Текст книги "Подлинные имена бесконечно малых величин"

10. Анна

Ресторан «Эль Пасо», куда привез ее Боршевич, смутил Анну не только скромной площадью. Они сидели вдвоем в отдельной комнате, которую и залом-то не назовешь; рядом пустовал один вместившейся в помещение столик. Не сказать, чтобы Анну смущала гастрономическая измена шефа: что «Кактус», что «Эль Пасо» – все для нее было в новинку. Нервничала она по другому поводу, из-за этого его «есть разговор», которым Боршевич предварил поездку в ресторан. Да еще и это расположение – почти под стенами тюрьмы, где она будет вкушать мексиканскую кухню в то время, как Виктор придерживает окаменевшие пряники до того дня, когда Анна придет на новое свидание. С провиантом и выдуманными историями из своей личной жизни, в которой ему уже нет места.

Анна даже решила, что ничего не будет есть, но Боршевич предложил ей салат с креветками и авокадо, что-то, как он сам сказал, легкое и, взглянув в меню, она не стала отказываться: салат был легким прежде всего для кошелька шефа.

Зато Боршевич не стал скрывать, как дорого ему его время. О деле он заговорил сразу, как только их оставил наедине друг с другом записавший заказ официант. И сразу огорошил Анну словами о своих проблемах.

– Ну, как моих, – сказал он. – у компании проблемы. Большие проблемы. Антикоррупционный комитет. Там не люди, там удавы в гражданском. Вцепятся в шею и не отпустят, пока трупом не станешь. Теперь вот наша очередь задыхаться.

Ладони Анны сползли на колени. Защищенней она себя от этого не почувствовала, но так хотя бы Боршевич не заметит, что у нее дрожат руки.

– Вы и не могли этого заметить, – продолжил шеф. – К сожалению, долго этот офисный рай не протянет. Есть люди, разумеется, из тех, кто не в доле, которые уже неделю приносят мне малоприятные весточки. Короче. Со дня на день нас ждут тотальные разрушительные проверки с непредсказуемым результатом. Будущее покрыто туманом, причем не только будущее компании или мое личное будущее. Все вы, – он обвел тесное помещение пальцем, словно сидел на корпоративном застолье в окружении подчиненных, – весь персонал нашей фирмы будет под подозрением.

– В чем же нас подозревают? – решилась спросить Анна, и Боршевич натянул на лицо страдальческую улыбку.

– По сравнению с последствиями проверок, подозрения антикоррупционного комитета – просто детские шалости. Да и какая разница, в чем подозревают, если есть решение замочить? Тут другое еще печальнее, – он взял вилку и покрутил ею в руке. – Чем этаким мы заслужили наезд.

Вернулся официант, водрузил в центр стола бутылку воды и хлебницу с тонкими ломтиками, четырьмя белыми и четырьмя отрубными с семенами подсолнечника. Дождавшись его ухода, Боршевич взглянул на Анну.

– Твой супруг. Наши проблемы, увы, из-за вашей проблемы. Извини.

Анне захотелось воды. Аппетитно прозрачной, как воздух, без дурацких, щипающих за нос пузырьков. Увы, не то что бокала от стола – ладоней от коленей она не смогла бы сейчас оторвать.

– Это все Кондря, – тяжело сказал Боршевич. – Кадр, из-за которого сидит твой Виктор. Такой гад, никак не угомониться. Похоже, он вас приговорил. Ну и всех, кто хоть как-то пытается помочь вам, записывает в свои личные враги.

Он залпом осушил бокал с водой.

– Я не говорил, хотел преподнести сюрприз, – пояснил Боршевич. – Дернул людей, довольно серьезных кстати, – он растерянно усмехнулся. – Толком-то ничего сделать не успели. И что? Все – теперь и я в черном списке. Вся компания в черном списке мудака.

Больше терпеть не было сил. Подхватив бокал, Анна сделала два жадных глотка.

– Не надо было, – сказала она, переводя дух. – Не надо было вам… впутываться.

