Текст книги "Кирилл и Ян (сборник)"

– Если EMEI знаешь, могут найти…

…Какая ж я умная девочка!.. – Олеся чуть не показала подругам язык, но потом Аня произнесла фразу, заставившую ее вздрогнуть:

– Ты EMEI напиши, а я ментам своим скажу – пусть реально поищут, а не как обычно… слушай, а ночевала ты где? Неужто с Крыловым?

– Еще чего! – Маша засмеялась, – у меня папка – мудрый человек. Он, когда уезжал, соседке запасной ключ оставил; пусть, говорит, будет, а то дочь загуляет, посеет где-нибудь; и ведь в точку!.. Одно, блин, плохо – соседка видела, какой я была вчера; она сознательная – может и настучать…

– И чего? – удивилась Аня, – твои, прям, примчатся из-за бугра тебя воспитывать!

– Да никто меня воспитывать не будет – что я, маленькая? Отец мне доверяет, просто… – Маша затянулась, формулируя мысль, – просто неудобняк. Ладно, тут есть еще другая проблема – бабла у меня осталось стошка с мелочью.

– Неужто с Крыловым пропили? – делано изумилась Аня.

– Дура, блин… пропили б – не обидно. Я вчера перевод от отца получила и сразу все баксы поменяла – ну, так они в сумке и остались, – Маша вздохнула, – прикинь, он вчера прислал, а я сегодня позвоню – все, папуля, кончились; а если еще соседка капнет – вот, тогда он и примчаться может. А что? Дочь пьяную домой притаскивают, все деньги пропила… шучу – не подумает он так, конечно. Слушай, если серьезно – не знаешь, у кого б стрельнуть штук пять на пару недель?

– У меня бабок нет, сама знаешь, – Аня вздохнула.

– Я у тебя и не прошу; я спрашиваю – у кого можно! – Маша бросила под ноги «бычок» и наступила на него, – вот, к примеру, тот же Ильич – как думаешь, даст?

– Ну, если ты ему дашь, то и он тебе…

– Да пошел он в таком случае! Я не на помойке себя нашла, чтоб спать за бабки!..

– Слушай!.. – Аня вытаращила глаза, будто внезапная мысль расперла ей голову, – а тряхни квартирантов! Пусть вперед отдадут – им-то без разницы, как платить.

– Блин! – Маша хлопнула себя по лбу, – как я сама не доперла! Пусть где хотят, там и берут!.. – встала она решительно, но тут же скривила смешную рожицу, – только пошли вместе, ладно? Я ж не умею скандалить, сама знаешь.

– Пойдем, – Аня тоже встала, и они направились… в соседний дом.

…Это ж у нее две хаты, что ли?.. – Олеся смотрела вслед девушкам, – о, живут люди!.. А я всю жизнь сижу в одной комнате, и ничего… – возникшая, было, робкая жалость к человеку, которого она оставила совсем без денег, сменилась злорадством, – надо вас, буржуев, учить, чтоб жизнь медом не казалась… блин, по тридцать штук присылать – не хило! Почему, вот, мне отец не шлет? Не, я понимаю – хату оставил, но в той хате тоже надо на что-то жить!.. Хотя если б он от мамки не свалил, может, и я сейчас так же жила… – Олеся вздохнула – это «если б» портило всю картину, – а, насчет ментов я не врубилась – Анька что, мент? Хотя… – она вспомнила лейтенанта в мини-юбке, – блин!.. А чего, блин? Я ж ничего не сделала! Пусть докажут!.. Тем не менее, наличие связи между девушками и милицией вносило определенный дискомфорт, и Олеся принялась просто фантазировать, ставя себя на место Маши – теперь это стало гораздо проще, нежели вчера, когда она еще не видела ее вживую.

Радостно купаясь в несбыточных мечтах, Олеся не замечала времени, но дверь в соседнем доме вдруг хлопнула так, словно раздался выстрел, вмиг спугнувший, и роскошную квартиру с «плазмой» и музыкальным центром, и доброго щедрого папу, и заботливую маму, а также ласковые морские волны – идею фикс многих лет. Вскинув голову, Олеся вновь увидела девушек; лицо у Маши было красным, а глаза узкими и злыми.

– Твари!.. – она снова плюхнулась рядом с Олесей, – Ань, дай сигаретку.

