Текст книги "Город белых паломников. Роман"

Глава двенадцатая

ЗЕРКАЛО – 7 (Сергей Федорович Абрамкин)

…беззвучно посыпались стекла, саму раму вывернуло, в проем выглянуло лицо, тут же вспухло багровым и исчезло, по стене барака бежали дыры, целыми пластами срывалась штукатурка, обнажая гнилую дранку, от пулемета с вышки взлетал сизый дым, люди в телогрейках бежали с плаца медленно, с усилием двигая руками, точно преодолевали не сверкающий морозный воздух, а морскую толщу; узкая морда пулемета поворотилась, изувеченные ребра барака перестали дрожать, и весь смертельно тяжелый ливень заходил по разбегающейся массе, выбивая из одежд серые фонтанные дымы, разбивая головы, срезая кисти рук, бросая людей юзом по обледенелой земле… язычок пулеметного огня болтается реже, и разом становится слышно все и все звуки с одинаковой силой: звон отбойного молотка, с каким бьет пулемет, сопение умирающих, скрип мерзлых досок настила под сапогами стрелка, крики и ругань конвоя, шипение остывающих на льду отработанных гильз, лай собак; и когда эта оратория достигает апогея, с неба на вышку с пулеметчиком обрушивается гигантский человеческий палец и сминает ее…

* * *

Сергей Федорович в офицерской форме старинного покроя, переводя дух, оттирал салфеткой с ладоней пластилин. С редким чувством уверенного всепобеждающего счастья озирал он лежащий перед ним на табурет лист фанеры. На нем из пластилина, спичек, прутиков и проволоки в масштабе 1:25 был выполнен лагпункт 03/117, где провел он свои лучшие годы жизни начальником ОРЧ. История с бойцом, который с пулеметной вышки на утренней поверке сумел уничтожить треть контингента заключенных, была предметом высокой профессиональной гордости капитана госбезопасности С. Ф. Абрамкина. А также причиной и тайной неумирающей грусти – лишь орден ВОВ второй степени положили ему, ибо тот сумасшедший краем прошелся и по административному зданию…

В пластилиновом лагере валялись убитые пластилиновые зэки; вышку со стрелявшим Сергей Федорович по правилам игры, которой занимался все послепенсионные ночи, раздавил, что соответствовало исторической правде: имен но он в порыве неистового гнева прострелил черное сердце злодею, когда тот доверчиво сдался офицерам…

Он накрыл «Правдой» свой лагпункт, отпер дверь и утомленным голосом сказал:

– Входи, Машенька.

Суетливо вошла Машенька, хорошенькая, как куколка, старушка, набеленная, нарумяненная, в платке с синими василечками по белому полю – законная супруга Сергея Федоровича. Она внесла посудину с теплой мыльной водой. Муж, отдуваясь, снял китель, галифе и, фыркая, как мальчишка, стал умываться. За окном алый и нежный разливался рассвет.

…Он позавтракал перловой кашей, приправленной рыбьим жиром, и в 7. 15 включил местную радиоточку…

Вовремя! Диктор тающим баритоном объявил Юрия Петровича Обрыдлова, заведующего отделом агитации и пропаганды МГК КПСС. Столь значительное лицо совершенно неофициально, тепло и раскованно, где-то даже с юмором вдруг поведало о том, как оно еще в детских яслях любило заниматься хоровым пением. Все, кто находился в этот момент у радиоточек, замерли – откровение явно предвещало скорые и неординарные события. Вновь пауза. Затем Обрыдлов еще более раскованно, если не сказать – развязно, выложил подробности того, как в школьные годы он с удовольствием посещал студию чтецов-декламаторов. Еще пауза… но вместо Юрия Петровича вступил диктор и скороговоркой сообщил, что дождя не будет.

Сергей Федорович мгновенно переоделся в парадное, и ушел в МГК.

Встревоженное общественное мнение не успокоил и выход в эфир Мишуринской телестудии. За теленовостями с полей и заводов шла передача «Мы и наши дети». Ведущая, старший диктор Елизавета Андреевна, строго поглядывая сквозь очки увеличенными глазами, она страдала базедовой болезнью, кратко, исчерпывающе, уложив довольно обширный материал в час с небольшим, раскрыла безоблачное положение детей в советских странах, и крайне бедственное – в капиталистических. Безоблачность существования распространялась и на воспитанников городского детдома. О них продемонстрировали полутораминутный сюжет. Качество пленки не отражало качество отснятой жизни – в мутном кадре прыгали белые бантики.