– Анна, – зашевелился в кресле Боршевич, но она уже решилась.

– Виталий Николаевич! Увольте меня. По собственному желанию. Заявление завтра будет у вас на столе. Прямо с утра.

Вернулся официант, и по его короткому недоумению – взметнувшиеся брови, вытянувшееся лицо, – было понятно: он ее услышал. Через мгновение он уже был привычно невозмутим, хладнокровно-услужлив и безупречно вышколен. С блеском расставил на узком столике огромные тарелки – так, чтобы клиенты не поджимали плечи, и Анна только теперь поняла, что Боршевич будет обедать по полной программе. Салат с белым мясом, то ли курицей, то ли индюшкой, с кусочками банана и ананаса, и огромное блюдо с запеченными на гриле кусками красной и белой рыбы – все это предвещало долгий разговор. Прощальный обед в честь увольнения – разве не она должна его оплатить?

– Уволить проще всего, – впился вилкой в ананасовый кубик Боршевич. – Только кому от этого станет легче? Тебе? Мне? – он захрустел фруктом. – Твоим коллегам? Они-то не собираются увольняться, но работу все равно потеряют. Нет, твое увольнение не спасет фирму от атаки. Твой случай – лишь предлог, наживка. У антикоррупционного комитета свои интересы: гигантские взятки, доля в бизнесе. Наконец, просто рейдерский захват. Нет, уволиться – это не решение.

Потирая бедра, Анна улавливала поднимающиеся со стола запахи. У нее забурчало в животе – не иначе как от аромата запеченной рыбы.

– Не допустить атаки – вот о чем надо думать, – на этот раз шеф указал вилкой на Анну.

– А это возможно?

Боршевич пожал плечами.

– Хотя бы попытаться. Есть один человек.

Он замолчал под более чем оправданным в этих стенах предлогом – отправляя в рот дымящийся кусок рыбы.

– Прокурор сектора Рышкановка, – добавил шеф вполголоса. – Господин Сырбу – слышала о таком?

Анна, конечно, не слышала, но Боршевич, похоже, настаивал: ей стоило запомнить это имя. Он даже показал фотографию прокурора, протянув ей телефон. С экрана на нее смотрело упитанное лицо с зачесанным назад пробором и полускрытой, совсем как у Джоконды, улыбкой. На вид прокурору было около пятидесяти.

– Тот еще затейник, – усмехнулся Боршевич, пряча телефон. – На сегодняшний день он наш единственный шанс.

– Ваш знакомый?

Показав фотографию, шеф словно доверил ей что-то личное, и это подействовало на Анну раскрепощающе. Она подняла руки на стол и подвинула ближе тарелку с салатом.

– Пока нет, – сказал шеф. – Но у нас есть общий знакомый, с которым тебе не мешало бы познакомиться.

– Мне? – вилка застыла в ее руке.

Боршевич протер губы салфеткой.

– Был у меня друг, – сказал он, откинувшись на спинку стула. – Старше меня, года на четыре, но эта разница в возрасте тогда, в девяносто первом-девяносто втором означала пропасть в материальном положении. Я понятия не имел, куда устроиться без рухнувшей распределительной системы труда, а он уже неплохо крутился. Завозил из Турции шмотки, технику из Китая и даже лекарства из Вьетнама. Два-три раза в год ездил отдыхать за границу. По тем временам это было – как сейчас ПМЖ в Монако. В общем, рос человек. Пока не утратил бдительности – такое случается даже с самыми ушлыми. Его застали прямо на даче. К несчастью, там еще был его родной брат, его жена и их сынишка. Мальчик восьми лет. Девяностые, – он развел руками, – тогда и дворцов-то таких никто не строил. Дача у него была под Кишиневом, с видом на Гидигич. Просторный, хотя и одноэтажный дом. А вот удобства во дворе. Так вот, приятель сидел в дворовом туалете, когда все началось. Автоматные очереди, крики. Крики быстро стихли. Потом тишина и незнакомые голоса.