– Зря ты так, – присев рядом, Аня достала пачку, – а если они, правда, уйдут? – она чиркнула зажигалкой, – думаешь, так быстро найдешь нормальных жильцов? То б хоть заняла у кого-нибудь, так знала, с чего отдавать…

– Да пошли они! – Маша нервно затянулась, – отдам, когда отец пришлет!.. Не, реально, я ж подошла, как человек, а они видела, как вызверились – мы с твоим отцом договаривались… а ты кто такая… Я, блин, им покажу, кто я такая!.. Пусть завтра же валят из моей хаты – она, между прочим, на меня записана!..

И тут Олеся допустила просчет, слишком откровенно повернув голову. Заметив такое излишнее внимание, Аня наклонилась, чтоб фигура подруги не закрывала обзор.

– Слушай, ребенок, тебе чего, интересно? Ты уже час тут сидишь.

– Не интересно… – пролепетала застигнутая врасплох Олеся.

– А чего ты слушаешь? Сидишь в чужом дворе… ты, вообще, откуда взялась?

– Ниоткуда… – Олеся совсем растерялась.

– Вот и вали в свое никуда!

Олеся уже собиралась встать (категоричный тон ей сразу напомнил разговоры в детской комнате милиции), но Маша хотела отключиться от неприятного общения с квартирантами.

– Правда, кто ты такая? – спросила она, – я тебя в нашем дворе не видела.

– А это ваш двор?..

– Наш. Тебя как зовут? – Маша выпустила дым в лицо непрошенной гостье, и пока Олеся решала, стоит ли называть имя, Аня, сама того не желаю, подсказала ей выход.

– Ты что, не помнишь, как тебя зовут? – спросила она, и Олеся с радостью кивнула.

– О, блин! – Маша уставилась на нее в упор, – хочешь сказать, что реально не помнишь, как тебя зовут? Ты что, за дур нас держишь?

– Не, Маш, погоди, – снова весьма кстати вмешалась Аня, – нам психолог рассказывал на лекции, что сейчас это очень распространенный случай – людей опаивают чем-то, и они теряют память. Слушай, подруга, а ты не врешь?

– Чего мне врать? – Олеся пожала плечами. Сама б она никогда не додумалась до такого хода, и неизвестно, куда он мог завести, но игра уже началась; причем, игра очень простая – надо было только все время говорить «не помню», «не знаю»…

– То есть, ты не знаешь, кто ты? – уточнила Аня.

– Не знаю…

– Жопа! – заключила Маша, – и что ты собираешься делать? Так и будешь тут сидеть?

– Не знаю. Пойду куда-нибудь, – в новой роли Олеся вдруг ощутила истинную себя – такая же неустроенная, неприкаянная; только в утрированном варианте, но на то она и игра.

– Жопа! – Маша покачала головой, – а ночевать где будешь?

– Не знаю…

– А деньги у тебя есть, инопланетянка? – спросила Аня.

Олеся понимала – от ответа зависит, будет ли игра продолжаться, ведь объединяться трем безденежным людям просто не имеет смысла; поэтому она кивнула.

– Рублей двести, небось? – Маша усмехнулась.

– Нет, – Олеся решила не называть цифру, способную вызвать хоть какие-то ассоциации, и назвала другую, возникшую неизвестно из каких соображений, – двадцать тысяч…

– Сколько?! – голоса прозвучали в унисон; потом Аня уточнила, – откуда у тебя-то?..

– Не знаю…

– Клево, – Аня покачала головой, – а еще что у тебя есть?

– Вот, – Олеся достала новенький телефон.

– Дай-ка, – бойко пробежав пальцами по клавиатуре, Аня озадаченно вернула его хозяйке, – блин, чистый – ни одного звонка, ни одного номера в памяти. Реально мистика… Слушай, инопланетянка, а ты не хочешь пожить нормально?

– Хочу, – Олеся не поняла, о чем идет речь, но она всегда мечтала жить нормально.

– Маш, – Аня повернулась к подруге, – если у девочки есть бабки, пусть пока поживет в твоей хате – чем не вариант? Ты берешь десять штук в месяц… вот, до конца недели две штуки получается; а за это время найдешь стабильных жильцов, возьмешь с них аванс…

…Целых две штуки!.. – но, как ни странно, сожаления о трате, которую нельзя будет потом даже пощупать, не возникло, – может, это и есть «не ерунда», в отличие от МР3-плеера или новых кроссовок?.. – подумала Олеся.

