Текст книги "Как мы служили на «Гремящем»"

По чуть-чуть и ни капли больше!

Город Североморск. Начало 80-х. Дом офицеров флота. Идет разбор полетов за выходные. В президиуме – командующий флотом, полный адмирал, и член Военного совета, начальник политуправления флота, вице-адмирал. В зале – командиры соединений, кораблей и замполиты.

Командующий:

– Командир эсминца «Безудержный», встаньте! Наблюдал вас вчера в Мурманске, в ресторане «Пилорама», простите, оговорился, «Панорама». Неприглядная картина маслом, я бы сказал. По маневрированию и прецессии я оценил бы вас на 9 баллов по шкале Бофорта. Ну, я понимаю, пришел в ресторан, ну выпил грамм пятьсот…

Член Военного совета подсказывает, прикрыв рукой рот:

– Триста!

Командующий продолжает:

– Ну, и еще триста! Так, может, уже хватит?

В зале немое молчание. Но в душе у каждого – бурные аплодисменты!

Закон бумеранга по-флотски

На кораблях флота всегда в той или иной степени существовали неуставные взаимоотношения. Существуют понятия: «дедовщина» в армии и ее флотский аналог – «годковщина». Там, где офицеры и мичманы полностью отдавали себя службе, занимались воспитанием личного состава и контролем над его деятельностью, годковщина была загнана под пайолы и не высовывалась практически никогда. Там же, где руководители относились к службе формально, лениво, спустя рукава, она расцветала и приносила весьма горькие плоды.

В кают-компании были матросы-вестовые, которые тщательно отбирались для этой работы. Потому что вестовые слышали все разговоры офицеров и мичманов за столом или при проведении совещаний в кают-компании. И не должны были выносить то, что услышали, из кают-компании. То есть, делиться услышанным с другими моряками срочной службы было, мягко говоря, не принято.

Тут надо учесть, что у вестовых, кроме обязанностей по приготовлению пищи, мытья посуды, стирки скатертей, накрытия и уборки столов, были еще и определенные льготы. Они в удобное для них время могли помыться в офицерской сауне, посмотреть телевизор после отбоя. Ели они, разумеется, с офицерского стола.

В 1989–1993 годах я служил на большом десантном корабле БДК-55 бригады десантных кораблей дивизии морских десантных сил Краснознаменного Северного флота в должности старшего помощника командира корабля. Был у нас вестовой кают-компании призыва осени 1991 года матрос Слава Харченко из Харькова. Он смолоду был отобран для работы в кают-компании, так как был аккуратен, спортивен и организован. Когда он был матросом нового пополнения, его защищали офицеры и мичманы от возможных нападок со стороны старослужащих («годков»), так что чувствовал он себя вполне вольготно и комфортно. Прошел год, и две полосочки– лычки украсили погоны теперь уже старшины 2-й статьи Харченко. Он стал старшим вестовым кают-компании офицеров и мичманов. У него появилась возможность бывать в городе по служебным делам, закупая продукты для улучшения стола в кают– компании. Мы, офицеры и мичманы, время от времени сбрасывались по рублю для покупки сметаны, специй, салфеток и разной мелочевки вроде зубочисток для создания большего комфорта и домашнего уюта за столом. Этим занимался старший вестовой. Казалось бы, что еще надо? Служи – не хочу!

Как-то раз вечером после отбоя сижу в каюте, курю. Слышу шум в коридоре, выхожу и вижу захлопнувшуюся дверь к вестовым, слышу грохот сбегающих по трапу ног. Заглядываю в раздаточную:

– Харченко, что случилось?

– Да, – говорит, – дух (молодой матрос. – С.Ч.) залетал, бутер просил.

– А ты?

– А я объяснил ему политику партии и сказал, что сегодня не подаю.

– Смотри, Харченко, не переусердствуй!

Прошло несколько спокойных дней. Опять ночью шум, вскрик, топот ног. Старший лейтенант Ярочкин, назначенный дознавателем по этому происшествию, потом доложил, что годок Бурухтанов, которому не терпелось съесть бутерброд, посылал в кают-компанию молодого матроса Петрова с задачей добыть провиант хоть из-под земли, и это происходило неоднократно. А кроме как в кают-компании бутерброды ночью нигде не водились. Старший вестовой старшина 2-й статьи Харченко, завидев просителя в дверях, просто бил оного в лоб открытой ладонью, чтобы не оставить синяков, и отправлял восвояси. Нет, чтобы пригласить Бурухтанова и серьезно поговорить с ним.