По самой передаче даже сверхискушенные зрители ничего не прознали. Но в самом факте ее появления явственно усматривались косвенные указания…

Но больше всего изумила «Мишуринская правда». В передовой, где головокружительным образом были сведены вместе борьба сальвадорских повстанцев, постановление МГК КПСС о травле грызунов и прошедшее два месяца назад …летие со дня рождения К. С. Станиславского, гражданам пеняли на недостаток внимания к творческому наследию последнего. Неизвестный автор с восторгом писал о том, что для вживания в образ великий режиссер, ставя пьесу о Зое Космодемьянской, заставлял артистов ходить босиком по снегу, а сам пересек линию фронта и собственноручно поджег центральную конюшню танковой дивизии SS…

Немногие знали, какую цель преследовали выступления средств массовой информации. Среди немногих, конечно же, был экс-председатель городского общества «Знание». Из горкома он возвратился приятно возбужденным и предельно собранным. В общих выражениях успокоил Машеньку, а затем нанес официальный визит Мишуринскому экспериментальному молодежному театру.

Взяв для представления идеологической комиссии горкома партии сценарий эстрадной программы, председатель отбыл…

Взволнованные Игорь и Херувим шли знаменитой березовой аллеей.

– Тронулось! Не могли наши власти не понять, чем, какими трагедиями завершается существование людей, погруженных в пещерную тьму бездуховности, – еле сдерживал ликование режиссер.

– А программу не запретят, ведь ты ее сам сочинил?

– Как запретят? – непонимающе вскинулся Херувим. Ты о чем? Мы же ставим чудесные приключения Буратино. Этот деревянный мальчишка – самый воодушевляющий из всех детских героев. Сколько ошибок, сколько драм, пока в мертвой, сухой груди не начинает биться живое человеческое сердце! – Развить любимую идею режиссер не успел – их окликнули:

– Привет, мальчики!

Они обернулись – к ним легким неторопливым шагом подходили две девушки: Наташа и незнакомая Херувиму белокурая, в красном сарафане с лямками бантиков на полных плечах.

– Привет, – буркнул Игорь.

– Здравствуйте, – ответил Херувим со странным стеснением в груди.

– Ты на меня не обиделся? – быстро спросила Наташа.

– Что ты! – возмутился и растерялся он.

Паузы, обычной для разговора малознакомых людей, не наступило. Наташина подруга, с огненным любопытством разглядывая юного красавца, со вздохом, но решительно подцепила Игоря под локоть и повела в сторону. Игорь залепетал, попытался освободиться, но белокурая с коварной улыбкой сказала ему на ухо такое, что он вспыхнул, как обваренный, и дал себя увести…

А Херувим и Наташа… Кажется, он горячо стал ей что-то доказывать, а она попросила проводить ее до тетушки, живущей где-то на самом Низу. Тетушка дверь им не открыла и они повернули обратно. Вновь он ей что-то доказывал, и вроде бы она немного согласилась и даже сказала, что ей это интересно. Причем, через каждые пять минут она начинала прощаться, а он через каждые десять минут с сожалением говорил, что у него репетиция. Потом он ощутил, что ей с ним становится скучно и она уходит от него… Она все больше молчала и ему было трудно говорить. Так трудно, как никогда в жизни. Да, они условились о встрече, но в ее тоне была почти уверенность в том, что следующая встреча бесполезна и будет последней…

– Счастливо, – холодно сказала она.

– До свидания, – вежливо попрощался он.

Пройдя немного, Херувим остановился и с недоумением оглянулся – ему показалось, что она не ушла и стоит рядом, может быть, за его спиной…

На другой день Абрамкин, уже в рабочем порядке посетил молодежный театр. Журналистов рядом не было, из артистов только Сперанский, и поэтому Сергей Федорович вел себя просто и естественно.

– Какого хера! – вопил он, потрясая пачкой рукописных страниц у самого лица пораженного режиссера. – Я спрашиваю, кто, где и когда дал тебе указание ставить эту гадкую, растлевающую, ядовитую пьеску? Я требую не медленно изложить в письменной форме все данные об инициаторе или инициаторах этого гнусного заговора против мишуринской молодежи. Я… – Сергей Федорович круто засверкал глазами, лысина его малиново засветилась, и он было вознамерился стукнуть об пол кирзовым сапожком, как режиссер схватился за сердце и, страшно охнув, повалился на стулья.

