Текст книги "История болезни (сборник)"

Сколько они пребывали в таком беспомощном состоянии, неизвестно – серое небо, к тому же скрытое кронами деревьев, не позволяло ориентироваться во времени, но никто о нем и не думал. Главное, что жизнь постепенно начала возвращаться – может быть, она дала о себе знать муравьем, укусившим Андрея в щеку; а, может, травинкой щекотавшей нос, но он открыл глаза.

Мгновенно вспомнились последние события. В испуге перевернулся на спину – замершие листья над головой и тишина… Одна из веток чуть шелохнулась, потом другая… Среди листвы метнулась рыжая белка с облезлым хвостом. Андрей вздохнул полной грудью и почувствовал, как ноют мышцы. Потом засвербело в носу – сырая земля оказывала свое действие. Он громко чихнул и снова ничего не произошло – лес не содрогнулся и не обрушился на них всей своей мощью. Не глядя протянув руку, он нащупал голову Виктора; взъерошил ему волосы и ощутил под рукой легкое движение. Значит, он тоже пришел в себя.

– Ты жив? – спросил Андрей, на всякий случай.

– Кажется, да. И что это было?

– Не знаю. Может, галлюцинации такими и бывают? Ведь чтобы люди боялись всяких чертей, они должны быть почти реальны, да?..

– Почти? – Виктор усмехнулся, – ты считаешь, то что мы видели, это «почти»?

– А вдруг никаких поваленных деревьев там нет, и мы просто так, сдуру и со страха летели, сломя голову?..

– Я проверять не пойду, – Виктор покачал головой.

– Я тоже. Чем черт не шутит?.. – Андрей с трудом поднялся на колени, – интересно, где мы?

– Где и были – в лесу, – ответил Виктор, не открывая глаз.

И тут Андрей схватил его так, что Виктор вскрикнул.

– Смотри, – прошептал он, – люди…

– Где? – Виктор быстро повернулся на бок.

Всего в нескольких сотнях метров лес заканчивался. За нешироким, заросшим бурьяном полем начиналось небольшое кладбище с торчавшими из земли почерневшими крестами. Отсутствие оградок создавало впечатление, что натыканы они в беспорядке и от этого крестов казалось гораздо больше, чем было на самом деле. Со стороны деревни, проступавшей квадратами шиферных крыш среди яблоневых садов, медленно двигалась процессия. Впереди несли совсем крохотный ящик, вовсе не похожий на гроб, но, тем не менее, люди шедшие за ним рыдали и их голоса отчетливо доносились до леса.

– Теперь и я понимаю, что мы сошли с ума, – мрачно заключил Виктор.

Андрей обескуражено посмотрел на него. Несмотря на то, что он сам так часто бравировал понятием «сумасшествие», соглашаться с этим ему не хотелось.

– Кто начальник сборов? – подозрительно спросил он.

– Подполковник Стрыгин.

– А как звучит теорема Пифагора?

– Сумма квадратов катетов равна квадрату гипотенузы.

– А что такое «Пифагоровы штаны во все стороны равны»?

– То же самое, – Виктор отвечал абсолютно бесстрастно, но определенная логика, присутствовавшая в вопросах и ответах, все же вселила и в него надежду.

– Андрюх, что происходит вокруг? – спросил он.

– Вот на этот вопрос я не могу ответить, но, согласись, все-таки мы не совсем психи.

– Может, остальные сошли с ума? Пока мы блудили, американцы сбросили какую-нибудь психотропную гадость…

– Вить, – произнес Андрей ласково, – не говори глупости, и без тебя тошно.

– Тогда объясни мне, что происходит.

– Не знаю я!.. – Андрей сжал ладонями виски, а, может, просто закрыл уши, чтоб не слышать больше вопросов, не имеющих ответа, – но призраков не бывает, инопланетян тоже, а с НАТО мы теперь друзья навеки…

Процессия остановилась и странный ящик опустили в подготовленную яму. Потом под непрекращающийся плач и стоны ее засыпали землей, водрузив деревянный крест. Женщины клали букетики и отходили, пряча лица; мужчины стояли в стороне, опершись о лопаты.