Командиром было принято решение лишить Харченко воинского звания «старшина 2-й статьи». Что и было сделано на утреннем построении при подъеме флага в присутствии всего экипажа. Начальник вещевого снабжения мичман Корецкий перед строем матросов и старшин аккуратно срезал лычки с погон старшего вестового. Я предупредил Славу, что при увольнении в запас он сойдет с корабля последним. На что он ответил, что ему по фигу. В общем, дерзко, броско, лихо! Ну, думаю, ладно.

Наступила пора увольнения в запас очередного призыва. Время шло к новому, 1993 году. Мы отпускали по три-четыре человека в день. Из призыва осени 1991-го остался один Харченко. Мы хотели отправить его домой «под елочку», то есть 29 декабря, но днем ранее произошло то, чего и следовало ожидать. Мы с замполитом сидели в обеспечивающей смене, когда после отбоя ко мне в каюту просунулась физиономия вестового Воронько:

– Чайку сделать?

«С чего это такой заботливый?» – думаю. Но говорю:

– Ну, сделай, пожалуйста.

Воронько принес чай в подстаканнике и заговорщицки попросил:

– Не выходите из каюты, пока чай не допьете, минут пять.

Я без задней мысли кивнул и прихлебнул чай из стакана. Потом сердце екнуло, я вышел из каюты – почувствовал неладное. По трапу в офицерский коридор кто-то поднимался. По нетвердой походке я понял, что «тело» перебрало и пытается добраться до койки. Еще не увидев, кто это, хотел уйти в каюту, чтобы избежать обязательного разноса нетрезвого сослуживца, но узнал по знакомому голосу, издавшему короткий стон, вестового Харченко.

– Слава, что с тобой? – спрашиваю.

– На трапе поскользнулся, упал, – отвечает.

– Что ж ты так неосторожно, вроде опытный моряк?

Смотрю, а у Славы ухо, как у Миронова после того, как его «разбудил» Папанов в «Бриллиантовой руке», под глазом зреет фингал. Походка нетвердая, речь смазанная, координация движений нарушена.

Пока Харченко пошел в раздаточную, вызываю замполита Колю Федорова, объясняю обстановку. Спрашиваю, где воинские перевозочные документы (ВПД) Харченко.

Оказалось, у него, командир поручил замполиту выписывать увольняющимся в запас ВПД. Иду в каюту командира, достаю печать из сейфа. Зам со мной. Вызываю Харченко к себе.

– Ну что, матрос Харченко, пользуясь властью, доставшейся нам в отсутствие командира, мы с замполитом решили уволить вас не завтра, а сегодня. Одевайтесь, время на сборы 15 минут.

На всякий случай вызываю командира БЧ-5 Диму Тарасова, чтобы он был готов смотаться на своем «Москвиче» в Мурманск на вокзал. Вызываю продовольственника мичмана Антропова и вещевика мичмана Корецкого поприсутствовать на проводах «героя». Нас в моей каюте уже четверо. Появляется одетый по форме Харченко. Приглядываюсь, а на погонах знаки отличия старшины первой статьи! Требую военный билет и прошу мичмана Корецкого привести воинское звание вестового в соответствие! Потом приглядываюсь, а шинель-то новая. Как так, два года служил и ни капельки не износил? Присмотрелись и нашли на шинельке выведенную хлоркой фамилию молодого матроса Щукина из БЧ-4. В итоге Саша Корецкий побежал приводить в соответствие сроку службы шинель новоявленного увольняющегося в запас.

Тем временем, найдя свободное поле в военном билете, делаю запись: «За время службы в войсковой части №….. имел неоднократные случаи неуставных взаимоотношений по отношению к личному составу нового пополнения». Подписываюсь, ставлю печать. Пока Харченко был без шинели, выяснилось, что и форменка, и брюки были «изъяты» у молодых матросов. Даже ботинки не его, тоже уведены у молодого матроса. С этим разобрались довольно быстро. После переодевания Харченко уже не выглядел так браво, как вначале. Правда, Саше Корецкому пришлось несколько раз смотаться в вещевую кладовую, принося все новую рухлядь.

