Текст книги "Сёма-фымышут 8—4"

При мне Сёма бродил всегда смиренный, грустный, отчуждённый. Не замечал я в нём агрессивности. Другие замечали. Я – нет. Он мне казался беззлобным «отшельником». Оказывается, нет. Бывал он и другим.

Что ж, ребята, если захотят, дополнят истории о ФМШ и наших одноклассниках. В следующих повестях внесу эти дополнения. Например, с названием «Скачки». Рассказ пойдет не только и ни сколько о танцах в холле школы по субботам, но и о многом другом из жизни интерната.

Прошу заранее прощения, повествование может получиться «скачкообразным», не соответствовать определённому порядку времени: одна глава, к примеру, под названием «Якут и Карлсон», другая – «Гитары из парт», третья – «Демьян и луноход», четвертая – «ЭФА и Самовары» и так далее, и тому подобное.

Есть о чём написать и чем поделиться. Было бы время и желание и… желание издателей опубликовать «сие писание».

Вернёмся к Сёме. Собирательный получается образ, хотя неоднозначный. Не будем на «обер-лейтенанта» сваливать всё отрицательное, что случалось в нашу бытность учёбы в ФМШ.

С миру – по нитке, со многих ребят по черте характера, высказыванию или поступку.

Поступки среди ребят случались скверными. Учился в нашем классе парень с фамилией К-ц. Мне он с первого взгляда в Летней школе показался года на два нас старше. Крупный, внушительный, одутловатый, полноватый, вялый парень.

Он спровоцировал наших «электроников» на воровство радиодеталей из КЮТа. Вряд ли мальчишки собирались торговать «деталюхами» на каникулах у себя дома. Скорее всего, изобилие деталей в радиокружке КЮТа сначала приятно шокировало наших «электроников», прибывших с провинциальных городов Союза, где не было в КЮТах такой богатейшей «дармовщины». «Свободный» доступ к материалам и провокации К-ца, побудили ребят к воровству.

Были и такие чёрные странички нашей жизни в ФМШ, чего скрывать?

«Обеливание», «лакирование» реальности не приводит к полному раскрытию личностей персонажей, не рассказывает о «движении», преобразовании их характеров, в худшую или лучшую сторону.

Исчезновение деталей руководитель кружка обнаружил не сразу, только когда оно приобрело ужасающий характер. Вынесли килограммами.

В КЮТе забили тревогу. Доложили директору школы. Милицию вызывать не стали. Оставили вопрос на рассмотрение класса. Анка с активистами устроила опрос с «пристрастием» всех «электроников». Кто-то «раскололся». Произвели, с общего согласия, обыск вещичек, перетрясли шкафы в комнатах «восьмого – четвёртого».

Организатор ограбления КЮТа и похищения радиодеталей К-ц сделал глупость и припрятал пакет, с частью украденного, в чемодан Серёги Кошелева, пытаясь подставить безупречного командира класса или надеясь, что в его вещах Анка рыться не станет. Стала.

Авиамоделист Кошелев в восьмом классе не намеревался заниматься радиоуправлением моделей. Он слабо разбирался в электронике. Никто не поверил, что командир класса и «общественник» мог наворовать радиодетали в таком количестве и по «великой тупости» складывать в чемодан к себе под кровать.

Ещё один пластиковый пакет с деталями нашли в бачке для смыва в туалете комнатного блока самого К-ца. Неприятно поразило, как наша «классная» аж повизгивала от восторга, когда обнаруживали краденое.

Будто напомаженный Пуаро вдруг потерял свою былую невозмутимость и спокойствие, напялил короткие штанишки и безумно радовался розовому воздушному шарику, что подарили ему на День рождения.

Винни – Винни! Где же твоя большая увеличилка?!

У Анки эта радость была другого свойства. Это было, скорее, злорадство, упоение своей властью удачливого следователя.

Странно, как это К-ц не догадался подсунуть ворованное мне или хулиганистому Валерке Колбу, а «ещё лучше» – Юрику Ажичакову? Вот бы Анка «повеселилась», порадовалась возможности избавиться от «любимчиков».

