Текст книги "Пётр и Павел. 1957 год"

Он спал и плакал во сне.

Проснулся Алексей Иванович от того, что в дверь тихо поступали: тук-тук, тук-тук-тук… Осеннее солнце пробивалось сквозь задёрнутые шторы, и мириады крохотных пылинок плясали в его косых лучах беззаботно и весело. Иван, скрючившись, сидел у окна и в крохотное зеркальце разглядывал свою клоунскую голову. Услышав стук, он встал безшумно, крадучись подошёл к двери и спросил громким шёпотом.

– Кто там?

– Вольдемарчик!.. – послышался в ответ такой же трагический шёпот. – Это я… Открой…

Иван повернул в замочной скважине ключ. В комнату, стараясь не шуметь, проскользнул Василь Васильич, а следом за ним – незнакомый человек в плаще, из-под которого выглядывал край белого халата, и с пузатым портфелем в руках. Незнакомец, войдя, тут же с грохотом опрокинул на пол стул, отчего даже оконные стёкла зазвенели.

– Эх ты!.. Тоже мне… конспиратор!.. – Иван был страшно раздосадован.

– Не шуми!.. – мастер-реставратор, заговорщицки подмигнул соседу. – Я не один, как видишь…

– Вижу, – озлился Иван. – А доктора с собой зачем привёл? Мы с Алексеем Ивановичем на здоровье не жалуемся.

– Иннокентий вовсе не доктор, – обиделся старик. – Иннокентий – лучший мужской парикмахер не только в Москве, но и в области, а может, и во всём Союзе. Я его прямо со смены сдёрнул. Он едва-едва успел молодому человеку шикарный полубокс на башке соорудить. Наберись терпения, Вольдемарчик, будем твой облик спасать. А то согласись, на люди в таком виде показаться – срам один!.. Знакомься, Иннокентий… Твой пациент – Вольдемар Александрович!..

– Слушай! – вскинулся Иван. – Если твой друг не врач, а парикмахер, то я тоже… не пациент, а клиент!.. И вообще, по какому такому праву ты тут распоряжаешься?!..

– С такой головой, Вольдемарушка, никакой ты не клиент, а именно пациент. Это раз. А распоряжаюсь я потому, что никто, кроме меня, помочь тебе сейчас не в состоянии. Это – два. Не волнуйся, Иннокентий… Прости, никогда не знал, как тебя по отчеству величают?..

– Михайлович, – обречённо сказал парикмахер.

– Где-то я такое имя-отчество уже слышал… Ладно, потом вспомню… Так вот, Иннокентий Михайлович обо всех сложностях твоего нынешнего положения уведомлён… В разумных границах, естественно… Он болтливостью никогда не отличался. Напротив, многие клиенты жалуются: уж больно молчалив… Ты ведь знаешь, Вольдемарушка, как народ любит, сидя в парикмахерском кресле, языком почесать…

– Зато ты, Василь Васильич, этой добродетелью не отличаешься. Тебя хлебом не корми, дай помолчать…

– Обижаешь!.. Я только, когда обстоятельства позволяют…

– Да ты пьян! – учуял запах Иван.

– Ничуть. Сто пятьдесят армянского коньяка… Всего лишь!.. Сам подумай, что для меня сто пятьдесят?.. При том – с закусью!.. "Дробинка– разминка", – как любил говаривать наш незабвенный Леопольд Карлович. Пусть земля ему будет пухом… Алексей Иванович, ты тоже… – и вдруг запел. – "Вставай, поднимайся, непьющий народ! За пивом иди, люд голодный!.. " Нет, правда, пора вставать: день на дворе. Помню в детстве матушка мне книжку читала: "Дети в школу собирайтесь! Петушок попал в говно!.." Что-то я не то говорю, вам не кажется?..

– Кажется! – Алексей Иванович никогда ещё не видел, чтобы друг его был так зол. – Мы с тобой после поговорим!..

– Согласен, – старик сразу как-то обмяк, сник.

– Иннокентий Михайлович, можно из моей головы что-нибудь человекообразное сделать?

– Попробуем, – коротко ответил тот и стал раздеваться.

– Вот и ладно, – Василь Васильич опять начал обретать потерянную было уверенность. – А мы с вами, Алексей Иванович, пока они займутся перевоплощением, стол сервируем. Не соображу только к завтраку или уже к обеду?.. Но прежде, я полагаю, вам умыться надобно. Берите полотенце, а я пока погляжу, не следит ли кто за нами, и, как любил говаривать наш драгоценный Леопольд Карлович: "Постою на атасе".

