Текст книги "Сёма-фымышут 8—4"

Яркие модели ракет, одна за другой, взлетали в серое небо. Чья-то модель после старта ушла по низкой дуге и вонзилась в сосновые кроны за стадионом. Мальчишки побежали искать ракету. Чьи-то яркие трубочки ушли под облака, устроили своеобразный салют, раскрыли жёлтые, оранжевые, зелёные парашютики и благополучно вернулись на землю в пределах «космодрома», попали в руки к своим счастливым мастерам. Замечательное были зрелище! Малые космические запуски. Своеобразный, неповторимый праздничный «салют».

Настала моя очередь. Я разволновался невероятно, занервничал до озноба в груди, но скорее переживал за свою модель, чтоб ей удалось достичь облаков, а не «завинтить» спираль, на огромной скорости не «впилиться» в лес и не развалиться «в хлам», на «радость» Баригамычу.

«Бикфордов» шнур – тонюсенькая ниточка, проклеенная порохом, зашипела под брюшком ракеты, весело заиграла бегущими искорками. ЗУРС пыхнул кинжальным пламенем и клубами дыма, взметнулся по проволочной направляющей, стремительно вознёсся вверх и, как мне показалось, мгновенно прошил грязную вату облаков.

Ребёнок во мне заорал от восторга, позлорадствовал, но примолк, чтоб не наговорить гадостей взрослым. Пацан четырнадцати лет, молча и мрачно, покосился в сторону Геворкяна, мол, ну, что, руководитель, скажешь? Прекрасный вертикальный взлёт, потрясающий полёт, безо всяких там «нештатных» ситуаций и катастроф. Баригамыч мирно и увлечённо беседовал с ребятами, сделал вид, что не заметил моего успеха.

ЗУРС исчез в плотной, серой, облачной массе. Не было видно раскрытия алого вымпела парашюта.

Я примерно оценил направление ветра и место, куда могло отнести мою модель, помчался в лес её искать. Кто-то из ребят побежал вместе со мной за компанию. Не могу утверждать, что это был Сёма.

Капризный, своенравный ребёнок во мне был расстроен и ужасно зол на Геворкяна, что он не оценил замечательный полёт моего ЗУРСа.

– Облака, зараза, вязкие, как застывший кисель. Моя ракета там застряла, – с мрачной сдержанностью пошутил я тогда.

По-моему, Карлсон помогал мне в поисках ЗУРса.

Часа два я шатался под высоченными соснами, разглядывая хвойные верхушки, полагая, что ракета могла при приземлении зацепиться парашютом за игольчатые лапы. Промочил ноги, промёрз до… в общем, вам по пояс будет. Модели так и не нашёл.

Медалист ВДНХ СССР – Серега Кошелев приберег свою модель «Союза» для конкурсов, пожалел и, кажется, в тот раз не запускал. Он и предположил, что мой ЗУРС взлетел выше других ракет, попал в воздушные слои с другим направлением ветра. При такой высоте полета модели, её могло отнести на парашюте куда угодно, хоть в сторону проспекта Науки к ИЯФу, хоть к Обскому морю через «весь лес».

До позднего вечера, мрачный и злой, провалялся я одетым на покрывале постели, расстроенный потерей модели ракеты. Если бы к нам в комнату вошла в этот момент Анка, потребовала бы немедленно встать и не мять покрывало, я бы ей сильно нагрубил.

Расстояние между двумя моделями ракет (слева и справа) – 5 лет

Ребёнок во мне распускал слюни, сопли, скулил и плакал. Взрослый подросток ворчал и негодовал.

На ужин не ходил. Единственное, что меня успокаивало, при утере иной копии, скажем, космического корабля «Восток», мог «погибнуть воображаемый космонавт». Геворкян ведь советовал собрать упрощенную копию корабля «Восток-Один», на котором летал в «ближний» космос Юрий Гагарин.

