Текст книги "Город белых паломников. Роман"

Глава семнадцатая

– Дети, а кто нам расскажет о главном символе нашего государства?

– Я! Я!

– Хорошо. Выходи, Костя…

– Символ нашего государства – алая пятиконечная звезда. Пять лучей ее – это пять материков нашей планеты Земля, залитых кровью рабочих и крестьян…

– Отдавших свои жизни за дело… ну?

– Отдавших свое тело…

– Дело! Отдавших за…

– Отдавших свое тело… – своего тела он не видел, хотя широко раскрыл глаза. И комнаты своей не видел. Медленно, как соринки на глазном яблоке, перемещались перед ним бесформенные неузнаваемые предметы. Оказывается, он не мог видеть своего тела, потому что ему снилось, что он раскрыл глаза. Не во сне открыть глаза было очень трудно. И тело он свое увидел, ощутил живым, только странно скованным, будто залитым в какую-то светлую вязкую массу…

Херувим глубоко вздохнул, приподнялся на локте и посмотрел в окно, за которым бурно неслась серо-розовая пелена… Взглянул на часы, и его подстегнуло, точно электрической плетью. Ровно через три часа МЭМТ обязан был начинать премьеру.

«Как же я умудрился так проспать?» – поражался Херувим, одеваясь. Но припомнил только, что вроде бы допоздна смотрел какой-то дурацкий фильм о войне.

Окно внезапно посветлело и красный ослепительный луч залетел в комнату. «Отлично, стихает ветерок».

Толкнул дверь, но та не подалась. Толкнул еще, за ней что-то заскрипело, вздохнуло, пробормотало и стихло. Херувиму удалось выглянуть немного – дверь упиралась в диван, на котором своим непобедимым сном спал дядюшка.

«Чудаки… Видать, их банда стомиллионная напугала… Но нет такой банды, чтобы могла сорвать премьеру…» Осторожно отодвинул диван – дядюшка всхрапнул, выскользнул из ловушки, и, немного погодя, спустился к Сперанским.

Квартира их была полуоткрыта, оттуда самозабвенно визжала стиральная машина.

– Здравствуйте, Игоря можно? – крикнул он в прихожую. Никто не отозвался. Он позвонил. Машина задергалась и смолкла.

– Проходите, пожалуйста, проходите. Мы вызывали, мы… – торопливо прокричали ему. Он вошел и столкнулся с Тамарой Васильевной. В синем техническом халате, с не естественно ярко наложенной косметикой, она ойкнула и отступила.

– Здравствуйте, Игоря можно? – смущенно повторил режиссер. – У нас премьера…

– Можно Игоря, можно… – испуганно закивала она, присела, вытащила из вороха белья разодранную, в бурых потеках рубашку и кинула ему. – Вот тебе Игорь, а вот еще Игорь… – в него полетели какие-то грязные брюки, стоптанные кеды. – Вот твой Игорь! Вот что вы сделали из моего Игоря!

– Постойте! – беззащитно воскликнул режиссер. – Я ничего не знаю… Что с ним?

– Тише, Томочка, умоляю! – вбежал Владислав Михайлович. – Его переворачивать надо, опять натекло…

– А, наш мастер пришел, – увидел Херувима, и сразу заговорил как-то жалобно, часто помаргивая. – Вы бы шли, знаете, в какой-нибудь зоопарк и там хищников учили, ну, преподавали бы семейству кошачьих… Ходил Игорь и ходил себе, побьют немножко, ну, нас всех бьют… и опять ходит. А как с вами, так слег: вы же железный, вас бульдозером давить можно, а он… Как привезли под утро, так и лежит. В больницу не берут, мы, мол, на дому уколы делать будем…

– Держись, Игорь! – успел крикнуть Херувим, прежде чем его вытолкнули на площадку.

– Мы побеждаем даже мертвыми! – кричал он, скатываясь по лестнице. – Я займу твое место! Враги не пройдут – прав был лейтенант!

Из подъезда за ним выскочил жирный угольный кот, мелко семеня и держа вытянутую морду над землей.

Голова режиссера работала четко и ясно, онемение в мышцах прошло…

Ворвался в театр… Пришли его ребята! Все, кроме несчастного Сперанского: Паша Соловейчик, Медынский, Федор, Витя, Слава, два щуплых дружка его, помогавших в массовках…

Сидели они в полутьме, сомкнув лавки квадратом, и резались в карты с солдатиками. Воины глядели хмуро и озабоченно. У Босса под ногами лежали их поясные ремни.