Он выглянул в коридор.

– Путь свободен!.. По коридору первая дверь направо – ватерклозет, вторая – душ Шар ко, ванная, биде и прочие приспособления для принятия водных процедур. Вся эта роскошь помещается, правда, в единственном водопроводном кране, но мы привыкли довольствоваться малым и о большем не мечтаем. Вперёд!..

Богомолов достал из вещмешка мыло, зубную щётку и, прихватив полотенце, пошёл умываться. За ним в арьергарде, в качестве тылового прикрытия, на цыпочках двигался Василь Васильич.

Между тем Иннокентий усадил Ивана на стул посреди комнаты, накрыл до подбородка видавшей виды простынёй и зачем-то сделал полный оборот вокруг своего клиента. Два раза.

– Да-а, лихо вы себя изуродовали, – безжалостно констатировал парикмахер.

– Может быть, хна была старая? – робко предположил клиент.

– Хна старой не бывает, – Иннокентий раскрыл свой пузатый портфель и стал рыться в его недрах. – Хна, она и есть – хна.

Это глубокомысленное замечание произвело на Ивана такое сильное впечатление, что он замолчал. И надолго. В комнату вернулись свежевымытый Алексей Иванович и весьма довольный проведённой операцией Василь Васильич: пока первый умывался, второй не спускал с него глаз, но ни одна живая душа не появлялась в коридоре, и инкогнито незадачливых беглецов было сохранено. Тем временем Иннокентий в гранёном стакане развёл какую-то ядовито-зелёную кашицу и марлевым тампоном осторожно стал наносить её на торчащую над простынёй голову Ивана Найдёнова. А Богомолов под мудрым руководством Василь Васильича принялся сервировать стол. Столяр-краснодеревщик и в этой области оказался крупным специалистом. Он командовал Алексеем Ивановичем, словно заправский метрдотель, не допуская возражений и никакой самодеятельности: если нож должен лежать справа, а вилка слева от тарелки, то так тому и быть вечно, а менять их местами, и тем более класть рядом по одну сторону, мастер считал верхом неприличия.

'Тук-тук, тук-тук-тук," – неожиданно раздался условный стук в дверь. Даже ничего не знавший об условиях конспирации Иннокентий вздрогнул и обернулся. Что уж говорить о реакции беглецов?..

Василь Васильич, крадучись, подошёл к двери.

– Шурка, ты?..

– Открывай, паразит! – из коридора донёсся визгливый женский дискант. – Сковородка горячая!.. Все руки сожгла!..

Старик быстро повернул ключ в замке, и в комнату не вошла – влетела! – низенькая коротконогая бабулька в засаленном байковом халате и стоптанных шлёпанцах на босу ногу. В руках у неё была огромная чугунная сковородка.

– Подставку давай! – провизжала она и, когда Василь Васильич, вместо подставки, бросил на стол первое, что попалось под руку – журнал "Знание – сила" – с размаху шваркнула на него сковородку, отбросила на пол дырявую прихватку и схватилась рукой за мочку уха.

А на сковородке!.. – дымилась румяная картошка, поджаренная на сале с луком, и ароматно шипели пузатые сардельки, разрезанные пополам.

Такой аппетитный дух заклубился в комнате, что у всех потекли обильные слюнки. Даже у мрачного Иннокентия.

– Здравствуй, Володька!.. Это что же, я для тебя, выходит, старалась?.. А этот гад, – она кивнула в сторону Василь Васильича, – столько туману напустил!.. Мол, "очень важных персон накормить надо", – она гаденько захихикала. – "Но об этом никто знать не должен! Никому ни слова"!.. Тоже мне!.. "Персона из дристона"!.. Помнишь, Карлыч его самого так звал?.. Чтоб тебе в сортир провалиться и наружу до скончания веку не вылезти!.. Ты как тут оказался, Володька? Я-то, грешница, думала, тебя давно наши органы замели… Ты когда приехал?

Иван, онемевший от неожиданного появления в своей комнате знаменитой "тёти Шуры", промычал что-то нечленораздельное.

– Гляди, паразит! – Шурка опять набросилась на соседа, – Из-за тебя всю руку спалила!..