– …а я, – продолжала Аня, – учусь в институте МВД – бывшая школа милиции, знаешь?

– Нет.

– Понятное дело, – Аня усмехнулась, – откуда, если ты не помнишь, кто ты есть. Короче, я у наших узнаю, как найти твоих родителей – не инопланетянка же ты, в натуре.

– Все это классно, но жильцы-то съедут завтра… – Маша замолчала, задумалась, а потом махнула рукой, – один день у меня поживешь; но за это с тебя дополнительно – обед; ну, и деньги, естественно, вперед, а то документов у тебя нет – смоешься еще. Согласна?

– Согласна.

– Ну и зашибись, – Маша сразу успокоилась, легко и просто разрешив, казалось бы, неразрешимую проблему, и мысль ее понеслась дальше, – слушай, инопланетянка, давай тебе имя, что ли, придумаем – как-то я ж должна тебя называть. Хочешь быть Миленой?

– Ну, ты чего? – возмутилась Аня, – чего она, с панели?

Олеся была в восторге; как ей все это нравилось!

– А что такое панель? – спросила она, продолжая игру.

– Если не знаешь, то и не знай, – отрезала Аня, – как бы тебя назвать?..

Нельзя сказать, что Олеся очень любила свое имя, но плохо представляла себя с другим – к нему ж надо будет привыкнуть, поэтому поспешно предложила:

– А давайте, меня будут звать Олеся, – и обе девушки прыснули от смеха.

– Думаешь, это лучше Милены?

– А мне нравится, – Олеся пожала плечами, хотя внутри возникла обида, то ли на мать, назвавшую ее как проститутку, то ли на девушек, приписавших ей то, что она могла представить лишь в самых кошмарных снах, – звучит красиво, – пояснила она, – О-ле-ся…

– Ну, пусть так, если хочешь, – Маша встала, – идем, пожрать купим, а то у меня в холодильнике мышь повесилась; я сегодня планировала провиантом заняться, но, блин, оказалось, что идти-то не с чем.

– Ладно, я тоже побегу. Вечером созвонимся, – Аня направилась к арке, соединявшей двор с улицей; Олеся молча смотрела ей вслед – в голове все перепуталось, и она никак не могла решить, хорошо или плохо то, что происходит…

– Пошли, что ли? – Маша тронула ее за плечо, и Олеся послушно встала, – похаваем и лично я посплю – как-то мне после вчерашнего… – она принялась рассказывать, кто такой Крылов, почему Анька не хочет встречаться с Ильичом, еще о каких-то людях, завязанных в клубок этих отношений. Олеся сначала слушала внимательно, а потом ей в голову пришла странная мысль: …Зачем? Все равно никого из них я не знаю и не узнаю никогда… и она стала думать, правильно ли решила потратить целых две тысячи.

У входа в магазин Маша оборвала «поток сознания».

– А ты чего любишь? – спросила она без всякого перехода.

– Не знаю, – на этот раз ответ был абсолютно искренним и правдивым.

Конечно, Олеся знала, какие жвачки вкусные, а какие полный отстой; знала, что, например, чипсы «Lays» намного лучше «Русской картошки», но ведь существовали еще «Pringls» почти по сто пятьдесят рублей за высокую круглую банку с усатым дядькой – какие, вот, они? Может, она б полюбила именно их, если б попробовала хоть раз! Но Маша поняла ответ по-своему.

– Ну да, я ж забыла, что ты ничего не помнишь. Короче, будешь есть то же, что и я.

…Блин, а вдруг она жрет одну икру? – Олесе очень не хотелось менять пятитысячные купюры, но тогда б игра сразу закончилась, а она пока получалась такой классной, так завораживающе похожей на сказку про Золушку!..

Все оказалось совсем не страшно – Маша не пошла в отдел с деликатесами, где продавщицы, мирно беседовали в уголку, отчаявшись дождаться хоть одного покупателя; не пошла, и в «Рыбу», и в «Колбасы», а двигаясь вдоль полок, занимавших центр зала, небрежно бросала в корзину упаковки быстрорастворимой лапши, самые обычные чипсы, коробку шоколадных шариков для «полезного завтрака». В общем, Олеся была приятно удивлена совпадением их вкусов, да и стоило все это так, что вполне хватило сдачи с проданного телефона.