Как будто с четырьмя дополнительными «движками», бочками по бокам, зад модели «Востока» был «худее», чем у моей «зенитной» ракеты! Бред! Он просто придирался ко мне, руководитель авиамодельного кружка. Зануда!

Всё-таки ЗУРС у меня получился настоящей боевой ракетой. Выходит, выполнил «задание» и ушёл в небо. Навсегда.

Много лет спустя, Андрей Чигрин усомнился, что все мои недоразумения связаны только с Геворкяном. Напомнил, в Летней школе у нас был руководителем авиамодельного кружка Чеботарев, но проработал он всего полгода.

Чеботарева я не запомнил, ни в лицо, ни по отношениям ко мне. А вот Геворкяна запомнил хорошо. Я человек, как говорится, не злопамятный, отомщу… воспоминаниями и забуду.

Образ «Сёмы», напомню, – собирательный, пусть будут несколько собирательными и образы наших воспитателей и руководителей.

Льву Баригамычу, на самом деле, я остался благодарен. Похоже, именно он разбудил во мне мужчину, способного отстаивать собственное мнение, противостоять чужой агрессии, выживать в условиях дикого капитализма страны 90-х годов прошлого столетия. Возможно, противоречивые воспитательные методы руководителя авиамодельного кружка с ярким «южным» темпераментом сработали таким замысловатым образом, с «дальним прицелом». Немыслимая стратегия!

ТИХАЯ СТРАСТЬ

В четырнадцать лет Сёма был молчаливым, мрачным философом. Многие безумные, страстные увлечения других не разделял, но безмерно уважал. Мог долго, молча, сидеть в чужой комнате в своём неизменном, потёртом, драном пальто, как сторож овощебазы в тулупе, терпеливо наблюдать за упорными «модельщиками», кто собирал самолетики, и не понимать их страстной увлечённости.

В Летней, «испытательной» школе к нам присматривались, проводили занятия, оценивали знания и способности каждого. Кто из «технарей» остался учиться в ФМШ, в первую очередь, были в «диком» восторге от своего второго дома – КЮТа, от изобилия материалов для постройки моделей.

Как рассказывал Юрик Ажичаков, «для многих из нас КЮТ стал богатейшим, щедрым «клондайком»! Чего там только не было! После «бедных» провинциальных кружков технического творчества для многих ребят это была другая, невероятная реальность, фантастика! В каждой лаборатории – станки: сверлильные, токарные, фрезерные!

Обеспечение материалом было просто немыслимым. В огромном количестве: дефицитная «бальза», миколентная бумага для обшивки моделей, которую ребята выкрашивали яркими анилиновыми красителями в самые разные цвета. Эмалит и эпоксидка стояли на полках банками!»

Бери – не хочу! Всё, что надо собрал, проклеил и выклеил. Любую модель, корабля или самолёта. Теперь бы только одежонку и руки растворителем или ацетоном оттереть. Иначе, сутки будешь ходить по общежитию и школе, отгрызать с пальцев струпья засохшего клея.

ФМШ, КЮТ, дружба!

«Эфир, касторка и прочие компоненты для «горючки» – в изобилии! Двигатели для авиамоделей, какие хочешь, поршневые и калильные! Аккумуляторы небольшого размера, серебряно-цинковые! Радиоуправление моделей стало реальностью! Радиодетали можно было использовать самые экзотические, каковых в магазинах провинциальных городов нельзя было купить, а достать по знакомству – почти невозможно.

«Технари» готовы были днями не вылезать из лабораторий КЮТа, просиживать за рабочими столами допоздна, чтоб за пятнадцать минут добежать до «общаги» и успеть к «отбою»!

Как только появлялось свободное от уроков время, – сразу гурьбой и поодиночке ребята мчались в КЮТ. Занятия в ФМШ у многих пошли «побоку», успеваемость снизилась. Анка всполошилась, как и положено надзирателю и воспитателю, кто может остаться без премии, наябедничала завучу и директору ФМШ, «подключила» «главного методиста» КЮТа Зинаиду (отчество не вспомню). «Технари» её звали «Зиноида», с ударением на букву «о».