– Сама виновата, – не сдавался Василь Васильич. – Взяла бы прихватку потолще…

– Ты меня ещё поучи в носу ковырять!..

– Шурка, не зли меня!..

– Пре-поддаватель хренов!..

– Поговори у меня!.. Язык твой в момент окорочу!.. Язва вонючая!..

– Кто я?!..

– Чайник тащи! – гаркнул на неё Василь Васильич. – Убью!..

– Ой, напужал!.. Ой, боюсь!.. – запричитала старуха, но на всякий случай, от греха подальше, всё же быстро ретировалась.

– Парадокс природы! На вид – козявка, моль бледная, а внутрь заглянешь – самый настоящий крокодил. И как столько пакости внутри одной бабёнки поместиться может? – попробовал пошутить Василь Васильич, но под взглядом Ивана тут же сдулся, как воздушный шарик на третий день после праздника.

– Василий! – в голосе Найдёнова прозвучали суровые металлические нотки. – Я не понял! Ты почему конспирацию нарушил?!

– Вольдемарчик, я…

Но Иван не стал слушать.

– Мы с Алёшкой нос в коридор боимся высунуть, лишний раз чихнуть опасаемся, а ты… Ты!.. Прости, Господи!.. У тебя что?.. Словесный понос?!.. Да знаешь ли ты…

– Знаю. Знаю – подлец! – поспешно согласился старик. – Единственное, что меня оправдать может: я вас горячим завтраком хотел накормить.

– Спасибо!.. Накормил!.. Я одним тобой по горло сыт!.. – возмущению Ивана не было границ.

– Иван Александрович, очень прошу вас, не дёргайтесь! Работать же невозможно!.. – Иннокентий закончил процесс втирания в голову Ивана зелёной кашицы, замотал его волосы марлевой повязкой, сверху натянул резиновую шапочку для плаванья и взглянул на часы. – Засекаю время. Через полчаса посмотрим, каков результат.

– Садитесь к столу, товарищи дорогие, – униженно просил совершенно расстроенный Василь Васильич. – Остынет же…

Картошка со шкварками и золотистым лучком таяла во рту, надменно-пухлые сардельки были такими свежими, такими вкусными, что раздражение Ивана понемногу сменилось досадой, а вскоре и вовсе улетучилось. Заметив перемену в настроении соседа, старик осмелел и достал из заднего кармана брюк блестящую фляжку из нержавейки.

– Вольдемарушка!.. Может, глотнёшь грамульку?.. Настоящий "Греми"!.. Или как?..

Иван сурово и с таким подтекстом посмотрел на него, что мастер тут же дал задний ход.

– Понимаю, дорогой мой!.. Понимаю и не настаиваю. Ни в коем случае!.. Согласно конституции СССР, Великая Октябрьская революция провозгласила в нашей стране полную свободу совести. Хочешь петь?.. Пей!.. Не хочешь пить?.. Не пой! – и захохотал, довольный собой. Но, поскольку никто из присутствующих его не поддержал, вмиг посерьёзнел и обратился к Богомолову: – Алексей Иванович, а вы?.. Составите нам компанию?.. Я почему спрашиваю: вам рюмку доставать?..

– Извините, Василь Васильич, с утра никогда не пил, а сейчас – тем более.

– Какое с утра?!.. Половина второго уже! Через полчаса "Гастроном" после обеда откроется, можно будет за добавкой сгонять. Деньги есть!.. Иннокентий, тебя я не спрашиваю, потому как знаю, ты товарища в одиночестве ни за что не оставишь.

Иннокентий в присутствии незнакомых людей смутился и даже покраснел.

– Вообще-то я на работе не часто пью…

– И молодец!.. И правильно!.. На работе часто пить – самое последнее дело!.. Никогда не позволяй себе этого!.. – нахмурив реденькие бровки, сурово произнёс Василь Васильич.

Иннокентий удивился такому зигзагу и даже расстроился.

– Но поскольку мы сегодня не пьём, а потихонечку выпиваем… Разницу ощущаешь?.. – продолжил неугомонный старик, – тебе, Иннокентий, это не только позволяется, но и категорически рекомендуется. Ты просто обязан это сделать. Во имя нашей нерушимой дружбы! – торжественно заключил Василь Васильич и наполнил рюмки коньяком.

Иннокентий заметно повеселел.