– Что… что такое, мой юный друг? – забормотал куратор, бросаясь к нему.

«Сраженный инфарктом» энергично приподнялся и, извинительно улыбаясь, попросил:

– А теперь, пожалуйста, без эмоций, кратко – тезис и аргументы – изложите ваши претензии.

Абрамкин снова жутко засверкал глазами, но одумался, положил на колени рукопись и, бережно разглаживая листы рукой, заговорил:

– Как я понял из данного материала, в первом отделении этюды, пантомимы, в общем, физика без слов. Ее обязательно надо смотреть перед премьерой. Второе отделение отведено детям. Для них предполагается сыграть пьесу по мотивам сказочки некоего Толстого «Приключения Буратино, или Золотой ключик».

Сергей Федорович перевел дух, ибо в груди его пузырился гнев.

– Я считаю, и верю, и думаю, и комиссия согласится с моими выводами, что данная пьеса мало того, что недопустима до сцены, но ее необходимо срочно изъять, и обратиться в компетентные органы с просьбой привлечь автора к уголовной ответственности.

– Но почему?!

– Дело даже не в том, что сказка искажает нашу действительность, полна нелепостей, лжи и клеветы, напичкана глупостью и такой, что наш ребенок смеяться будет, но будет смеяться над автором и от лица детской общественности потребует…

– Почему? – перебил Херувим, нахмурившись.

– Молодой человек, меня уже много лет никто не перебивает, – солгал, озлобившись, Абрамкин.

– Простите, – покраснел режиссер.

– В молодости я немало общался с людьми, весьма искушенными в литературе. И отличать подлинные художественные ценности от идеологической диверсии еще не разучился. Вы полагаете, что конфликт разыгрывается между Карабасом, Дуремаром, Алисой, Базилио с одной стороны, с другой – восставшими куклами во главе с Буратино, которому помогают Папа Карло, черепаха Тортилла и прочие. На лицо борьба Добра со Злом. Ан нет! Это пыль, бросаемая автором в доверчивые читательские глаза. На самом деле расположение сил иное, и в конфликте побеждает беспощадное Зло, пользуясь масками Добра и Справедливости.

– Ого! – воскликнули разом актер и режиссер.

– В этом произведении злой демон по кличке Буратино противостоит директору театра Карабасу, врачу Дуремару, своему отчиму Карле, всем, кто мешает ему утолить страсть к наживе. Кукольный народец – есть сторона, страдающая от его авантюрных устремлений. С чего начинает этот маленький дьявол? Вы хорошо помните, молодые люди?

Тон Сергей Федоровича помягчел, старческой лапкой он бережно разглаживал рукопись.

– Еще будучи поленом он стравливает бедных стари ков, подаривших ему жизнь. На улице притворяется мертвым, дабы подвести папу Карло под статью за жестокое обращение с детьми. Дальше – хуже…

Куратор отыскал фразу, отмеченную красным фломастером.

– «Буратино вскакивает на стул, со стула на стол, хватает молоток и запускает его в голову Сверчку». Это деяние, кстати, квалифицируется как покушение на убийство. Учиться это контрреволюционное исчадье не желает. Вместо школы – в балаган. От Карабаса – каков парадокс! – принимает, вернее, вымогает огромную сумму золотом, на наши деньги около двух-трех тысяч рублей… Пытается вступить в контакт с представителями уголовного мира – Алисой и Базилио, чтобы дать рост своему капиталу. Мучимый страстью к наживе, нелегально пересекает границу соседней страны. Он вовлекает в свою преступную деятельность всех, кто ни встретится ему на пути – от тунеядки Мальвины, падкой на ворованные конфеты, до пожилого трактирного петуха… За ним тянется огромный шлейф преступлений: валютные операции, злостные хулиганства, нанесение телесных повреждений средней тяжести, сопротивление властям, подстрекательство к мятежу и, наконец, организация убийств двух служащих правоохранительных органов! И кровавая цепь злодеяний преподносится как эта лон героического пути, а наивный зритель обязан рукоплескать рецидивисту…

Оппоненты только беззвучно раззевали рты…

– Я очень хорошо прочитал пьесу, – серьезно закончил Сергей Федорович, поднимаясь и пряча рукопись в массивную папку с золотой монограммой «Делегату 1500 городской партконференции». – Весь ее тайный, диверсионный смысл мне виден отчетливо. В компетентные органы сигнал пошлю, мне же хочется, чтобы вы, Константин Евгеньевич, добровольно рассказали, где взяли оригинал, с которого сделали пьесу; кто, когда, при каких обстоятельствах попросил вас сыграть ее в нашем городском театре.