Удивительно, затюканный «воспиталкой» Сёма не спёр ни одной «деталюхи» в КЮТе.

– А нафига? – искренне удивился он. – Всёго ж полно и раздают задарма. Тыришь, когда у кого-то есть, у тебя-то – нет.

Правда, Анка сначала взвилась от радостного негодования, когда в шкафу «обер-лейтенанта» обнаружили солдатский вещмешок, набитый грязными «релюхами» в обломках гетинаксовых плат с цветными рядками конденсаторов и зелёных цилиндриков сопротивлений.

Но «специалисты» класса быстро установили, что «мусор» Сёма натаскал со свалок близ того же Института автоматики.

Наиболее ценные «деталюхи», типа, транзисторов, тиристоров, научные работники «выкусывали» или выпаивали из плат, остальное, за ненадобностью, выбрасывалось. По свалкам Академа такого добра можно было набрать «вагон и маленькую тележку».

«Расследователь» Анка «сдулась», расстроилась, переключилась на других предполагаемых «соучастников» и «подозреваемых».

«Обер-лейтенант» обиженно поджал губы, осуждающе покачал головой «воспиталке» в след, мол, что, не удалось на мне оторваться?

Срочно, с дальних и ближних городов Союза, были вызваны родители предполагаемых воришек. Прилетел издалека отец ещё одного нашего «электроника». Подозрения пали на многих. Милицию к «внутришкольным» «разборам» не стали привлекать.

Анка руководила судилищем на общем собрании класса. «Большинству» голосов в тот раз не суждено было состояться, хотя многие «невинные», «незапятнанные» ребята уныло смотрели в пол и могли проголосовать, как того пожелала бы наша «классная».

Трудно, невыносимо было смотреть, как взрослый человек, отец одного нашего «электроника» извинялся перед «сопливыми» пацанами за возможный проступок своего сына, потому что в его вещах тоже нашёлся пакетик с похищенными радиодеталями. Невысокий, лысыватый, крепкий мужчина в годах тогда показался нам чуть ли ни стариком.

Я не поверил в виновность товарища по классу и выступил с поручительством, вопреки анкиным доводам о «немедленном исключении». Меня поддержали другие мальчишки, Юрка в том числе.

За всю последующую жизнь я ни разу не усомнился в порядочности своего товарища.

Не вспомню, кого из провинившихся «электроников» ещё «пощадили» и оставили в ФМШ на «испытательный срок».

Угрюмец К-ц будто состарился лет на десять, выглядел мрачным, осунувшимся, с нездоровыми синяками под глазами и желто-зелёными пятнами на щеках. К-ца исключили из школы и отправили домой.

Класс долго переживал и обсуждал неприятное событие. В КЮТе ничего не изменилось. Даже грозная главная «методистка» Зиноида оставалась радушной и улыбчивой ко всем. Руководители кружков по-прежнему ничего не прятали от ребят по железным шкафам и не запирали на замок. Всем своим видом умные взрослые показывали нам: всё это ваше, пацаны, пользуйтесь. Государство, в лице того же «Деда» – академика Лаврентьева, готово предоставить всё необходимое для вашего интеллектуального развития и технического творчества. Дерзайте! Становитесь изобретателями, инженерами, учёными. Ждём вашего взросления.

Вот тогда и пришла в голову «мудрая» мысль… потом ушла, а нынче вновь вернулась и получила философское развитие: надо заглядывать в сумрачные потёмки чужой души, быть может, найдёшь ответы для своей.

Дремлющий Сёма в тот изумительный зимний вечер лежал в одиночестве на панцирной сетке кровати, наблюдал через пыльное окно за круговертью искрящихся снежинок.

– На ужин пойдешь? – тихо спросил я, чтоб не спугнуть гипнотическое состояние «обер-лейтенанта». Может, он, таким образом, грустил, скучал, выходил в астрал, улетал в свою «Серую зёму» этот неприкаянный, неухоженный, одинокий мальчишка?