– Знаешь, отец говорит, что хоть раз в день надо есть горячее – ну, типа, суп, – начала Маша, когда они вышли из магазина, – но мы ж лапшу кипятком заливаем, то есть это тоже горячее, но гораздо вкуснее борща, логично?

– Я не знаю…

– Скучно с тобой, – Маша вздохнула, – жаль, отца сейчас нет – он бы придумал, что с тобой делать.

– А что со мной делать? – испугалась Олеся.

– Блин! Ты, оказывается, еще кое-какие слова знаешь! – шутка получилась немного обидной, и Маша поспешила тут же замять ее, – отец у меня, типа, это… «врач без границ»; где чего по миру происходит – голод, там, или эпидемия, их туда бросают от международного фонда; сейчас он, к примеру, в Африке.

Незаметно они вернулись к дому, и Маша, набрав код, зашла в подъезд.

– Он полмира объехал. Прикольная работенка, да? Я ж почему тоже пошла на «медицину катастроф», – Маша вызвала лифт, и они поехали вверх.

Остановилась кабина на седьмом этаже; выйдя первой, Маша открыла дверь.

– Входи. Башмаки снимай, а то, жуть, не люблю убираться.

Олеся никогда не бывала в квартирах, где не пахло б, ни пережаренным луком, ни мокрым бельем, ни грязными носками – она могла перечислить сотню знакомых запахов, а здесь не пахло ничем, и это вносило ощущение благородства, что ли. Разувшись, она принялась оглядывать длинный коридор, увешанный фотографиями, на которых был изображен один и тот же человек – иногда он сидел, иногда стоял, иногда смеялся, иногда курил; иногда его обнимала женщина, гораздо моложе него, и Олеся ткнула в нее пальцем.

– Это твоя мать?

– Это Ритка, – Маша засмеялась, – отец, знаешь, «ходок» еще тот – развелся с двумя женами, а потом встретил Ритку. Она тоже врач, так он ее в ту же контору устроил, и теперь они вместе живут, вместе ездят. Мы с ней, как подружки…

– А мать?

– Ой, мать, – Маша махнула рукой, – она уж сто лет назад тоже замуж вышла и живет… я точно и не помню – то ли в Праге, то ли в Будапеште. Это была его первая жена. Ладно, пошли, а то лично у меня уже кишки к позвоночнику прилипают.

Не дав Олесе до конца ознакомиться с «вернисажем», хозяйка провела ее в мрачноватую кухню, выполненную в насыщенных коричневых тонах; включила чайник и достав тарелки, открыла пакетики с лапшой.

– Я чего про отца-то заговорила, – вспомнила она, – у него в медицине куча связей, так вот, он рассказывал, что сейчас научились управлять сознанием – могут сделать так, чтоб человек забыл все ненужное, а могут, наоборот, заставить все вспомнить. Они используют эти методики, когда проводят реабилитацию после катастроф. Он бы мог отвезти тебя к своим специалистам, чтоб память тебе подправили… слушай, – чайник щелкнул, и Маша налила в тарелки кипяток, от чего лапша стала быстро разбухать и кухню наполнил знакомый аромат специй, – а ты совсем-совсем ничего не помнишь?

Отрицательный ответ вряд ли б способствовал развитию отношений, и хотя Олеся подумала, что на девяносто девять процентов подругами они не станут, покидать мир, в который она так неожиданно попала, уже не хотелось.

– Кое-что я, конечно, помню, – сказала она задумчиво, – но как-то так…

– А конкретнее? – Маша придвинула ей тарелку и сама уселась напротив.

– Конкретнее?.. – за неимением вариантов, Олеся начала (правда без особых подробностей) описывать свою жизнь и сама удивилась – рассказ получался какой-то… будто она смотрела на все отсюда, с седьмого этажа; а «с седьмого этажа» картина выглядела и вовсе жуткой, поэтому она ничуть не удивилась, когда Маша вздохнула:

– Похоже, никто тебя искать не будет, так что зря Анька лохматит своих ментов. Кофе сварить? – она отодвинула опустевшую тарелку, но Олеся покачала головой, – тогда покурим… кстати, у тебя курить есть? А то купить-то забыли.

Олеся положила на стол пачку, и Маша весело всплеснула руками.