Зиноида вставала, как жандарм, перед входом в КЮТ, заслоняла своим «большим телом» доступ к ребячьему «клондайку» и громким голосом трубила:

– Назад! Сегодня у вас занятий нет!»

Изготовление «бойцовок» у Ракши, Боба и других мальчишек ушло в «подполье». В жилых комнатах многие превращали письменные столы в столярные и слесарные верстаки, прикручивали тиски, набивали листы текстолита или гетинакса, чтоб окончательно не испортить бывшие, полированные столешницы. Кто собирал летающие модели для «воздушного боя», кто корабли, кто изобретал совершенно «экзотические» вещи.

Народный умелец, наш мастеровой Саня Казаков собрал, скрутил из проволоки огромного таракана (сантиметров 40 размером) с огромными усищами, на длинных, корявых ногах.

Порой приходило неожиданное желание: смастерить таракана

Под брюхо железного насекомого был вмонтирован вибрационный движитель. Подгибая проволочные ноги таракана определённым образом, можно было получить любое, несуразное и смешное движение этого чудовища. Повадки у механической страшилки были самые дикие, «тараканьи». С жужжанием добежав до стенки, чудище опускало усища вниз и упорно бежало вдоль плинтуса, ища выход или провал в холл на этаже, распугивая выходящих из комнат девчонок.

Неукротимые энтузиасты своего дела, авиамодельщики Игорь из Томска, по прозвищу «Боба», с Андреем Ракшой перенесли производство «моделей» в общежитие.

…мог сутками просиживать в комнате общежития

Неутомимо, каждую неделю собирали они, выклеивали, каждый свою, новую кордовую «бойцовку» и устраивали ожесточенные воздушные бои на футбольном поле спорткомплекса университета, близ «общаги» школы. Неделю мастерили по «бойцовке», и за 15 минут «боя» разбивали модели в дрова. Снова, неделю на «бойцовку» и снова – в куски! Главное, чтоб движок не развалился. Тогда – хана, тогда не на чем летать.

– Железо надо беречь, дров в лесу наберём, – шутил Боба.

Спокойный и бесстрастный, молчаливый и терпеливый, Сёма таскался за ребятами на футбольное поле, крутился, как сова в пальто, на корточках в «круге» под ногами пилотов. Улыбался блаженно, когда мальчишки в азарте «боя» метались вокруг него, наступали ему на руки, на ноги, выли в тон вою «движков» моделей, орали, как сумасшедшие, когда удавалось одному завести свою модель в хвост модели «противника» и отрубить воздушным винтом кусок яркой бумажной ленты, что трепетала на хвосте «вражеского ероплана». «Отруб» был одним из условий воздушного сражения для набора очков. Чем больше «отрубов» ленты модели противника, тем больше шансов на победу.

Бывало, уходя от атаки «врага» на низкую и рисковую «мёртвую петлю», Ракша с коротким стуком вгонял модель в землю, выругивался с досады из-за гибели своей «бойцовки». Сплевывал, усаживался на корточки, зажмуривал глаза, чтобы скрыть злые слёзы поражения.

Иногда обе «бойцовки» в зените полёта перехлёстывались, спутывались кордами – тонкими стальными проволоками, чем мальчишки управляли рулями высоты и «водили» летающие модели по кругу. Тогда оба воющих «керосиновых» «Ритма» обрывали истошное зудение с треском моделей, разбитых о землю в куски.

После крушения «бойцовок» Ракша и Боба продолжали до хрипоты орать и ругаться, устраивали на месте разборки полётов. Порой доходило до дружеской потасовки. Редко дрались на кулаках. Просто вцеплялись друг в друга, «вытрясали дурь» или катались, «в обнимку» по утрамбованной земле футбольного поля.