– Дорогие друзья! – старик вошёл в раж. – Предлагаю вашему вниманию тост!..

Но какой именно тост он хотел предложить вниманию своих дорогих друзей, старик сказать не успел, потому что раздался резкий и продолжительный звонок в дверь.

– Кого это нелёгкая принесла? – встревожился недоперекрашенный Иван. – Интересно, кому это мы посреди дня понадобились?.. Никак за нами, Алёша, пожаловали, давай собираться!.. А ты что, Вася, приуныл, голову повесил?

– Спокойствие!.. Главное, товарищи, полное спокойствие! – насмерть перепуганный Василь Васильич решил повторить подвиг Александра Матросова и сам, по своей воле, двинулся навстречу опасности: пошёл открывать входную дверь. – Прежде всего, не надо панике поддаваться.

Он вышел в коридор и тут с удивлением обнаружил: все обитатели коммуналки, что оказались в этот час дома, с любопытством высунулись из своих нор.

– Цыц!.. – попробовал шугануть их старик, но на него никто даже внимания не обратил: любопытно ведь, кто и за кем пришёл?..

Безусловно, всем соседям с самого раннего утра стало известно, что глубокой ночью домой вернулся Найдёнов, которого ищут "органы"…К тому же не один, а с каким-то подозрительным типом… Словом, впереди всю квартиру ожидало очень интересное представление.

Звонок повторился, и звучал он всё более настойчиво и нахально.

– Это как же так?.. Мне что же на Лубянку в таком виде ехать?!.. – сокрушался Иван. – Будто я только-только из бассейна вылез!.. Что делать, а?.. И так засмеют и эдак… Пускай лучше клоуном считают! – решил он и потянулся, чтобы сорвать с головы резиновую шапочку.

– Ни в коем случае! – схватил его за руку Иннокентий. – Всего пятнадцать минут прошло!.. Потерпите, Владимир Александрович!.. Ещё столько же, как минимум!.. А вдруг – получится. В парикмахерском деле чудеса тоже иногда случаются. Честное слово, бывают!..

В комнату вернулся растерянный Василь Васильич.

– Вольдемарчик, к тебе пришли…

– А я и не сомневался, что ко мне. Алёш, ежели тебя не тронут, поезжай скорее домой. Нечего тебе в этой клоаке делать!.. Ты понял меня?!..

– Там видно будет…

Но Иван уже не слушал его, а обратился к соседу:

– Что ты, Вася, смурной такой?.. Впускай дорогих гостей.

Но ко всеобщему изумлению в комнату вошли не вооружённые до зубов чекисты, а молчаливая Дуня – соседка Тимофея Семивёрстова. Глаза её из-под сдвинутых бровей, как и давеча в коммунальной кухне, смотрели враждебно, но к этому добавилась теперь изрядная доля смущения.

– Меня Тимофей Васильевич прислал, – проговорила она тихо, ни на кого не глядя. – Похороны во вторник, и он просил, чтобы вы непременно были. Так прямо и сказал: "Передай этому беглому монаху, вам то есть, что я его должен ещё раз увидеть…" В десять утра у морга Склифасовского автобус будет. Придёте?..

Её неожиданное появление и странная просьба Семивёрстова смутили Ивана, но вида он не подал.

– Приду… Обязательно… Если, конечно, меня до вторника на свободе оставят.

– Тимофей Васильич велел передать, чтоб вы, значит, не безпокоились. Он сказал, что обо всём сам уже позаботился.

– Поблагодарите его от меня… и вот…от Алексея Ивановича, – Иван был явно обезкуражен. – Скажите, что мы ему крайне признательны.

– Обязательно передам…

– Спасибо, Дуня… Простите, не знаю вашего отчества…

– Не за что. А отчество вам моё ни к чему, – она пожала протянутую Иваном руку. – Будьте здоровы…

Казалось, всё было сказано, но Дуня не уходила.

– И ещё… – она на мгновенье запнулась. – Я вам от себя хочу сказать… Мария Викторовна – стукачка. Вы с ней поосторожней будьте. Столько хорошего народу пересажала!.. И в тридцать седьмом, и в сорок восьмом, да и теперь тоже… Удовольствия настучать никогда не упустит. Хорошо, сегодня воскресенье, стучать некуда, но завтра непременно побежит. Ей за это даже деньги платят!.. Только вы Тимофею Васильевичу не говорите, что я об ней вас упредила. А то они недовольны будут.

