Текст книги "Пётр и Павел. 1957 год"

– Нормально живу, – Алексей никак не мог прийти в себя. – А вы?..

– Что это с тобой?.. Мы, помнится, на "ты" были?..

– Извини… Давно не виделись… Отвык…

– Да, давненько… тринадцать лет уже…

– Неужели тринадцать?

– А ты посчитай.

– В самом деле… Тринадцать… с хвостиком.

– Что-что?..

– С "хвостиком", говорю… Тринадцать с лишком…

– "С лишком"?.. Ну да, мы с тобой, кажется, в апреле расстались?..

– Шестого.

– Ишь ты!.. Даже число запомнил?

Он согласно кивнул и вдруг почувствовал знакомую боль в груди. Отвёл глаза.

– Я, Наташа, всё помню.

– Как сердчишко? – от неё не ускользнула лёгкая тень, пробежавшая по лицу Алексея. – Не безпокоит?

– По-разному… Но в целом… грех жаловаться…

– Надолго в Москву?

– Не знаю. Как дела сложатся. Хотелось бы назад поскорее.

– Тебя дома кто-то ждёт?

– Хотелось бы думать – да.

– Ох, темнишь, Богомолов… Ох, темнишь!.. Ты раньше этим вроде не отличался.

– Да я и сейчас… "не отличаюсь"…

И вдруг, сам того не ожидая, задал ей самый главный вопрос, который не давал ему покоя все эти тринадцать с хвостиком лет.

– Скажи, Наташа, ведь ты письмо моё получила?

– Какое письмо? – удивилась она.

– Ну вот, теперь ты темнишь, Наталья Григорьевна!.. Если бы ты его не получила, то как бы узнала, что я не в Москве живу?

– Скажи-ка!.. Из тебя, Богомолов, мог бы отличный сыщик получиться! – рассмеялась Большакова. – Ну, получила. Что из того?

– Почему не ответила?

– Долго рассказывать.

– А я никуда не спешу… Впрочем, если ты торопишься, я не настаиваю.

– Я?.. Да нет… Торопиться мне, Богомолов, тоже некуда.

– Вот и отлично. Присядь, давай поговорим. Столько лет мы с тобой не разговаривали.

Она немного помедлила… Потом решительно сказала, глядя ему прямо в глаза.

– Я в двух шагах отсюда живу, пошли ко мне. Чайку попьём… Всё-таки дома лучше, чем на телеграфе, прошлое вспоминать. Согласен?..

– Пошли, – Алексей был согласен на всё.

Он опустил в напольный почтовый ящик своё послание племяннику. Наталья Григорьевна взяла его под руку, и они вышли на улицу Горького. В дверях телеграфа Богомолов лицом к лицу столкнулся с высоким худым человеком, который галантно уступил им дорогу. Не знал Алексей Иванович, что перед ним был тот, кого он так хотел увидеть – Павел Петрович Троицкий. Последний раз он видел своего племянника, когда тот был ещё ребёнком, и, само собой, не мог признать в измученном старике бойкого, розовощёкого мальчишку.

Им предстояло встретиться гораздо позже, а пока они разошлись.

Вечер ещё не наступил, но уличные фонари уже зажглись, и на небе в густой синеве одиноко висело белое пушистое облачко, очень похожее на ангорского кота.

21

Отставной комбриг Троицкий на секунду задержался в дверях телеграфа, пропуская выходившую на улицу пожилую пару. В это мгновение он, конечно, не мог предположить, что этот мужчина с окладистой седой бородой только что опустил в огромный напольный почтовый ящик, что стоял при входе в операционный зал телеграфа, письмо, адресованное ему «до востребования». Ещё менее он мог подумать, что через два месяца им предстоит новая встреча, но уже совершенно при других обстоятельствах. А сейчас… Сейчас они даже не взглянули друг на друга.

Павел Петрович подошёл к окошку, за которым сидела пожилая женщина со спицами в руках. С каждой секундой свитер в её руках увеличивался в своих размерах, и, видимо, именно это придавало ей ещё больший азарт: спицы порхали в её руках, не замирая ни на секунду. Троицкий протянул ей в окошко свой военный билет. Она с сожалением оторвалась от своего занятия.

– Удостоверение откройте.

Павел Петрович послушно исполнил приказание.