Уже тогда умные взрослые осторожно знакомили нас на «внеклассных» лекциях с гипотезами об «иных», «параллельных» мирах, о возможности существования внеземных цивилизаций, например, в ближайшей к нашей галактике – туманности Андромеда, что в созвездии Кассиопеи. Рассказывали о земных странных и загадочных сооружениях, типа, Баальбекской террасы или об огромных рисунках на земле, до двухсот метров длиной, изображавших животных, насекомых, людей в масках и шлемах астронавтов в долине Наска в Перу, которые можно было рассмотреть только с высоты «птичьего» полета.

До сих пор с благодарностью вспоминаю эти «внеклассные» классные (!) «чтения». Они помогали детям развить воображение до космических беспредельных просторов.

Помню даже книжечку, небольшого формата, в тонкой, затёртой обложке, которую дал мне почитать Шолохов, руководитель кружка картингистов КЮТа.

Может, я и путаю, кто именно принёс эту любопытную книженцию в школу, но суть от этого не меняется.

С удивлением и восторгом я рассматривал фотографии Баальбека, будто прикасался к загадке, к многовековой тайне и воображал, что это был реальный космодром, с которого тысячи-тысячи лет тому назад могли стартовать космические корабли пришельцев. Даже в нынешнее время учёные не смогли доподлинно раскрыть секрет строительства столь грандиозного сооружения.

Пятьдесят лет спустя напишу сценарий для мультфильма под названием «Пришельцы» и расскажу, как путешествовали в мире своих фантазий братик и сестрёнка, посетили долину Наска, увидели загадочные, огромные рисунки с высоты полёта своего «космоплана», встретились с инопланетянином похожим на изваяния с острова Пасхи.

Критики и зрители оценили «мультик» на Казанском кинофестивале в феврале 2019 года и признали лучшим в категории «анимационный фильм».

Не скромно, я полагаю, упоминать об этом, но – наглядно, как прочно засели в нас знания, полученные даже на внеклассных уроках мудрых педагогов и инструкторов КЮТа.

Надо идти к своей мечте, вопреки всему. Не обращать внимания на осторожные или категоричные, обидные и «вежливо похвальные» высказывания родных и близких по поводу «нелепого», «неуклюжего», «сырого» творчества. Работать под выдуманным псевдонимом, скрывать от друзей, тем более, от ровесников свои занятия чем-то «бессмысленным», «сомнительным», «непрактичным». Надо стоять до конца на своей личностной позиции и не сходить с неё, пока не разочаруешься сам, в своих способностях, в своём таланте, в необходимости «всего этого неопределённого», но удивительно необходимого самому себе.

Не культивируйте в себе разрушительные сомнения. Их посеют, будут «поливать» и «взращивать» другие, дальние и близкие. Не задавайтесь бессмысленными вопросами «кому это нужно?».

Тебе! Прежде всего, тебе самому.

Работайте.

Как там говорили мудрые? Дорогу осилит идущий. Доброго и трудного нам пути!

Так вот, письма о собирательном образе мальчишки Сёмы, это письма, прежде всего, «самому себе».

Памятки, зарубки, оставленные с детства для нынешнего осмысленного анализа пройденного жизненного пути.

Освобождение, во имя творчества, от сомнений и груза впечатлений, от негодования и ненависти, от равнодушия и сопереживания к ближнему и дальнему, знакомому и забытому.

И всё это ради прекрасных моментов затишья перед рождением на бумаге или в поле монитора компьютера цвета, запахов, образов, живых существ, которые вдруг проглядывают между строк, проявляют свой неожиданный характер, начинают болтать и разговаривать, ругаться и отмалчиваться, вопреки первоначальным задумкам, разработкам, схемам и планам. Таким невообразимым образом происходит рождение и перерождение, воскрешение персонажей прошлого и настоящего.

Во имя чего? Во имя будущего, ребята. Короткого или долгого, мимолетного, затяжного, бессмысленного и насыщенного радостью созидания.

Простите за пафос. Эпатаж «про свой этаж», который, соглашусь с петербуржскими острословами 19-ого века, порой «худо меблирован».

Смелые и безрассудные, абсурдные и упорядоченные высказывания даже на электронном поле деятельности внутренне успокаивающе действуют на сознание, разбереженное воспоминаниями.

Наболело, знаете ли, за долгие годы залежей материала в архиве.