Боршевич уставился в одну точку. Мыслями он был не здесь и даже не в две тысячи тринадцатом году.

– Сидит он и понимает: мертвых не вернуть, самому бы не зажмуриться. А у него туалет, – Боршевич посмотрел себе под ноги, словно сам сидел на толчке, – оригинальной конструкции. Сиденье откидывается в сторону вместе с частью пола. Чтобы ассенизаторы могли подъехать, дерьмо откачать. Сорри, – спохватился он, – что за столом, но…. В общем, даже дорожку, чтобы машина проехала, проложил, как раз от ворот до сортира. А что убийцы, так они всегда спешат. А эти еще и растерялись, когда поняли, что не тех пришили. Да еще и ребенка… Будь у них больше времени, может и смутило то, что широкая дорожка сужается сразу за деревянным сортиром. А так… В общем, заглянули они в сортир. Никого. И в доме тоже. И в сарае, и в птичнике, где мой приятель разводил фазанов – опять же, элемент сладкой жизни девяностых. Уехали они минут через пятнадцать, и то, что их не заметили, говорит лишь о желании соседей пожить как можно дольше. Пятнадцать минут. Это, Анна, чертовски нелегко – стоять пятнадцать минут по уши в дерьме, не за столо будет сказано. В выгребной яме, вытягиваясь на носках, чтобы жижа не заливалась в уши и в рот. Слава богу, звать никого не пришлось – мой друг никого бы и не дозвался. Потерял бы сознания от газов. Там в стене выгребной ямы были металлические лесенки, как в канализационных люках. Он и делал-то туалет по подобию городской канализации. Стены по кругу обложил кирпичом, присобачил лесенки. Планировал присоединить сток к общей канализации. Одна беда – канализацию обещали провести, но так и не провели. Пришлось вот искусственно расширять дорожку для ассенизаторов.

Боршевич никого не звал, но официант появился сразу, как только шеф покончил с рыбным ассорти.

– Можно подавать десерт? – спросил он и получил в ответ короткий кивок.

– Его все-таки грохнули, – сказал Боршевич после ухода официанта. – Лет через семь, что ли. Но это уже другая история и другие деньги. Товарищ не рассчитал и решил заработать на бензине. А за такое не то, что убивают, за это войны ведут. Но не в этом суть. Я о том, что в ситуации, когда нет другого выхода, радуешься любому спасению. Даже сидя по уши в говне. Надо – отхлебнешь сколько влезет, только бы не спалиться. Лишь бы выжить, понимаешь? Это не страшно – окунуться в дерьмо, страшно не выбраться из дерьмовой ситуации. Тогда, на даче, мой друг выбрался. А ты готова, если понадобиться, окунуться?

В ушах Анны забился, как птица в силках, взбесившийся пульс.

– Это как-то связано с прокурором? – осенило ее.

Боршевич хмыкнул.

– Сама решай, к сожалению или к счастью, но мой ответ – да, – сказал он, видя как Анна бледнеет на глазах.

– Зачем вы так со мной?

У нее и правда потемнело в глазах, а голос предательски задрожал.

– Я? Я всего лишь предоставляю выбор, который, если честно, дается не каждому. Я же не разыгрываю из себя благотворителя, говорю прямо, как и положено в разговоре двух взрослых людей. Да, прокурор – негодяй, мерзавец и бабник, ну так кто из прокуроров ангел? Большой, кстати, любитель унизить чужих мужей. Соблазняет их жен и вынуждает тех мириться с щедрыми подарками, с которыми их жены возвращаются домой. Вынуждает, потому что четко понимает свое и их место. На то он и прокурор. С женами тех, кто может ответить, не связывается. Не в смысле по морде – этих-то чего бояться с персональной охраной? А вот тех, кто сидит повыше или хотя бы вровень, не трогает. Бьет только по слабым – у таких почти всегда жены на загляденье.

Боршевич остановил взгляд на уровне декольте Анны, но той было не до смущения: только бы в обморок не грохнуться.