– Это нам ни к чему, – успокоил её Иван. – Но как вы, Дуня, узнали, что мы здесь?..

– Нам тётя Шура с самого ранья весточку на хвосте принесла. Володька, сказала, вернулся и какого-то уголовника с собой привёз. Собственными глазами, говорит, видела.

Иван от души рассмеялся.

– Алёша!.. Я-то думал, с порядочным человеком дело имею, а ты вот кто, оказывается… Уголовник!.. Поздравляю с таким высоким званием!..

– Ну. Попадись она мне только на глаза! – Василь Васильич был взбешён. – Я из неё… кисель… Нет!.. Я из неё отбивную котлету сделаю!.. – и почему-то добавил. – Люля-кебаб!..

– Ты это кого имеешь в виду, соседушка? – поинтересовался Иван.

– А вот её! – прогремел старик и указал костлявым скрюченным пальцем на вошедшую с чайником в руках тётю Шуру. – Гнида паршивая!.. Стукачка!.. Сука!.. Убью!..

Та бросила чайник на пол и с криком: "Спасите!.. Помогите!.. Убивают!.." – кинулась вон из комнаты. Василь Васильич – за ней.

– А ты говорил "забавный человечек", – Иван напомнил другу их давишний разговор в коридоре. – Посмотришь теперь, как этот человечек тут у нас "забавляется".

– А он и в самом деле убить может, – тихо проговорил Богомолов, вспомнив, какой яростью налились глаза старика перед тем, как он бросился за Шуркой в коридор.

– Ни в коем случае!.. Немного погоняет по квартире и только. Без членовредительства, – успокоил Алексея Ивановича Найдёнов. – Не впервой. Возвращайся лучше за стол. А то завтрак наш давно уже остыл.

И в самом деле, картошечка и сардельки практически стали холодными, но, несмотря на это, под истошные крики тёти Шуры, доносившиеся из коридора, голодные мужики очистили сковородку до первозданного блеска и принялись пить чай.

Наконец, душераздирающие крики сменились глухими стонами и жалобными причитаниями. В комнату вернулся запыхавшийся от погони, но удовлетворённый Василь Васильич.

– Я её в туалет загнал!.. Пусть на толчке маленько посидит и о своём будущем на досуге поразмышляет. Ей это полезно… Вольдемарчик, веришь ли, я с неё честное слово взял!.. Она мне клялась, что никому ни слова, ни звука, и… Предала!.. Предала, паскуда!.. Но я от своей вины не отрекаюсь, не думай!.. Более неё, я во всём виноват!.. И, безусловно, достоин всеобщего осуждения и публичного позора!.. Прости меня, Вольдемарушка, если можешь! – и театрально бухнулся перед Иваном на колени.

– С ума сошёл! – возмутился тот. – Встань сейчас же!..

– Не встану, пока не простишь подлеца!.. Ты мне только одно скажи: "Вася, я тебя прощаю". И всё… Больше мне ничего не нужно… Ну, пожалуйста!.. Ну, я умоляю тебя!.. Скажи!..

Иван рассмеялся:

– Вася, я тебя простил. Доволен?

– Дорогой ты мой! – обрадованный старик бросился обнимать Ивана, норовил поцеловать и непременно в губы, а тот безпомощно отбивался и умолял:

– Василий, сей же час прекрати!.. Кому сказал?!.. Васька!.. Пусти меня!..

В результате упорной тяжёлой борьбы Василь Васильичу удалось-таки звонко чмокнуть соседа в шею. Удовлетворённый, он поднял налитую ещё до прихода Дуни рюмку и торжественно провозгласил:

– За тебя, Вольдемаронька!.. За твою человеческую порядочность и поразительное по нашим нынешним меркам благородство!.. Такие люди, как ты, нечасто встречаются на нашем жизненном пути!.. Иннокентий!.. Ты согласен со мной?..

Тот буркнул что-то вроде: "А то как же. – и они, чокнувшись, выпили.

Через четверть часа, соблюдая величайшую осторожность, Иннокентий снял с головы Ивана резиновую шапочку, размотал марлевую повязку, которая из белоснежной превратилась в тёмно-коричневую, и обнажил голову Найдёнова.

– Как там? – тревожно спросил клиент.

Ни слова не говоря, парикмахер подал ему ручное зеркальце.