– О, блин! Ты тоже такие куришь?

Внутри у Олеси все оборвалось – хорошо еще, что она не достала сразу и зажигалку, но про нее Маша не спросила, открыв ящик стола, где их валялось пять штук, разных цветов.

– А, вообще, странно, – Маша включила вытяжку и старалась пускать дым под нависавший над плитой блестящий колпак, – куришь хорошие сигареты, деньги у тебя реальные, а то, что ты рассказываешь?.. Не вяжется все это, понимаешь?

– Понимаю, – Олеся тоже закурила, – но ты ж спросила, что я помню.

– Да это да… слушай! – Машины глаза округлились, словно она вдруг проникла в Великую Тайну, – а, может, ты это… ну, не та, кем себя представляешь? Может, ты богатая наследница и тебя специально опоили!.. Хотя… – она разочарованно почесала затылок, – тогда все наоборот – у тебя б сейчас ничего не было, а помнила б ты, типа, богатый дом… Опять, блин, не вяжется…

Докурили они молча; потом Маша так же молча вышла, но быстро вернулась.

– Слушай, я пойду, посплю, а ты можешь телек включить; там DVD целая куча, но учти, дверь я заперла и ключ спрятала; захочешь чего спереть и свалить – прыгай с балкона, – наверное, лицо Олеси как-то изменилось, потому что Маша тут же добавила, – ты извини, подруга, но хрен тебя знает – сейчас столько аферистов; береженого бог бережет.

– Я понимаю, – ни бежать, ни воровать Олеся не собиралась, поэтому не обиделась, а, скорее, обрадовалась, что ее не гнали, а, наоборот, удерживали; дальше видно будет, как оно повернется.

Маша ушла, где-то щелкнул замок и стало тихо; только противно гудела вытяжка, и Олеся выключила ее. Подошла к окну, которое, как оказалось, выходило все-таки не во двор. Внизу она увидела стоянку с разноцветным узором автомобильных крыш; по тротуару брели люди; цепь старых тополей отделяла их от медленно ползших в пробке машин – Олеся тысячу раз ходила по этому месту, но, вот так, с высоты, разглядывала его впервые. Подождав несколько минут, она вытащила из кармана зажигалку и, на всякий случай, выбросила в форточку; теперь при ней оставались лишь паспорт, который она взяла, чтоб оформить телефон; сам телефон, деньги и ключ от дома. Вот, паспорт и ключ были явно лишними, и оставалось надеяться, что Маша не спросит – А что это у тебя в карманах?..

Избавившись от очередной улики, Олеся обошла кухню, разглядывая посуду, разноцветные магнитики на холодильнике, всякую хитроумную технику, но это было не слишком интересно; на цыпочках она прокралась мимо дверей, красноречиво помеченных фигуркой девочки под душем и мальчика, сидящего на горшке, и оказалась в коридоре с фотографиями. Из трех дверей, выходивших туда, открыта была лишь одна; заглянув в нее, Олеся увидела, и обещанный телевизор – огромный и плоский, как она мечтала, и DVD под ним; в шкафах стояли книги и… она подошла поближе – деревянные слоны, маленькое чучело настоящего крокодила, яркие птицы из натуральных перьев и прочая ерунда, которая в хозяине квартиры, без сомнения, будила приятные воспоминания, но для Олеси все это являлось лишь глупыми игрушками. И опять тут были фотографии. Олеся выбрала одну, где тот же мужчина с сединой в волосах и ямочкой, как у артиста Курта Рассела, стоял возле белого джипа, украшенного почему-то не красным, а синим крестом; фоном служил ослепительно голубой водопад, заключенный в изумрудную оправу джунглей.

Взяв ее с полки, Олеся уселась на диван, и тут ей показалось, что мужчина смотрит прямо на нее. Олеся принялась поворачивать портрет под разными углами, но внимательный, чуть ироничный взгляд продолжал следовать за ней; она не знала, что подобный эффект достигается очень легко – для нее это было чудом.

– Ну, чего вылупился? – спросила она тихо, – думаешь, если ты красавчик и ездишь по всяким Африкам, я, прям, вся растаю, да? – мужчина молчал, и Олеся погрозила ему пальцем, – даже не думай… вот, чтоб ты был моим отцом, я б не отказалась. Ну, чего ты лыбишься? Знаю, что никому я не нужна, и ты не исключение… и я тебя за это ненавижу!..