– Он, конечно, страшный человек, – сказал Боршевич. – Встать у него на пути не пожелаю и врагу. Еще меньше хотелось бы стать его врагом. Сейчас у нас уникальный случай. Записаться в его друзья. Ну, или хотя бы уберечь себя от его вражды. Ну и, – он покрутил опустевшим бокалом, заглядывая в него как искушенный дегустатор, – спасти твоего мужа.

Он словно все рассчитал: заранее договорился с официантом, который появился с десертом в тот момент, когда на столе было бы уместнее самое перченое блюдо из меню этого, надо признать, вполне успешно косящего под мексиканский ресторан заведения. Анну не удивило, что тарелок было две. Удивило то, что одну из них официант поставил перед ее носом.

– Жареное мороженое, – кивнул на ее тарелку Боршевич, заказавший себе идентичное по виду блюдо: два чуть приплюснутых, похожих на обжаренные в панировке котлеты, шарика, политых тонкой струей лоснящегося шоколада.

– Вариант, конечно, ужасный, – сказал шеф, десертной вилкой разламывая шарик на две неравные части. Под золотистой поджаренной корочкой и в самом деле оказалась густая белая масса, напоминающая сливочный пломбир. – И, конечно, единственное, что ты сможешь оценить, хотя я и не имею никакого права требовать оценки своих усилий. И все-таки единственное, что ты можешь отметить в этих обстоятельствах, так это мою искренность.

Он сморщился, видимо, от пронзившего зубы холода от мороженного.

– Мы взрослые люди, – сказал Боршевич с отходящей от болью гримасой, – и оба понимаем, что избегаем прямо говорить об интимных отношениях. Заметь, речь не идет о классической ситуации: начальник склоняет к сексу секретаршу, хотя мне всегда казалось, что это больше надо секретарше. Секс со мной не принесет тебе ничего – я, конечно, не имею в виду плотские удовольствия. Вытащить твоего мужа из тюрьмы не в моих силах, вот о чем я. Самому бы теперь, как видишь, не загреметь. Прокурор Сырбу – единственный шанс, может, даже последний. Все организуем как надо, от тебя требуется лишь одно. Согласие. Конечно, – выслушав в паузу ее молчание, продолжил он, – есть и другие варианты. Например, высыпать мне на голову салат, к которому ты не притронулась, или раскроить мне череп тарелкой с мороженым. Кстати, никогда не догонял, почему два крохотных шарика кладут на такое огромное блюдо. В любом случае я все пойму. Никто не вправе осуждать женщину, если кроме себя самой за ее честь некому постоять. А что для тебя важнее – честь или любимый человек, это и есть выбор. Я хочу, чтобы ты это четко поняла. Выбор, а не ультиматум.

Времени на молчание у нее больше не было, и это уж точно попахивало ультиматумом.

– Выбор, – сказала она. – Значит выбор, это лечь под мерзкого даже на фотографии подонка?

– Редкостная сволочь, – поспешил согласиться Боршевич. – Взяточник, ублюдок, быдло, неуч, блядун, хам, выпивоха. Наверняка убийца – а что, обычное дело для отечественных прокуроров. Но при этом – хитер, коварен, осторожен, подозрителен и, по своему умен. С мужьями любовниц он действительно безжалостен, если за жестокость принять унижения в обмен на материальные блага. Я думаю, ты для него можешь стать первым исключением из правил. Твой муж, уж прости, что бью по больному, и так унижен до крайности. А вместе с ним и ты сама. Так что, как по мне, с его стороны все может ограничиться щедростью. В том числе, в виде помощи твоему супругу. В конце концов, – добавил он, не замечая признаков доверия во взгляде Анны, – это единственный человек, с которым я в состоянии тебя свести, и который реально находиться где-то на одной чаше весов с Кондрей. Который, заметь, не меньший подонок, при том что на его благотворительность мы не можем рассчитывать. А большего сделать для тебя я не в состоянии.

– Мне кажется, вы для себя стараетесь.