– Все нормально, все по-христиански, – сказал Андрей, – может, просто это гробик ребенка?

– Странный какой-то гробик…

– А откуда в этой дыре деньги, чтоб обшивать его бархатом? Мы вышли, Витек! Это люди, обыкновенные люди!!..

– Да?.. Давай все-таки подождем. Пусть они уйдут. Пройдемся по кладбищу, посмотрим, что написано на могилах, а потом решим, настоящие они или нет.

– Ладно, – согласился Андрей, – пить хочешь?

– У нас разве осталось?

– Чуть-чуть, – он отстегнул от пояса фляжку, – фуражки мы потеряли, форма вся… – он сунул пальцы в дыру на гимнастерке.

– Форма… ты на рожу свою посмотри, – беззлобно ответил Виктор, устраиваясь так, чтоб удобнее наблюдать за кладбищем.

– Твоя не лучше.

– Знаю. Вся щека саднит. Царапина, наверное.

– Царапина, не то слово – боевой шрам, – он улыбнулся.

Церемония прощания закончилась. Никто не произнес речей, славящих земные деяния и душевные качества усопшего, потому что он еще не успел совершить ничего примечательного. Молчаливой гурьбой люди двинулись обратно и исчезли за поворотом дороги. Среди засеянного крестами поля остались лишь двое – мужчина и женщина. Женщина рыдала, опустившись на колени, а мужчина стоял рядом, скорбно склонив голову. Потом он помог женщине подняться, и они тоже побрели к деревне, поддерживая друг друга.

Кладбище опустело, лишь воробьи весело чирикая и резко меняя курсы, носились среди крестов. Каждый старался единолично занять удобную жердочку и при появлении конкурента тут же срывался с места, перелетая дальше – благо крестов было не меньше сотни. На фоне шумных воробьиных «разборок» из деревни слышались звонкие голоса невидимых петухов, да корова изредка вставляла свое веское слово.

Какое удовольствие после чужих и непонятных звуков леса слушать эту естественную симфонию нехитрого человеческого быта, зная, что это не мираж и не подлая игра больного воображения, а реальность, до которой осталось пройти всего несколько сотен шагов. Натянутые до предела нервы вмиг расслабились, перестав держать организм в напряжении – от этого казалось, тело расплылось, как подтаявшее желе и вообще потеряло способность двигаться. Осталось одно желание – лежать, наблюдая самую прекрасную в мире картину, гораздо более впечатляющую, чем любимый народом фейерверк, устраиваемый на площади в День города.

Однако через десять минут блаженного созерцания оказалось, что пустой желудок продолжает тупо ныть, исцарапанное лицо и руки противно пощипывают, а пальцы ног, стиснутые сапогами, затекли. К тому же свежие мозоли, о которых в движении почти забываешь, теперь отдавались резкой болью при каждом неловком повороте стопы. Чтоб вновь почувствовать себя полноценным человеком, а не изгоем цивилизации, от всех этих малоприятных ощущений хотелось избавиться немедленно.

– Пойдем, что ли? – предложил Андрей.

– Пойдем, – ответил Виктор, не двигаясь с места. В его воображении возникли ровные ряды палаток, плац, «грибки» часовых и настоящие офицеры со звездами на погонах; подумалось, что несмотря на все невзгоды, на свободе не так уж плохо и жалеть, собственно, не о чем – если только о том, что приключение уже заканчивается… Собрав волю в кулак, он все-таки поднялся, решив, что напоминает Железного Дровосека, простоявшего под дождем несколько суток.

Пробираясь сквозь бурьян отделявший кладбище от леса, оба чувствовали себя контрабандистами, переходившими КСП. За спиной остался мир животных инстинктов и безумной игры воображения, мир неизученного и непонятного – он уже никогда не сможет вторгнуться в размеренную жизнь, построенную на жестком распорядке и командах, не допускавших никакого проявления собственной воли. Хотя можно и позволить этим прямолинейным «золотопогонным» людям еще чуть-чуть покомандовать собой. Главное, что они теперь знают себе цену…

«Контрольно-следовая полоса» закончилась. Андрей обошел вокруг первого, самого крайнего креста, но не смог обнаружить на нем никакой информации. Тот оказался слишком старым и облезлым, и даже краска, покрывавшая его изначально, смылась многолетними дождями. Виктор шел чуть левее, тщетно вглядываясь в такие же безликие символы смерти давно позабытых людей. Видимо, кладбище начиналось от леса и двигалось к деревне, намереваясь, в конце концов, поглотить ее.