Оттуда на Ивана глянуло перепуганное лицо, поверх и по бокам которого торчали в разные стороны волосы… небывалого цвета. В его оттенках каким-то непостижимым образом сочеталась тусклая синева предрассветных сумерек и бурая грязь осенней распутицы.

– Как вам? – осторожно спросил мастер.

Иван поднял голову. В глазах его застыло горе. Он глубоко, безгранично страдал.

– Алёша, ты как считаешь, с такой… головой можно на люди показаться?

Богомолов сурово нахмурился, он изо всех сил старался сохранить серьёз.

– Честно говоря… Я бы не рискнул, – это был суровый, но честный приговор.

– А вы, Иннокентий Михайлович?.. Вы что скажете?..

Парикмахер глубокомысленно покачал головой.

– Результат достаточно интересный… Признаюсь, такого эффекта я не ожидал, но… Готов с вами согласиться: оттенок недостаточно натуральный. Если желаете, можем повторить.

– Повторить?! – Иван чуть не плакал. – Нет уж, увольте!.. Благодарю покорно… Я издеваться над собой больше не позволю!..

– Вольдемарушка! Ты напрасно расстраиваешься, на мой непросвещённый взгляд…

Старик не сумел продолжить: поймав на себе уничтожающий взгляд соседа, он замолк. Понял, вступаться за своего протеже опасно для здоровья.

Может быть, на обитаемой планете в какой-нибудь другой галактике, за пределами нашей солнечной системы, подобный цвет волос местные модники сочли бы высшим шиком, но здесь, на нашей грешной Земле, такая причёска в лучшем случае могла вызвать только улыбку или желание поскорее вызвать психоперевозку.

– Что же мне делать? – на Найдёнова невозможно было смотреть: обиженный, безпомощный ребёнок, действительно, не представлял, как с такой головой ему жить дальше?

Иннокентий с очень серьёзным видом ненадолго задумался, словно взвешивая все аргументы "за" и "против", и, наконец, огласил приговор.

– Будем стричься. Наголо, под ноль.

Иван в ответ тихо застонал.

– Крепись, друг! – Богомолов так и не смог скрыть предательскую улыбку.

Обескураженного, расстроенного, обречённого Ивана опять замотали белой простынёй, и бывшие когда-то роскошными кудри его целыми прядями стали падать из-под ножей безжалостной парикмахерской машинки прямо на пол.

Шёл уже пятый час, когда друзья вышли из дома в Даевом переулке. Вчерашняя непогодь сменилась ясной солнечной погодой, чуть подморозило, и от этого дышалось удивительно легко и свободно.

Алексей Иванович, как и задумал, решил первым делом зайти на Центральный телеграф: а вдруг там его дожидается весточка от племянника. А постриженный наголо Иван собрался посетить Воскресенский храм в Сокольниках. Там алтарником служил его давнишний знакомый Донат. У него Найдёнов надеялся узнать последние церковные новости и, главное, что произошло в его родном монастыре за время, пока он "находился в бегах". Выйдя со двора, они разошлись в разные стороны: Иван направился к станции метро "Кировская", а Богомолов пошёл на Сретенку. Договорились встретиться вечером, часов в десять, на Даевом.

В "Уране" шёл фильм "Девушка без адреса", и с огромной афиши, что висела на фронтоне кинотеатра, Николай Рыбников улыбался Алексею Ивановичу обворожительной киношной улыбкой. Богомолов подмигнул ему, как старому знакомому, и около "Аптеки" сел в полупустой по случаю выходного дня троллейбус. Красная "двушка" в десять минут довезла его до Петровки, и, поднявшись в горку по Кузнецкому мосту, Богомолов вышел к проезду Художественного театра.

Маршрут этот был хорошо ему знаком. В незапятные довоенные времена именно этим путём они с Анечкой ходили во МХАТ, и сейчас ему казалось, что даже трещины на асфальте остались теми же, что были тогда, шестнадцать лет тому назад. Совсем в другой жизни.

Какой спектакль они смотрели в последний раз?.. "Анну Каренину"?.. Нет, не "Анну"… Какой же?.. Он остановился перед витриной Художественного театра, в которой висели фотографии спектаклей.