Написательство – это же как медитация наедине с самим собой. Необходимо глубоко погрузиться сознанием в выдумку и фантазию, в мистику и конструктивизм, в ирреальную реальность. И получить от этого трудное, продуктивное, вдохновляющее удовольствие.

Возвращаясь к нашим школьным годам в уникальном интернате, лишний раз понимаешь, как велико было влияние мудрых воспитателей и педагогов на подростков, как нелепы были жалкие попытки некоторых «недовоспитателей», «учим-чилей», формальных «предметодавателей», с их иногда бурным, порой «вялым» желанием насадить детям ненужное, фальшивое, «общепринятое», «обязательное к исполнению», приперчить личностными потугами на возрастное «превосходство», «лидерство», «назидательство», ради самоутверждения среди «недорослей», «недоучек», «бескультурных» и «безнравственных» «недотёп».

Через столько лет мы с благодарностью пронесли познания, вложенные в нас эрудированными нашими наставниками, истинными, бескорыстными служителями науки и культуры. Помним их всех. Пусть не поименно, – пофамильно. Но помним.

Могу ещё раз перечислить, начиная с «литераторши» Никитиной (Мамло), «водномоторника» Шолохова, «воспитателя-хозяйственника» Богачёва, учёного Могилевского, математичку Мали, профессора Соколовского, доцента Воробьева и многих-многих других. И конечно же, академиков Лаврентьева и Ляпунова.

В тот необычный зимний вечер «сказочного» невесомого хоровода снежинок среди чёрных разлапистых сосен и светящихся, будто елочные шары, фиолетовых уличных фонарей, телесная оболочка «обер-лейтенанта» на кровати по-прежнему оставалась неподвижной. Сёма пребывал в задумчивом трансе.

– Пойдёшь? – уже громче спросил я.

«Обер» слегка вздрогнул, будто проснулся.

– Видал? Классно! – вместо ответа с тихим восторгом сказал он, вытянул обтрепанный рукав пальто в сторону окна, затем поводил ладонью в воздухе, «покрутил» восьмерки, зигзаги, словно разгоняя сумерки или совершая таинственные пассы для колдовства и магии.

Я понаблюдал за круговертью снежинок и согласился. Картина была действительно сказочной: тысячи легчайших серебринок «хороводили» на фоне чёрных, синих, фиолетовых щупалец сосновых лап.

– Здесь одно, там другое, – прошептал Сёма.

– Что другое?

– Здесь – пыль, там – звёздочки.

Я пригляделся. В сумеречном свете от окна заметил мерцающие пылинки, которые тоже совершали свой хаотический полёт по комнате.

– Чё они все летают? – пробормотал Сёма. – Нафига?

Не сразу я сообразил, что разведчик из «Серой зёмы», «засланец» «обер-лейтенант» глубоко и философски размышляет о бренности бытия, об огромном мире, где все мы – ничтожные песчинки, пылинки, микробы, плесень.

– Там – снег, здесь – пыль. Там чисто, здесь грязно. Там ветер, здесь сквозняк, – притягивал я ближе к реальности всё происходящее.

– А людишки? – спросил Сёма.

– Что?

– Зачем они здесь?

– Где?

– На Земле?

Вот оно в чём дело! Вон как глубоко забрался в своих мыслях философ и разведчик «обер-лейтенант». Он не мог понять смысла своей «никчёмной» жизни. Он не мог понять свое предназначение на этой Земле. Ни в своей «Серой зёме», ни в Белой. Нигде.

Ответа у меня не нашлось.

– Жизнь – есть жизнь, – сказал я примитивную глупость и умолк.

– Не знаю. Всюду мелкотня. Нафига? – прохрипел Сёма. На мои фразы «есть и жизнь» «Обер», похоже, отреагировал. Старчески покряхтел, скрипнул пружинами кровати, поднялся, сгорбленный старичок четырнадцати лет.

– Айда, – согласился он. – Жрать охота.

Словечко «айда» – Сёма тоже позаимствовал у средне-азиатского хулигана Валерки Колба. Ещё пытался применить восклицание «ё хайдэ!», но сам Валерка не смог пояснить, что это означает.