Отложив свитер на колени, женщина коротко взглянула на первую страничку документа, достала продолговатую коробку, ловким движением одной руки в мгновение ока перебрала длинный ряд писем и квитанций, затем вернула коробку на место и вновь принялась за работу, так некстати и не во время прерванную.

– Ну, что? – спросил Троицкий.

– Не видите разве? – вопросом на вопрос ответила, не поднимая глаз, женщина. – Нету для вас ничего. Нету!..

Троицкий поблагодарил и, огорчённый, пошёл к выходу. Будет страшно обидно, если письмо его, посланное из Дальногорска, до Богомолова не дошло. Конечно, наша почта – лучшая в мире, но и у неё случаются сбои в работе. Что поделаешь?.. Надо надеяться и ждать.

Автандил поджидал его возле машины. После вчерашней встречи с Семёном Окунем и страшного фантастического известия об отце он сильно изменился. Куда подевалась его многоречивость, весёлая безшабашность? Он был угрюм, строг и, казалось, погружён в самого себя.

– Как успехи, товарищ генерал?

– Пишут, как бывало отвечал зэку начальник лагеря, пряча в свой стол ещё недочитанное письмо, адресованное заключённому. Пишут. А если серьёзно, то… поторопился я. Даже если Алексей Иванович мне сразу ответил, не успело ещё письмо придти, – он мысленно прикинул срок. – Не раньше, чем через два-три дня ответа стоит ждать.

– Куда теперь?

– В Сокольники, Авто. Думаю, Николаша меня совсем заждался и уже всякую надежду потерял…

Ещё утром из дома Гамреклидзе он дозвонился Николаю Москалёву. Это удивительно, но телефонный номер закадычного друга не изменился с довоенных времён, чего Троицкий боялся больше всего. Голос у Николаши, как показалось Павлу Петровичу, был напряжён и звучал как-то не слишком радостно. Но говорили они всего полминуты, и это, действительно, могло только лишь показаться. Они условились встретиться после обеда. Сейчас была уже половина пятого, так что на месте они могли оказаться не раньше пяти.

Он сел на переднее сиденье, и они тронулись. Автандил молчал, и Павел Петрович был ему благодарен за это: хотелось привести в порядок свои мысли и впечатления уходящего дня.

Утро началось не слишком радостно. Разбудила его Екатерина и сообщила, что ночью отцу было очень плохо – сердце! – и сейчас он лежит и просит дорогих гостей извинить его. Тёзка Будённого был мрачен и не очень расположен к общению с кем бы то ни было.

Автандил приехал к девяти часам. Они быстро позавтракали на кухне и первым делом заехали в гостиницу: Павел Петрович хотел переодеться. День обещал быть солнечным, тёплым, и он справедливо опасался, что в тёплом колючем свитере ему будет жарко. Лариса Михайловна сидела на рабочем месте и всем своим величественным видом демонстрировала оскорблённую добродетель. Глаза её сверкали. Она гневно осуждала такое нетактичное, такое безжалостное поведение постояльца. На пожелание Троицкого "доброго утра" она съязвила, что "утро не такое уж доброе" и что она "не ждала товарища генерала так рано". При этом великодушно прибавила, что "он, конечно, не маленький и может сам распоряжаться своей судьбой". От этого глубокомысленного пожелания Павел Петрович внутренне съёжился, но предпочёл благоразумно промолчать.

От гарнизонной гостиницы они отправились на Чистые пруды к дому, где когда-то давно, совсем в другой жизни, квартировала счастливая семья товарища Троицкого.

С замирающим сердцем бывший комбриг вошёл в арку, повернул направо и оказался перед такой знакомой и такой чужой ему теперь дверью своего бывшего подъезда. Поднялся на пятый этаж. Вот из этой квартиры под номером сорок восемь ноябрьским вечером тридцать восьмого года они вышли вместе с Зиночкой и поехали в Большой на "Спящую красавицу". Она надела новое платье, которое специально сшила у знакомой портнихи в ателье Дома Актёра, потому что живот её начал округляться, и старые наряды могли изуродовать её стройную фигурку. В этом новом платье она была необыкновенно хороша, и, как маленькая девочка, радовалась тому, что "совсем не заметно", и без конца спрашивала мужа: "Правда, здорово?.. Ты меня не обманываешь?.. Я на бабу с чайника ведь совсем не похожа?.. Ну, скажи!" А он счастливый, гордый, только улыбался в ответ и целовал её раскрасневшиеся щёки.