"Три сестры"!.. Конечно, "Три сестры"!.. Как он мог забыть?!.. Еланская, Тарасова, Степанова, Бол думай, Ливанов, Хмелёв, Зуева, Станицын, Грибов… Какие артисты!.. Теперь уже нет таких… Ему вдруг отчётливо вспомнилось, как тогда, весной сорок первого, они с Аней вышли на улицу после спектакля. Оглушённые впечатлением от увиденного, они долго не могли прийти в себя и поверить, что были в театре. Нет!.. Этот вечер они прожили в доме Прозоровых, где вместе с Вершининым мечтали о том, какая прекрасная жизнь наступит через двести-триста лет, вместе с Тузенбахом прощались с Ириной и уходили на дуэль, вместе с Ольгой повторяли ещё и ещё раз: "Надо жить! Надо жить!.." – вместе с Машей навсегда прощались с Вершининым, вместе с Андреем плакали о неудавшейся, истраченной по пустякам жизни, о несбывшихся мечтах и обманутых надеждах.

Как он мог забыть?!..

Теперь с глянцевых фотографий на него смотрели новые, незнакомые лица: Головко, Юрьева, Максимова, Кольцов… Время – увы! – идёт безостановочно, на смену старикам приходят молодые, и остановить этот вечный круговорот никому не дано, и, быть может, в этом непрерывном движении и скрыта безпощадная справедливость нашего краткосрочного пребывания на этой вечной Земле?.. Кто знает…

Он подошёл к театральной кассе и наудачу спросил:

– У вас есть билеты на "Три сестры"?

Интеллигентная пожилая дама с высокой пышной причёской глянула на него из своего окошка, снисходительно улыбнулась и, слегка грассируя, произнесла:

– "Три сестры" в этом месяце уже не пойдут. Но вам, дорогой товарищ, невероятно повезло: как будто специально для вас у меня случайно остались два билета на "Марию Стюарт". На пятницу. Очень рекомендую. Одна из наших последних премьер. Успех ошеломляющий!..

– Не люблю Шиллера, – с сожалением признался Богомолов. – Напыщенный, фальшивый какой-то… К тому же немец… Спасибо большое, но я всё-таки Чехова предпочитаю.

– Что?!.. – казалось, мхатовскую кассиршу хватит удар. – Фальшивый немец?!.. Ну, знаете ли!.. Слов не хватает… Честное слово!.. Перевод Пастернака!.. Алла Константиновна в главной роли!.. Я, дура, решила: культурный, интеллигентный человек!.. Хотела приятное сделать, а вы!.. Вы!.. Фальшивый русский – вот вы кто!.. Для вас нет ничего святого!.. Стыдитесь!.. Нет!.. Я не могу!..

Алексею Ивановичу и впрямь стало так стыдно, что он тут же достал кошелёк:

– Сколько я вам должен?

– Ничего вы мне не должны!.. Ничего!.. – чем дальше, тем градус возмущения мхатовской дамы поднимался всё выше и выше.

– Я имею в виду билеты.

– Что?!..

– Сколько я вам должен за два билета на "Марию Стюарт"?

Внезапная перемена в настроении "фальшивого русского" стала для кассирши настолько неожиданной, что она поначалу чуть язык не проглотила, но быстро справилась со своим удивлением. Её белое напудренное лицо приняло надменное выражение, она гордо вскинула пышную седую голову и произнесла сквозь зубы:

– На "Марию Стюарт" все билеты проданы!.. Вот вам!.. – она едва удержалась, чтобы не показать Богомолову язык. Или кукиш.

– Пожалуйста, простите меня, – Алексей Иванович даже покраснел от стыда. – Ляпнул, не подумавши. Просто расстроился очень, что не смогу на "Три сестры" попасть. Дело в том, что я уже видел этот спектакль… перед самой войной… В апреле сорок первого… Мы с женой вместе смотрели. Ну, а потом… Я с того вечера… больше в театре ни разу не был. Да, да… Не удивляйтесь… Сначала война, потом… Впрочем, долго рассказывать… А сейчас я живу в такой глуши, куда театр никогда не приезжал и, я думаю, уже не приедет. Поэтому сегодня… Когда увидел афишу, так опять в дом к Прозоровым потянуло!.. Поверьте, я правду говорю… Не сердитесь…

Дама в окошке отвела взгляд.

– Пятьдесят рублей, – отдавая Богомолову билеты, тихо прибавила. – Я вам верю и совершенно не сержусь. Желаю вам с женой приятного просмотра.