Наблюдатель за жизнью, описатель, как я полагаю, – это осмысленное, вынужденное, творческое одиночество. Умение отвлекаться, «закрываться» сознанием от внешнего мира, чтобы сосредоточиться на своих мыслях.

В детстве возможность остаться с собой наедине не все выдерживали. Можно было испугаться внутренней пустоты и даже испытать ужас.

Сёма сам мне об этом говорил. Ему часто не спалось и страшно бывало ночами.

– Проснешься… пялишь зенки в потолок, как придурок. А там чёрные тени прыгают. Страшно.

От чего было страшно сопливому пацану в то замечательное время, ума не приложу? Что-то пугало его в этом благоустроенном «Белом мире». Наверное, внутреннее беспокойство о грядущем возвращении в свою Серую, беспросветную «зёму».

Малолетка, самозванец «обер – лейтенант» не мог не понимать, что за «недостойное» поведение, за «систематические» прогулы уроков, «неуспеваемость» почти по всем предметам ему придётся «отползать задом» обратно в свою «вонючую помойку», как он сам выражался.

С «заторможенным», вялым «Обером» в тот раз мы остались голодными. Не успели в «грибок» на ужин. За то прогулялись до ДК «Академия» и обратно по морозцу, по пушистому снежному покрывалу улицы Ильича, полюбовались припорошенными лёгким снегом «стройняшками» соснами. Они выстроились ровными рядками вдоль дорог и аллеек, словно толпа невест в ожидании женихов.

В «общаге» нам пришлось довольствоваться горячим чаем. Утоляя голод, схрумкать горку сухариков «чёрного» хлеба. «Сожрать» весь пластиковый пакет запасливого, как выяснилось, Сёмы, размером с пачку журналов «Техника-молодежи», которые «обер-лейтенант» таскал регулярно из библиотеки КЮТа, пролистывал, исправно возвращал обратно.

Технические новинки переставали вдохновлять «обер – лейтенанта». Он остывал для «большой» науки и техники, погружаясь в болото бессмысленного бездействия и опустошающего созерцания.

Мне нравилось одиночество, но созидательное или мечтательное. В девятом классе я регулярно устраивал себе затяжное творческое «затворничество».

По субботним вечерам на танцы не ходил, рисовал в свое удовольствие. В тот раз, напомню, изображал акварелью на листе ватмана синее озеро, белокрылую чайку над яхтой и «седыми» волнами и – великолепные горы Тань-Шаня. Ближние, укрытые невероятным разноцветием травного ковра, и – дальние, в синеватых, островерхих шапках снега и льда.

Когда в пустынном коридоре общежития послышался неторопливый перестук каблуков, подумал, начинается «анкин» дежурный обход или кто-то первым из ребят, разочарованный и грустный, возвращается в общагу с танцев. Да, точно! По деревянным доскам шлепали мальчишечьи туфли. Я не ошибся.

В полутёмную комнату, подсвеченную жёлтым маревом настольной лампы, явился принаряженный, в глаженой светлой рубашечке, Вовка Баталин, глянул через плечо на мои художества, уселся грустный на кровать, поскрипел пружинами, покачался на сетке.

– Малюешь? – спросил он лениво и устало.

– Да-а, изображиваю романтизму, – ответил я шутливым, небрежным тоном художника – отшельника, «замороченного образами».

– На скачках перерыв, – сообщил Вовка.

– М-м-м. Кто пришел первым? – пошутил я. – На скачках.

– Все. Ты чего не ходишь?

– На обжималки? – спросил я насмешливо, хотя понимал, как раз «оркестрантам» не удаётся приглашать девчонок на «медляк», на «медленный танец», не удаётся потрогать их тонкие талии, испытать первые юношеские волнения от робкого прикосновения к груди партнерши по танцу, от лёгкого столкновения коленкой о коленку.

Позже, в девятом классе начнутся волнительные впечатления от первого общения с девчонками, в десятом – соседками по этажу. Пока же некоторые из нас предпочитали творческое одиночество, пусть примитивное, но вполне осмысленное.