Олеся откинулась на диван и закрыла глаза, пытаясь представить, как же именно она его ненавидит, но, то ли вокруг присутствовала какая-то благостная аура, то ли тишина расслабляла сознание, но ненависть не хотела являться; даже вместо чего-то черно-белого, грязного и холодного, похожего на глубокие колеи в талом снегу (это был обычный продукт ее вечно настороженного воображения), перед глазами запрыгали цветные звезды, образуя веселый хоровод.

…Какая же я дура!.. – Олеся вздохнула, – но почему так получается – этой, вот, Машке все, а мне, ничего! Чем я хуже?.. Ответ она не знала; да и вообще, детские вопросы всегда самые трудные, потому что требуют правды, которая неизвестна никому.

Фотография стала мешать – Олеся боялась уронить ее и разбить рамку, поэтому встала, и ставя ее на место, увидела отражение в зеркальной стенке шкафа. …Да ничем я не хуже, если меня так же накрасить и одеть! Но тогда почему?.. Она плюхнулась обратно на диван; смотреть ни телевизор, ни DVD не хотелось – ей хотелось плакать.

…Разгромлю сейчас все тут, на фиг!.. Бесполезные слезы отступили, но она подумала: …и что? Разве мне от этого станет лучше? Надо ведь, чтоб всем было хорошо, а не всем плохо… только неужели я одна это понимаю? А как же все эти взрослые, считающие себя умными? Это ж так просто…

Олеся не могла поставить себя на место «умных взрослых», а потому не могла и объяснить, почему они все делают наоборот. Рассуждения зашли в тупик; она просто смотрела на мужчину у водопада, но звездочки больше не плясали в сознании; впрочем, и черно-белого нечто тоже не было…

Резкий звук расколол тишину. Олесе показалось, что в голову ударила молния, и вся ее перепуганная сущность летит в образовавшуюся трещину; она судорожно схватилась за диван, комкая покрывало, и только когда звук повторился, сообразила, что это звонят в дверь. Взгляд инстинктивно ткнулся в фотографию, но мужчина по-прежнему находился у водопада и при всем желании не мог бы переместиться в тесноту лестничной площадки; Олеся перевела дыхание и осторожно подойдя к двери, заглянула в глазок – перед дверью стоял молодой симпатичный парень. Похоже, он увидел, как открывался глазок, и больше не звонил, а спросил:

– Машка, как ты после вчерашнего? Живая?..

Олеся оглянулась, и поскольку в квартире по-прежнему было тихо, ответила:

– Спит она. А ты – Крылов, да?

– Я-то, Крылов, – парень явно растерялся, – а ты кто?

Олеся сама не знала, что на нее нашло – скорее всего, просто ей не хотелось выглядеть чужой в потрясающем, еще не освоенном до конца мире, и она ляпнула:

– Я – ее сестра.

– О, блин! – в линзе глазка лицо парня смешно вытянулось, – откуда у Машки сестра?

– Оттуда, откуда и все берутся. А это ты вчера ее накачал?

– Во-первых, я не накачал, а она реально проспорила… – парень замолчал, решив, что не обязан оправдываться перед сестрой, возникшей ниоткуда, – тебя как звать-то?

– Олеся.

– Слушай, Олеся, может, впустишь меня?

– Не могу. Ключ у Машки, а я…

В это время открылась одна из дверей, и появилась Маша в коротком халатике, эротично перехваченном тоненьким пояском.

– С кем это ты там?.. – она потянулась, зевнула.

– Крылов твой пришел.

– Да?.. – отстранив Олесю, Маша заглянула в глазок, – сейчас, – нашла спрятанный среди кремов для обуви ключ, сунула в круглую дырочку и дверь открылась.

– Привет, – обняв Машу, парень потянулся к ней губами, но она подставила щеку, и то явно нехотя.

…Молодец, Машка! Так их, козлов, и надо учить!.. – злорадно подумала Олеся, – а как ему хочется – только что не слюни до полу!..

– Я это… – отпустив девушку, Крылов обиженно шмыгнул носом, – у тебя ж теперь телефона-то нет; так я узнать – мы ж, вроде, в «Дырявый барабан» вечером собирались…

– Это когда? – Маша удивленно вскинула брови, – пока я блевала?