Повинуясь какому-то необъяснимому порыву, он нажал на кнопку звонка, и сам испугался. За дверью послышались шаркающие шаги, и женский голос недовольно проскрипел.

– Опять ключи забыл?

Дверь открылась, и Троицкий увидел уплывавшего от него прочь по коридору цветастого павлина, распушившего свой фантастический хвост на спине полной высокой дамы в длинном до полу халате. На голове её блестели ряды металлических бигуди, обнажая розовую кожу под прядками жиденьких, реденьких волос. Не зная, как иначе привлечь её внимание, Павел Петрович громко кашлянул. Способ, конечно, не очень оригинальный, но дама вздрогнула и обернулась.

– Тебе кто тут нужен? – в глазах её промелькнул испуг. – Виктор Николаевич вышел на минуту… За пивом… Счас вернётся… Учти!..

– Да я, собственно, не к Виктору Николаевичу, – более дурацкое положение трудно было придумать.

– Так значит вы… ко мне? – и вдруг погрозила Павлу Петровичу пухлым наманикюренным пальчиком, потом попыталась закричать, но вышло это у неё не очень убедительно. – Не подходи!.. Я буду защищаться!.. Я милицию позову!.. Помогите! – тоненько пропищала она.

– Подождите!.. Вы меня не поняли… Я совсем не тот, за кого вы меня принимаете… Я не грабитель!.. – нужные слова, как нарочно, напрочь вылетели из его головы. – Поверьте, вы ошибаетесь!..

– Граждане-товарищи!.. Караул!.. Убивают!.. – голос у неё, наконец, прорезался, и теперь дама в халате вопила изо всех сил, что было мочи, не останавливаясь. – На помощь!.. Товарищи-граждане!..

– Ты чего орёшь? – за спиной Павла Петровича рявкнул густой мощный бас. Истошные вопли женщины заглушили всё вокруг, и он не слышал, как на пятом этаже хлопнула дверь лифта. Крепко сбитый, коренастый здоровяк оказался с ним рядом.

– Витюша! Это – бандит!.. Звони 02!..Ты в его зенки глянь!.. Убийца! – страх в присутствии мужа у неё прошёл, и теперь она испытывала жгучее наслаждение оттого, что могла изображать жертву маньяка-убийцы. Какой талант пропадает!

– Элька!.. Заткнись!..

Одного этого возгласа оказалось достаточно, чтобы дама мгновенно стихла.

– Товарищ, ты ко мне? – заметно было, что Виктор Николаевич не очень хорошо себя чувствует. Три бутылки пива и чекушка "Московской", нахально вылезавшие из ячеек авоськи, откровенней любого врачебного диагноза говорили о том, какой недуг поразил его сегодня с самого утра.

Троицкий понял: ничего путного в присутствии Эльки он объяснить не сумеет и согласно кивнул.

– К вам, Виктор Николаевич… К вам.

– Витюша!.. Он врёт!.. Только что сам мне сказал…

– Тебе что было сказано, дура? – Элькин муж не терпел возражений. – А ну, брысь на кухню, и чтобы я тебя до самого вечера не видал!

Разобиженная дама поджала губки.

– Сам дурак!.. Увидишь!.. Этот уголовник тебя так облапошит…

Она не успела договорить. Звонкий тяжёлый шлепок сотряс её необъятный зад и гулким эхом отозвался под сводами второго подъезда. Она вскрикнула и быстро ретировалась. Дважды повторять ей было не нужно.

– Пошли ко мне в кабинет. Эта скважина и поговорить нормально не даст, – Виктор Николаевич прикрыл дверь на лестницу и, снимая пальто, спросил. – Тебя как зовут?

– Павел Петрович.

– Раздевайся, Павел Петрович, и потопали.

Как и предполагал Троицкий, кабинет нового хозяина его бывшей квартиры помещался там же, где был когда-то и его кабинет. Более того, когда он переступил знакомый порог, невольно "ахнул": его письменный стол, его оттоманка, кресло и даже ковёр на стене, так и остались на прежних местах, словно дожидались возвращения своего хозяина, отлучившегося из дому на короткий срок. Лишь незнакомые фотографии на стенах и новые, неизвестные ему книги в шкафу говорили: а хозяин-то у нас новый!.. Интересно, в других комнатах тоже так же, как было прежде, или новые хозяева всё-таки поменяли обстановку?