– Да, не-е… сходить, просто попрыгать, подрыгаться. Весело, – промямлил Вовка, чем-то чрезвычайно расстроенный.

– В спортзале сегодня напрыгались. Химиков в баскет обыграли.

– Слышал, – ответил Вовка совсем печальным и трагическим голосом, будто на что-то решался невероятное, скажем, удрать под вечер в «большой город» «на свиданку» или в «кинушку» в ДК «Академию» на поздний сеанс и позвать меня с собой, за компанию.

Баталин решился, когда собирался уходить и приоткрыл дверь на выход.

– Тебя Гурон зовёт.

– Гурон? – удивился я. – Меня? На танцы?

Живо представил себе смешную картину, как мы «топчемся» в «медляке» с невысоким, плотным очкариком Гуроном, положив друг другу руки на плечи. Мальчишки иногда так делали. В школе училось очень мало девчонок. Не всем доставались партнёрши по медленным танцам.

– Да. Гурон хочет, чтоб ты постучал. У меня быстрые, забойные не получаются. Срываю ритм. Гурон злится.

Позже я осознал, насколько тяжело, почти невыносимо Вовке было принести мне, конкуренту, это известие. Пришлось срочно переодеваться в нарядное: цветастую рубашку с воротником стоечкой, пошитую заботливой мамой, напяливать пижонские отглаженные брючки и отправляться в танцевальный холл учебного корпуса.

Ударная установка в нашем ансамбле была простенькой, из трех предметов: большой тарелки на стойке, ведущего барабана и хлопающих тарелочек с педалью под левую ногу. Как мне помнится, «хэт» называлось устройство для поддержания нужного ритма вместе с барабаном.

Без репетиций, на удивление, «стремительных», «забойных» ритмов в тот танцевальный вечер я не завалил. Премьера оказалась удачной. Помогла моя «тренировка» на «сидушке» стула в «классной» нашей комнате под вдохновляющие «бу-бумканья» бас-гитариста Гурона.

«Оторвался» в тот вечер я на славу. На первую славу ещё и музыканта, ударника. Барабанщиком мне называться не нравилось.

Сначала мы с Вовкой с полгодика чередовались. Он работал на «медляке», я – на «забое». Затем за «ударной кухней» «работал ритм» я один. До выпускного.

Про конфликты, дружбу и раздоры музыкантов в ФМШ постараюсь написать позже и отдельно. Про «ЭФУ и Савояров», например.

Извините друзья, письма «про Сёму» получаются довольно длинными, собирательным, не только о первом семестре восьмого класса, когда учился с нами рядом несуразный, задиристый и молчаливый, психопат, по мнению Карлсона, и «терпила», по его собственной оценке, – самозванец «обер-лейтенант».

Ничего не попишешь, воспоминаниями и ассоциациями «попёрло», как «в простонародье» говорится.

«Первая папка» писем «Сёмы – фымышута» получается развернутым, «скачкообразным», слегка скомканным повествованием о нашем замечательном и счастливом детстве в интернате, в который мы с большим удовольствием вернулись, сбежали от родителей после первых зимних каникул.

Жизнь под «плотным» крылом «родичей» нам больше не нравилась.

В свое удовольствие, по вечерам я продолжал «набирать» зарисовки.

С восторгом, визгами и ором «шёпотом», «втихаря» от дежурных воспитателей, смотрели мы после «отбоя» по «самопальному» «телику» «убойную» хоккейную серию «Красной машины», яростные сражения наших с канадцами. Нагромождение радиодеталей на скелете корпуса телевизора собрали наши умельцы – «электроники» Сережа Митюхин, Володя Лущенко и другие. Чёрно-белый кинескоп притащили со свалки.

Они предвидели: в будущем будут работать над одной темой

После первых, ночных просмотров я вполне удачно изобразил портрет канадца Бобби Халла, восхищённый его мощными атаками, мастерской игрой, его могучей фигурой, игрой без шлема в парике. Наши потрясающие ребята Харламов, Фетисов, Васильев, Рагулин и другие достойно противостояли хоккейной армаде канадских профессионалов. Потрясающие хоккейные турниры и великолепные победы нашей «Красной машины» запомнились нам на всю жизнь.