Жутковатое чувство безвестности, когда ты будто бы и не присутствовал на этой земле, наводило тоску. Сразу становилось неважно, чем ты занимаешься, и какие бури эмоций клокочут в тебе. Тебя просто нет и никому даже не интересно знать, что ты когда-то существовал. Будучи живым, преисполненным сил и желаний ужасно приходить к осознанию этого. Хотя подобные мысли для Виктора уже не были откровением – они посещали его и вчера до пуска, являясь некой философской абстракцией, своего рода защитной реакцией на возможное уничтожение, а сейчас он видел конкретную иллюстрацию, как все происходит в действительности. От этого становилось жаль не только себя, но и весь огромный мир, который кто-то создал и перестраивает лишь затем, чтоб потом исчезнуть, не оставив имени.

К счастью, дальше могилы стали более ухоженными. Кое-где даже виднелись завядшие и вбитые в землю дождями букетики цветов. (Венки здесь не использовали, так же как не было и привычных гранитных памятников). Фамилии, читаемые на крестах, ни Андрею, ни Виктору, ни о чем не говорили, и они перестали обращать на них внимание. Достаточно того, что они существуют, как факт.

К последней могиле оба подошли одновременно. На свежеструганном, еще приятно пахнущем смолой кресте двумя гвоздиками была прибита картонная бирка с чернильной надписью. От дождя ее закрывал аккуратно подвернутый полиэтиленовый пакет. Андрей осторожно разгладил пленку и прочитал «Самохина Аленка. 12.05.99 – 8.08.02».

– Вот и пожила. Три года… Зачем все это?.. – произнес Виктор, озвучивая новые, появившиеся в последние дни, представления о жизни и смерти.

Андрей вздохнул, почесал затылок, не зная, что ответить, и молча пошел дальше. Оглянулся; видя, что Виктор продолжает стоять у могилы, сказал негромко:

– Пошли. Ну, что теперь делать? Не забивай себе голову. Понимаешь, я где-то читал, что если постоянно думать о смерти, то и жить будет некогда.

– Наверное… хотя все равно непонятно…

Виктор догнал Андрея, и они зашагали к деревне, до которой оставалось не более километра. Кладбище исчезло из поля зрения и «мысли о вечном» тут же сменились чисто практическими проблемами. Например, куда им лучше обратиться, чтоб побыстрее добраться до лагеря – в милицию, к директору колхоза (или что тут у них есть?) или к обычным гражданам? Виктор настаивал на гражданах, а Андрей предпочитал представителей власти.

Из-за поворота дороги показались фигурки двух пацанов, таких классически деревенских, что Андрей даже усмехнулся:

– Маленькие пастушки. Как на картине. У них сейчас и узнаем, куда это мы попали.

* * *

– Я боюсь, – Сашка остановился, едва они вышли к околице.

Возле Колькиного дома, где они встретились, просматривалась улица со стоящим возле крайнего дома фыркающим трактором. Анька, которая для всех оставалась просто «Анькой» уже почти сорок лет, копалась в своем огороде. И если забыть о кусках угля, летевших в окна (а детская память легко переходит из прошлого в настоящее), то жизнь казалась самой обычной. Даже завернутый в тряпицу череп в Колькиных руках никак не ассоциировался со смертью, а являлся всего лишь не совсем уместной игрушкой. Но когда впереди открылась панорама кладбища и темная стена леса, все снова сплелось воедино, внушая чувство безотчетного страха и желание куда-нибудь забиться; может, даже исчезнуть на время… Но куда? Даже отец, которого боялась и уважала вся деревня, ничего не смог с этим поделать и продолжал глушить водку, не подпуская к себе никого, кроме дяди Вити, исправно пополнявшего запасы.