– Пиво будешь? – Виктор Николаевич обручальным кольцом ловко откупорил бутылку "Жигулёвского" и, не дожидаясь ответа, томимый мучительной жаждой, припал к его живительному горлышку. Отпив примерно три четверти, оторвался от бутылки, переводя дух.

– Уф!.. И ведь знаю: всё равно не поможет, а хорошо… Зря отказываешься, Павел. Мне и двух бутылок выше крыши. К тому же… – он зябко передёрнул плечами, фыркнул и сорвал с чекушки белую пробку-безкозырку и, наливая её содержимое в тонкий стакан, обратился к самому себе с полным дружеского участия словом. – Крепись, Виктор Николаевич… Понимаю, как тебе тяжело и не хочется, но… Надо, дорогой ты мой… Надо!.. Как тебя в школе учили?.. Большевики умирают, но не сдаются.

И к ужасу Павла Петровича медленно, глоток за глотком выпил полный стакан водки.

Вслед за последним глотком страшная конвульсия сотрясла его крепко сбитое тело. Казалось, человек сейчас, прямо на глазах потрясённого Троицкого, завяжется в узел!.. Но!.. Постепенно черты лица разгладились, движения обрели покойную мягкость, и даже невооружённым глазом видно было, как сладкое облегчение овладевает всем его существом.

– Теперь можно жить, – умиротворённо произнёс Виктор Николаевич и широко улыбнулся. И в золотом блеске его улыбки запрыгали, заиграли солнечные зайчики. Это было второе потрясение Павла Петровича за сегодняшний день. За всю свою жизнь ни у одного человека он не видал ещё такое количество золота во рту.

– Рассказывай, зачем пришёл, – новый хозяин бывшей квартиры Троицкого развалился в его кресле, закурил папироску "Герцеговина Флор" и блаженно прищурил глаза.

– Поступок мой трудно объяснить с общепринятой точки зрения, – начал Павел Петрович издалека, но тут же разозлился и сказал, глядя прямо в ласковые довольные глаза своего собеседника, не думая о последствиях. – Вы сидите в моём кресле, дорогой товарищ. В тридцать втором году я купил это кресло в комиссионке на Арбате и, как сейчас помню, заплатил за него двадцать шесть рублей. Немалые деньги по тем временам.

С Виктором Николаевичем случился столбняк. Он в изумлении застыл, забыв вынуть изо рта дымящуюся папиросу.

– Ты это… Того… Ты случаем… У тебя с головой всё в порядке?..

– Абсолютно, – Павлом Петровичем вдруг овладела какая-то спокойная решимость. – В этой квартире я прожил шесть лет. Двадцать первого ноября тридцать восьмого года мы с моей женой Зинаидой Николаевной вышли из дома и на моей служебной машине поехали в Большой театр. К сожалению, вернуться домой в тот вечер мне не довелось…

– Из-за чего это? – так и не пришедший в себя новый хозяин квартиры задал идиотский вопрос.

– Сначала меня отвели на Лубянку, а потом, много позже, я всё своё свободное время провёл в лагере общего режима.

– А-а-а!..

– Так вот… Теперь я вернулся… домой… Спустя девятнадцать лет. Понимаете?

– Ага…

– И очень хотел бы хоть немного в своём бывшем кресле посидеть. Вы позволите?..

Онемевший Виктор Николаевич, как ошпаренный, вскочил со своего места. Троицкий не спеша сел, ласково погладил подлокотники.

– Здорово, приятель… Как ты тут?.. Сильно скучал без меня?.. Молчит… Скажите, а в остальных комнатах тоже мои вещи стоят? Или вам удалось кое-что на свои кровные прикупить?

– Слушай, друг, – к Виктору Николаевичу начал возвращаться дар речи. – При чём тут я?.. Я в этой квартире вообще всего третий год живу. Мне сказали, все вещи здесь казённые, можешь пользоваться. Ну, я и пользовался… Откуда я знал?.. Забирай, если это твоё!.. Я ни в чём чужом не нуждаюсь!.. Я, между прочим, не какой-то там, чтобы…

Неожиданно дверь в кабинет с треском распахнулась, и в комнату влетела разъярённая Элька.