Тогда Сёма поднимался с корточек, разминая затекшие коленки, и тихо восхищался:

– Афигеть! Клёво!

Этим выражался его восторг перед неуёмной страстью бойцов, перед их неистощимым упорством достижения мастерства воздушного боя.

– Жалко. Всё – в лом, – ворчал «Обер», горестно вздыхал.

Уж «больно красивные модельки» были, «летучие», «настоящинские». «Обер-лейтенант» добровольно служил в тот трагический момент аэродромной прислугой, присаживался, набивал полные карманы пальто яркими кусочками обшивки, собирал обломки «самолётиков», счищал рукавом пальто, сдувал пыль и грязь с цилиндров миниатюрных «Ритмов». Рассерженные друг на друга, недобрые Ракша и Боба отбирали у Сёмы свои «движки» и расходились по комнатам до следующего воздушного сражения.

Перед «отходом в сон» задумчивый «обер – лейтенант» мог забраться с ногами на подоконник, высунуться в форточку, посыпать синеву вечера разноцветными кусочками обшивки моделей, используя будто конфетти. Если кто из ребят замечал его высыпание «мусора» из окна и возмущался, он пояснял уклончиво:

– Салют. Тока наоборот.

Поминальный салют. «Обер-лейтенант» грустил по красивым «убитым самолётикам», переживал тихую зависть к чужим страстям.

Оба воздушных бойца, Боба и Ракша почти не учили уроков. Не готовили домашних заданий.

Андрей мог сутками просиживать, выклеивать, собирать очередную «бойцовку». Обкатывал «движок» тут же, в жилой комнате общежития, где обитал один.

Оконные стёкла его «мастерской» становились желтовато-мутными, почти непрозрачными, едва пропускали солнечный свет, напоминали промасленную упаковочную бумагу для подшипников станков, густо вымазанных солидолом перед укладкой в ящик запчастей.

Дощатый пол, особенно зимой, от масляных выхлопов железной крошки – поршневого «Ритма», напоминал каток. Можно было проскользить в гости к Ракше на подошвах сандалий или тапок, от двери до окна, где на подоконнике оглушительно выл в тот момент двигатель, и проорать испытателю в ухо, типа, Андрюха, тебя Анка зовёт. Ракша, если не гонял «движок» на специальной мотораме, прикреплённой к письменному столу, выставлял авиамодель в окно, чтобы не оглохнуть от воя, не глушил «Ритм», пока не вырабатывалась «горючка». Только после этого, в наступившей звенящей тишине он с недовольством спрашивал:

– На фига? Не пойду.

Угрюмец «обер – лейтенант» часто катался в ботинках по скользкому полу в комнате Ракши, молча, из угла в угол, от стены к стене. От Анки ему почему-то доставалось больше, чем отшельнику Ракше. «Классная» отлавливала «Обера» в комнате «собирателя бойцовок» или в коридоре, начинала строго выговаривать:

– Не учишь уроков!

– Учу, – упирался Сёма.

– Не допустят к экзаменам! Не сдашь сессию! Отправят домой!

– Отправят, – грустно соглашался «Обер».

Уходил, «отступал под натиском превосходящих сил противника», к себе в комнату. После страстных и увлечённых бойцов ему не хотелось паять свои «тихие» электросхемы. Он заваливался в пальто на кровать и дремал до самого ужина. Если не прибегала следом Анка и не вопила:

– Встань сейчас же с постели! Нельзя одетым на покрывале!

– Нельзя, – соглашался Сёма, уходил к Серёге Кошелеву.

В комнате командира класса, на широком пятнистом подоконнике, из искусственного мрамора, красовалась модель ракетоносителя «Союз».

Разумный и спокойный Кошелев, в восьмом классе и до десятого, был «единогласно» избран командиром класса и являлся надёжной опорой для Анки. Физически крепкий, выносливый, молчаливый, выдержанный Серёга мог уговорить всех ребят пойти на субботник или собраться на «классный час». Самозванец «обер-лейтенант» часто скрывался у Кошелева от воспитательных приёмов «классной». Анка, полагая, что «командир» благотворно влияет на хулигана, оставляла последнего в покое.