– Я тоже боюсь, – ответил Колька и замолчал.

Он не мог объяснить механизм происходящего; не знал, какая связь существует между черепом, смертью Аленки, событиями в Сашкином доме, а, главное, не представлял, что именно он собирается делать. Если вернуть череп, то кому и каким образом? Но он старался пока не забивать этим голову, просто зная, что надо туда пойти и как говорит отец: «решить все вопросы, чтоб комар носа не подточил».

Сашка вздохнул и совсем поник. Моральной поддержки он не получил, а какова его роль в этом походе тоже не понимал. Так он и шел, преодолевая волны страха простым детским заклинанием: «…Я еще маленький и мне за это ничего не будет…» Это ведь с взрослых может спросить милиция и даже посадить их в тюрьму, а что взять с него? Ему были известны всего два рода наказаний – запертая дверь, когда остальные ребята весело гоняют на улице мяч; и отцовский ремень, после которого целый день огнем горит «пятая точка» и очень неловко сидеть. Сейчас он был даже согласен на оба наказания сразу, но за что его убивать, ведь он еще просто глупый и всего лишь взял поиграть дрянной ржавый пистолет?..

Молча, они повернули к кладбищу; дошли до знакомого поворота. Отсюда до леса уже рукой подать. …Я ни в чем не виноват, но я пойду, чтоб потом Колька не говорил, будто я трус… – и вдруг мысли улетучились через открывшийся рот, выпученные от ужаса глаза; вытекли вместе с теплой струйкой предательски побежавшей по ногам… Навстречу, со стороны опушки, двигались два солдата. На них не было накидок, как во сне, но разорванная и перепачканная землей форма и кровь на лицах говорили о том, что это те солдаты – самые нетерпеливые, которые уже идут за ними.

Сашка попятился назад, оставив после себя лужу, тут же подернувшуюся тонкой пленкой пыли. Колька зажмурился и выронив череп, закрыл лицо руками. Однако от появления солдат земля не разверзлась, не ударила молния и кресты не пришли в движение, выпуская на волю новых мертвецов. Сквозь щелочку между пальцами Колька смотрел на оставшийся незыблемым белый свет – солдаты приближались, но ничего не происходило. Значит они, как и обещали, не станут убивать их сегодня. А, может, просто эти двое лучше оставшихся четверых и собираются объяснить им, как избавиться от напасти?..

Колька убрал руки и увидел, что Сашка медленно отступает; увидел лужу. Невольно глянул себе под ноги и с внутренним превосходством обнаружил вокруг сухую пыль. В это время Сашка, видимо, понимая, что, пятясь задом, далеко не уйдешь, развернулся и побежал, петляя, словно уклоняясь от пуль. Колька с удовольствием бы последовал его примеру, но чувствовал, что не в состоянии этого сделать. И дело не в каком-то особом героизме, а в том, что ноги перестали повиноваться приказам перепуганного сознания. Он опустил взгляд. Тряпка при падении развернулась, и череп зловеще взирал на него пустыми глазницами. Нет, уж лучше смотреть на приближающиеся фигуры, пытаясь прочитать в их движениях свою судьбу!..

Солдаты о чем-то тихонько заговорили между собой. Потом один из них усмехнулся. Кольке показалось, что это напоминает усмешку черепа…

– Что это он так рванул? – удивился Андрей.

– А ты представь, две такие рожи выходят из леса. Я думаю, тут и половина взрослых разбежится, – Виктор усмехнулся, – вот так и появляются легенды о привидениях.

До стоящего посреди дороги маленького испуганного человечка оставалось уже метров десять, и Андрей крикнул:

– Мальчик! Слышь, пацан, мы ничего тебе не сделаем! Мы просто заблудились!

Это был совсем не тот хриплый, нечеловеческий голос, который пророчествовал ему ночью. Колька мысленно пытался развести тех солдат и этих, но страх оказался слишком велик, чтоб просто исчезнуть от столь наивных предположений. Поэтому когда солдаты подошли, он продолжал стоять, как затаившийся суслик, и ожидал, пока к нему прикоснутся ледяные пальцы. Но они оказались вовсе не ледяными. Один из солдат легонько потрепал его за плечо.