– Спасибо, – ответил Алексей Иванович, пряча билеты в карман. – Только жена моя в первый день войны погибла… На станции во время первой бомбёжки… Поэтому на спектакль я не с ней, с товарищем пойду. Всего вам доброго, – повернулся и пошёл к выходу.

Мхатовская дама почти наполовину высунулась из своего окошка, чтобы посмотреть ему вслед. В глазах её стояли слёзы.

По улице Горького проезжали редкие машины. Вечернее солнце ярко горело на рубиновых гранях кремлёвских звёзд, оранжево отражалось в окнах домов.

На Центральном телеграфе было безлюдно… Богомолов подошёл к окошку, на прозрачном стекле которого было написано: "Выдача корреспонденции до востребования". И чуть ниже: "А – Д". За ним сидела очаровательная коротко стриженная девчушка и коротенькой пилочкой полировала маленькие остренькие ноготки. Алексей Иванович протянул ей свой тёмно-зелёный паспорт. Она лениво взглянула на его первую страничку, ловкими пальчиками быстренько перебрала в продолговатом ящике ряд конвертов и почтовых извещений и небрежно хмыкнула.

– Пишут.

– Простите, что вы? – не понял Алексей Иванович.

– Пишут! – повторила девчушка и раздражённо прибавила. – Чего непонятного?

И вновь принялась полировать ноготки.

– Простите, девушка…

– Я вам не девушка! – отрезала та.

– А кто же вы?.. Гражданка, товарищ?..

Никакой реакции.

– Скажите, милая…

– Что вы ко мне привязались?! – обозлилась девчушка. – Никакая я не гражданка и не товарищ!.. Тем более вовсе не милая!..

– Это я вижу, – с сожалением кивнул Алексей Иванович. – Извините.

– Слушай ты, хрен моржовый!.. – и куда только делось девичье очарование? – Я сейчас милицию позову, и ты у меня в КПЗ будешь блох давить!..

Богомолов стало не интересно слушать, какое будущее его ожидает. Он отошёл к другому окошку, на котором было написано "Р – Т". Тут за стеклом сидела пожилая усталая женщина и вязала детский свитер.

– Простите меня, ради Бога, – подчёркнуто вежливо обратился к ней Алексей Иванович. – Мне нужно оставить записку на фамилию "Троицкий". Скажите, как мне это сделать?

– Напиши письмо "до востребования" и в почтовый ящик опусти, – не отрываясь от своего занятия и не поднимая глаз, ответила женщина.

– А без почтового ящика никак нельзя?

– Нельзя, – спицы мелькали в её руках. Как маленькие сверкающие молнии.

– А конверт с маркой можно у вас купить?

– Тридцать копеек, – перед Богомоловым за стеклянным окошком сидела вязальная машина. Не человек.

Купив, на всякий случай, сразу пять конвертов и стопку почтовой бумаги, Алексей Иванович сел за стол и тут же, на Центральном телеграфе, стал писать письмо, которое собирался адресовать своему племяннику. Опять же на Центральный телеграф.

"Дорогой Павел! Ты, наверное, удивишься, но я сейчас нахожусь в Москве и, вероятно, пробуду здесь некоторое время. Как только получишь эту мою писульку, тоже напиши мне "до востребования" с указанием адреса или телефона, где бы я мог тебя найти. Даст Бог, встретимся и уж тогда переговорим обо всём. Обнимаю тебя. Алексей Богомолов."

Он написал адрес, вложил листок в конверт и уже собирался заклеить его, как вдруг услышал над собой чуть надтреснутый до боли знакомый голос.

– Богомолов?.. Ты?!..

Алексей Иванович поднял голову.

– Наташа?.. – он медленно встал и почему-то отступил назад.

В двух шагах от него, на расстоянии вытянутой руки, стояла его спасительница, его фронтовая любовь, которую он так и не смог разыскать после войны и о которой в последнее время вспоминал всё реже и реже.

Да, это была она – Наталья Григорьевна Большакова!..

– Ты смотри – узнал!.. Это хорошо. Значит, не слишком я… изменилась?..

– Не слишком… Нет… – с трудом даже не сказал, а вытолкнул из себя эти три слова Алексей.

После этого они мучительно долго молчали: не знали о чём говорить. Просто смотрели друг на друга не отрываясь.

– Как живёшь, Богомолов? – первой нарушила молчание Наталья.