежетом накренилось и завалилось, ломая мелкие деревца и кусты. Векша вздрогнул и, еще больше вжавшись в землю, напряг зрение, пытаясь разглядеть то, что валило наземь деревья.

Ночное чувство его по-прежнему молчало. И это пугало Векшу. А Волчья Кость, предатель, пропал. Тоже небось схоронился, подумал Векша. «Вот проклятье» – похолодел он. – «Опять я не туда, куда надо, забрался. Надо уползать отсюда». Сказано-сделано. Стараясь не шуметь, мальчик свернул медвежью шкуру и закинул ее в суму. Затем развернулся и пополз в сторону кустов. Как вдруг услышал знакомый звук.

«Что делаю, что творю?» – ругал себя и свое любопытство Векша, но противостоять самому себе он не мог. Мальчик осторожно выглянул из-за дерева, пригляделся к чернеющей огромной туше, что выбралась из чащи на поляну, и обомлел.

Это был кабан. Он был бы совсем обычным лесными вепрем – тем самым, с дурными характером и не менее дурной репутацией, если бы не одна его особенность. Он был огромен. Луна, как на заказ, осветила длинные и кривые клыки, толстые копыта, влажный пятак с векшину голову и бочкообразное туловище размером с небольшую избу. Монстр копался рылом во влажной ночной земле, периодически похрюкивая. Походя толкнул могучим боком молодое деревцо, пригнув его к земле. Существо питалось и делало это так же, как обычные дикие хряки – рылось, повизгивая и шумно сопя пятаком.

– Какой здоровенный! – прошептал Векша зачарованно. – Сала-то сколько!

Желудок его, набитый зайчатиной, отреагировал по-предательски и громко заурчал. В отчаяние Векша хлопнул себя по животу, но было поздно. Кабан перестал рыть землю, поднял громадное рыло и жадно принюхался. А потом произошло чудо, потому что клыкастая пасть кабана распахнулась и выдала:

– Чую!

Внутри у Векши все оборвалось. Голос у кабана был визгливый и неприятный, зато говорил он на самом, что ни на есть, человечьем языке. Обмерший Векша спрятался за деревом и больше не высовывался – авось, сам уйдет вепрь, не будет его искать! Хряк, тем временем, тряхнул огромной башкой, топнул копытом и злобно провизжал на всю округу:

– Чую!

Векша скрючился за стволом, не жив – не мертв, гадая: сейчас в чащу сигануть или подождать, пока кабан подальше отойдет. «Все, бегу!» – решился он. – «Он здоровый, за мной между деревьями не сможет погнаться. Авось застрянет!» Тогда Векша прямо с места рванул в сторону ближайших кустов. Страх подгонял его так, что уставшие за день ходьбы ноги припустили, словно ветер оседлали.

Толстяк и сажени пробежать не успел, как увидел перед собой огромную тушу, заградившую перед ним спасительно чернеющие заросли. Кабан возник из ниоткуда. Пахнуло помоями, что скармливают деревенским хавроньям. От неожиданности Векша споткнулся о некстати подвернувшийся корень и мешком свалился прямо под копыта хряка. Больно ударился о землю.

Глаза кабана жутко засверкали красным, а из пасти донесся булькающий смех. Вепрь смеялся да так противно, будто чахоточный в кашле заходится. Векша зажмурился, а затем его взяла злость. «Вот гад! Измывается еще!». И так его разозлил свин-гигант, что страх сам собой пропал, а вместо него вновь, как тогда, в Лукичах, разгорелась маленьким жарким огнем звериная злоба.

Мигом вскочил мальчик на ноги, стремительно достал гномий кинжал и угрожающе выставил перед собой. Увидев это, вепрь еще больше разошелся. Даже на задницу присел, трясясь от смеха. И верно: что мог сделать такой коротышка огромному животному? Смех да и только.

Страхолютью этот вепрь не был. Векша ничего не чувствовал, а значит – эта тварь была живой. Разве что ненормально большой да еще разговаривала. А от живых, видать, Морин дар не помогал. Значило это одно – дела у Векши были хуже некуда. «Ну, и ладно» – решил Векша и сплюнул. Нож он засунул за пояс. Бежать ему расхотелось. «Пусть творит, что хочет» – подумал он. – «Устал я от вас от всех. Куда не пойду, все меня жизни лишить хотят!». Свин, тем временем, угомонился и, наклонив голову размером с добрую телегу, провизжал:

– Ты кто такой?