Боршевич не растерялся. Напротив, немедленно и даже с жаром закивал.

– Я и не спорю. Хотя, справедливости ради, ты могла бы вспомнить, что для себя, как ты выразилась, я стараюсь из-за проблемы, возникшей на фоне вашей семейно-криминальной драмы. Да, мне нужно выйти на прокурора Сырбу, мне остро необходимо его заступничество. Но я пока, если честно, понятия не имею, как нам это сделать. Можешь не верить, но твое положение кажется мне более выгодным. Понравишься прокурору – получишь реальный шанс спасти мужа. Главное – понравиться ему. Постараться понравиться.

– Да вы что? Он же все поймет, стоит мне только заговорить о ваших проблемах.

– Боже тебя упаси! – всплеснул свободной от поедания мороженого рукой Боршевич. – И не вздумай заикаться. Тогда точно все. Нет, конечно же нет! Я еще подумаю, как это сделать получше, и очень рассчитываю на твою поддержку.

Анна взглянула в свою тарелку. Жареное мороженое пускало из-под себя медленные молочные лужицы. Обволакивающая корочка сохраняла первоначальную форму – вот бы ей самой не растерять свои сомнения и свою решимость. Главное – понимать, на что решаешься.

– Я ведь уже двадцать лет в бизнесе, – напомнил Боршевич. – В принципе, столько бизнес здесь и существует. И почему-то мне кажется, что я не совсем уж безнадежный идиот. Понимаю, что наезда уже не избежать. Даже если бы ты уже лет пять была замужем за прокурором и с гордостью носила фамилию Сырбу, норковую шубу и бриллиантовое колье. Заказ оплачен, наезд состоиться, а завтра или через неделю – вопрос первостепенный лишь в одном смысле. Чтобы успеть припрятать как можно больше документов, которые нам же потом будут ставить в вину. Возможно, на первом этапе, пока вы будете притираться друг к другу, ты будешь просто делиться со мной какой-то информацией. С кем встречается Сырбу, куда ездит, кому звонит. Может, даже удастся увидеть какие-то документы – это тоже может оказаться очень полезным. Не надо бояться, я сориентирую и конкретизирую свои пожелания. Сейчас главное – постараться ему понравиться. Ну так что, заговорщица? По рукам?

Он не протягивал ладони, сидел все так же, откинувшись на спинку и улыбаясь. Как ей казалось, не без смущения. Вариантов ответа было не так уж и много. Можно было обдать Боршевича трехэтажным матом, что привело бы его, хотя бы на время, в шоковое состояние. Анна была единственной из его сотрудниц, кто не считал, что ненормативная лексика придает женщине привлекательности в глазах шефа. Был и более радикальный вариант. Завопить что есть силы, а когда в комнатушку, считающуюся одним из залов ресторана, ворвется испуганный официант, а за ним и побледневший охранник, можно будет разыграть стандартную, но все еще эффективную постановку из репертуара опытных стерв. Прижавшись к стене и заливаясь слезами, обвинить растерянного мужчину за столом в попытке изнасилования. На робкие успокоения – голосить как можно громче, требовать полиции и журналистов криминальной хроники.

В конце концов, можно было воспользоваться и подсказкой самого Боршевича. Как он сказал про массивные тарелки? Как это для чего? Да вот для таких наглых самодовольных морд.

Но Анна поступила иначе. Опустив глаза, она вонзила ложку в шарик мороженого.

11. Нику

Подготовка к очередному медицинскому контролю проходила под знаком здоровой пищи. Никогда Нику не ел так часто и много, и рекомендованный ему рацион даже как-то нелепо было называть диетой. Он пил таблетки, дорогие препараты на основе женьшеня и гинкобилобы, ел шампиньоны, совсем сырые, порезанные в салат наряду с руколой, петрушкой, помидорами и заправленные оливковым маслом. Делал еще салат: грецкий орех, миндаль, фисташки, арахис, фундук и немного меда – это был его десерт. Варил креветки, не думая о том, сочетаются ли они с базиликом и тмином, добавлял и то и другое, потому что знал: все это повышает его шансы.