– Не отдам! – завопила она ещё с порога. – Ходют тут всякие!.. А ты зенки пивом налил и рад, губошлёп?!.. Паразит недоделанный!.. Ничего я этому проходимцу не отдам!.. Слышите?!.. Ничего!.. Хрен с маслом он у меня получит!.. Накоси, выкуси! – и она, сложив из коротеньких пухлых пальчиков внушительную фигу, затрясла ею почти у самого носа своего благоверного.

– Тебе что было велено?!.. – Виктор Николаевич что есть силы стукнул кулаком по столу. – Чтобы я тебя до самого вечера не видал!.. Брысь, поганка!.. Добром прошу!.. – и двинулся на свою благоверную.

– Убивают!.. Ратуйте, люди добрые! – заголосила Элька, но на всякий случай подалась поближе к выходу. – Только пальцем коснись, на пятнадцать суток упеку!.. Фулюган!..

– Вон!.. Вша недоразвитая!.. – взревел взбешённый супруг. – Моль недобитая!.. Я тебя добью!..

Больше упрашивать расходившуюся даму с павлином на спине не пришлось. Последняя угроза подействовала на неё безотказно, и, уже не сдерживая сотрясавших её пышное тело рыданий, изрыгая проклятья и угрозы, она стремглав кинулась из кабинета мужа.

– Извини, друг, – возмущению его не было границ, и он никак не мог успокоиться. – Ну надо же, чтобы такая мзгля… чтобы от эдакой мрази… чтобы от неё… Нет!.. Я даже не знаю… Вообще!..

Не в силах больше говорить, он схватил со стола пустую четвертинку и со всего размаха запустил её вслед удравшей жене. Стукнувшись о закрытую дверь, бутылка разлетелась на мелкие осколки.

– Двенадцать лет с ней живу, а всё никак не могу решиться… – чекушкометание немного его успокоило. – Ты даже представить себе не можешь, как иной раз это насекомое раздавить хочется!.. Она ведь у меня хуже таракана!.. Или клопа!.. Клянусь!.. С каким бы это я её удовольствием!.. – он блаженно закатил глаза и даже причмокнул от сладостного предвкушения. – Но, как подумаю, что за минуту наслаждения пожизненный срок схлопотать можно, руки сами собой опускаются. И что остаётся делать?.. Терпеть. И только… Веришь ли?.. Несчастней меня человека на свете не было и нет. Не молчи, а скажи, ты мне веришь?..

– Верю, – Павлу Петровичу было и грустно, и паршиво, и смешно.

– Спасибо, друг… Вот ты меня понимаешь… Жаль выпить нечего, а не то бы мы с тобой дерябнули бы… За мужскую солидарность!.. Хотя… Постой!.. – похоже, его осенила какая-то гениальная идея. – Я мигом!

Он на цыпочках подошёл к двери, прислушался к тому, что происходило в коридоре и, многозначительно подмигнув Павлу Петровичу, безшумно выскользнул в коридор.

С его уходом Троицкий смог, наконец-то, спокойно оглядеться в такой знакомой и такой чужой для него теперь комнате. Удивительно, но мебель стояла на своих прежних, привычных местах, и лишь безвкусные кружевные салфетки с огромными вышитыми розами, разложенные повсюду, нарушали привычную строгость его кабинета.

"Бежать, бежать отсюда!.. И как можно скорее!.." – горькое чувство невосполнимой утраты сжало сердце, и на душе у Павла Петровича стало пасмурно и тоскливо. Хуже некуда.

В комнату, крадучись, вернулся Виктор Николаевич. По выражению его торжествующего лица можно было догадаться, что задуманная операция прошла успешно.

– Не заметила!.. Хе-хе… Ну, Элеонора Степана, тебя такой сюрприз ожидает!.. Ты этот день на всю оставшуюся жизнь запомнишь! – жарко зашептал он.

Ещё раз оглянувшись на дверь, Виктор Николаевич извлёк из правого кармана штанов пузырёк каких-то духов. Фигурный флакон представлял из себя ледяную скалу, на вершине которой стоял белый медведь, и сквозь стенки из мутного стекла было видно, что он полон более, чем наполовину.