– Всем добрый вечер! – энергично поздоровался главный режиссер. – Приказываю не унывать. Быстро прибираемся, потом в гримерную… Паша, софиты проверь, на генеральной у тебя зеленые не светились. Сергей Федорович не подходил?

Актеры разом посмотрели на Босса. Тот с ленцой начал привставать, но Херувим опередил его:

– Федор, помоги открыть аппаратную. Может Александр фонограмму где-то на виду оставил… Он же столько труда вложил…

– Здесь Лан. Пришел, – пробурчал Медынский.

– Отлично! – хлопнул в ладоши режиссер, все более укрепляясь в счастливом исходе сегодняшнего вечера.

В аппаратной напряженно трудились Киоскер и Юлай. Сосредоточенно грузили в фанерные ящики магнитофоны, увязывали шнуры…

– Спасибо, брат, – говорил Юлай, – не передумаешь?

– Я свои бабки сделал, – равнодушно отвечал Лан, встрепанный, с глубокими ночными тенями под глазами.

– Саша! Я так рад, – с порога воскликнул Херувим. Мне про тебя чего только не наговорили… Давай, помогу. Ты продумал, как все расставить?

– Привет, красноглазый, – отозвался директор, не оборачиваясь. – Юлай, микрофоны в фольгу заверни…

– Саша, надо бы прослушать твою работу, с действием согласовать…

– Чего ты кричишь? – раздраженно остановился Лан. Сейчас тачка подойдет, грузить надо… А ты кричишь все время, кричишь…

Позади мало что понимавшего режиссера выглядывали актеры, в отдалении застучали каблучки, неясный скандал, в зале попадали скамейки – ребята потеснились – в аппаратную, бурно дыша, влетела… Наталья Ивановна Большеротова.

– Любезный, – прогремела она, указуя пальцем на взъерошенного директора, – сколько я буду ждать? Год?

Три? Где моя кассета?

– Причем здесь кассета? – ошарашено спросил Херувим. – У нас молодежный театр…

– Какой театр? – возопила Большеротова. – Весь город тут музыку записывает…

– Сделают тебе. Завтра, – презрительно ответил Киоскер. – Иди отсюда…

– Мозги мне пудрить, да?! – не слушала клиентка. Как деньги брать – студия звукозаписи, как отдавать кассету – театр?!

Херувима озарило.

– Так вы меня обманывали? – со страхом повернулся он к лжетоварищу.

– Только придурок мог поверить, что я с вами херней заниматься буду, – зло ответил тот.

– Но ведь ты…

– Деньги? Ради бога. Спасибо, брат, за ссуду. Остаток от пяти штук я тебе на книжку перевел. Я. брат, без криминала…

Актеры стояли в шоке. Так бесстыдно обворовать их! Столько времени! Столько сил! Позорились перед всеми командами… А этот сумасшедший отвалил миллионеру Лану пять тысяч рублей! Да им бы тысячу на все про все хватило…

Они пошли, униженные и оскорбленные…

– Куда вы? Сейчас премьера, дети придут… Черт с ним, мы и без того сильны, мы это уже доказали… Паша, Юра… – рванулся за ними режиссер. Окончательно его сразил Славик. Нежный мальчуган с льняным чубом и васильковыми глазами. Лучший из его актеров.

Он остановился, высморкался под ноги режиссеру, сказал:

– А пошло бы ты, чучело.

– Слава, почему – чучело?

– А крыльями машешь и машешь бестолку.

Под взрывной силы солдатский хохот бедный Херувим попятился от него. Слава вперевалочку, руки в брючках, ушел. Последним.

Из-под занавеса выглянул опухший лейтенант и громко шепнул:

– Слышь, командир, найди бумажку, вот так надо… Херувим тоже шепотом, как эхо, ответил:

– Какую бумажку?

– Туалетную, а то газетой всю задницу изодрал.

Режиссер кивнул и неуверенно, медленно, будто ступая босиком по битому стеклу, пошел к выходу…

– Мне идти надо, Юлай, – Киоскер сорвал диванный валик, пошарил в дыре под ним. Вытащил клеенчатый сверток, сунул в карман пиджака. – Извини, брат. На погрузку сявок организуй…

– Какие дела, – согласился Юлай, любовно озирая упакованные ящики. – Надо, так надо.