– Но диета и биологически активные добавки – это даже не полдела, – внушала ему доктор Скрипченко. – Необходимо перестроить мышление. Перезагрузить, так сказать, программу. Стремление к быстрой эякуляции – это не физиология, это прежде всего психология. Вы ведь наверняка торопливый человек? Все делаете быстро? Второпях? Во всяком случае, стараетесь торопиться? Не всегда хорошо, я почти уверена, что всегда нехорошо. Вы же водитель. Скорость – ваша стихия. Наверняка ведь без нарушений не обходиться?

– Вы же знаете, кого я вожу.

– Не знаю, – с улыбкой помотала головой доктор.

– Ну да, – согласился Нику. – Шеф такой человек, что приходится нарушать. И скорость превышать, и на встречку выходить. Удовольствие, думаете, я получаю? – спросил он, заметив как Виктория неодобрительно закачала головой. – Ему-то что? Развалится на заднем сиденье, команды по внутренней связи начальнику охраны отдает. Этот рядом со мной сидит и приказы передает. Ускоряйся, подрезай, обгоняй.

– Ну а если что-то…

– Да, – кивнул Нику. – Не дай бог что – виноват водитель. Шеф, он не при чем, он даже в машине работает, в окошко некогда взглянуть.

– Ну, допустим. Но вы же не всегда босса возите. Вот и соблюдайте правила, когда едете один.

– Да вы что? – криво улыбнулся Нику. – Как можно ехать пятьдесят по виадуку? Там трасса минимум для девяноста.

– Вот и отлично! Езжайте на виадук при первой возможности. А еще лучше – на Мунчештскую. Кстати, одна из длиннейших улиц в Европе, целых двенадцать километров. Ее как раз отремонтировали, гладкая как зеркало. Ехать одно удовольствие, а для любителей скоростей – сплошное мучение. Если, конечно, не превышать. Вот и давайте. Строго пятьдесят, на встречную полосу не выходить, соберете за собой километровый хвост – не обращайте внимания, пусть гудят. В общем, не мне вам объяснять. Добейтесь, чтобы вас ненавидели другие водители. Ловите в этом кайф, наслаждайтесь издевательски медленной ездой. Помните, это вы контролируете остальных, это они зависят от вас. Будьте хозяином положения, слышите? Пусть проносятся мимо остальные – это им надо поспеть к финишу. Нас их проблемы не заботят, не так ли? Наша цель – получить максимум удовольствия от процесса. И так во всем.

Нику ухмылялся, но вскоре вынужден был признать: доктор Скрипченко оказалась первоклассным психологом. Ее напутствие не выходило из головы, его будто и в самом деле перепрограммировали. Нику не отступал от рекомендованной диеты, спал не меньше восьми часов в сутки и разговаривал сам с собой, когда понимал, что начинает нервничать. Даже нашел удовольствие в ранних подъемах для пробежек по парку. Во время одной из них в его голове и сработал заложенный доктором заряд. Он заприметил пустующую мансадру в доме у паркового пруда, попутно открыв новый способ вычисления подходящих для работы квартир. Кто, в самом деле, станет подозревать бегуна в спортивном костюме?

Квартира в мансарде была то, что надо. Практически двухэтажная, скроенная из двух уровней, соединенных крутой лестницей. Верхний этаж, прямо под крышей, был разбит на три небольшие комнаты. Нижний ярус квартиры занимали кухня и огромная, без перегородок, комната. Нику не спеша обходил свои временные владения, ликуя от того, что лучшей тренировки для обуздания поспешности не найти. Особенно обрадовался, обнаружив запертыми две из трех верхних комнат. Без проблем он проник лишь в детскую. Возился с запертыми дверями, неспешно подбирая отмычки и дав себе зарок не ломать замки. Разобравшись, наконец, с замками, долго рассматривал секретер, словно раздумая, с какого ящика начать. Даже обнаружив среди документов огромную коробку из-под монпасье, не бросил перебирать бумаги, хотя с рентгенной точностью был уверен: конфетная коробка набита золотом и драгоценными камнями.