– Где Чапаев не проскочит, сокол-Чкалов пролетит!.. Ха-ха!.. Это ей за паскудство характера и за подлость натуры мелкой собственницы!.. Духи "Северное сияние"! Производство фабрики "Красная заря"!.. Тебе, Павел, как?.. Разбавить или ты, как все советские люди, чистый предпочитаешь? Самый натуральный спирт!.. И запах без отвращения. Ты только нюхни. То ли Северным полюсом, то ли медведем этим воняет. Бррр!.. – беднягу всего передёрнуло.

– Пей сам, Виктор Николаевич, а я воздержусь.

– И зря!.. Чистейший спиртяга!.. – изрёк Виктор Николаевич и опрокинул содержимое флакона в гранёный стакан.

Троицкому вдруг стало невыносимо тошно. В доме, где они с Зиночкой были необыкновенно счастливы, теперь поселилась пошлость, гадость! Одним словом – дрянь!..

– Простите меня, – он резко встал и, когда открывал дверь кабинета, чуть не сшиб с ног прилипшую к замочной скважине неугомонную Эль-ку. – Всего вам хорошего.

– Ах, ты, подлюга!.. – та заметила в руках мужа знакомый флакон– Ты зачем это духи мои упёр?.. Для какой такой надобности?!.. Пидарас вонючий!..

Павел Петрович с силой захлопнул за собой входную дверь и, прижавшись лбом к холодной стене, с минуту простоял так, чтобы унять бивший его озноб. Для него теперь всё стало яснее ясного: если даже их личные вещи остались в квартире, значит, Семивёрстов выполнил своё обещание, и после очной ставки с ним Зиночка домой уже не вернулась, а… Нет, нет!.. Не хочу даже думать об этом!.. С ней всё хорошо… Всё благополучно!.. Просто узнать, где она и что с ней стало, здесь, на Чистых прудах, невозможно.

Автандил всё понял без слов по одному выражению лица своего пассажира. Лишних вопросов задавать не стал, включил зажигание.

– Куда теперь?..

– В Хомутовский тупик, Авто. Знаете, где это?

– Гамреклидзе Москву как свои пять пальцев знает. Не надо безпокоиться, Павел Петрович.

По улице Чернышевского они выехали к Земляному валу, и тут Троицкий растерялся. Он не узнавал когда-то хорошо знакомых мест. Громады новых домов выросли на месте низеньких деревянных хибар. Озираясь по сторонам, он безпокойно заёрзал на сиденье.

– Что вы, товарищ генерал?..

– Не могу понять, где мы.

– Сейчас, потерпите намного, – машина свернула направо и остановилась напротив входа в кинотеатр. "Встреча", – прочитал Павел Петрович на фасаде. А рядом на старинном заборе из литого чугуна висела афиша фильма. Здесь тоже шла "Девушка без адреса", и неунывающий Рыбников улыбался Павлу Петровичу, как закадычному другу. Но из-за забора, на котором он демонстрировал свой неисчерпаемый оптимизм, выглядывал знакомый дом. Наконец-то! Он узнал! Старинная усадьба девятнадцатого века, хотя и пришла в упадок, но сохранилась! Стояла на прежнем месте!.. Ура!.. Как и в довоенные времена, в ней по прежнему помещался стационар какого-то диспансера, и, очевидно, больные в коричневых пижамах, поверх которых были накинуты грязно-серые халаты забивали на лавочках козла или играли в шахматы. Скорее всего, именно медицинское ведомство, а не "Всесоюзное общество охраны памятников старины" спасло особняк от полного уничтожения. Однако на этом радость узнавания знакомых мест для комбрига Троицкого… Увы! – закончилась.

Напротив диспансера, на том самом месте, где в довоенные времена стояла деревянная двухэтажная развалюха и в которой жила Зиночкина подруга Тина, теперь красовалась типовая пятиэтажка из унылого серого кирпича. Приехали!..

– Мне, Павел Петрович, позвонить тёте Кате надо, – прервал его невесёлые мысли Автандил. – Что-то не понравился мне Ираклий сегодня.

Вчерашние новости на него очень сильно подействовали, не смог утром с постели встать. А с ним такое редко случается, несмотря на возраст. Я быстро, – он вылез из машины и направился к будке телефона-автомата, что стояла возле входа в кинотеатр.

Троицкий остался в машине.