«Обер – лейтенант» приседал перед подоконником на корточки, прищуривался, сквозь завесу ресниц воображал себя на стартовой площадке Байконура, подолгу, близоруко рассматривал изумительный космический корабль – копию настоящего ракетоносителя, выполненную с ювелирной точностью, со всеми крошечными деталями. В виде, например, «ромашки» ракетных двигателей САС, «системы аварийного спасения» космонавтов.

«Обер» осторожно трогал чёрным, от несмываемой грязи, ногтем указательного пальца веер наконечников САС на самой оконечности космического корабля, уважительно покачивал головой.

– Класс! – тихо восхищался он. – Стр-р-рашно! В космос? На агроменной бочке керосина под задницей?! Стр-р-рашно.

– Топливо для ракет – не керосин, – откликался мудрый Кошелев. – Кислота.

– Кислота?! – удивлялся Сёма. – Ващ-щ-ще ж-ж-жуть! Сдохнуть можно и облезть!

Упорный и молчаливый, добряк и общественник Серёга мог корпеть над домашним заданием, скажем, по трудной алгебре, но гостя не выгонял. Не принято было. Если человек приходил с проблемой, его выслушивали. Если он молчал, ждали, когда проблема уляжется в нём самом. Порой отогревали человека и его душу, поили горячим чаем, угощали сухариками чёрного хлеба, что распихивали по карманам в столовке и сушили по комнатам на чугунных «гармошках» батарей парового отопления.

Обеспеченные государством, с минимальной доплатой родителями на содержание детей, фымышата, разумеется, не голодали, кушали «до отвала» на завтрак, обед и ужин, с добавками. Но хлебушек, подсохший на батареях парового отопления в комнатах, почитался за вкуснейшее лакомство к вечернему чаю из стеклянных, полулитровых банок.

Многие, разумеется, не терпели, когда Сёма заваливался на чистое синее покрывало в своём вытертом, лоснящемся пальто. Тогда и спокойный Кошелев мог отвлечься от домашнего задания, аккуратно поднять «обер – лейтенанта» за шкирку, молча, скатать матрас с постелью, чтобы гость мог снова прилечь в пальто на голую панцирную сетку, головой – на свернутый матрас. У одноклассников находились деликатные педагогические приемы, которые «Обер – разведчик» из «Серой зёмы» понимал и принимал с уважением.

Он никогда не обижался, даже если выгоняли. Уходил в другую комнату. Или возвращался к Ракше.

Свой «блестящий… во всех местах» диван, с «уделанной», замасленной обивкой Андрей, похоже, никогда не застилал. Скатанный матрас, с постельным бельём и покрывалом, засовывался в шкафчик и почти не использовался. После «отбоя» и трудов над очередной «бойцовкой», усталый мастеровой падал и спал одетым. Складывал на животе руки, промасленные, почерневшие, в ципках, в струпьях клея и эпоксидки, часто с израненными пальцами, перемотанными грязным лейкопластырем.

Для запуска двигателя, вместо стартера, дёргали пальцами «воздушный винт». Могло так рубануть ребром «винта», что пробивало до кости. Ничего. Раны заживали быстро, как на собаке.

Ракша хмурился, вздрагивал, блаженно улыбался во сне, видимо, переживая заново моменты яростных воздушных схваток.

Свет в комнате на ночь Андрей часто не выключал. Порой это делал дежурный воспитатель, совершающий обход комнат общежития после «отбоя». Похоже, заядлому, упёртому, «замороченному» «модельщику» проще было накинуть одеяло или покрывало на лампочку под потолком, чтоб «пригасить» свет, чем щёлкнуть выключателем у входной двери.