Без давления и «обязаловки» продолжал развивать навыки «портретиста», по вдохновению нарисовал портрет своего любимца кино, французского комедийного актера Луи де Фюнеса.

Романтический настрой сохранялся в научной ФМШ

В десятом классе карандашные эскизы не смогли выпросить в подарок даже симпатичные наши соседки по этажу.

Жаль, затерялась на районных и городских выставках акварельная картинка «Рваные кеды», в подражание Ван Гогу. Пропала так же серия эскизов про индейцев, с фигурами, затуманенными облачками выстрелов из винчестеров. Другие свои рисунки я «зажилил», «заныкал», ни с кем не поделился. Сохранил в архиве. Пригодятся. Может, в качестве иллюстраций к будущим книгам.

Портреты одноклассников не получались, как я ни старался. Выходили корявенькие эскизы, подобие карикатур от рисовальщика – неумехи. Вероятно, смущало слишком критическое, насмешливое отношение ребят и… девчонок.

В институте, на третьем, как мне помнится, курсе изобразил портрет Юрика Ажичакова, когда он горбился, корпел над «курсовиком» в «зачётную неделю», близоруко сутулился над столом, усталый, с выпяченной от усердия нижней губой. Показал товарищу эскиз.

– Кто это? – спросил Юрик.

Портрет я глубоко запрятал между рисунками. До лучших времен. Всё-таки схожесть была. Жаль было уничтожать рисунок.

В девятом классе удачно срисовал простым карандашом портреты ливерпульской четверки «Битлз» с альбома «Let It be», демонстративно вывесил ватманский лист на простенке у изголовья кровати. Анка не посмела снять.

Мы исполняли ансамблем на танцах многие композиции «битлов». Не фанатели, нет! Сразу оценили мастерство ребят из Ливерпуля, подражали «на кураже»», на вдохновении, как уж получалось у начинающих любителей.

Нарекания и нагоняи за «подражательство Западу» сыпались на наши головы безрезультатно. Мы выслушивали долгие и нудные «разъяснительные», «наставительные», назидательные речи. Анки, завуча, даже «поломоек». Да и, пожалуй, всё. Другие взрослые, учителя и преподаватели относились терпимо к нашей любви к «заокеанским рокенрольщикам».

Открыто в нашу защиту высказалась только «литераторша» Мамло. Она заявила:

– «Битлз» – самое полезное влияние Запада на молодёжь, какое я знаю. «Битлы» – это навсегда в мировой музыкальной культуре.

Валентина Николаевна Никитина оказалась права. 1971 год.

В отношениях с «классной дамой» у Юрика всё было жёстче, непримиримей, враждебней. Не у него одного.

Орудий не расчехляли, но к бою были готовы)

Ажичаков сам рассказывал:

«В школу иногда приезжали наши родители, навещали «деток». Анка «любила» с ними уединяться, беседовать «по душам». После чего мамы мальчишек выходили в коридор общежития зарёванными.

Однажды приезжала из Анжерки и моя мама. Сильная, волевая, выносливая женщина, но и та вернулась после «доверительного» разговора с Анкой «со слезинкой на глазах».

Во время таких бесед Анка иногда вызывала меня в «воспитательную комнату» через кого-либо из ребят. Серёга Кошелев, наш командир класса мог позвать, Карлсон или Шаповалов.

Входил я в комнату для «классных собраний», где сидели родители, скажем, Мельникова, Горкуши или Бобы. Анка начинала один и тот же занудный монолог:

– Познакомьтесь, тот самый Ажичаков, из-за которого ваш Лёша (Слава, Саша или кто-либо другой) не успевает по таким-то предметам, плохо себя ведёт, не слушает учителей, прогуливает уроки! Если вашего Лёшу (к примеру) отчислят из школы, виноват будет вот он – Ажичаков.

Далее вываливались на мою голову кучи её словесного мусора, выдуманных претензий и упрёков, даже откровенного вранья! Потом она требовала, чтоб я вышел, не давала сказать в ответ ни слова.

Приезжаю в девятом классе после летних каникул, бегу по коридору общежития, радостный, посмотреть, кто ещё из наших вернулся! Навстречу идёт суровая Анка.