Векша насупился и буркнул:

– Никто.

Вепрю не понравилось такое обращение. Ноздри его яростно раздувались, когда он, сверля мальчика огненными глазами, просипел:

– Имя свое скажи!

– Зачем? – спросил Векша.

– Хочу знать, кого жрать буду.

– Нет у меня имени, – мстительно сказал Векша. – Жри так.

Кабан удивился. Изумленно тряхнул хряк гигантским своим рылом. «Эй, да ты не шибко соображаешь» – подумал про себя мальчик.

– Как это – нет имени? – в голосе кабана зазвучали нотки обиды. – У всех имена есть.

– Не у всех, – сказал Векша, убирая нож за пояс. Все равно не понадобится. У обычного кабана кожа плотная да крепкая – не каждой сталью пробьешь. А у такого зверюги – и подавно. – У меня вот нет.

– У всех есть! Лжешь! – завизжал вдруг кабан так, что деревья вокруг затряслись, и грозно навис над Векшей. – Меня зовут Варахом Великим. И тебя тоже назвать должны были.

Векша вздрогнул, зажмурился, вжал голову в плечи, но все равно упрямо повторил:

– А вот меня не назвали.

Кабан Варах вдруг успокоился и даже повеселел. Кажется, к нему пришла мысль. Ибо снова сел он на задницу и с высоты своего исполинского роста заявил:

– Тогда я тебе сам имя придумаю. А потом сожру. Жди теперь. Я думать буду.

Векша выдохнул и тоже уселся на землю. Бежать смысла не было. Все было кончено, и жить толстяку оставалось ровно столько, сколько будет думать свинячья голова. «Вот я какой везучий. От альвов ушел, от страхолюти ушел, а теперь от кабана смерть приму». Он даже обрадовался. Теперь можно никуда не идти, не волноваться ни о чем, что ждало его за Лесом. Авось снова блинов у Моры пожует. Признаться, частенько он вспоминал о том, как уютно и безопасно было ему в избушке Могильной Хозяйки.

Тем временем, Варах все бился над тем, как назвать свой ужин. Ничего дельного кабанья голова придумать не могла, а оттого мучился вепрь и недовольно сопел. Векша осторожно рассматривал гиганта. Спать ему хотелось до одури, но какой уж тут сон. «Ничего, отосплюсь еще на том свете» – мрачно подумал мальчик. Впрочем, время в этом месте, казалось, сошло с ума. Вроде, не так давно уселся Векша под деревом на этой злополучной поляне, а глядь – уже светает! «Толку-то» – грустно подумал подросток, наблюдая за тем, как появляется над каемкой горизонта красный солнечный краешек. – Этот хряк меня и днем догонит. Навязался на мою голову! А Волчья Кость – хорош. Не помог даже, рожа костяная».

Вздохнул мальчик и вдруг почувствовал легкое покалывание. Волчья Кость… Он осторожно посмотрел на кабана с чудным именем. Тот аж землю копытами рыл, силясь подбодрить свое воображение. Вроде, не чует никого. «Чего это Кость вернулся? Стыдно, поди, стало, что бросил меня свинье на съедение» – решил Векша.

– Все, придумал, – провизжал вдруг Варах и поднял зад свой с земли. Первые лучи солнца осветили его, и Векша с удивлением обнаружил, что кожа у кабана была невиданной расцветки – красная с зелеными полосами. – Решил, как тебя назову.

Векша уныло встал, готовясь принять свою последнюю смерть. Кабан сиял от гордости.

– Звать тебя отныне…

Когтистая лапа схватила Векшу за шкирку и дернула на себя. Мальчик взмыл в воздух, изумленно вскрикнув. Через мгновение, он уже видел, как невероятно быстро отдаляется от него огромный Варах. Кабан был удивлен, не меньше Векши. Еще бы не дивиться, когда твой завтрак уносит на плече облезлый волчище с костяной головой, неимоверно быстро убегающий на длинных задних лапах.