Текст книги "Трое из ларца и Змей Калиныч в придачу"

ГЛАВА 17

Под елью, в двух шагах от меня, сидела самая что ни на есть настоящая мавка с длинной веткой в руке. Ее трудно было не узнать. Зеленые волосы, прекрасное бледное лицо с зеленоватым оттенком кожи, платье, сотканное из листьев, травы и цветов, насмешливый взгляд изумрудных глаз, венок из васильков на голове. Василиса Ивановна демонстрировала нам несколько гравюр этих сказочных существ. Соображай, соображай, Ленька, что там говорила преподавательница про мавок? Из рода русалок, кажется. Как правило, это девушки, которые умерли не своей смертью. Живут в лесу, ищут одиноких парней, щекочут их до смерти и уводят в свои владения. Бывают как добрые, так и злые, чаще всего – последние, потому как обижены на людей. Вот попал, так попал!

Все это промелькнуло в голове мгновенно, выскочило, словно чертик из коробочки. И что мне теперь делать?

– Как зовут тебя, добрый молодец? – мавка продолжала улыбаться, а веточка ее все так же касалась моего плеча. Я попытался поймать ее, но мавка мгновенно одернула веточку, засмеялась. Играет, как с котенком. – Ну же, отзовись? Аль немой?

Вот прицепилась! Как же отделаться от нее, а? То ли Василиса ничего об этом не говорила, то ли я прослушал, а только ничего в голову не приходило.

– Ну же, молодец, – мавка снова погладила меня веточкой по голове, сложив при этом свои красивые губки бантиком. – Негоже заставлять девицу красную ответа дожидаться.

И снова засмеялась, рассыпая вокруг серебро. Да Бог с тобой! Не убудет от меня, если имя свое назову.

– Леонидом зовут, – ответил я. – А тебя?

– Устиной кличут, коль кличут, конечно, – улыбнулась мавка. – Что привело тебя в мое владение?

«При встрече с мавкой нужно вести себя почтительно, постараться завоевать ее доверие и ни в коем случае не раздражать, не гневить, не вызывать негатив. Постарайтесь выполнить то, о чем мавка попросит, а попросит она обязательно. Если просьба будет выполнена – мавка наградит, в противном случае ваша участь будет печальной и болезненной». Кажется, так говорила Василиса Ивановна? Значит, улыбаемся в ответ, а то вон уже, гляди, и бровки свои хмурить начинает, и улыбку терять вместе с терпением.

– Да так уж получилось, – начал я как-то невнятно, изображая на лице дружелюбие.

– Может, потерял чего? – на губах Устины появилась лукавая улыбка.

– Потерял, а теперь не найти, – ох и неудобно же разговаривать, находясь по шею в воде! А как ты выйдешь, если из всей одежды на мне только цепочка со звездой?

– Не это часом? – красавица повертела в пальцах скрученную карту.

Я мимо воли рванул из воды, но вовремя остановился. Как-то неудобно стало. Неприлично, что ли?

– Ишь, какой стеснительный, – снова засмеялась мавка. – Как девица красная. Иди же ко мне, аль не нужна тебе карта?

Вот так, значит, да? Может, еще о чем-то тебе известно? Я почему-то так разозлился, что мне стало все равно на приличия. Бодро вышел так, п-прикрываясь ладошкой, смело сел рядом, задрожав от прохлады и еще чего-то, самому непонятного. Красавица с интересом смотрела на меня, словно заново оценивала. А когда ее взгляд уперся в звезду, улыбка покинула красивое лицо, брови нахмурились, в глазах больше не прыгали лукавые чертики. Они сверлили, просвечивали, как рентген, до самых внутренностей. Под этим взглядом, если честно, стало очень неуютно. Осерчала красавица. Или нет? А разве я виноват, что одежду Горыныч, проказник, где-то здесь заныкал?

– Откуда у тебя это? – тонкий изящный пальчик уткнулся в звезду.