– Но она в библиотеке лежит свободно, – засмеялся Игорь.

– Плохо, – задумчиво ответил Абрамкин и уточнил: – В городской?

– Да.

– Но, Сергей Федорович! – словно ото сна пробудился Херувим.

– Константин Евгеньевич, – с укоризной сказал куратор. – Не спешите. Вечером все хорошенько обдумайте, а завтра встретимся. И, кстати, я бы вам посоветовал инсценировать небольшой документальный рассказ из детства нашего светлого Владимира Ильича Ленина. Помните, когда он в гостях разбил вазу, а потом признался в этом маменьке? Какого мужества был человек! Редкого!

За дверью председатель не сдержался, подпрыгнул и стукнул об пол кирзовым сапожком. Страшно подумать – эту пьеску могли бы сыграть на городском празднике!

Сергей Федорович заторопился, надеясь до обеда по пасть на прием ко второму секретарю МГК.

Остаток дня Херувим не ел, не пил, тренировками не занимался, обязательный бой с тенью не провел. Он не вы ходил из своей комнаты до вечера, категорически попросив его не беспокоить.

«Прав Сергей Федорович, ох, как прав, – говорил маленький герой, чувствуя возбужденным сознанием, что вот-вот вспыхнет тот магический свет, с помощью которого сквозь любой запутанный рисунок человеческого поступка проступят истинные черты его мотивов, его первопричин».

«Мы, люди, творцы лишь в ничтожной степени. Тысячи, миллионы штампов программируют нашу жизнь, определяют поведение, делая предсказуемыми и управляемыми наши поступки. Как говорить, ходить, одеваться – штампы, штампы… чего нет в генах, вкладывают в нас книги, фильмы, газеты… Мы точно диапроектор: показываем только те слайды, которые в нас заложены. Сравнение, конечно, не совсем то, мы и сами, бывает, создаем, но в целом-то! Выходит, набор тщательно отобранных, идеальных слайдов сызмальства, с подсознательного возраста… Тогда действительно, какой герой из Буратино! Так отчего же наша жизнь будет чиста, если…»

Он подскочил к книжным полкам, выхватил «Русский фольклор», наугад стал открывать…

«Старик взял, да и отсек медведю топором лапу… Медведь нашел старика и старуху, взял да и съел…»

Вообразить только! Темная изба, шатун-людоед, кровь на стенах, подрагивающие человеческие останки…». Соломинка перетянулась, лапоть пошел по ней, она и переломилась. Лапоть упал в воду, а пузырь хохотал, хохотал, да и лопнул… Упали и убились… он ее зарубил косой-то и стал с зайчиком жить… брюхо у него от огня лопнуло… сел на кувшин и всех раздавил… рассердился на жену и расстрелил ее… взял туловище – рассек на мелкие части… братья проснулись, глянули – кровь из миски через край льется…»

«Уф-ф, хватит, – решил Херувим, – голова кругом идет. Читать такое можно лишь в кружке юных гангстеров».

Поистине легкомыслие, с которым он выбирал сказку, граничит с преступлением!

Воодушевленный режиссер засел за стол и набросал вчерне новую версию «Золотого ключика…»

Вечером он отправился на свидание с Наташей. Вчера он вел себя довольно глупо, и, если быть точным, никак себя не вел. Отныне ни на одно мгновение нельзя забывать, кто он для нее и с чем идет. К пропасти многие помогли ей сделать тысячу шагов, и ни один – шаг назад…

Наташа жила в микрорайоне, который по его расположению трудно было отнести к Верхней части города или к Нижней. Его так и называли – Особый. И особистов, естественно, старались бить и верхние, и нижние. Поэтому, что вполне справедливо, особисты колотили всех подряд.

С Херувимом ничего не случилось – слава о нем здесь уже побывала. Особисты, сгрудившись на подъездных лавках вокруг бледного вихрастого паренька с гитарой, молча, отчаянной жестикуляцией дали ему понять, что если только он попробует… то они его разом, вот так… этак вот… да еще так-то…

«Бедняги», – со страданием посмотрел на них гость, принимая их за глухонемых.