«Мой ангел, пора тебе к звездам», – прошептал Лан, выбегая вслед полоумному режиссеру…

Мело слабее; на западе за рвущимися клубами пыли угадывался закат, а восточная часть города уже лежала во тьме. Туда, к Особому микрорайону и спешил, почти не опираясь на трость, один из немногих мишуринских владык.

«Любитесь, ласкайтесь…». Лицо его больно сводило судорогой. «Но много времени, ангелочек, я тебе не дам. Такие идеальные, как ты, просто обязаны помирать молодыми».

Он зашел в подъезд пятиэтажки, стоящей напротив дома своей непослушной девочки. Развернул клеенку и взвесил на ладони любимую игрушку – нож с легкой наборной рукояткой. В теплом лезвии невидимая переливалась ртуть. С пятнадцати метров Лан попадал в любой явственно различимый предмет.

Тысячу раз Херувим останавливался, готовый повернуть назад, к своим ребятам. Они ушли – но почему? Ладно, директор, наверняка оказавшийся в тяжелых обстоятельствах, бессовестно надувал его, но они… Он совсем поворотился обратно, обожженный мыслью о зрителях – они будут так же подло брошены, как и он. «Хорошо, на минуту загляну к ней, узнаю, дома ли, где была…» И бесповоротно устремился к Особому…

Преследуемый уже двумя черными бестиями, он свернул к ее дому, машинально хлопнул за собой дверью – лжекоты завизжали, запрыгали на задних мощных безволосых лапах.

Позвонил – и едва не обмер, услышав ее долгожданные шаги.

Наташа открыла ему, не зажигая света в прихожей. Он еле выговорил:

– Премьера… Не будет премьеры… Я обманул, всех…

Будто никого не видя перед собой, Наташа тихо прикрыла дверь.

Херувим медленно пошагал вниз, с трудом неся свое исполински тяжелое тело.

Униженные и оскорбленные сидели во дворе, в петушиной беседке, и злорадно смотрели, как по заваленному высохшими помоями дну бассейна бегает, скуля, Пашкин братишка.

– Я сказал – десять кругов! – свирепо кричал Паша. Самые любопытные окна в доме гасли, сплющивались о стекла внимательные лица…

– За что? – ныл истязаемый.

– За идею твою, – мстительно отвечал палач.

– Кончай, – потребовал Федор I, – сейчас понабегут… Кто ж знал, что Херувим таким дерьмом окажется… Пять штук Киоскеру отвалил. Пять штук!

Витюнчик от этой цифры впадал в истерию.

– Покалечу его… Уделаю так, что всю дорогу на таблетки работать будет…

– Заткнись! Глазом не успеешь моргнуть, как по асфальту лапшей раскатишься, – с горькой усмешкой отвечали ему.

– Да… – неопределенно тянул Федор I. Ему было не по себе и оттого, что старая забытая боль оживала в его внутренностях. Он незаметно сдавливал себе живот – так немного легчало.

– У отчима капкан есть, – оживился Паша. – В коридоре поставить, в театре. Заходит он, клац! – и ноги нет…

– Чтобы нас ухайдакать, ему и двух рук хватит, мерзко хохотал спортсмен. Вообще, он как-то слабо переживал общую трагедию.

– А сверху еще штакетиной навернуть…

Кровожадные фантазии разгорались. Херувима кололи пикой, заточками, били топором, хлестали цепями, нунчаками, опутывали арканом… он падал в замаскированную яму и на него рушился град камней…

– Спицей! – пламенно убеждал Витюнчик. – Заточенной вязальной спицей. Смазать ее машинным маслом… войдет, мявкнуть не успеет. И дырки потом видно не будет…

– Чушь! – категорически возражал Соловейчик. – Винтарь у отчима возьму и жаканом…

– Бэтээром! – возбужденно шептал еще не отдышавшийся Славик. – Грохнем из пушки и для верности задавим…

Все разом осеклись.

– Придурок! – изумленно воскликнул Федор I. – Где ты бэтээр возьмешь?!

– Угоним. Вон их сколько по городу…

Славику дали пинка и прогнали домой.

– Короче… Тащите, у кого что есть… Ждать будем напротив театра. Быстро!

От скручивающей боли в животе он говорил с трудом и задыхаясь.