– Нет, когда я домой тебя привез – ты обещала…

– Думаешь, тогда я лучше соображала? – Маша засмеялась, – и, вообще, Крылов, денег у меня нет, чтоб по клубам тусить – дернули вместе с сумкой. Так что, если есть на что, приглашай.

– Да тоже нету, – кавалер вздохнул, – я думал, типа, сходим, а потом я тебе отдам…

– Ой, Крылов! – Маша всплеснула руками, – ты сам-то веришь в это? Напомни, а то память у меня девичья – кому ты когда хоть сколько-нибудь отдавал.

– Ладно тебе, в краску-то вгонять, – Крылов театрально потупил взор, – а у сеструхи твоей тоже ничего нет?

– У кого?.. – Маша застыла с открытым ртом; потом громко сглотнула, – у моей сеструхи? – она повернулась к Олесе, – слушай, инопланетянка, ты чего тут плетешь?

Олеся покраснела, чувствуя себя полной идиоткой.

– Я пошутила, – она виновато опустила голову, но тут же снова подняла ее, – а что я, правду скажу?.. Он все равно б не поверил!

– В принципе, да, – и Маша вдруг засмеялась, – о, блин, ситуация! Прикинь, Крылов, мы с Анькой подобрали это чудо на улице; она ничего о себе не помнит, жить ей негде, а я как раз квартирантов выгнала…

– Мы идем в «Барабан» или нет? – перебил Крылов.

…Неужто Машка не видит, какое он дерьмо!.. И она еще водку с ним пила – точняк, ведь хотел трахнуть, пьяную!.. И трахнул бы, если б был ключ, а то соседка спугнула… это ж я спасла ее!.. Сказать или не сказать?.. Господи, что я несу! Точно, крыша поехала…

– Ау! – Маша покрутила пальцем перед носом задумавшейся Олеси, – ты в клуб с нами пойдешь? Там клево. Только спонсировать будешь ты, а я тебе отдам, когда отец пришлет очередную «пенсию». Честно, я не Крылов… давай, ты мне займешь штуки три, а я тебе реально расписку напишу, идет?

– Идет, – Олеся в упор взглянула на сразу повеселевшего Крылова, – только он-то нам зачем? Ты ж такая классная; как ты могла влюбиться в такое…

– Но-но, детка! Ты базар-то фильтруй! – перебил Крылов, не желая дослушивать, кто он есть; он даже сделал шаг к сразу напрягшейся Олесе, но тут Маша громко захлопала в ладоши, и все внимание переместилось на нее.

– Слушай, Крылов, а, правда – шел бы ты лесом! Сколько можно тебя поить-кормить?..

– Ах так? – лицо его покраснело, то ли от злости, то ли от обиды, но явно не от стыда, – сама-то ты кто, если б не пахан твой!.. И подругу себе нашла – бомжиху! – чтоб не нарваться на адекватный ответ, он вышел, напоследок хлопнув дверью; правда, еще было слышно, как стоя на лестничной площадке, он пробормотал, – девок что ли мало?..

– А ты молодец, – Маша щелкнула Олесю по носу, но совсем не зло и не больно – Олесе даже понравилась такая фамильярность, обычно принятая между близкими подругами, – в принципе, я давно собиралась послать его, но как-то все цеплялось одно за другое…

Олесе эти объяснения не требовались – она знала, что все сделала правильно и уже мысленно прощалась еще с тремя тысячами, тоскливо понимая, что если тратить такими темпами, но денег не хватит и на неделю.

Маша пошла на кухню, и Олеся следом; усевшись друг против друга, они закурили.

– Если честно, мне ничуть не жалко, – однако тема себя исчерпала, и Маша задумчиво уставилась на странную девушку, так внезапно свалившуюся в ее жизнь, – в одном он прав, – сказала она наконец, – видуха у тебя конкретно не клубная. Давай-ка, вымой голову; потом я тебе черты лица набросаю; может, еще найдем, во что нарядить тебя. Пошли, дам тебе шампунь, полотенце.

Олеся решила, что три тысячи – это фигня, о которой не стоит и думать.