– В подвале нашел, – промямлил я. Господи, что я несу? В каком подвале? Неужели нельзя было придумать что-нибудь правдоподобнее? И почему меня вдруг такая робость взяла, словно школьника на первом свидании? Что за фигня? Нужно отвлечься, подумать о чем-то другом, в норму себя привести как-то. Воды холодной вылить на голову? Так я только что из речки, вон, даже посинел весь от прохлады.

– Не врешь, – констатировала тихо Устина, коснулась звезды и тут же отдернула руку, словно обожглась. – А сердце твое неспокойно, словно борешься сам с собой. Ты и здесь, рядом, и далеко отсель. Тревога некая снедает тебя, а еще болезнь сердечная, пока несмелая, но разгорающаяся все сильнее. Тебе и самому невдомек то, потому и мучишься, и места себе не находишь.

Блин, такое впечатление, что меня здесь и рядом не сидело. Как все-таки унизительно, когда о тебе говорят, словно не замечая в упор, а так, размышляя вслух! В конце концов, о какой сердечной болезни она говорит? Инфаркт диагностировала, что ли? Станешь тут сердечником после такой ночки.

– Помоги мне, Леонид! – вскрикнула вдруг мавка, холодные ладони коснулись моего тела. Брр, холодом обдало, словно они сделаны изо льда. – Тебе, любимцу богов, то не затруднительно, а вот деве лесной жизнь облегчит.

– Да с радостью, – я не понимал, чего от меня хотят, но отказываться в моем положении было бы еще той глупостью. – Говори, все, что смогу, сделаю.

– Не обманешь? – Устина заглянула мне в глаза, словно искала в них правильный ответ.

– Не обману. Только руки убери, а то душа стынет.

Девушка послушно отняла руки, сказала несколько отрешенно:

– Не обманет. Глаза говорят: сделаю. Можно верить.

Снова с собой разговаривает, болезная. Это как же ей должно быть одиноко, если дошла до такого состояния?

– Только знаешь что? – спросил я, потихоньку вытягивая из ее руки карту. – Давай сначала одежду мне найдем, а то замерз я. Вдруг насморк подхвачу? Оно нам надо?

Мавка послушно отдала карту, потом тряхнула головой, заставив волосы зеленой волной снова рассыпаться по плечам, сказала серьезно, как ребенок, который доверился взрослому:

– Смотри, ты обещал. Идем!

– Далеко? – я начал осторожно вставать, чтобы не напугать ее своим… хм… хозяйством.

– Одежка твоя тут недалече. Горыныч ее ночью спрятал, думал, никто не видел. Сова видела, прилетала жаловаться.

– На что?

– В ее гнездо змей все уложил, ей спать негде. Ждет пернатая, пока я дом совиный освобожу. Не отставай!

Она легко побежала между деревьев, так что мне пришлось немного напрячься, чтобы не отстать. Как красиво бежит дева лесная! Залюбуешься!

Путь был недолог. Согреться я успел, а вот устать – нет. Утренняя пробежка даже взбодрила.

Мавка остановилась возле широкого дуба.

– Зришь, где сова сидит? – Устина ткнула пальчиком в ветви. – Там найдешь одежку, доспехи, меч и котомку.

– Только ты отвернись, – попросил я.

Мавка пожала плечами, коварно улыбнулась, но просьбу выполнила.

Я подпрыгнул, ухватился за нижнюю ветку, подтянулся, залез. Ну, а дальше уже было совсем просто. Ветки росли так густо, что я поднимался по ним, как по лестнице, не особо напрягаясь.

Сова вредная попалась. Пока я поднимался к ней, успела цапнуть меня за руку, словно предупреждала: еще раз – получишь по полной. Ай, ай! Да понял я, понял, нечего трижды повторять!

Дупло было таким же масштабным, как и дуб. В него могла залезть не то, что сова, а даже я, при этом не особо стесняя себя в движениях. Не дупло – квартира трехкомнатная. Я быстрехонько облачился сперва в одежду, потом вынул доспехи, меч, рюкзак, и, с криком «Поберегись!», бросил все это вниз. Сова недружелюбно что-то проухала вслед и гордо забралась в дупло.

Что не говори, а нет ничего лучше, чем стоять на твердой земле. Экипируясь, я спросил:

– Так в чем я могу помочь тебе, царица лесная?