Неприкаянный «обер – лейтенант» мог уснуть рядом с Ракшой, свернувшись калачиком на двух сдвинутых стульях. В пальто. Ему не нравилось всё упорядоченное и обязательное. Хотелось делать так, как хотелось на данный момент жизни. И не от лени. От безысходности бытия.

Все трое, Боба, Ракша и Сёма домашних заданий не выполняли. Списывали у одноклассников. На уроках отвечали, как попало. Чаще по подсказкам с передних парт, вернее, столов. В учебных аудиториях привычных ученических парт не было, стояли столы со стульями, как в университете.

Бобу отчислили за неуспеваемость по восьми предметам. Сёма в школу не вернулся после зимних каникул. Ракша продержался два семестра до лета.

Но страсть они постигли все трое. Страсть к жизни и увлечениям. Только у Сёмы она была тихой. Эта страсть.

ЗАЗЕРКАЛЬЕ

Задумали как-то молодые учёные в белых халатах провести научные опыты над фымышатами. Учёные собирались тщательно и «скрупулезно» изучить детский организм в экстремальных условиях напряжённой учёбы и быта, приближённых к «боевым». Проанализировать работу юного мозга, выявить степень сообразительности мальчишек при утомляемости за целые сутки непрерывных научных экспериментов и «форменных» «издевательств».

Трижды проводили опыты над учениками «восьмого – четвёртого – технического». Отбирали наиболее терпеливых, выносливых, наименее вредных, заселяли всех вместе в отдельную комнату на первом этаже общежития.

Идея опытов над «человеками» «обер-лейтенанту» категорически не понравилась. Дважды он отлынивал. Вместе со мной. Мне тоже не нравились испытания мозга, «надёжности физики» и личности. В космонавты я пока не собирался.

Но упёртым, молодым ученым понадобилась самая разная статистика, на самых разных детей. Через директора школы настоятельно принялись приглашать «технарей», кто не прошёл испытания. «Классная» Анка лично предупредила Сёму:

– Не пойдёшь, – вылетишь.

Мне «воспиталка» заявила более деликатно:

– Надо сходить. Надо уважать эксперименты учёных.

«Над обезьянками!» – подумалось мне.

Но промолчал. Пришлось пойти. Мы с «обер – лейтенантом» не сговаривались, но мне тоже удалось на испытаниях «почудить» и «покуралесить», но не так круто, как хитрющему и непредсказуемому «Оберу».

Грустный Сёма после угроз Анки отмолчался, на «испытания» пошёл, но поделился с кем-то из нашего класса своими злобными сомнениями про опыты «над крысами», мстительно заметил:

– Я им заделаю «кукукусю в мозг»! Будет им ксперимент «шиворот – навыворот».

Вошёл Сёма в своём неизменном пальто в комнату с приборами, с окнами, занавешенными одеялами и белыми простынями, а там уже на стульях в одних трусах и плавках его голопузые одноклассники сидят. Подопытные братцы-кролики. Кто с датчиками, приклеенными на живот и грудь, кто с белым пластырем на лбу или висках, цветными проводками к приборам подключенные. Готовятся терпеливые пацаны к «мозговым» испытаниям.

– О, блин! Белая «зёма», я ж говорил! – воскликнул «обер – разведчик», оказавшись в белом пространстве испытательной комнаты. – Касмалёты, блин! Привет всем, пацаны! – с бравым видом руководителя полётов крикнул он растрёпанным, вихрастым друзьям. – Наше – вам с хвостиком, – обратился он уважительно к учёным.

– Тапочки надень. Раздевайся, пожалуйста, – попросил при входе вежливый кандидат наук в белом халате.

Сёма разделся. Догола. Скинул пальто. И вот он, перед вами – голый испытатель, юный Крыс.

– Здрас-с-сте – нате, я – в палате! Здрас-сте, здрас-сте, – Крыс! – так он и представился молодым исследователям. – Бейте током, морите без жрачки, не давайте дрыхнуть. Издевайтесь. Чтоб мне сдохнуть!