Он понимал теперь: найти жену после стольких лет, дело отнюдь не такое простое, каким оно представлялось ему ещё две недели тому назад. Если даже дома исчезают с лица земли, то что говорить о людях, которые не из дерева или камня сработаны?.. О людях, которые в общем движении жизни на этой земле, – всего лишь крохотные песчинки, уносимые бурями исторических катаклизмов и не представляющие никакой ценности с точки зрения исторического материализма. А в такой стране, как наша, тем более.

Вернулся озабоченный Гамреклидзе.

– Совсем деду плохо стало. Тётя Кэто сказала, уже два раза "неотложку" вызывала. Надо мне к ним заскочить. Может, нужно за лекарствами сгонять или ещё что-нибудь… Скажите, куда мне вас отвезти, товарищ генерал, а я за вами часа через полтора заехал бы.

Павел Петрович посмотрел на часы. Ехать к Николаше Москалёву было ещё рано… И вдруг шальная мысль заскочила к нему в голову.

– Поехали обратно. Один пустяк выяснить не успел. Конечно, вряд ли, а вдруг!..

И они снова выскочили на Садовое кольцо и помчались с ветерком на Чистые пруды. Когда Автандил высаживал Троицкого из машины, то на всякий случай спросил, в какой квартире его искать.

– Вдруг я раньше освобожусь. А так, что бы ни случилось, в двенадцать сорок я буду на этом самом месте стоять. Договорились? – и рванул с места, обдав Павла Петровича прозрачным белым дымом из выхлопной трубы.

Первое, что насторожило Троицкого, когда он вошёл в арку и завернул направо, это милицейская машина и карета скорой помощи, что стояли возле дверей его бывшего подъезда, и в которых никого, кроме водителей, не было.

"Неужели?!.. – промелькнуло у него в голове. – Да нет, не может быть! Не такой он дурак, в конце-концов!.."

Но когда он поднялся на пятый этаж и вышел из лифта, самые худшие его опасения подтвердились. Дверь сорок восьмой квартиры была распахнута настежь, и оттуда доносились возбуждённые голоса.

Картина, которая открылась его взору, когда он осторожно вошёл в свою бывшую квартиру, была достойна, как говорится, кисти Верещагина. Поле битвы располагалось в столовой, пол которой был усеян фарфоровыми кусками столового сервиза и сверкающей россыпью хрустальных осколков, бывших ещё совсем недавно парадными бокалами и фужерами. На стуле у окна сидела Элеонора Степанна и, уронив свою изрядно потрёпанную голову на подоконник, рыдала навзрыд. Несколько бигуди ещё держались на её жиденьких волосах, но основная часть была разбросана по полу среди осколков. Возле неё, засунув левую руку в карманы, стоял милицейский сержант и от нечего делать правой рукой сосредоточенно ковырял в носу. За столом сидел капитан и, по-видимому, писал протокол. В глубоком кресле справа от двери сидел хозяин квартиры и, закатив глаза, довольно ненатурально стонал. Актёр из него получился бы никудышний. Возле него хлопотала молоденькая медсестра, которая заканчивала накладывать на его голову марлевую повязку, а суровая женщина-врач молча набирала из ампулы в шприц какую-то прозрачную жидкость.

– Вам чего, гражданин? – первым заметил появление в квартире незнакомого человека скучающий сержант, бросивший по такому случаю вести раскопки в своём носу.

Виктор Николаевич перестал стонать, с трудом разлепил сомкнутые веки и, увидев Павла Петровича, обрадовался ему, как родному:

– Друг!.. Павел, дорогой!.. Как ты кстати!.. Товарищ капитан, вот товарищ может подтвердить. Он – единственный и самый непосредственный свидетель!..

– Чего тут подтверждать? И без свидетелей всё ясно, – капитан закончил свою писанину и обратился к хозяину квартиры. – Уголовное дело будем возбуждать или как?

Услышав такие слова, несчастная Элька взвыла ещё громче. Виктор Николаевич опешил.

– Уголовное?.. А просто на пятнадцать суток нельзя посадить?.. Чтобы только проучить… без уголовщины?..

– Нанесение телесных повреждений в драке уголовно преследуется и карается сроком от двух до пяти. Бывает, условно. Всё зависит от тяжести нанесённых травм и ущерба здоровью потерпевшего.