Компаньоны разбежались. Босс побрел к месту грядущего избиения режиссера. Он не спешил – старенькая парикмахерская бритва всегда была с ним.

Черные тополя не закрывали освещенных подъездных окон и убийца видел сходящего к нему Херувима.

– Недолго же тебя ласкали… – мертво улыбнулся Лан и, когда жертва появилась, прыгнул вперед и с остервенением бросил нож. Лезвие тускло мигнуло, уносясь… И выхлестнулись из того подъезда треск раскалываемых костей и дикий обесчеловеченный вопль… Киоскер упал на колени. Сильнейшее удушье схватило его… С выкаченными глазами он глотал горький воздух, но легкие не принимали его…

Скоро невероятная тишина привела его в чувство. Кашляя, Лан встал и пошел к нему. Казалось, он шел всю ночь…

Единственный между домами фонарь стоял близко и по этому Лан не наступил в кровь, текшую из-под порога в живую двигающуюся лужу. Открыл дверь – на цементной выщербленной площадке лежала полуметровая крыса с его ножом в спинном хребте…

Отвергнутый медленно шагал вниз. Лестничные пролеты прогибались под ним, в глазах мельтешили искры, словно от затаптываемого костра.

«Каждый старается в своей грязной конуре торопливо пожрать кусочек попавшего к нему счастья… – чертило в его мозгу неведомое перо. – А счастье для них то, что погладило их по коже, что немного согрело, напоило, что блаженно растворилось в желудке… И если что-то немыслимо прекрасное находится немного подальше их вытянутой руки, то это – мираж, обман… Не живут они… Бездумно крутятся в карусели дом-работа. Разве что жизнь дают своим детям… но дети, выросшие в такой жизни, начинают убивать себя и такую жизнь… Конечно, они страдают. Но как? Лишь в страхе озираются: что их так больно ударило?.. Единственное, что поможет им, так это за волосы их и тащить из продымленных загаженных пещер к свету, к ледниковому воздуху свободы…»

С истошным криком он выскочил из подъезда:

– Подъем! Всем подъем!

Нечто смрадное рванулось ему навстречу, Херувим увернулся и бросился по улице гигантскими прыжками.

– Не пытайтесь укрыться лохмотьями вашего благополучия! Факелом я буду гореть для вас, но вы увидите плесень и паутину!

Герой мчался, пронизывая город, как швейная игла ветхую ткань. Низкие облака летели с такой же быстротой, лунный свет вспышками белил город… спустя несколько минут он был у Дома власти. Опоясанный черепахами бронемашин, МГК неистово сиял электричеством. За окнами его на всех этажах проносились уродливые тени, падали, кувыркались, подлетали вверх…

– Выходите! – решительно приказал Херувим. – Стройтесь по четверо в колонну. Вы же умные, лучшие люди в городе… Ну? Я жду!

Он пробрался между бэтээрами и постучал. Дверь оказалась незапертой и слегка приоткрытой. Оттуда выскользнул автоматный штык и ударил безумца в грудь. Но тот уже отскочил и теперь бежал вдоль здания, крича:

– Выходите! Сейчас или никогда!

Внутренний двор огораживала высокая металлическая ограда. Он ударил по ней ногой.

– Выходите, мы опаздываем!

Лошадиное ржание ответило ему. Ворота, лязгая механизмом, разъехались… Из них бурным галопом поскакала плечистая старуха в длинной шинели и красной затрепанной косынке, с ревом махая саблей. За нею волочился на бечевке удавленный кот с болтающимися потрохами…

– Оргвыводы! Оргвыводы! – ревела она, удаляясь.

Херувим с воодушевлением бросился за ней:

– Вырубить всю нечисть, до последнего щупальца!

Но скоро отстал, потерялся в кривых, густо заросших улочках, заселенных низкими полуразрушенными домами, бараками с выбитыми оконными рамами… Изорвал всю рубашку, перемахивая через изгороди, опутанные проволокой, шипастыми кустарниками… Обрадовался, увидев начало цепочки бледно-голубых, почти выцветших фонарей. Какие-то ребята стояли прямо на дороге, что-то кричали друг другу, толкались…

– Вот они! – счастливо улыбнулся он. – До них еще не дошло, не доехало, чем занимается порядочный человек поздним вечером…

Подбежал. Те с величайшим изумлением посмотрели на него.