«Обер – лейтенант» уже был наслышан от мальчишек о трудных научных опытах, где не дают выспаться и вешают «щипучие» датчики на глаз.

– Та-а-ак. Этот придуриваться будет, – сказал один серьёзный кандидат другому. – Построже с ним, внимательнее. Любопытный экземпляр.

«Экземпляр» Сёма хмыкнул с презрением, хотел небрежно, по-уркагански сплюнуть под ноги, цикнуть слюной сквозь зубы, но передумал, слишком чисто прибрано было в комнатной лаборатории по испытанию мальчишек. «Обер-лейтенант» уважал труд уборщиц. Коричневые, отполированные, дощатые полы были надраены до блеска, окна и столы с приборами тщательно и аккуратно укрыты белыми простынями, как в «больничке». Сами экспериментаторы – исследователи, будто врачи, тоже бродили в белых халатах, только без марлевых повязок на лицах. В масках было бы ещё интересней и загадочней.

Комнатная разновидность огромного, светлого, академического «Белого мира» слегка напугала разведчика из мира Серых, насторожила. Казалось, «хренурги», как прозвал молодых учёных недовольный «обер – лейтенант», могут разрезать детей на куски, распилить башку «напалалам», вынуть мозг или дёрнуть током, как на «лабораторке» по зоологии в «сёминой» школе на руднике. И понаблюдать, как дрыгается подопытный пацан, будто лягушка, расчаленный на булавках. Разведчик из других, «серо-чёрных» миров, «обер – бобер» (как он сам себя называл иногда в шутку) испуга своего не выказал, получил в награду казённые трусы и приступил к испытаниям.

На хмурых учёных он «зуб заточил» заранее, теперь подумывал, как бы ему почуднее провести, обдурить «издевателей».

Но они ведь были умными, проницательными, эти молодые и обещающие кандидаты. Испытание шустрых, задиристых, сообразительных детей было отдельной темой их научных диссертаций.

На «экземпляра» «Обер» всё же обиделся и учёл свою внешнюю ошибку. Дальше придуривался очень грамотно, умно и сложно. Внутренне. Даже сильно образованные и начитанные кандидаты и доктора запутались с выводами.

Показывают, к примеру, глубокой ночью заспанному Сёме специальную, «зашифрованную» таблицу с замысловатыми знаками и рисунками, прячут, затем просят «по памяти» назвать по порядку символы, чтобы проверить, значит, ребёнка на быстроту, правильность соображения и работу «запоминалки».

У Сёмы «соображалка» работала «как надо», очень прилично и своеобразно, даже в три часа ночи. «Обер – разведчик» не спал, внешне, казалось бы, дремал, но заставлял себя внутренне проснуться, оживиться, сосредоточиться, как на допросе у неприятеля, чтобы ненароком не выдать «буржуинам страшную тайну» Мальчиша – Кибальчиша.

Сёма намеренно, в своём воображении таблицу как бы переворачивал сложным образом наоборот, расставлял знаки и символы абсолютно правильно, но – зеркально, и записывал на бумажке ответ на свой тест. Утомлённый ночным бдением и трудными исследованиями кандидат разных «психических» наук внимательно рассматривал таблицу, затем закорючки сонного «Обера» и поражался фантастическому восприятию мира этим необычным «экземпляром» обычного мальчишки. Повторяли опыт. Часа через три. Под утро. «Обер – лейтенант» с трудом просыпался, внутренне оживал, злорадствовал своим маленьким успехам по «обдурежу» взрослых «издевальцев» и вновь учёным кривое зазеркалье устраивал.

С цветными таблицами настоящие фокусы творил. Предлагали ему распознать среди разноцветных точек, скажем, цифру. Сёма беспечно спрашивал:

– Нарисую? Ага?