Он поднялся на третий этаж, позвонил. Сердитый Наташин голос отозвался:

– Подожди внизу, я сейчас.

Вышел. Ребята на лавках сгрудились еще тесней и, видимо, были не совсем немые, ибо горячо перешептывались и смотрели на него во все глаза. Откуда Херувиму было знать, что, по слухам, у него желтая справка, что ежедневно он ударом ноги или руки срубает для тренировки по дереву в Старом парке, а мизинцем может любого проткнуть как оберточную бумагу.

Наташа вышла и, небрежно оглядывая его, сказала:

– Привет!

Горячий сладкий воздух коснулся его лица. Однако он спокойно и мужественно ответил:

– Привет.

– Куда пойдем? – и сама предложила: – Пошли в Старый парк? Ты и вправду там руками деревья ломаешь?

– Чепуха! – удивился он и увидел, что она улыбается.

– Только не молчи, – предупредила она. – Если мне станет так же скучно, как вчера, пойдешь домой делать бай-байки.

На этот раз предупреждение оказалось абсолютно лишним. Херувим доказал сегодня, что не зря был ведущим актером в своем городке, а теперь главным режиссером Мишуринска. С его великолепной памятью, строгой и точной фантазией, рассказывать он умел. И рассказывал завораживающе. О неисчислимости звездных миров, о рыцарях Провансаля, о гибели великих американских цивилизаций, о черной розе Германии, цветущей раз в сто лет, о детских крестовых походах, об ушедшей на дно Атлантиде…

Гигантские сумрачные тополя, волшебно-белые акации, сиреневоствольные березы, сдерживая трепет, смотрели сверху на мальчика и девочку, бредущих по заброшенным парковым дорожкам. У ног их то бились пронизанные солнцем бирюзовые волны, то взвивался тяжелый песок аравийских пустынь, то гремел камень Артурова замка, то блистал версальский паркет…

– Откуда ты все знаешь? – спрашивал она.

– Это знаю не я, – с тайным сожалением говорил он. – Это знали люди, написавшие те книги, которые я читал.

– Я не вижу пользы от книг, – рассеяно отвечала Наташа. – В школе их не читала. Добавь еще сто книг, и в мире ничего не изменится. Ничего.

– Цифра сто чересчур слаба. Добавь еще сто булок хлеба, сто бутылок лимонада, сто рублей – тоже ничего не изменится. Книг мы не едим, вместо камня в стены не кладем. Для них, наверное, существует другая цифра, после которой начинают происходить изменения. Я бы так сказал: будь у тебя друзья среди книг, ты была бы несколько богаче, и жилось бы тебе, если не легче, то яснее.

Она перебила его:

– Хватит, пойдем отсюда.

– Уже темно, – согласился он.

Наташа тревожно оглядывалась, словно чего-то боялась. Херувим невольно оборачивался, но в наплывающей темноте невозможно было отличить дерево от его тени. Вдали вроде бы что-то двигалось, махало им белым…

– Завтра дорасскажешь, – поторопила Наташа, и, взявшись за руки, они побежали к сиявшим вдали уличным фонарям.

– Ты – молодец, – сказала она при расставании.

– Почему?

– В Старый парк никто не заходит после девяти часов, особенно туда, где мы были, в заброшенную часть. Ни одна живая душа.

– Это ты тогда молодец, – галантно ответил Херувим, не заинтересовавшись, почему мишуринцы не любят вечерних прогулок на свежем воздухе.

Если бы Херувим спросил Абрамкина, почему он не гуляет в Старом парке по вечерам, то куратор изменился бы в лице – в худшую сторону, и сухо ответил, что не любит Старый парк в любое время суток. Особенно с одиннадцати до двенадцати дня.

Как раз в этот промежуток времени Сергей Федорович вышел из театра, надеясь успеть на прием к Вере Павловне. По дороге он вспомнил, что сегодня бюро и, следовательно, идти ему лучше к двум. И в кои-то веки решил зайти в парк, чтобы не на солнцепеке формулировать свой «сигнал». Проборматывая вслух пункт за пунктом, он неспешно двигался до тех пор, пока не столкнулся нос к носу с Василием Алексадровичем Орешниковым, зампредом исполкома городского Совета народных депутатов и «принципиальным» шпионом.