– Дитятко свое я потеряла, – мавка смотрела на меня умоляюще, а в глазах ее стояла неумолимая тоска. – Не успело оно родиться, когда я…

Она все говорила, а по бледным щекам потекли слезы, губы скривились, лицо перекосилось, сделалось страшным. От красоты и следа не осталось. Теперь передо мной стояла изможденная горем старуха, заламывающая руки и молящая о помощи. В общем, не все я понял из ее рассказа из-за рыданий, но главное все же уловить сумел.

Много лет назад полюбила простая девушка Устина, дочь крестьянина, молодого человека из зажиточной семьи, да так сильно, что подарила ему любовь свою всю, без остатка. Само собой, что результат вскоре заметили все. Забеременела, в общем, Устина. Родители парня не то, чтобы были не рады такой невестке, только приглядели они в жены своему отпрыску другую, побогаче да познатнее, с приличным приданым. Парень родителям не перечил, даже рад был такому повороту. С Устиной быстренько распрощался, свадебку тут же затеял. В общем, козлом оказался избранник. Устина не смогла пережить такого поворота судьбы, потому в день, когда любимый под венец топал, собралась девушка с силами и бросилась в реку. Так она стала мавкой лесной, потому что вода вынесла ее на берег в лесу, где Устина и пришла в новую жизнь. А вот дальше я что-то не совсем понял. По ходу, ребеночек ее нерожденный был отправлен за грехи матери в некий мир теней, и теперь вызволить его оттуда может только живая душа, которая согласится поделиться своим светом с невинным, но все же виновным, дитем.

– Что конкретно я должен сделать? – спросил я. Помочь матери снова обрести своего ребенка – святое дело, только в тонкостях всех этих магических законов что-то не очень хотелось возиться. Не понимаю я их. Пока что.

– Идем, я покажу, – мавка ухватила меня за руку и потащила за собой. Рука сразу онемела от холода.

Солнце уже выглянуло из-за горизонта, но в лесу было еще сумрачно. Туман понемногу сдавал свои позиции, расползаясь по земле. Может, из-за этого, или по какой другой причине, только как-то необычно было в лесу. Помню, однажды, лет десять тому, среди зимы началось обледенение. Деревья, дороги, дома, машины, земля, даже каждая травинка – все было одето в толстую ледяную броню. Казалось, целая планета вдруг превратилась в чистейший горный хрусталь, перенеслась в сказку. Солнечные блики играли, прыгали, носились в воздухе, отражаясь от крошечных льдинок, что носились в воздухе пылью. Необычное ощущение так мне запомнилось, что я, тогда еще мальчишка, долго ходил под впечатлением, словно и вправду попал в сказку. То же самое сейчас. Туман как бы скрадывал очертания деревьев и кустов, приглушал звуки, гасил несмелые солнечные лучи, превращая обычный пейзаж в сказочную былину. Даже на душе появился сладкий страх, предчувствие, ожидание чего-то необычного, от чего щемит в душе.

В общем, когда мы остановились, я так и не понял, куда меня завели. Память словно отшибло. Мавка отпустила, наконец, мою руку, показала куда-то.

– Пойдешь по тропе, – сказала Устина. – Только никуда не сворачивай, не оглядывайся и не сходи, что бы ни привиделось. Тебя будут сбивать с толку, бить, звать за собой, просить, плакать, умолять – знай себе молчи, не отвечай. Тропа выведет тебя к Смородине-реке. В ней души умерших долают свой последний путь. Многие плачут и стонут, иные радуются, но ты не обращай на них внимания.

– А на кого мне обращать внимание? – спросил я, потирая руку.

– На тех, кто плывет против течения, кто не по своей воле покинул мир живых и снова пытается в него вернуться. Среди них мое дитятко.

– Как же я его узнаю?

– Ты уж постарайся, богатырь, сделай дело доброе для мавки! Сердцем своим узнай.

Нормально? Пойди туда, не знаю куда. Я не успел и слова сказать, только рюкзак сбросил, чтобы легче идти было, а Устина просто толкнула меня в спину. Мои ноги сделали всего два шага, но как все сразу изменилось!