– Добрый вечер, товарищи! – грозно воскликнул он, крепко, со значением пожимая каждому руку. – Книги дома есть?

– Никаких, – растерянно ответили ему. Малыш лет четырех подошел к спасателю и доверчиво взял его за руку.

– Слушать мою команду! Сейчас же в библиотеку. На первый раз можно взять любую книгу. И читать, читать. Сначала абзац про себя, потом вслух. Чтобы смысл прочитанного был кристально ясен. Понятно?

– Да нам и на х.. не надо, – перемигнулись и засмеялись ребята.

– Тогда я буду вас наказывать! – И Херувим с яростным выдохом нанес сильнейший боковой удар стоящему справа… Паренька бросило назад и вверх. Повиснув на добрые полметра над землей, он радостно хихикнул:

– А я уже убит! – И, распахнув пиджак, одетый на голое тело, показал багровый анатомический шов – от подбородка до поясного ремня.

– И я! И я! – запрыгали вокруг спасателя с хохотом остальные, закружились над ним, пихая его, щипая, дергая за вздыбившиеся волосы… Малыш рядом с ним не двигался, но и Херувим не мог освободить левую руку, которую тот держал… Наконец, ему это удалось и он ударился в бегство. Длинной вереницей они летели за ним, визжа и улюлюкая…

Где-то в совершенно пустынном месте он отстали…

Вооруженные клевреты Федора 1 застали своего владыку в бедственном положении: раздираемый болью, он корчился у стены, теряя сознание…

– Беги за «скорой»! – приказал Соловейчик Духу. Прямо на станцию…

– Не надо «скорую»… – невнятно выговаривал Босс. Сейчас гасить будем…

– Съел чего-нибудь, – радостно сказал Медынский, догадавшись, что уничтожение режиссера откладывается.

Федора 1 вытошнило.

– Ты поблюй, легче будет, – убеждал Паша, оттирая своей кепкой лицо названному брату.

…Подъехала «скорая помощь». Врач долго и брезгливо смотрел из кабины на страдальца.

– Чего уставились? – крикнул он. – Тащите его…

Вышел и сам. Помочился в палисаднике. Закурил.

– Поехали, – зевнул водителю. – Еще два адреса, и в клинику.

Краснополосый фургон уехал, горячим белым светом обрызгивая перед собой дорогу; компаньоны, кто опираясь на увесистый дрын, кто позвякивая цепочкой от унитаза, разошлись по домам.

Помнил себя в ту страшную ночь Федор I смутно и отрывочно… Вот, скрюченного, его за ноги вытаскивают из фургона… Слезно кричит водитель:

– Кто будет убирать за ним? Я что-ли? Вставай, бери тряпку. Тебе говорю…

Федор I, зажмурившись от боли, бьет ногой в водителя, когда тот поднимает его за рубашку… Он лежит на боку в бесконечно длинном коридоре; неистовый прожекторный свет жжет ему не только глаза, но и самый мозг… боль истаивает, пропадает совсем… он встает и, улыбаясь, идет, не касаясь пола… проходит над какими-то веселящимися, ярко раскрашенными куклами, со сквозняком вылетает в распахнутое окно и одним из белых паломников бредет по городу…

В третий раз он очнулся в совершеннейшей темноте. Боль тянула за какую-то струну в нем, отчего все тело напрягалось в мучительной судороге. Но он не так внимательно следит за болью, потому что перед ним отчетливо рисуется нежная и гибкая женская фигура… Она неспешно и беззвучно обнажается: скатывает с ослепительно белых ног чулки, расстегивает бюстгальтер, теряет его… Федор I хотел позвать ее, но лишь застонал… Женщина вскрикивает, обволакивается синим дымом, исчезает… Накрытый до подбородка куском грубой клеенки, он осматривается. Над ним высоко сереет оконце, рядом лежит голая старуха с лицом, как сморщенный детский мячик, и с огромным вздувшимся животом, покрытым такой же клеенкой. Он трогает ее… Живот колыхается, булькает…

Совсем хорошо и уверенно почувствовал он себя тогда, когда лежал без одежды, привязанный к какому-то мягкому узкому столу. Над ним бодро говорят:

– Этот не уйдет?

– Следить будем. Больной готов?