Не спешил он и с выносом трофеев, даже подпер стулом входную дверь, когда понял, что та захлопывается сама собой. Вернулся в детскую комнату. Вспомнил, что видел там коробку из-под старого монитора, наполненную игрушками. Игрушки вывалил прямо на ковер, а в коробку, чувствуя сквозняк от раскрытой входной двери, сложил микроволновку, два ноутбка и фотоаппарат, большой и, кажется, профессиональный. Шумно спускался по этажам, выглядывая под ноги из-под огромной коробки, не опасаясь встреч на лестнице, ничуть не волнуясь оттого, что коробку узнают внезапно вернувшиеся хозяева.

Скрипченко была права: он ловил кайф от своей педантичной неторопливости, чувствовал себя невидимкой, божеством, прибывшим на землю с инспекцией. Он все еще держал в уме девушку из «Молдова-газа», но скорее как охотник, ружье которого еще целится в зайца, а глаза уже подметили кабана. Как добыча Анжела его не интересовала – разве что на черный день, а Нику наслаждался белой полосой. Только бы не спугнуть удачу, не торопиться и верить, что уверенная неспешность, уже обеспечившая его деньгами на пару лет вперед, не изменит ему и в будущем. Даже в кабинете Виктории Скрипченко – она пригласила его на очередной контроль, – он знал, что все под контролем. Под его контролем.

– Вы будто даже помолодели, – позволила себе комплимент доктор.

– И потолстел? – усмехнулся Нику.

Молчанием вместо ответа Скрипченко дала знать, что за такие деньги – а курс лечения уже обошелся ему в четыреста тридцать евро, – не намерена тратить время впустую.

– Сейчас поедем на тестирование, – заявила она. – Подождите меня в холле.

Эта новость удивила его.

– У вас что, еще один центр есть? – спросил он.

– Не совсем. Скоро сами увидите.

Место, куда они приехали – на личном «Лексусе» Виктории Скрипченко, лихачевшей так, что у Нику заложило в ушах, – и в самом деле оказалось центром. Новым офисным центром «Афина», вокруг которого совсем недавно возвышался строительный забор.

Они поднялись на лифте внутри стеклянного с виду здания, где каждый из семи этажей был метров пять в высоту. Никто, кроме встретивших их в дверях двух охранников, расступившихся при виде доктора Скрипченко, до третьего этажа им не встретился.

– Центр только открылся, – пояснила Скрипченко. – Да и аренда здесь недешевая.

Он подошла к стеклянной двери, соединенной с точно такими же стеклянными стенами и вынула из кармана пластиковую карточку для магнитного замка. За дверью оказался огромный зал, в котором уместилась бы солидная фирма на пятьдесят сотрудников, с рабочим столом для каждого и общим просторным уголком для распития кофе и обычной офисной болтовни. Столы тоже имелись, штук тридцать, расставленные в два параллельных ряда и на почтительной друг от друга дистанции. Примерно посередине этого образованного столами коридора возвышалась фигура манекена без одежды.

– Что это? – спросил Нику и тут же вздрогнул от сильного треска. Куда-то нажав, доктор Скрипченко вызвала цепную реакцию: поочередно прямоугольники стеклянных стен скрывались за рулонными шторами, раскатывавшимися из длинных и тонких цилиндров, прикрепленных прямо к потолку.

– Это? – Скрипченко кивнула в сторону манекена. – Это и есть устройство для тестирования. Подойдем поближе.

Манекен стоял на толстой подставке, больше похожей на компактный постамент. Совершив какие-то манипуляции пальцами в районе поясницы гигантской куклы, Виктория Скрипченко добилась неожиданного для Нику эффекта. Фигура манекена вдруг дала трещину с левого бока, вначале проявившуюся в виде ровной линии от головы до ступней. Медленно задняя часть фигуры отделялась от передней, обнажая полость, вдоль внутренней границы которой имелись поролоновые валики и макаронины разноцветных проводов.