Возникла напряжённая пауза. Предложение капитана было для потерпевшего крайне соблазнительным. Правда, он не думал о том, какой ущерб жена нанесла его здоровью сегодня. Двенадцать лет супружества, по его твёрдому убеждению, нанесли гораздо больший ущерб не только здоровью, но и всей его жизни. Оскорблённое сердце требовало отмщения!.. Но!.. Но ведь какая-никакая, а всё-таки жена!.. И потом, позору не оберёшься!.. Мучительная борьба происходила в травмированной голове Виктора Николаевича.

– Штаны снимите! – раздался суровый голос врача "Скорой".

– Зачем? – испугался избитый муж. Видно было, что ещё со школьной скамьи он панически боялся прививок и уколов.

– Я вам должна сделать укол от столбняка. Больной, поторапливайтесь.

Покраснев до корней волос и стыдливо косясь на молоденькую медсестру, больной стащил штаны. Игла шприца вошла в розовую мягкую ткань.

– А-а-а!.. – тихонько заскулил потерпевший.

– Так как же, гражданин? – капитану тоже не терпелось поскорее покончить с этим банальным семейным скандалом. – Медицинское заключение будем составлять или как?

– Изверг! – тонюсеньким голосом пропищала Элеонора Степанна. – Для тебя ничего святого не осталось.

Виктор Николаевич натянул штаны и безнадёжно махнул рукой.

– Пусть живёт. Я ведь не какой-то там, чтобы… А тоже человек… И я понять могу… Хотя, по большому счёту, не понимаю…

– И правильно, – обрадовался капитан и, не глядя, бросил своему напарнику-сержанту, который к тому моменту закончил раскопки в носу. – Афонин, поехали!.. – но, уже выходя из кабинета, вдруг остановился и, погрозив пальцем притихшей Элеоноре, строго добавил. – Но в следующий раз, гражданочка, будем меры принимать! Учтите.

Когда следом за милицией и медперсоналом "Скорой" закрылась входная дверь, раненый муж сурово глянул на свою сжавшуюся в комочек, насмерть перепуганную жену и, гордо вскинув перебинтованную голову, отчётливо произнёс:

– А с тобой, Элеонора, я отдельно разберусь. Имей это в виду. Пошли, Павел, в кабинет, – и, обернувшись на пороге, сурово прибавил. – И убраться мне тут! Немедленно!.. Чтоб ни осколочка на полу не осталось!..

Элеонора судорожно кивнула головой.

– А у меня, Витюша, ликёрчик припрятан. Я тебе принесть могу, если желаешь, конечно… – безграничное смирение было нарисовано на её зарёванном лице.

– Ликёрчик?! – сурово спросил пострадавший муж.

– Ага! – как побитая шавка, ответила жена, глядя преданными глазами на своего благоверного.

– Тащи, – великодушно разрешил тот. – Только запомни, этот твой жест ничего в твоей судьбе изменить не может. Много тебе ещё придётся совершить, чтобы заслужить моё прощение. Очень много… Справишься ли?..

– Я справлюсь… Конечно же, справлюсь, Витюша.

– Не уверен.

В кабинете он первым делом закурил и вдруг от души расхохотался.

– Я первый раз такую тактику применил!.. Не знаю, как это меня осенило!.. Ведь раньше у нас как было? Я ей до себя дотронуться не позволял. Ни под каким видом!.. А тут… Как она меня шарахнула "Северным сиянием" по башке, чувствую кровь полилась! В прежнее время после этого я бы от неё одно мокрое место оставил, а сегодня… Она меня колотит, а я про себя думаю: "Лупи, стерва!.. Бей, гадина!.. Я тебя под пятнадцать суток, как пить дать, подведу!.." Да ещё нарочно ей же под руку и подставляюсь!.. Представляешь, какой гениальный ход!.. Ну, а когда совсем невтерпёж стало, я – кувырк! – в обморок упал!.. Но не по-всамделишному, а так… понарошку… Как бы в обморок и как бы упал!..

В дверь кабинета постучали.

– Витюша! Это я!.. Ликёрчик принесла… Мне войтить?..

– Входи, поганка!.. Уж так и быть, позволяю!..

– Я вам и закусить принесла… Вот печеньице… Курабье бакинское и сырок пошехонский… Всё свеженькое… Кушайте на здоровье, – Элеонора поставила на письменный стол поднос и, униженно улыбаясь, быстро вышла из кабинета, семеня коротенькими ножками.