– А что у нас, ребята, в дипломате? – поинтересовался я, когда увольняющийся был соответствующе одет.

Да, там, естественно, был дембельский альбом. Гордость любого матроса, память о службе, фотографии кораблей и сослуживцев. Давайте посмотрим. А это что?

Фотография на причале на фоне штаба флота?! К черту эту фотографию порвал. А это фото нашего секретного корабля на фоне нашего секретного берега? К черту, порвал. Так, пройдясь по альбому, оставил меньше половины. Сказал Харченко, чтобы шел к трапу. Оставил в каюте мичмана Антропова.

– Толя, – говорю, – надо человека пролечить до конца. Вот тебе полфлакона шила, разведи, и дуйте на вокзал с механиком. С Корецким сядете с двух сторон от Харченко, предложите выпить за окончание службы. Сами не усердствуйте, на вокзале сдадите его на руки патрулю, который едет до Москвы. Понял?

– Понял, – сказал Толя.

По его взгляду стало ясно, что Толя действительно понял.

На вокзале «готового» Харченко сдали на руки без дела болтающемуся патрулю, объяснив при этом, что он особо буйный, пьяный, склонный к дебошу, так что ему следует особый уход. Как я понял потом, нашего героя пристегнули в плацкарте к какой-то стойке, и он «отдыхал» до Москвы.

Прошло время, получаю я от матроса Харченко письмо. Мол, так и так, приехал домой, хотел устроиться на работу, вдруг облом: «Не берут благодаря вашей записи в военном билете».

Я не отвечал. Но понял: он думал, что на военной службе все пройдет никем не замеченным. А не прошло.

Через год пришло еще одно письмо от Харченко замполиту, где наш бывший вестовой просил прощения у меня, у зама и у тех матросов, которых он нещадно бил по лбу.

Все-таки закона бумеранга еще никто не отменял. А на флоте тем более.

Крысиные хвосты

С момента постройки корабля на нем живут крысы. Чем питаются, когда корабль еще не заселен, одному богу известно. Но живут. Их присутствие ощущается по писку за переборками, по погрызенным овощам в провизионке, по вони, когда какая-нибудь из них отправляется в крысиный мир иной. Для борьбы с этим злом используются разные силки, сделанные из тонкой рыболовной лески или из первой струны от гитары, проводится регулярная дератизация. Дежурным по кораблю выдается на ночь воздушка и пару десятков пулек для битья врага на камбузе. Для стимулирования ловли крыс командиром эпизодически объявляется поощрение: За сто пойманных крыс матросам и старшинам будет предоставлено десять суток отпуска плюс дорога. Офицеры и мичманы будут поощрены в индивидуальном порядке.

Учетом количества уничтоженных тварей занимался я, старший помощник командира корабля, когда служил на большом десантном корабле еще в советское время. Учет велся по хвостам, то есть сдавались не тушки крыс, а хвостики от них. Приходит как-то химик, матрос Худайбердыев, просит хвостики принять.

– Неси, – говорю.

Через пару минут приходит, приносит пять штук.

– Еле поймал, – говорит, – хитрые они очень!

Надеваю рабочие перчатки, беру хвосты. Что за дела, не пойму? Два хвоста гнутся, а три нет! Пригляделся: два от крыс, а три от свеклы! И почти не отличить.

– Все пять не зачет, – говорю.

– Как не зачет?

– А вот так, не зачет! Крысы, они хитрые, сволочи.

Выбросил все в иллюминатор. И добавил:

– Не видать тебе, Худайбердыев, отпуска, как собственных ушей!

Эксперимент вполне занимательный, но, к прискорбию, попытка не удалась.

Почему я не стал адмиралом

Дело было в далеком 1987 году. Североморск, глубокая осень. Погода шепчет, как говорится. Я без году неделя как назначен помощником командира эскадренного миноносца «Безупречный», входящего в состав бригады эсминцев оперативной эскадры Северного флота. Собственно, я на нем и служил штурманом до той поры, когда нашего помощника командира Сергея Васильева не отправили учиться на Высшие ордена Ленина специальные офицерские классы ВМФ в город Ленинград.