– Минуточку, – отвечает милый, вызывающий слезы девичий голос; левую руку сводит от укола и… стол взорвался под ним – в тысячу раз уменьшась, Федор стал возноситься вверх в ликующем солнечном луче…

– Однако, – пробормотал Киоскер, крайне осторожно выдирая нож из мертвого зверя. – Значит, и Жора мальчишку невзлюбил. Он-то за что?

Поднимаясь к ней, он все качал головой: «Надо же, как неловко вышло…» Но на его лице нет-нет да проскальзывала счастливая, почти детская улыбка…

Позвонил. Ему открыли.

– Наконец-то! – измученно прошептала Наташа, обнимая его с такой же нежностью, как в их первую ночь…

Глава восемнадцатая

Херувим не добрался до дома этой ночью. В палисаднике перед своим домом он был ослеплен автомобильными фарами, схвачен дюжими ребятами в кителях МВД и кинут на землю… Склонилась над ним ангел-медсестра и вкатила в плечо пару кубиков. Спеленали жгутами из простыней, уложили аккуратно в «скорую помощь»… Закружились по кустам новогодние сполохи света от мигалок, машины тронулись…

Проскочили на скорости проспект, на площади разъехались – милицейская в ГОВД, а «скорая» на объездную дорогу, за чертово колесо с плачущим красным фонариком наверху, и далее, за город, к невысоким огороженным строениям, по вдрызг разбитой степной колее со странным даже для Мишуринска названием – Чистоводное шоссе.

Херувима милосердно заставили спать несколько суток, затем пробудили и привели в ординаторскую. В очень прилично обставленную просторную комнату. У окна стеллажи с аквариумами, везде кадки с зеленью… За столом у двери подтянутая серьезная медсестра, напротив два доктора; который постарше – читал в кресле журнал «Здоровье», второй – кругленький, румяный, председательствовал…

– Доброе утро, – сказал он. – Меня зовут Николай Кузьмич. Моя фамилия Зомби. Я – главный врач городского психоневрологического диспансера. Я и мой коллега, Валерьян Николаевич, заведующий мужским отделением, решили с вами побеседовать до завтрака. Не возражаете?

– Здравствуйте. Не возражаю, – тихо и как-то затрудненно ответил Херувим.

– Это ведь не первая ваша встреча с психиатрами?

– Но тогда, два года назад, мне объяснили, что был сильный стресс…

– К сожалению, не только два года назад, буквально позавчера мы к вам выезжали…

– Что?

– Хорошо, что не помните… Как вы себя чувствуете?

– Не знаю…

– Жалобы есть?

– Нет.

– Спите хорошо?

– Да… я и сейчас спать хочу.

– Замечательно! Поговорим и отправим вас в палату, а то вы у нас три дня и еще не оформлены… Скажите, ни чего странного вокруг себя в последнее время не замечали?

– Нет, – Херувим поморщил лоб, пожал плечами: – Нет. Не замечал.

– Не казалось ли вам, что окружающие как-то пристально, с особым вниманием смотрят на вас?

– Если я что-нибудь интересное для них рассказываю, наверное, так и смотрят…

Валерьян Николаевич перелистывал журнал, медсестра выставила на стол лак для ногтей.

– Не ли у вас трудностей в общении? Вы окончили десять классов. Сколько у вас троек в аттестате?

– У меня золотая медаль.

– Вы много читаете? По ночам…

– Нет. Ни к чему это – читать. Для себя не надо энергия от знаний переполнит и вызовет катастрофу… А кому-то передавать… Кому? Даже если насильно всунешь, выкинут… в прихожую, к порогу…

– Вам не кажется, что кто-то вас преследует, вам угрожает?

– Нет, каких-то серьезных угроз не было.

Зомби забеспокоился.

– Значит, спите хорошо?

– Отлично.

– И совсем-совсем жалоб нет?

– Никаких.

– Но вот приступ у вас был…

– Николай Кузьмич, – укоризненно сказал в сторону

Валерьян Николаевич.

– Что? Я ничего. Ирина Михайловна, проводите Новгородцева в палату.

– До свидания, – попрощался Херувим. – Мне бы перевязку сделать, бинт съехал, да и укус что-то жжет…

– Конечно, перевяжем, – согласился зав. мужским отделением, вставая.

– Собака укусила, бешеная? – с угасающей надеждой спросил Зомби.

– Нет. Крыса.

– Какая еще крыса?