Свою ванную Олеся ненавидела, и совсем не потому, что ванна там пожелтела от ржавчины, а отвалившиеся плитки сравняли количество серых квадратиков с количеством белых – это сущий пустяк; ванная вызывала к жизни самые жуткие воспоминания, которые даже через столько лет Олеся переживала, словно заново. Моясь, она каждый раз прислушивалась к шагам в коридоре, ждала удара в дверь, звона отвалившейся задвижки о кафельный пол и ухмыляющегося мужчину с запахом перегара; ее начинала бить дрожь, мочалка падала из рук, но нагнуться за ней означало потерять контроль над ситуацией, поэтому Олеся поспешно смывала мыльную пену и кое-как вытершись, натягивала джинсы. Она давно решила, что пока отчим будет стаскивать их, успеет сделать с ним… может быть все-таки даже убьет!.. Ну, типа, не нарочно.

– Иди сюда, – Маша включила свет и со стен на Олесю брызнула небесная голубизна.

– Клево… – она даже открыла рот, а Маша засмеялась.

– Ну, ты, реально, инопланетянка. Короче, вот, шампунь; вот, жидкое мыло, если захочешь принять душ. Волосы я тебе потом сама уложу. Держи полотенце, – положив мохнатую простыню голубого, как кафель, цвета, она ушла.

Олеся разделась и взглянув в зеркало, вдруг увидела себя маленькой и жалкой – как бы она хотела входить сюда каждый день, набирать полную ванну и лежать в ней, никого не боясь!.. …Только этого никогда не будет. Даже если сдохнет отчим и я все забуду; даже если выйду замуж… нет, возможно, что и выйду, но ведь за какого-нибудь урода! Они ж все уроды… Она встала под теплые плотные струи, приятно массировавшие тело, и закрыла глаза. Теперь перед ней плясали не звезды, а брызги, то ли душа, то ли водопада с фотографии. Олеся чувствовала, что из глаз катятся слезы, но они тут же смывались водой, и ей совсем не было стыдно. Никто не торопил ее, ведь «людям тоже надо срать», но тут она вспомнила: …Мы ж идем в клуб!.. И не в нашу вшивую «Яму», а в «Дырявый барабан»! Это ж круто! Возле него вечно такие тачки стоят!..

Выпрыгнув из ванны, Олеся завернулась в простыню; одежда ее лежала рядом, но как же не хотелось надевать ее? От нее даже воняло ужасной прошлой жизнью!.. Она тщательно притерла пол, поставила на место шампунь, выровняла сбившийся ряд красивых баночек с кремами и вздохнула, – Машка, точно, ляпнула не подумавши – она ж выше меня на полголовы, и фигура… не то, что я – глиста, блин… Придется идти, в чем есть…

Натянула джинсы, футболку; засунула поглубже паспорт, предварительно вытащив из него одну пятитысячную купюру, и только потом вышла. После душной ванной Олеся почувствовала себя пьяной; только опьянение казалось гораздо приятнее, чем от вина – это было опьянение счастьем, от которого возникала только легкость и никакой головной боли.

– Маш! – позвала она, – ты где?

– Иди сюда! – раздался голос с кухни.

Посередине стоял табурет, на столе лежал фен, стоял баллончик с лаком.

– Садись, – и Олеся села.

Зеркала не было, поэтому она не знала, что с ней делают, чувствуя лишь нежные прикосновения, разбиравшие ее жиденькие волосы на отдельные пряди.

– Только, слушай, – Машин голос звучал сзади, и Олеся не могла видеть ее лица, – если в клубе встретим знакомых, не вздумай залепить, насчет сестры.

– Почему?

– Да потому что нет у меня сестры! Понятно?

Олеся никогда не задумывалась, каким образом людям приходят всякие гениальные мысли, но то, что мысль была реально гениальной и пришла, вроде, ниоткуда – факт; сознание, сжавшееся в темный комок от последней Машиной фразы, вдруг озарилось яркой вспышкой и все стало так безусловно, так понятно, что даже удивительно, почему они обе не додумались до этого раньше.

– А чего ты так уверена? – Олеся хотела повернуться, чтоб увидеть реакцию, но Маша твердым движением вернула ее голову на место.

– Не вертись! Почему я уверена?.. Да потому что знаю!

– Но ты ж сама говорила, – Олеся послушно смотрела вперед, на магнитики, облепившие холодильник, – у твоего отца до Риты было две жены; ты – от первой, а, может, я от второй. Вот и получится, что я твоя сводная сестра.

– Прикольно, – Маша усмехнулась, – но бред. Отец от меня ничего не скрывает.