– Пацан, ты что, испугался? Да мы совсем не страшные, – он засмеялся, и в глазах мелькнули задорные искорки, вовсе не предвещавшие скорую смерть.

Второй наклонился к черепу и поднял его.

– Глянь, Витек, какие у них тут знатные игрушки. Как говорится, он настолько беден, что если б был девочкой, то ему было б совсем не с чем играть.

Оба весело рассмеялись, и только тогда Колька окончательно осознал, что перед ним обычные люди. Эта мысль радостно лезла в голову, расталкивая остальные, но, тем не менее, ответить на многие вопросы она тоже не помогала. Например, как и зачем обычные люди могли незаметно поджечь дом и убить Аленку? Как летал уголь и двигалась мебель? Как солдаты сумели пробраться в его сон? Зачем им череп и если он им так уж нужен, то почему они не радуются его возвращению, а с удивлением вертят в руках, как некую диковинку?..

Но даже если это другие солдаты, с теми их должно что-то связывать, не зря же они направлялись в деревню, ведь солдаты с полигона к ним никогда не наведывались. Колька пошевелился; почувствовал, что напряжение ожидание приближающегося конца спало, и обессилено опустился на землю. Один из солдат неожиданно присел рядом, на обочину дороги.

– Пацан, тебя как зовут? – спросил он.

– Колька Самохин.

– А скажи нам, Колька Самохин, – подхватил второй, – как называется твоя деревня?

– Грушино.

– Красивое название. А до Тарасовки далеко? Там, может, знаешь, военные лагеря есть.

– Через лес километров тридцать. По дороге дальше.

– Ну, что? – обратился стоявший солдат к тому, что сидел рядом с Колькой, – пошли, поищем транспорт?

Тот встал и протянул Кольке череп.

– Держи свою игрушку.

Колька понял, что «добрые солдаты» уходят. Еще минута и он снова останется один против тех, «злых», которых гораздо больше, чем этих.

– Дяденьки! – он схватил Андрея за руку, – не уходите, пожалуйста…

Солдаты переглянулись.

– А что случилось?

Клубок, в который спутались Колькины мысли, не имел ниточки, за которую его можно было бы размотать, поэтому он начал говорить сбивчиво и бестолково:

– У меня сестренка угорела, а у Сашки дома выбили все стекла… и еще у него мебель двигалась… а я, вот этот череп… они обещали, что мы тоже умрем…

– Стоп! – Андрей выставил вперед ладонь, отгораживаясь от всего этого бреда, – милиция у вас есть на такие случаи?

– Есть участковый, но он ничего не смог с ними сделать.

– С кем?

– С солдатами… – Колька зажмурился, ожидая реакции, но слушатели только переглянулись.

– А теперь все еще раз, помедленнее и с самого начала, – сказал Андрей. Оказывается, приключение не заканчивалось; оно продолжалось, лишь немного изменив плоскость восприятия. Им самим больше не угрожала опасность, ведь деревня Грушино была вполне реальной и значилась на всех их топографических картах, зато теперь они попали в какую-то другую историю, не менее интересную и захватывающую, чем бесконечное блуждание по лесу. Он посмотрел на Виктора, который тоже ждал продолжения.

Казалось, даже голод уже не так беспокоил, а родной лагерь… он никуда не денется. Теперь, когда добраться до него стало делом чисто техническим, им обоим ужасно расхотелось расставаться со своей свободой. Кто может проверить, сколько времени они проплутали в лесу, двое суток или чуть больше? Никто. Если б еще сигареточку раздобыть для полного кайфа…

Пока Колька рассказывал о блиндаже, о летающих предметах, которые сам он, правда, не видел, о пожаре, об Аленке – это было весьма интересно, но никак не могло касаться их, поэтому Виктор понимающе кивал, вдохновляя рассказчика, а Андрей жевал травинку, следя за воробьями, продолжавшими игру в салочки на могильных крестах. Но стоило Кольке дойти до ночного визита, как оба встрепенулись.