Лучи солнца мгновенно куда-то исчезли, уступив место полному сумраку. Если бы листья на деревьях и трава не излучали фосфорного света, пришлось бы как-то сооружать факел, что ли? Этот свет делал лес еще призрачнее. Трещины на коре деревьев, излучавшие свет, были похожи на русла рек и ручейков, по которым струилась зеленоватая светящаяся жизнь. Цветы, растущие по обочинам тропы, светились разноцветьем, словно фонари по краям взлетной полосы. Стоял сумрак, и одновременно света хватало с лихвой. Вперед, Летун. Раньше сядем – больше влезет, как говорил мой дядька, усаживаясь за стол.

Я сделал шаг, второй. Почва пружинила под подошвами, словно резиновая. Ладно, пойдем быстрее.

– Стой, богатырь, не ходи туда! – прозвучал за спиной голос мавки. – Испытывала я тебя. Вернись, молодец, не губи свою жизнь!

Я с трудом заставил себя не оглядываться, идти дальше, но голос звучал все ближе и ближе. Еще немного – и в меня снова вцепятся холодные пальцы, пронизывающие льдом до самой души.

– Остановись же, несчастный! – теперь в голосе звенели слезы.

Ага, щаз! Сказки в детстве читали, знаем мы штучки такие. Не сбавляй шаг, Леня, вперед!

– Аль глухой ты, богатырь? – кто-то больно толкнул в плечо, потом по почкам. Ай, больно! – Не слышишь, что дева тебе глаголет? Не ходи, ибо смерть твоя поджидает впереди.

Молчи, не отвечай. Иди себе, как шел.

Раздалось хлопанье крыльев. Меня обдало воздушным потоком, и кто-то ударил по голове. Что-то острое проскребло по шлему. Не знаю, что за зверь или птица это сделали, но ощущение не из приятных. Особенно звук. Как камнем по стеклу. Меня начал пробирать страх. Вдруг яростно захотелось домой.

– Ленечка, сынок! – прозвучал сбоку знакомый до боли голос мамы. Откуда она здесь?

Голова по инерции поворачивалась на звук, но мозг застопорил ее. Леня, не реагируй. Это все – провокация, наглая, тонкая, беспардонная. Еще отца здесь не хватало до полного счастья.

– Леонид, ты что себе позволяешь? – о как! И батюшка не запылился! – Почему матери не отвечаешь? В глаза мне смотри, гаденыш! Стервец эдакий!

Ага, щаз! Мой отец сроду так не ругался. Ну, разгильдяем там или обормотом – это пожалуйста, засранцем мог назвать, если уж сильно допекал, но чтобы гаденышем да стервецом? Нет, папа мой – человек интеллигентный. Он даже матерится с особым шармом, слышал я как-то раз в гараже. Случайно.

– Сынок, что же ты, как неродной? – слезно преследовал меня по пятам голос мамы. – Или обиделся на что? Так ты только скажи! Я…

– Не унижайся, мать! – потребовал голос отца. – Ничего, вот явится домой – я с него три шкуры спущу.

И дальше в том же духе. Добавлялись голоса родственников, друзей, даже девушки моей первой, только я продолжал шагать, любуясь на красоту призрачную и не обращая внимания. Правда, иногда было очень нелегко, до боли хотелось оглянуться, сойти с тропы, особенно, когда мама голосить начинала. От ее слез мне становилось до того не по себе, что готов был на все, лишь бы прекратить их. Ох и трудно, знаете ли, включать полный игнор, когда тебя так просят! Не знаю, как вам, а до меня, наконец, дошло, что кто-то вытягивает из моей головы воспоминания и пытается их материализовать, пусть даже и таким способом. Значит, будем думать о чем-то другом.

Только подумал о животных, как за спиной сразу же раздались рев буйвола, рычание хищников, мяуканье, хныканье гиены. Люблю канал «Дискавери», знаете. И это все на фоне непрекращающихся наездов родственников. К тому же меня постоянно кто-то толкал, бил, норовил сорвать шлем с головы или, наоборот, поглубже его надеть на глаза. А вот фиг вам!