Штурманил я уже восемь лет, когда командир корабля предложил поменять специализацию и пойти по командной линии. Мы с Серегой дружили давно, дважды ходили на боевые службы, поэтому я, недолго думая, согласился. Надо было и друга поддержать (без замены на учебу не уедешь), да и самому пора было куда-то расти.

Итак, Североморск, вторая половина дня. Темно, уже наступала полярная ночь. Мы – дежурный корабль по эскадре, стоящий у причала. Объявлен сигнал «Ветер-2», дана команда встать на якорь в точке рассредоточения. Сыграли «Экстренное приготовление к бою и походу», приготовились и вышли, встали на якорь в указанную точку в губе Ваенга, напротив Североморска. На рейде не так много кораблей, но главный из них – тяжелый авианесущий крейсер (ТАКР) «Киев» водоизмещением более сорока тысяч тонн, который стоит на бочке. Для сухопутных читателей пояснение: бочка – это такое устройство, которое действительно является громадной плавучей бочкой, привязанной толстенной якорной цепью к бетонной чушке-присоске (чушка опускается на дно специальным судном-килектором в удобном и нужном месте), чтобы потом к этой бочке, как к мини-причалу, за рым (специальное кольцо) могли «швартоваться» своей якорной цепью большие корабли или суда с большим водоизмещением. По сути – мертвый якорь.

В общем, стоим мы на якоре в точке рассредоточения как дежурный корабль. Приходит оповещение: «Ветер-1». То есть ветер 25 и более метров в секунду. Через несколько минут получаем команду «Корабль к бою и походу приготовить». Потом появляется информация, что «Киев» сорвало с бочки и потихоньку несет на 19-й причал. Да, важный момент: на эсминце кроме командира корабля капитана 2 ранга Виктора Александровича и, естественно, старпома был еще старший на борту – капитан 2 ранга Владимир Васильевич Масорин, начальник штаба нашей бригады. Кстати, со временем Масорин стал Главнокомандующим ВМФ России.

В связи со сложившейся обстановкой, усилением ветра до ураганного, «Киев» развернулся и пошел на выход из Кольского залива штормовать в море. Так безопаснее. И надо же, не прошло и часа, как нам дают команду: «Экстренно сняться с якоря, следовать из Кольского залива, взять на буксир нашего большого брата и, работая энергично своими машинами, обеспечить помощь авианесущему крейсеру «Киев», чтобы его не снесло на Кильдинский плес». Ведь если такая махина сядет на мель, стаскивать его будет просто нечем. Как выяснилось, после выхода из Кольского залива на «Киеве» погасли сначала четыре из восьми котлов, потом еще два, и при таком сильном северо-западном ветре он еле-еле удерживается носом на ветер на месте вместо того, чтобы бодро идти штормовать в Баренцево море. У нас, кстати, для сведения, водоизмещение в пять с лишним раз меньше, чем у авианосца.

А это был, напомню, мой первый выход в море в должности помощника командира корабля. Штурманская-то работа достаточно интеллигентная. Карты, пособия, таблицы, расчеты, определения места корабля, рекомендации курсов, скоростей с учетом места корабля, глубин, дрейфа и течения. И все это происходит в штурманской рубке, которая находится сразу за ГКП (главный командный пункт, или ходовой мостик), максимум у нактоуза (ящик, в котором расположен судовой компас, а также некоторые другие навигационные инструменты) репитера гирокомпаса на крыле ходового мостика, когда надо взять пеленг на маяк или объект. Там качает, но почти даже не дует. Здесь же ветер, хоть ложись на него, железо, люди и ответственность за каждого, кто тебе поручен. По команде, данной командиром корабля по всем линиям: «По местам стоять, с якоря сниматься!», я побежал на бак (передняя часть палубы или палубы носовой надстройки), к шпилю (механизм на судне типа «ворот» с вертикальной осью вращения, служит для вытягивания якорной цепи из воды. Так же шпиль используется для швартовных операций, выбирания троса, перемещения груза, и т. д.), по пути застегивая на все пуговицы «канадку» (штормовая роба моряков ВМФ для офицеров и мичманов), так как по расписанию был командиром баковой швартовной команды. На баке уже были на месте боцмана. Начали выбирать якорь, но что-то пошло не так. Как только шпиль начал выбирать якорь, якорь-цепь слетела с шестерни и ходом, с грохотом и ржавой пылью пошла на дно до жвака-галса (отрезок якорной цепи из общих звеньев, один конец которого прикреплен к обуху цепного ящика). Обух цепного ящика, правда, выдержал. Ощущение, надо сказать, не из приятных. Но было не до ощущений. Главный боцман, старший мичман Нагут, выругавшись как надо, умудрился надеть якорь-цепь обратно на звездочку с помощью лома. Я восхитился, разумеется, про себя, недюжинной силой главного боцмана. С ГКП по поводу этого инцидента ничего сказано не было. То ли не заметили, то ли сделали вид.