– Сколько их было, говоришь? – спросил Виктор.

– Шестеро. В длинных плащах, касках и с автоматами.

– У одного каска пробита, у другого рука на перевязи?.. – продолжал Виктор задумчиво, повернувшись лицом к лесу.

– Да… – Колька растерялся. Может, они притворяются добрыми, а, на самом деле, одни из них? Он растерянно замолчал, не зная, как вести себя дальше.

– Значит, они обещали тебя убить? – уточнил Андрей и взглянул на череп, который еще продолжал держать в руках. Возникло желание тут же бросить его, но не мог же он показать себя трусом перед этим пацаном?

– Обещали. И еще Сашку, потом моих папку и мамку… – он жалобно переводил взгляд с одного на другого и, наконец, решился, – дяденьки, пойдемте со мной, ведь вы тоже солдаты…

Виктор тут же вспомнил треск падающих стволов и ужас, гнавший их прочь, напролом, не разбирая дороги. Хотя, может, в этом и был определенный смысл, ведь иначе бы они до сих пор бродили по лесу и вряд ли вышли бы к Грушино. Если б те солдаты хотели их уничтожить, то могли б это сделать еще ночью, когда проходили мимо костра. Он вопросительно посмотрел на Андрея. Глаза того сощурились – видимо, он тоже пытался оценить ситуацию.

Неизвестно, каким путем Андрей шел к своим выводам, но озвучил он их вполне конкретно:

– Конечно, это не наше дело, но жить и знать, что мир устроен совсем не так, как его представляешь, противно. Поэтому я, например, хочу понять, что это за явление такое.

Колька пропустил мимо ушей психологическую подоплеку и понял только, что один из солдат согласен идти с ним, поэтому перевел взгляд на другого.

– Дяденька, пожалуйста…

Наклонившись к Андрею, Виктор прошептал:

– Ты хоть понимаешь, во что мы ввязываемся?

– Пока нет, но хочу понять. Если это столь мощная, неизвестная человеку сила, то мы просто обязаны с ней познакомиться. Мы ж не сделали этим существам ничего плохого, кроме того, что пели не те песни, которые им нравятся.

– А не боишься? Помнишь, что та «сила» способна творить?

– Помню и боюсь, но мы выжили, значит, нам не суждено от нее погибнуть. Ты представляешь, этот пацан идет с ней биться, а мы поедем трескать перловку, заниматься тактикой и учить матчасть хреновины, которая, оказывается, не страшнее детского пугача!..

Пока они беседовали, Колька забрал у Андрея череп, вновь «упаковал» его и терпеливо ждал, когда «добрые солдаты» окончательно договорятся.

– Хорошо, – сказал, наконец, Виктор, хотя сама затея ему совсем не нравилась – неужели нельзя спокойно дожить оставшийся месяц и вернуться к привычной жизни… к любимой Ленке, в конце концов!..

* * *

Дорога сворачивала к кладбищу, но Колька повел их напрямик. Лес, из которого ребята только что благополучно выбрались, встретил их неодобрительным шелестом листьев – вроде, поступали они не по правилам. Но Колька шел уверенно, потому что не единожды проделанный маршрут хорошо отложился в памяти. Андрей же постоянно озирался, на всякий случай, запоминая ориентиры – то куст с покрасневшими до времени листьями; то кривую березу, а правее – три осины, росшие из одного корня… Таких примечательных объектов набиралось слишком много, и он уже боялся запутаться, в каком порядке они следуют друг за другом, когда Колька остановился.

– Вон, – он указал на пригорок меж двух толстых стволов.

– И что? – не понял Виктор.

– Блиндаж.

Обойдя холм, они обнаружили наполовину обвалившийся ход в темноту, и рядом перекопанную кучу темно-серого песка, из которой торчала большая кость.

– Я нашел его здесь, – Колька кивнул на свои раскопки, и тут все трое поняли, что даже не представляют, как поступить дальше. Достаточно ли просто положить череп на место и уйти или необходимо совершить ритуал? Например, произнести молитву? А, может, какое заклинание? Но они не знали, ни того, ни другого… Или надо дождаться этих… (как их назвать?..) и вернуть вещь лично? Это было бы самое неприятное.