Долго ли я шел, коротко ли, а только кусты и деревья в один момент расступились, открывая небольшую полянку, покрытую все теми же необычными травами и цветами. Казалось, что тропа плывет в бесконечном космическом пространстве прямо между звезд. И так мне вдруг захотелось ступить по ним, что просто сил никаких нет! А голоса за спиной все как один требовали, просили, умоляли: сделай этот шаг. Ты заслужил, ты устал. Ступи, а потом ляг, отдохни, поспи. Кто-то даже толкал меня, заставляя делать этот единственный, но такой важный шаг. В голове затуманилось, все поплыло перед глазами. Кроме цветов-звезд я уже ничего не видел.

И вдруг в этом тумане возникли лица моих друзей, Устины, милые глаза Черницы. Они смотрели на меня с надеждой, верой, ожиданием. На глазах мавки блестели слезы. Одна из них скатилась по щеке. Устина легким движением пальца сняла ее, отбросила в сторону. Слезинка поплыла, упала мне на щеку, и я вдруг ощутил ее тепло. Рука сама потянулась под латы, достала звезду, сжала крепко. Туман в голове мгновенно рассеялся, голоса постепенно смолкли. Я увидел, что стою посреди все той же поляны с занесенной над цветами ногой. В воздухе носился запах тлена и смерти, как тогда, в лабиринте Черницы, а вокруг среди цветов лежали кости и черепа людей и животных. Вот она какая, красота смертельная! Осторожно, словно на минном поле, я убрал ногу, и продолжил путь. Теперь красота отступила, уступив место осторожности и какой-то брезгливости. А что бы вы почувствовали, если бы видели среди такой красоты неземной клейноды смерти? Вот сойди я с тропы, ляг на траву – и все. Потом кто-то так же, как я, смотрел бы на мои кости и думал: а что они тут делают?

В таких мыслях я дошел до туманной речушки, неширокой, быстрой, белой, словно не вода в ней текла, а молоко. И, снова-таки, светилась она изнутри фосфорным светом. Я застыл в ступоре на берегу, глядя на этот поток. Потому что вместо воды в речушке текли души людей, покинувших Мир, большой триединый Мир. Передо мной проплывали прозрачные фигуры, одетые в туники, сарафаны, костюмы-тройки, косоворотки, вечерние и простые платья, скафандры, какие-то необычные одежды, словно взятые из сознания художника-сюрреалиста. Они плавно плыли плотной массой, спокойные, умиротворенные, честно исполнившие свой долг. Только отдельные души взмывали волнами над общим потоком, стараясь вырваться, вернуться вспять, но их усилий хватало только на то, чтобы держаться одного места и не двигаться вниз по течению. Такая мука была написана на их лицах, что мое тело невольно содрогнулось. Я сел на берегу, рядом с небольшим плоским камнем, вглядываясь в этих несчастных. Тут были люди разных возрастов, но меня интересовали только младенцы. Я нашел их не сразу. Они были почти незаметными на фоне остальных душ. Вот одна, а потом сразу несколько маленьких волн вспучились над потоком и снова опали, чтобы тут же возникнуть немного ниже и постараться снова выйти на тот же уровень. Как же рассмотреть в этом мареве того, кто мне нужен? Устина ничего не сказала, кроме того, что нужно сердцем своим видеть. Хоть бы фотка какая была или портрет, так нет же ничего! Вот как с такой задачей справиться?

И тут я заметил, что некоторые малыши рыбкой выскакивают на плоский камень рядом со мной, чтобы отдышаться, набраться сил и снова пуститься в бесконечную борьбу. То поодиночке, то сразу стайкой по три-четыре души. Посидят, о чем-то своем пропищат, и снова в реку. Так раз за разом.