Выбрали якорь и легли на курс на выход из залива. Завалили гюйс-шток (шест, по которому поднимают гюйс), гюйс (носовой флаг корабля или судна) убрали. Прибавили ход до среднего, чтобы не так дрейфовало, прошли остров Сальный и сразу почувствовали неслабую зыбь от того, что творилось в Баренцевом море. Пока выходили из узкости, времени не теряли. Ютовая (ют – кормовая надстройка судна или кормовая часть верхней палубы) швартовная команда во главе с командиром БЧ-2 капитаном 3 ранга Михаилом Баевым расчехлила вьюшку с капроновым буксирным концом (220 мм в окружности) и разложила его вдоль борта. Приготовили бросательный с линеметом проводник, тяжелый огон (постоянная петля на тросе), чтобы надеть его на буксирный конец. Доложили на ГКП, что к буксировке готовы. Качало уже не по-детски, крен достигал 20–25 градусов. Моряки на юте использовали штормовые леера. И тут началось самое интересное! На самом выходе из Кольского залива, у мыса Сеть– Наволок, наш корабль подвернул вправо градусов на 15, подставив левый борт под волнение около шести баллов. А волна была выше кормы. И нас накрыло. Помню, как людей раскидало, моряки проплывали по пояс в воде, цепляясь за штормовые леера. Я, находясь у «Каштана» (переговорное устройство), успел только забраться ногами на вьюшку со швартовым концом. Как только вода схлынула, я забегал глазами, пересчитывая личный состав ютовой швартовной команды. Благо, в свете фонарей отлично были видны оранжевые спасательные жилеты матросов и офицеров. И тут запрос с ходового мостика, голос начальника штаба бригады:

– Ют-ГКП, доложите обстановку!

Отвечаю:

– ГКП-ют, помощник командира капитан 3 ранга Черных, весь личный состав ютовых на борту. Мокрые только все…

Капитан 2 ранга Масорин, не дослушав:

– Да меня не интересует личный состав, доложите состояние буксирного конца!

До меня постепенно доходит. Благо, Миша Баев, более опытный моряк, руководя раскладкой буксирного конца, распорядился, чтобы его закрепили восьмеркой на кнехты по бортам на случай, который и произошел с нами. Иначе конец смыло бы за борт прямо под наши винты, мы намотали бы его на них и потеряли бы ход, что означало бы «пипец-приехали» и нам, и «Киеву». Убедившись, что буксирный конец на месте, докладываю на ГКП, что все в порядке, буксирный на месте и мы готовы к работе. На душе отлегло.

Но сразу отметил про себя разницу в подходах к людям и буксирному концу, сделав вывод, что высот в службе мне явно не достичь, а наш начальник штаба далеко пойдет. Так со временем и случилось – Масорин стал Главкомом, а я ушел в запас капитаном 3 ранга.

Пока мы готовились и отпускали моряков и офицеров переодеваться в сухую одежду по два-три человека, появился «Киев» впереди по правому борту градусов 10–15, дистанция около мили. В брызгах волн и водяной пыли плохо просвечивались освещенные надстройки и местами незакрытые иллюминаторы на авианосце. Я, кстати, тоже успел смотаться в каюту и переодеться в сухой тулупчик с пришитыми офицерскими погонами капитана 3 ранга. Мы уже проверили линемет и были готовы подавать бросательный, когда с ГКП скомандовали, чтобы мы все с юта дули вниз, корабль готовится лечь на обратный курс и возвращаться в базу.