Виктор растерянно огляделся, но никаких признаков сверхъестественного не обнаружил. Обычный лес. Он даже показался почему-то более прозрачным и веселым, чем тот где они проходили вчера. Колька положил череп рядом с торчащей костью и наклонившись, аккуратно присыпал его песком.

– И все? – Виктор, с одной стороны, испытывал облегчение от окончания миссии; с другой, разочарование, потому что все их жуткие приключения вновь отошли в область фантазий и галлюцинаций. Оказывается, ничего особенного с ними и не происходило, кроме страха перед собственным одиночеством.

Виктору никто не ответил – ни лес, продолжавший шептать что-то невнятное миллионами листьев; ни Колька, испуганно водивший глазами в ожидании, то ли обещанной кары, то ли прощения; ни, тем более, Андрей, который подошел к входу в блиндаж и осторожно раздвинул гигантские листья папоротника. Достал зажигалку и сунув руку в темноту, чиркнул кремнем.

В следующее мгновение, будто какая-то сила втащила его внутрь. Виктор даже не успел опомниться, как ажурный папоротниковый занавес снова закрылся. Ни ужасных звуков, ни каких-либо других внешних проявлений не последовало. Могло показаться, что Андрей вошел сам, подгоняемый любопытством, но внутренне Виктор ощутил, что там что-то происходит, что-то противостоящее человеческой природе – не сам и не просто так Андрей резко, чуть не падая, впрыгнул в темноту.

Несмотря на вернувшийся страх, Виктор вдруг понял, что ему тоже придется войти туда. Он всегда считал, что чувство самопожертвования, определяемое принципом «сам погибай, а товарища выручай», если и существовало когда-то, то со сменой моральных и идеологических ценностей, ушло в небытие, сменившись более естественным лозунгом – «каждый за себя»; оно сохранялось лишь стереотипом для пишущих и снимающих о войне или «трудовом героизме советского народа». А оказывается, нет! Оказывается, чувство стаи, в которой ценен каждый зуб и каждый коготь, заложено в человеке генетически, еще с животных времен. Только ситуация для его проявления должна возникнуть соответствующая…

Мысли концентрировались в его голове, пытаясь оправдать совершенно абсурдное, но непреодолимое желание все-таки войти в блиндаж. А противостоял ему всего лишь один идиотский постулат, на котором почему-то воспитывают детей всех поколений: «…А если он прыгнет с седьмого этажа? Ты тоже будешь прыгать?…» А ведь еще можно успеть помочь, если вовремя прыгнуть следом…

Заметив первое неуверенное движение Виктора, Колька вцепился в его руку.

– Дяденька солдат, не надо, пожалуйста! А вдруг…

– Не бойся, – Виктор высвободил руку и оглядевшись, решил, что снаружи ничего страшного произойти не может – все неизведанное, если оно действительно существует, сосредоточено в «черной дыре», и надо постараться сделать так, чтоб больше оно никогда не вылезло оттуда. Шагнул к блиндажу и осторожно раздвинул листья. Колька больше ни о чем не просил, поняв, что отговорить солдата все равно не удастся – он исчезнет, как и тот, первый, вновь оставив его одного со страхами и висящей на волоске жизнью. А Виктор в этот момент жалел о потерянной еще в лагере зажигалке – хотя, может, и лучше не видеть заранее того, что тебя ожидает.

Непроглядная тьма показалась ему входом в иной мир. Здесь не должно было быть, ни пола, ни потолка – делаешь шаг и проваливаешься в другое измерение… Прислушался. Ни звука, будто Андрей уже исчез и только ждал, пока Виктор последует за ним. Правда, еще можно сделать шаг назад, и тогда листья навсегда скроют бездонную, потустороннюю вечность…

Если б Виктор оглянулся на такой знакомый до боли мир, то, может быть, так и поступил, но он заставил себя не оборачиваться. Сделал шаг, потом второй. Тьма и тишина, словно укутали его в кокон. Вытянул руки, пытаясь нащупать стены, но помещение оказалось для этого слишком просторным. Присел на корточки, пробуя пол – обычная сухая, хорошо утоптанная земля. Ощупывая ее ладонями, он двинулся вперед тем странным шагом, который на школьных уроках физкультуры почему-то называли «гусиным». Делать это в сапогах было крайне неудобно, но должен же он чувствовать хоть какую-то грань?..