– Здоровая, килограммов на двадцать потянет…

– Что?? – подскочил к Херувиму главврач. – Я не ослышался? Двадцатикилограммовая крыса?

Медсестра убрала в стол лак, зав. отделением с грустью посмотрел на мальчика.

– Точно не знаю, – усмехнулся Херувим. – Не взвешивал. Но тварь здоровая, с полметра будет… Я заразиться боюсь, где-то читал, что слюна их ядовита…

– Обязательно перевяжем… Но сначала давайте присядем.

В тихий час Зомби вызвали в приемное отделение.

У зарешеченного окна, подоконник которого был заставлен разбитыми цветочными горшками, прохаживался представительный мужчина с седой бородкой и в сером свободно облегающем костюме.

– Вы – Петр Васильевич, дядя нашему Косте? – спросил, подходя, Николай Кузьмич.

Посетитель обернулся.

– Извините…

– Да, да, да… – с предельно озабоченным лицом согласился седобородый.

– Но, мне кажется…

– Очень, очень жду вашего решения. Судьба Кости чрезвычайно волнует нас, близких и родных… Я, например последние ночи совсем не сплю…

– А так у вас со сном нормально? Я имею в виду, высыпаетесь?

– Какой тут сон, Николай Кузьмич! – доверительно сказал «дядя». – Сколько заботы о них, юных, сколько ответственности приходится нести на своих немолодых плечах…

– Ничего странного вы в последнее время вокруг себя не замечали?

– Не то слово «странное»! С ним вообще невероятные вещи происходят. Он… пишет! Представляете себе? И ладно бы стихи любимой девочке, у многих это бывает в юности… Но он сочиняет пьесы! Да, да… пьесы! Святотатственного содержания, полные насилия над правоохранительными органами… У меня масса фактов, свидетельствующих об опасности его поведения для окружающих…

– Что ж мы здесь стоим? – спохватился Зомби. Пройдемте вот сюда, – и он увлек «дядю» в узкую, глухую, выложенную кафелем комнату.

– Я не спрашиваю вас о диагнозе, наверняка, что-то удручающе тяжелое? – сказал посетитель, присаживаясь на кушетку. Доктор присел на край ванны, как бы машинально открыл кран и спросил:

– Вас вода не раздражает?

– Конечно… Сколько лет ему придется у вас провести?

– Трудно сказать… Думается, что дело зашло довольно далеко, раз мальчик по ночам стал охотиться на гигантских крыс… Вы следите за тем, что он читает? Об раз-то явно уэллсовский…

– Бог с ними, с крысами… Они и на меня, признаться, страх наводили… А за всем, что он читает, не уследишь. Техники нет, людей не хватает…

– Вы извините меня, Петр Васильевич, собрание идет… Я распущу персонал и вернусь. Мне крайне много надо у вас разузнать… Значит, звук льющейся воды для вас нестерпим?

– Не выношу, – передернул плечами «дядя». – И когда ножом по стеклу – тоже не по себе становится…

– Превосходно! Так я на минуту отлучусь? Мне придется запереть вас, у нас такие порядки, сами понимаете, больные – народ непредсказуемый…

– Пожалуйста, пожалуйста…

Подождать пришлось основательно. Наконец, ключ осторожно провернули в замочной скважине и… вошли два молодых человека в приталенных костюмах с прекрасными интеллигентными лицами. Вошли – не совсем точно: они как-то мгновенно и плавно оказались рядом с дядей. Один из них по-приятельски обнял его, ласково охлопал; другой, присев на край ванны, как прежде Зомби, улыбнулся ему, как родному, и показал бордовую книжицу:

– Старший лейтенант Мишуринского отдела… – дальше скороговоркой и неразборчиво, потом медленно и отчетливо: – Так чем же вас, Василий Эдмундович, заинтересовал Костя Новгородцев?

Скрягин за эти секунды обильно пропотел.

– Понимаю… свершилось… рад, счастлив. Не беспокойтесь… Я ваш. Мечтал… и вот…

– Не волнуйтесь… Что там у вас в карманчиках? Вы позволите?

– Конечно! – воскликнул с упреком Вася. Даже стал срывать с себя пиджак, но запутался в рукавах…

– Я, как и вы… предан общему делу, тоже невидимый боец за нравственность молодежи вверенного мне двора…

– Вы сотрудничаете с комитетом?