Сидел я, значит, за младенцами наблюдал, пока один из них мимо камня не промахнулся да в траву не угодил. Сразу же поднялся плач. Плакал не только малыш, но и его товарищи. За компанию, наверное, или из солидарности. Оно ведь как? Толпой плакать слаще. А малыш скользил ручонками-ножками по траве да цветам, пытаясь назад, в реку попасть, только получалось у него это как-то неуклюже, словно у рыбки, случайно на берег выпавшей. Странно было видеть на личике младенца, которому от роду месяц, ну, может, два, отчаяние, твердость, упрямство. Несмотря на неудачи, малыш все полз и полз вперед, хотя продвигался с каждым движением не больше, чем на два-три сантиметра. Вот так, плакал и полз, безалаберно дергая ручками-ножками. Мне стало до боли жаль младенца. Я придвинулся, осторожно, словно взведенную мину, взял его на руки. Малыш не замечал меня, все пытался соскользнуть с моих ладоней, добраться до своих.

– Сейчас, – с улыбкой произнес я, почти не чувствуя на руках никакой тяжести, только тепло. И еще почему-то пульсацию, будто в ладонях у меня билось большое сердце.

Девочка – а это была именно девочка – повернула вдруг голову, посмотрела, словно только сейчас увидела меня, перестала плакать, даже изобразила подобие улыбки. Лукавой такой улыбки, которую я не так давно видел. Мое сердце сделало сильный толчок, остановилось на мгновение, потом заработало как-то нервно, словно отстукивало морзянку. Ну да! И глаза у малыша мамины, и улыбка. Того гляди, произнесет коварным голоском Устины:

– Что, добрый молодец, нравится тебе моя красота?

Я даже головой замотал, наваждение отгоняя. Все, пора возвращаться. Только стоило мне сделать шаг назад, как дети, сидящие на камне, запищали, завизжали, заплакали, в общем, такой хай подняли, что у меня в ушах заложило. Как только воспитатели в детских садах выдерживают такие концерты целыми днями?

Кто-то мне говорил, что ребенка всегда можно успокоить, нужно только чем-то отвлечь. Что у меня есть? Я начал судорожно соображать. Указка, зажигалка? Достал, бросил. Предметы пролетели сквозь детишек и упали в поток, даже не задержавшись ни на минуту, только еще больше раздразнили души. Я посмотрел на ребеночка в своих ладонях. Девочка нахмурила бровки, но молчала, в отличие от своих товарищей. Не то. Что же еще? Ну не меч же и латы, в самом деле?

Прозрачная ручонка коснулась звезды на моей груди. И знаете что? От этого касания она качнулся, словно ручка была соткана из реальных мышц. Ага, вот оно как!

Я снял фрагмент, повесил его на шею малышке. Тельце тут же начало терять прозрачность, обретая вполне ощутимую плотность. Через несколько секунд я даже почувствовал тяжесть в ладонях. Девчоночка весила килограмма четыре, может больше. Ну да, оно, если так, конечно.

Больше ничего не держало меня возле реки Смородины, потому, не обращая больше внимания на завистливый писк, я отправился по тропе восвояси. Меня били, царапали, пинали, кололи, проклинали, мне угрожали пуще прежнего – без толку. Я нес на руках ребенка, смотрел в эти глазенки и улыбался во все свои тридцать два. Не знаю, почему. Просто радостно было видеть это дитя, которое теперь лежало на ладонях, доверчиво сжимая в кулачке мой большой палец. Пришла запоздалая мысль, что нужно укутать девочку, хотя бы во что-то, только не буду же я раздеваться прямо на тропе?

– Ты уж потерпи, маленькая, – прошептал я. – Мамка согреет.

Так и шли мы через сгущающийся туман, пока тропу не заволокло так, что ни зги не видать. Я остановился, растерянно оглядываясь, совершенно забыв о том, что делать этого не стоит. Странно, но кроме седой стены тумана вокруг никого не было. Ни звука не долетало до меня, только ветер иногда шуршал в кронах, да издали доносилось пенье птиц. Мы где-то рядом, мы почти вышли, только вот куда теперь идти?

Я посмотрел на дочку Устины, подмигнул, мол, не робей, прорвемся, а сам судорожно соображал, что делать дальше. Вдруг где-то впереди мелькнул огонек и погас, потом еще раз, еще. То ли мне кажется, то ли он действительно приближается?