Прошел семь шагов, но не наткнулся, ни на стену, ни на Андрея. Остановился. Сквозь густую листву тусклым пятном обозначался выход (он все-таки существовал, и никакого другого измерения нет!). Это все его собственные страхи, и остается самое элементарное – отыскать Андрея в незначительном замкнутом пространстве.

Ноги затекли, и Виктор выпрямился. Расставив руки в стороны, повернулся на триста шестьдесят градусов. …Господи, да какой же он огромный, этот блиндаж! Целый бункер…

– Андрюха, ты где?.. – позвал тихо.

Никто не ответил, но неискаженный собственный голос настолько успокаивал, что он позвал громче. Близкое эхо повторило последний звук и угасло. От наличия этого естественного физического явления Виктор совсем осмелел. Вновь вытянув руки, он пошел вперед и через несколько метров наткнулся на холодную шершавую стену; осторожно двинулся вдоль нее, пока не споткнулся обо что-то мягкое.

…Нет, он не мог умереть. С чего? От страха? От страха, скорее, умру я, чем Андрюха, а больше здесь никого нет. Никого нет… Он резко повернулся в одну сторону, потом в другую, и хотя глаза стали привыкать к темноте, кроме показавшегося далеким и призрачным выхода, не увидел ничего. Однако кто бы это ни был, его надо вытаскивать отсюда – выяснять, что случилось, можно и потом. Сам расскажет, в конце концов…

Виктор наклонился и приложив руку, почувствовал живое тепло. Усадил вялое тело; нащупал поникшую голову, безвольно опущенные руки. Попытался поставить на ноги, но они подгибались, как у веревочной куклы. Тогда Виктор подхватил тело под мышки и волоком потащил к свету. В таком положении он чувствовал себя абсолютно незащищенным. Сердце сжималось при каждом шаге, но пальцы так вцепились в одежду, словно приросли к ней.

Шаг. Еще шаг. Совсем чуть-чуть… Обернулся – вот он, свет! Виктор почувствовал, как листья коснулись спины, и в следующее мгновение стало так светло, что он зажмурился. Сырой лесной воздух ворвался в легкие, опьяняя и перехватывая дыхание. И тут он понял, что израсходовал все силы, и физические, и духовные. Упал на землю у самого входа, а тяжкая ноша так и осталась лежать на границе двух миров – ноги в блиндаже, зато бледное лицо, искаженное странной гримасой, широко распахнутые глаза… это безусловно был Андрей, только волосы… По короткой стрижке нельзя сказать, что в них появились «седые пряди», но они сделались гораздо светлее, вроде, припорошенные пеплом.

Подбежал Колька; заплакал, уткнувшись в грудь Виктора.

– Дяденька солдат, дяденька солдат… – запричитал он, и вдруг расстегнув рубашку, вытащил висевший на груди крестик и принялся целовать его.

Это неожиданное проявление Веры привело Виктора в чувство. Отстранившись, он внимательно посмотрел на мальчика, и тот смутился.

– Я у мамки из шкатулки стащил, на всякий случай.

– Ты, молодец, – Виктор прижал к себе его голову, с удовольствием глядя на кроны деревьев, зеленевший под ними папоротниковый ковер, на клочки серого неба, словно, именно, Колька сохранил все это для человечества.

Андрей шевельнулся, глубоко вздохнул. Цепляясь руками за землю, попытался самостоятельно выползти из блиндажа. Виктор с Колькой бросились на помощь, и через минуту он уже сидел, привалившись спиной к дереву и удивленно озирая окрестности, словно соображал, где находится. Виктор стоял рядом, придирчиво наблюдая процесс возвращения к жизни. Все молчали, но ощущение того, что кошмар наконец-то закончился, было совершенно явственным.