Второй интеллигент перелистывал скрягинские документы с такой скоростью, с какой банковская машинка считает купюры…

– Сотрудничал… до 1954 года включительно и с полной моей охотой. Потом началось что-то ужасное, мой наставник перестал выходить на связь… Вы знаете, мне срочно нужно к вашему генералу! – перебил себя подпольный чекист и как-то грозно и высокомерно посмотрел на них.

– Обязательно проводим, – кивнул старший лейтенант.

– Вы один? Или еще кого к работе привлекали?

– У меня тройка… Замечательные люди, масса фактов, наблюдений… Ни одной записи не оставлял… все тут, в голове, – Вася с превосходством постучал по теменной лысине. – Только тут! – Не удержался и постучал еще раз.

– Почему сразу к нам не обратились?

– Я не мальчик! – хитро прищурившись, сообщил Вася.

– На побегушки не согласен… Я значительно вырос. Мне давно пора отдел вести. Не весь городской, а, скажем, квартальный… Улавливаете? Я не мог к вам пойти с пусты ми руками…

Интеллигенты с уважением переглянулись. Но документы ему не вернули. Встали.

– Василий Эдмундович, это не последний наш разговор…

– Да, да…

– И конечно, все должно остаться строго между нами.

– За кого вы меня принимаете? – сердечно обиделся он. Забежал вперед, открывая им дверь. Не из угодничества. Так, подсознательно…

– Доложите генералу, у меня очень серьезные данные…

– Непременно. Всего доброго. Николай Кузьмич сейчас подойдет.

– Да я с ним, собственно, все…

– А лечение?

Васю точно бревном по голове приложили.

– Какое еще лечение? – косноязычно спросил он.

Замок щелкнул, оставляя его в одиночестве.

– Мне к генералу надо! – заревел сокрушительно

Василий Эдмундович. Бросился на дверь, промахнулся и влепился в какую-то металлическую стойку. По нему, как живые, заплюхали клизменные мешки, холодные, нечистые… Он подпрыгнул и побежал от них на четвереньках…

Подлинный дядя Херувима разговаривал с главврачом ГПНД иначе…

Он перехватил Зомби в его собственном кабинете и потребовал немедленно отпустить племяша, обозвав Николая Кузьмича дуриком и больной обезьяной. Привыкший и не к таким выходкам, Зомби стал закатывать глаза к потолку, сожалеюще разводить руками и говорить, что он не вправе подвергать жизнь мишуринцев, особенно дядину и его жены, величайшей опасности; поинтересовался, как он, дядя, спит и не беспокоит ли его звук льющейся воды; пригласил на экскурсию в мужское отделение, обещая показать будущее Кости, если тот не приступит к интенсивному лечению…

На все предложения и разъяснения дядюшка отвечал кратко и нецензурно.

Терпение Зомби иссякло.

– Вон отсюда! – завизжал он.

– Это ты мне, придурок!? – возопил и Петр Васильевич и, подскочив к доктору, схватил его левой рукой за шею, а правой за промежность.

– Б-б-б… м-м… – пустил слюнявые пузыри Николай Кузьмич, трепеща в шахтерских руках, как пойманный лещ.

– Если я тебя, подлюгу, подержу так немного, то у тебя не только яичница из штанов потечет… таким дури ком станешь, что самая поганая психушка от тебя откажется!

– … б-м-б-м…

Дядюшка ослабил хватку и торжественно произнес:

– Пиши, что хочешь, звони, куда хочешь, но что б Костя зашел сюда через пять минут в гражданке и с увольнительной на руках…

Отпустил, и то, что некоторое время назад являлось главврачом, рухнуло на кабинетный линолеум…

– Да ты, парень, точно дурик! – брезгливо вытер руки о занавеску Петр Васильевич. – Ишь, как обгадился…

…Когда Константин сел в дядюшкины «жигули», тот, запуская двигатель, пробасил, озорно подмигивая:

– Ну, как там, в заповеднике, пообщался?

– Разницы мало, что в городе, что в Чистоводном…

– Правильно! – захохотал дядюшка, выруливая на шоссе.

По дороге он рассказал некоторые новости. Соединенные силы МУРа и армейских частей взяли, наконец, бандитов, ограбивших квартиру Стародубовой на 100 миллионов. Ими оказались – кто бы догадался! – Федор Махачев и Виктор Марьянинов. Их главаря, зампреда Орешникова, арестовать не успели – ушел в подполье.