Туман начал рассеиваться, образовывая коридор, по которому шел древний старик, опираясь на длинный посох. Рубаха подолом касалась земли, кожаный пояс стягивал ее на талии, длинная седая борода, продолжавшая копну длинных волос, подметала тропу при каждом шаге. Морщинистое лицо, крючковатый нос, острые глубоко посаженные глаза, пронизывающие до глубины души. Скажу честно: неприятно было стоять перед этим дедом. Даже латы и меч не спасали от ощущения полной безоружности и бессилия.

– Здравствуйте, – промямлил я, ничего лучшего не придумав.

– Нельзя душу из Смородины забирать, – прокряхтел дед.

– А как же… – тут у меня слова-то и закончились.

Дед подошел вплотную, посмотрел мне в глаза так, что мозг словно два буравчика просверлили. Я хотел отвести взор, да не смог, тело больше не слушалось меня.

– Дань плати, – потребовал дед.

– У меня нет ничего, – через силу пробормотал я.

– Взял бы я твою душу, токмо не мне она принадлежит. Взял бы я латы да оружие, но без надобности оно мне. Взял бы я звезду-печать, да не мной она дарена. За жизнь нужно жизнью платить.

Вот тут, скажу честно, жим-жим меня и взял. Ну, умирать-то все равно когда-то придется, вот только хочется почему-то до пенсии дожить, внуков понянчить. Тут чужую девчушку на руках держишь, а душа соловушкой поет и теплом наполняется, что уж про своих-то говорить? В общем, замялся я. Кто бы подсказал, как быть?

А дед, зараза, стоял и сверлил меня, ни разу не мигнув своими буравчиками. Я посмотрел на малышку, увидел, как она мило улыбается, как агукает, как палец мой сжимает. Эх, двум смертям, как говорится.

– Бери мою, – сказал, а сам словно в воду с обрыва сиганул. Даже глаза закрыл.

– Руку дай, – потребовал дед.

– Вам целую или, может, только кистью обойдемся? – пролепетал я, холодея внутри, аж пот выступил на лбу. Как-то не был я готов к такому повороту событий.

– Шутник, однако, – дед хмыкнул, протянул вперед свою костлявую правицу. – Не тяни, не время шутки шутить.

Была не была. Я осторожно переложил малышку в левую руку, правую протянул вымогателю, глаза зажмурил. Не хочу видеть, как меня конечности лишают.

Укол в палец пронзил молнией. Нет, не то, чтобы я уколов боялся, просто неожиданно как-то произошло все. Я открыл один глаз, затем второй. Дед приложил к моему пальцу золотую монетку, в которую кровь впитывалась, словно в губку. Когда металл покраснел, цвет его стал насыщенным алым, дед отнял монетку, положил в кошель на поясе.

– Вдругорядь идти будешь, две монеты неси, – предупредил он. – Ибо должон.

Дед развернулся и поковылял сквозь туман, который тут же начал растворяться. Вместе с ним старик и пропал. Ни имени своего не оставил, ни попрощался. Странный он какой-то!

Вместе с туманом пропал не только таинственный старик, но еще и темень. Я стоял в том месте, куда вывела меня мавка. Лучи солнца скользили по листве, только уже с другой стороны. Вечер? Так быстро? А кто это стоит ко мне спиной, сгорбившись, как столетняя старуха?

– Устина, – тихо позвал я.

Мавка вздрогнула, резко повернулась всем телом, заломила руки и молнией метнулась ко мне, чуть с ног не сбила, шальная. Она дрожащими руками приняла у меня ребенка, шепча одно и то же:

– Доченька, доченька моя.

Девочка оставила, наконец, мой палец, потянулась ручонками к маме, заулыбалась пуще прежнего, заагукала, запузырила ротиком. Милашка какая!

Чтобы не мешать, я отошел в сторонку, присел возле рюкзака, пытаясь унять дрожь в коленках. Только теперь до меня дошло, сколько силушек богатырских отнял этот переход. Такое впечатление, что дед у меня не каплю, а литра три крови забрал. Или это тропа все силы высосала?

Додумать эту мысль я не успел.

Провалился в сон.