Депутат-шпион шел с блаженной улыбкой, прижимая к своей неизменной цветной рубахе навыпуск толстый букет васильков.

– День добрый! – с обычной приветливостью сказал Сергей Федорович, сделав некоторый полупоклон.

– Здравствуй, падаль! – ответил Орешников, продолжая улыбаться.

– Как ваши дела? – начал любезно говорить председатель и остолбенел: – Что вы сказали?

– Тварь гулаговская, – не стал повторяться депутат и, перестав улыбаться, сильно вдарил букетом по председательской лысине.

– Что такое?! – вскрикнул Абрамкин, в панике отступая. Споткнулся, упал. Шпион мигом сел на грудь поверженного и, ловко схватив его за нос, стал пихать полевые цветы в разинутый рот.

– Ты у меня, пес дзержинский, каждый день свои любимые васильки жрать будешь, если еще раз у пацанов увижу…

Новую версию творческий состав принял с восторгом. Еще бы! Теперь пьеса называлась «Золотой ключик, или Воры в законе». Ее изложение актеры слушали с горящими глазами, даже перестав раздавать друг дружке тычки и затрещины.

Пахан Карло, старый вор в законе, отойдя от дел, доживает свой век в захолустном городишке. Его приятель, бывший карточный шулер Джузеппе, ныне столяр-халтурщик, случайно выстругивает из волшебного полена деревянного мальчишку. Карло догадывается, какую выгоду можно извлечь из этого. Форточник, фальшивый сирота… Да мало ли! За стаканом бормотухи Карло преднамеренно ссорится с Джузеппе и в скоротечной драке убивает приятеля горлышком бутылки… Буратино жадно впитывает наставления опытного рецидивиста. Он молод, у него острый пробивной нос и деревянное сердце. Он отлично понимает, что лучше быть богатым, но здоровым; что не в деньгах счастье, но нет счастья без денег… Первый удар негодяи направляют против местного театра юного зрителя, который возглавляет известный режиссер и лауреат Государственных премий Карабас Барабасович Длиннобородов. Буратино врывается в театр, избивает зрителей, срывает представления… Местная милиция коррумпирована. Карабас Барабасович вынужден платить вымогателям… Ну, и далее по сюжету. В финале, за потайной дверцей, преступников ждет усиленный наряд милиции.

Киоскер, стоя у двери аппаратной (так называли вторую комнату, где разместилась подпольная студия звукозаписи), вполне серьезно подтвердил, что так гораздо лучше, намного ближе к нашей суровой действительности, что особенно удачно то место, где критикуется за взятки милиция, что он и сам, в свою очередь, подготовит к генеральной репетиции звукоряд и выстрелы, и вой сирен будут как натуральные.

Впрочем, Киоскер ни на миг не задумался над тем, что он сказал режиссеру. Дело требовало напряженного и длительного внимания. Поначалу редкие денежные поступления стали сливаться в широкий радужный поток. Эдик, которому он пообещал выложить двести кассет с новьем, должен был появиться через неделю. По всему видно, что он завязан на крупном сбыте и надо было понимать, что эти двести кассет ему, Лану, – экзамен. При этом его буквально обложили мелкими заказами, и хотя на него работали и Растопчин, и Морозов, перебои из-за мелких поломок советских аппаратов, с доставкой кассет расстраивали конвейер. Счастье, что Ирочка вдумчиво отнеслась к его проблемам (двадцать процентов придется отстегнуть) и обещала на днях подогнать три ящика кассет. Шанс успеть с заказом оставался.

– Разговор есть, – объявил Босс, когда развеселившиеся компаньоны расходились с репетиции.

Свернули в любимый палисадник, выгнали мелкоту из беседки, оккупировали ее. Чинно закурили, рассказали пару анекдотов, Витюнчик красочно описал, какую бабу он сегодня видел…

– Жене Духа повезет, – не удержался Соловейчик, ей в магазин за трусами ходить не надо – Дух все размер на глаз выучил.

Над шуткой посмеялись. Духу, то есть Витюнчику, с женщинами не везло фантастически. Когда он развлекал, девчонки хохотали, когда подъезжал с известными предложениями, его посылали к бабе Маше. Баба Маша Савельева работала техничкой в школе. У нее от болезни были слоновьи ноги, жабьи глаза и вместо горла серебряная трубка.