– Знакомьтесь, – сказала доктор Скрипченко. – Это Джонни. Вообще-то официальное название устройства – Джей-Оу-Эн один, но он не против фамильярностей.

– Он тоже стоит восемьдесят тысяч?

– Тридцать семь, – серьезно ответила Виктория Скрипченко. – На время тестирования вам придется стать его начинкой.

Нику поморщился.

– Это еще как?

– Следующим образом. Сейчас вы разденетесь, разумеется, полностью, и влезете внутрь Джей-Оу-Эн один. После чего я вас закрою и мы начнем.

– Начнем? Но я не хочу туда лезть!

– Вы не волнуйтесь, – она тронула Нику за руку. – Нельзя бросать дело на полпути. Отказ от тестирования на Джей-Оу-Эн равносилен тому, что завтрашнее утро вы начнете с пачки сигарет, а день проведете в алкогольных возлияниях и в поедании насыщенной животными жирами пищи. Нужно понимать, какого результата вы уже достигли, чтобы продолжить наш курс или скорректировать его. А может, даже снять медикаменты. Разумеется, взамен на ваше обещание не отказываться от здорового образа жизни.

Нику шумно вздохнул.

– Зачем все это? – кисло спросил он.

– Мы вроде уже однажды договорились: необходимо максимально исключить факторы, препятствующие чистоте эксперимента. Ваш вопрос – из числа этих факторов. Прошу вас, раздевайтесь.

Нику покрутился на месте.

– Отвернитесь хотя бы.

– Не тяните время, – впервые на лице Скрипченко он увидел что-то похожее на раздражение. – За последние два месяца я видела вас обнаженным чаще, чем собственного супруга.

Она все же отвернулась, и Нику с трудом удержался, чтобы не спросить – не от стыда ли за только что сделанное признание? Потом его собственный стыд взял верх, и он стал торопливо раздеваться, презирая упрямые пуговицы и застревая в штанинах.

– Прохладно, – поежился он, одной ногой оказавшись внутри манекена.

– От волнения, – отрезала доктор Скрипченко. – В помещении градуса двадцать три, не меньше. Залезайте целиком и кладите подбородок на поролоновый валик.

– Где?

– Естественно там, где выпирает подбородок внутри устройства. Не волнуйтесь, Джонни подогнан под ваш рост. Регулируется длина каждого из сегментов тела. Вот так.

Задев рукой его левую ягодицу, она снова включила манекен. На этот раз – в режиме закрытия, и через полминуты Нику оказался в полной темноте, прижатый со всех сторон поролоновыми прокладками. Он хотел сказать, что ничего не видит, но тут что-то щелкнуло, и он увидел зал, куда привела его Виктория Скрипченко, и саму доктора Скрипченко. Она смотрела ему прямо в глаза.

– Видно нормально?

Нику хотел кивнуть, но не смог: его голова была в мягком, но совершенно неподвижном плену.

– Видно-то нормально, – услышал он свой глухой голос. – Но я, кажется, не могу пошевелиться.

– Потерпите. Вы, кстати, можете совершенно расслабиться и даже прилечь. Сейчас скорректируем положение.

Она скрылась из вида, и Нику почувствовал шевеление за спиной, словно его потеребили сзади за рубашку. Вид перед глазами начал плавно уходить вниз, сам же он понял, что наклоняется назад – внутри Джонни и одновременно с ним.

– Так, пожалуй, достаточно, – послышался в левом ухе голос Виктории, и Нику понял, что и впрямь как будто полулежит.

– Ну что? – спросила доктор Скрипченко, снова появишись в поле зрения. – Успешного вам теста. И не переживайте, у вас все получится.

– А вы что, уходите?

– Я вернусь.

– То есть как? А когда вернетесь?

По ее губам промелькнула улыбка.

– Как только закончится тест.