Ему разрешали. «Обер – лейтенант» начинал «пудрить противнику мозги», долго, тщательно, специально медлительно, размалёвывал цветными карандашиками лист бумаги, выписывал зелёные точки, синие закорючки, забавные оранжевые каракатицы. Усталые учёные терпеливо выжидали, наблюдали за немыслимыми художествами мальчугана.

В этом абстрактном, казалось бы, многоцветии, на бумажке Сёма изображал правильную цифру, но – наоборот, зеркально. Так видел он этот «Белый мир», эту «Белую зёму» неуёмный, хулиганистый, вредный, неоднозначный мальчишка. Так «воспринимал» реальность. И всё тут. Видел он всё это в… зазеркалье. Не нравились ему изнурительные опыты над самим собой и над прочими пацанами. Категорически не нравились. Это был сёмин внутренний протест из Зазеркалья.

В чёрной занавешенной кабинке, с мигающим датчиком на глазу испытуемый «обер – лейтенант» явно перестарался. Учёным надо было сообщить, когда замигает лампочка датчика, подвешенного на глаз, и начнёт щипать веко. Если Сёма раньше времени орал:

– Больно, блин! Щипится! Искры везде!

Учёные снисходительно усмехались, не верили и повторяли опыт. Тогда отважный «обер – лейтенант» перетерпел жжение и боль, выбрался из «чёрной» кабинки с багровым опухшим веком, заплывшим глазом и прохрипел с упреком:

– Вы чё, фашисты, опухли совсем?! Нельзя же так «пырить» деток, издевалы!

Исследователи всполошились, засуетились, забегали, предложили пострадавшему сладкую шоколадку с душистым чаем, заботливо приложили ватку с мазью на глаз, уложили «раненого» на кушетку, укрыли детским розовым байковым одеяльцем. Дали поспать.

После изнурительных испытаний научные работники всё же сделали хороший, обнадёживающий вывод: Сёма «обер – лейтенант» – яркая, неординарная личность с оригинальным мышлением и невероятным устройством мозга. Такие «экземпляры» смогут в будущем «позвать» за собой народ «в даль светлую», направить в бесконечный и бескрайний научный поход.

«Классная» Анка в этот замечательный вывод умных людей не поверила, разозлилась, строго заявила «обер – боберу»:

– Ошибка. Они ошиблись. Учёные тоже могу ошибаться. Ты – заурядный хулиган и неуч. Кандидат на вылет.

Сёма тоже мог в ответ оскорбить вредную женщину. Слова и выражения для этого копились в его голове «полсеместра». Но выдержанный «обер – лейтенант» рос терпеливым, выносливым мужчиной, и делать этого не стал. Пока не стал.

– Ошибка – эт «открышка» наоборот, – пробормотал он тихо и философски.

К сожалению, воспитатель Анка мыслила примитивно. Как всякая недалёкая, для других, женщина, она сильно разозлилась на проявление уникального разума у презренного подопечного и категорично заявила:

– Ещё раз пойдёшь на исследования. Через месяц. Они должны выявить твой полный идиотизм!

– Д-давайте у-устанем р-ругаться, А-анна, – спокойно, по-взрослому, слегка заикаясь, посоветовал Сёма.

– Что-о? – удивилась «классная», разозлилась на фамильярность ученика. – Какая я тебе Анна?! У меня отчество есть!

Отчество-то у неё было. Отечество постепенно отходило на второй, третий и ненужный план. При всех своих патриотических поучениях, похоже, она уже тогда задумала эмиграцию, в края тёплые и обеспеченные.

Сёма убрался от «воспиталки» «задом наперёд», своей, почти «лунной походкой, и больше повторять свою странную «шифровку» не стал. От сказанного умному человеку надо было отбросить все лишние буквы, кроме начальных. Не зря же «обер – лейтенант» даже подсказывал, запинаясь на каждой первой букве.

– Дура! – заявил Сёма из своего внутреннего Зазеркалья, из «Серой зёмы».