– Короче, пацаны, – веско начал Босс. – Лето уходит, денег нет, мотоциклов тоже.

– А сколько у нас на сегодня? – попытался осведомиться Игорь.

– Мало, – недружелюбно ответил Федор I. Не говорить же, что на днях они с Витюнчиком просадили те нищенские сбережения.

– Херувима колоть надо, – сказал Паша, – а то все театры, лампочки, сверхидея поверх задачи…

– Он хоть сейчас «Яву» выпросит, – заступился Игорь. – Починим наш сборный и, вместе с Пашкиной «планетой», как раз три мотоцикла и будет…

– Хули нам одни мотоциклы, – перебил Федор I, деньги нужны, башли… на бензин, на палатку…

– Водчонки, мясца для шашлыков, сухого для баб, – поддакивал Дух, в голове которого хранилось полное меню их туристских пиршеств.

– Где копейки взять, а? Кто знает?

Несмотря на вопрос, даже Медынскому стало понятно, что у Федора I ответ наготове.

– Опять хачика предлагаешь трясти? – угрюмо спросил богатырь.

– Пошел ты со своим хачиком! – отрезал тот и встал.

– Думайте, пацаны, а то всю дорогу Херувиму подпевать будем… Пошли, Дух.

Витюнчик встал и презрительно проворчал Игорю:

– Щегол…

Федор I шел в сильнейшем раздражении. Лоб его покрывался горячей испариной. Он вовремя сообразил, что нельзя им выкладывать само Дело и убеждать в его простоте и вы годе, как он вначале намеревался. Такие, как они, и на стреме стоять не будут…

Витюнчик едва поспевал за ним, изображая беспредельную ярость:

– Козлы они! Ты вышел, а я говорю спортсмену; козел ты трусливый! Паша дернулся, а я ему – козел ты…

Федор I вдруг сделал несколько неуверенных шагов и остановился. Он еле смог вздохнуть от боли, появившейся внизу живота. Он сел на корточки… мышцы в паху стало мучительно сводить…

– Федя, ты че, Федя? – слабо-слабо доносился голосок Витюнчика.

Боль стала невыносимой и Босса стошнило.

– Тебе худо, Федя? Позвать кого? – издалека кричал

Витюнчик.

– Стой… – просипел Федор I и попытался глубоко продыхнуть. Ему удалось, и боль пошла на убыль. Он сел на землю и отер губы.

Витюнчик подошел и, оглядев бледного усмехающегося Босса, авторитетно заявил:

– Аппендицит у тебя. Семечек щелкай поменьше.

Оставшиеся компаньоны немедленно разошлись. Мысль о том, что, в крайнем случае, путешествовать на юг лучше пешком, чем на север в этапном вагоне, никем не высказывалась, но сразу пришла всем в головы. Поэтому августейший приказ «подумать» остался без внимания.

Игорь шел домой в замечательном настроении. Впервые за все время, которое он себя знал, на оскорбление «щегол» ответил резким и гневным взглядом. Не съежился, как раньше. Пусть он еще не в состоянии свалить в схватке Босса, но Дух сегодня перед ним – жалкая гнилая соломинка.

Теперь дни текли для Игоря не напрасно. Учитель составил для него полную программу духовного и физического возрождения. Аутотренинг, развитие памяти по специальной методике, краткий общеукрепляющий курс гимнастики, йоговский комплекс закалки по утрам… Все сказанное Учителем он записывал в особую тетрадь.

Херувим сильно огорчил его, сказав, что не один год уйдет на изучение собственно приемов. Но все же, уступив чуть ли не слезным просьбам ученика, поставил ему два удара – кулаком и ногой.

За несколько недель изнурительного режима Игорь обессилел настолько, что на репетициях валился с ног. И однажды малодушно сделал трехдневный перерыв. И что же? Силы к нему вернулись десятикратно умноженные. Окрепшими пальцами открывал бутылки, отгибал жестяные края баночных крышек… Он окончательно убедился в своем растущем могуществе, когда в присутствии всей семьи разбил ребром ладони старый кирпич, положенный между двух стульев. Отчим стал говорить ему «вы», мама бросила ругаться, и готовила ему исключительно питательные каши, Настя бегала за ним с ножкой от кресла, прося ее переломить…

И если бы сегодня в беседке не было Босса, Витюнчик поплатился бы за своего «щегла». Запросто.