Я побежал на мостик узнать новости. Оказалось, что на «Киеве» механики «разожгли» все котлы, корабль дал полный ход и идет штормовать в открытое Баренцево море. Погода портилась, ветер немного стих метров до 12–15 м/с. Но температура упала ниже ноля, где-то минус 5–7. Пока вошли в Кольский залив, серьезно обмерзли. Леера вместо 1 см стали несколько сантиметров в толщину, на надстройках образовалась корка в 3–5 см. И самое неприятное: когда мы выходили на мероприятие, корабль раскачивался равномерно. А за час похода по узкости на вход качка стала необычной: накренится корабль на один борт и должен накрениться на другой. Но нет, зависает на одном на полминуты и больше. Потом выяснилось, что во время шторма мы приняли около 400 тонн воды и льда на надстройки и верхнюю палубу. Начало рассветать. С ГКП дали команду всем свободным от вахт и дежурств выйти на верхнюю палубу, получить в боцманской кладовой черенки от лопат, и приступить к очистке лееров, надстроек и механизмов ото льда. Около двухсот человек под руководством офицеров и мичманов приступили к борьбе с обледенением. Деревянные (именно деревянные, чтобы не обдирать краску во время работ) черенки от лопат были выданы достаточно быстро, благо они имелись в достаточном количестве и были получены очень кстати со склада с началом осеннее-зимнего периода). Особое внимание обращалось на механизмы и устройства, предназначенные для швартовки корабля к причалу. Шпили, швартовые концы, кнехты, клюзы (круглое, овальное или прямоугольное отверстие в фальшборте, в палубе или в борту, окантованное литой рамой или металлическим прутком, служащее для пропускания и уменьшения перетирания якорной цепи, швартовных концов или буксирного каната), гюйс-шток на баке и флагшток на юте требовали приведения в рабочее состояние. Пулеметный стук черенков раздавался, наверное, на весь Кольский залив. Бак привели в порядок. Корабль прошел траверз острова Сальный и уже повернул в сторону причалов, сыграли «Учебную тревогу», когнестерпимо захотелось в …гальюн. Прикинув, сколько минут осталось до назначенного нам причала, я нырнул в темноту шторм-прохода, сделал несколько шагов и… полетел в открытый люк. Правда, до самого низа не долетел, застрял благодаря тулупчику в люке. Оказалось, наш замполит, как не самый занятый по «Учебной тревоге», должен был пробежать по кубрикам личного состава, выгоняя всех, кто замешкался и не занял места по расписанию. Он так и сделал. Только одно «но». Носовые кубрики расположены один над другим, так сказать, в два этажа, и, чтобы проверить нижний кубрик, надо туда спуститься по трапу. А заму было лень, он открыл люк, посмотрел, что в нижнем кубрике нет никого, оставил люк открытым, выключил свет и с чувством выполненного долга побежал проверять остальные места, где могли оставаться зазевавшиеся и опаздывающие.

Ну вот, торчу я, застрявший в люке, как забытая кое-где клизма. Чувствую, как по левой ноге в ботинок стекает что-то вроде густого томатного сока. Боли почти не чувствую на радостях, что не долетел. Открывается дверь шторм прохода, и в ней появляется силуэт моряка (может, забыл что-нибудь). Я слабым голосом говорю:

– Товарищ, помоги мне выбраться отсюда.

А он, завидев звезды на моих погонах, развернулся, и бросился улепетывать, я услышал только топот удаляющихся «гадов» (ботинки форменные яловые). Так, думаю, время-то идет, а помощи ждать не стоит. Потихоньку все-таки выбрался на палубу, проверил, что вроде бы ногу не сломал, и заковылял в корму в санчасть к доктору капитану медицинской службы Виталию Борисовичу Андронатию. Док оказался на боевом посту, осмотрел ногу, сказал, что жить буду, перебинтовал «дырки» на коже голени, которые я наделал о край люка, когда в него полетел и сделал обезболивающий укол. Посоветовал быть поаккуратнее на поворотах. Я поблагодарил его, посетил гальюн и побежал на бак, где главный боцман успешно приготовил все для швартовки к причалу.

Ошвартовались быстро и без приключений. На разборе полетов замполит упорно шел в отказ, хотя все сходилось, что это именно он устроил всю эту петрушку с люком-мышеловкой. Ну, да бог с ним, все остались живы и здоровы, а я приобрел опыт, морскую практику и уверенность, что надо следовать советам нашего доктора.