Счастливый, отдохнувший, я улыбаюсь приветливо. Поздоровался. Невозмутимая Анка пригласила меня зайти в «воспитательскую». Похоже, начинать «воспитательный процесс» она решила с «проработки». Дорожную сумку я бросил на кровать в своей комнате, бегу к ней. «Классная» без лишних слов повела меня в кабинет к Богачёву. Он тогда впервые появился в нашей школе. Его назначили заместителем директора по воспитательной работе. Анка с порога принялась «обливать меня помоями», завершив свою гневную тираду требованием, чтобы меня убрали от неё в другой класс!

Она категорически заявила:

– Работать с ним не буду! Он – неисправим!

Богачёв был спокойным, выдержанным, мудрым мужиком. Позже мы убедились в этом ещё ни раз, но уже всем классом, особенно, после истории «про гитары из парт».

Он выслушал спокойно и внимательно нашу «бешеную воспиталку», вывел её под локоток в коридор и, видимо, убедил, что всем приходится учиться, даже самим воспитателям, и работать надо научиться со всеми учениками, тем более, с хорошей успеваемостью.

В девятом классе у Анки была вторая попытка выгнать из класса меня вместе с Генкой Амвросовым. Она собрала общее собрание, на котором нас «большинством голосов» осудили за «недостойное» поведение. Анка предложила нам найти себе другого классного руководителя.

Мы с Генкой, простые ребята, обрадовались, что избавились от зануды «воспиталки», пошли искать себе новый класс. Выбрали «Десятый – первый». Тоже технический. Кстати, из первого набора «технарей» в ФМШ. Переговорили с Пашигревым. Он был тогда командиром отряда «10—1», пообщались с ребятами класса. Никто не возражал. Наоборот, все оказались рады, что мы уходим от «психованной» Анки, которая в начале восьмого класса пыталась стать их классным руководителем. Её тогда всем классом отвергли, откровенно освистали.

Первому в истории школы «восьмому -техническому» назначили воспитателем «Амвонку», вежливую, тактичную старушку, преподававшую у некоторых классов русский язык и литературу.

Мы переговорили с «Амвонкой».

Она не обрадовалась, удивилась, но согласилась взять нас «под крыло». Правда, мудрая «Амвонка» искренне недоумевала:

– Как же так?! Я вас знаю как хороших, прилежных и воспитанных ребят. У меня вы будете хорошими, а у Анны Исааковны, выходит, – плохие? Тогда вопрос. Кто же тогда плохой: вы или классный руководитель?

Мы вернулись на свой этаж «общаги», радостные и вдохновленные, доложили Анке, что нашли себе «классную»! Наша «воспиталка» была вне себя от негодования! Она полагала, что мы будем «валяться у неё в ногах», умолять оставить нас в «девятом-первом», а мы так легко и быстро нашли себе нового классного (!) руководителя!»

Такие дела. Вот мнение о нашей «классной», совпадающее с моим. Записано со слов Юрика.

А ведь история про «гитары из парт» случилась примечательная. Стоит об этом упомянуть, даже коротенько.

В девятом классе не только Юрик увлекся музыкой и решил «замастрячить» себе электрогитару, с «рогами» и «звукоснималкой». Вечерком несколько «технарей» «втихую» разобрали парочку сломанных кресел в актовом зале, посчитав их лишними. В «бытовке» общаги принялись «ваять» музыкальные инструменты. Разумеется, Анке стало известно об этом «вопиющем безобразии», кто-то из наших «настучал».

На другой день «последователей мастера Страдивари» вызвали в кабинет замдиректора. Ребята подготовились ко всему. Думаю, даже собрали вещички. Шучу. Но мысли об исключении из школы посетили голову каждого «отличившегося». Именно Анка потребовала такой «высшей меры наказания», особенно, для Юрика.

Как, вы думаете, поступил замдиректора «по воспитательной» работе Богачёв? Родители, обременённые нынешним безразличием, порой, полной некомпетентностью, эгоизмом педагогов школ, их неуёмным коммерческим мышлением «себе на карман», ни за что не угадают!