Текст книги "Сёма-фымышут 8—4"

ЦИРК

Об этой невероятной, абсурдной, до нервного смеха, истории, почти «чёрной комедии» никто из наших ребят не знал. До поры, до времени. Всё хранилось в тайне и строжайшем секрете. Чтоб не засмеяли и не принялись издеваться. «Ма – матики», в своем численном превосходстве, в том числе. Местные «академики» – ученики физико-математических классов.

– Киу ку митсу! – как позже выразился сам скрытный «интеллектуал» Сёма. «Обер – лейтенант», оказывается» и такие замысловатые выражения знал. Вычитал в библиотеке своего ПэГэТэ. Поневоле запутаешься, разведчиком какой стороны он был в «Белой зёме». Шутка.

«Киу ку митсу» по-японски означало «Совершенно секретно»!

Как и во всяком обществе, в нашем были свои клоуны.

На «Рыжего», кто мог беспощадно и злобно покуражиться над ближним, первым претендовал, пожалуй, Шаповалов, рыжеволосый парнишка, наглый, задиристый и обаятельный.

Следующим был Валерка Колб, попеновский хулиган из города Фрунзе Киргизской ССР. Взъерошенный, неугомонный, с пузырями на коленках драных, спортивных «треников», с бутылочкой краскопульта для окраски авиамоделей, каковым он запомнился некоторым девчонкам из 10-х классов.

«Белым клоуном», над которым многие подшучивали, некоторые откровенно издевались, был, несомненно, в нашем классе пухлый толстячок Андрей Чигрин, по прозвищу Карлсон, который жил иногда, бедолага, на антресолях.

О Карлсоне, о других учениках «восьмого -технического» расскажу несколько позже, в других письмах. Пока что продолжу о самозванце «обер -лейтенанте».

Крепыша и худыша Сёму нельзя было причислить ни к «Рыжему» сословию цирковых, ни к «Белому». Не помню, чтоб над ним кто-то подсмеивался или издевался. Кроме нашей «классной» дамы.

Но и «обер – бобер», не помню, чтобы позволял себе над кем-нибудь грубо подшутить или издевательски посмеяться.

Кроме, как выяснилось позже, над Карлсоном. С чего возникла взаимная неприязнь у того и другого, можно будет попытаться прояснить в следующих папках писем, под названием, к примеру, «Якут и Карлсон», где образ Сёмы отойдет на второй план. На первый выйдет способный вундеркинд двенадцати лет Мишка из Якутии.

Пусть пока останется в тексте необычный, отдельный и короткий рассказ о мальчишке из якутского народа, о его коротком периоде проживания в «общаге» ФМШ.

Мишка плохо владел русским языком, за то блестяще знал математику. Поэтому в двенадцать лет и оказался в «спецшколе», в восьмом классе, среди четырнадцатилетних.

Смешным эпизодом на уроке, на мой взгляд, стала попытка Мишки сократить историю крепостного права в «царской» России до одной строчки.

Повторюсь, Мишка очень плохо формулировал свои мысли по-русски, письменно излагал криво, но довольно складно.

«Историчка» как-то вызвала его «к доске», предложила записать несколько ответов по заданной теме. Пока устно отвечал другой ученик, Мишка крупно, криво-косо написал на доске мелом: «Жадные попы жмали крестьян».

Класс валялся по столам от сдержанного смеха. Учительница обернулась, мило улыбнулась лаконичности своеобразной фразы и спросила:

– Это всё?

– Крестьянок жмали тоже, – невозмутимо дополнил Мишка.

Класс «лопнул» от хохота. Не удержалась от смеха «историчка». Фраза Мишки «жмали крестьянок» вошла в негласные анналы истории ФМШ.

Мишкина бабушка приехала до начала зимней сессии, ужаснулась и забрала внука обратно в отдалённый поселок близ Якутска, к оленям, к урасам и чумам. Она посчитала, что русские не смогут научить якута ничему хорошему, кроме ругательств.

К обогащению нецензурного лексикона Мишки «приложил руку и язык» и трудолюбивый Карлсон.

Как мне показалось, Сёма был из клоунов «печального образа», грустным клоуном. Боевым Арлекином, с чёрной, нарисованной слезой под глазом. Он всегда держался в сторонке от общего веселья. В самый нужный момент оказывался рядом, когда надо было оценить или подытожить ситуацию.

Скажем, кто-нибудь из фымышат лихо съезжал по перилам лестницы в общаге, а на нижнем звене перил был отодран деревянный брус. И, чего хуже, из железного уголка, метра в два протяженностью, торчали острия шурупов. Едущий задом – наперёд, смельчак продирал штаны до трусов или до ягодиц, иногда раздирал задницу до крови. «Обер – лейтенант» спускался следом по ступенькам, на дикий вой или стоны пострадавшего откликался сложно:

– Тиха! Ещё едут.

Раненый, во всю задницу, умолкал в предвкушении интриги, когда же понимал, что «технарь» пошутил, не обижался. Боль в ранах стихала.

Мог Сёма самую заштатную ситуацию перевернуть в смешную или трогательную сторону.

Дежурство по столовой – сытная обязанность!

Когда наш класс дежурил по столовой, Сёма, скажем, стоял на раздаче, для ускорения очереди помогал составлять ребятам тарелки на подносы, следил за порядком. Вечно голодные дети в очереди договаривались между собой, пытались обмануть дежурного, типа, дружок прошёл передо мной, не взял себе, скажем, борщ, или нагло пытались пристроить на поднос вторую тарелку картофельного пюре с куриной грудкой, якобы, для товарища, прошедшего через раздачу раньше.

«Обер – лейтенант», как настоящий разведчик, обладал феноменальной памятью на лица. В своё дежурство он запоминал всех и каждого, кто отобедал, а кто нет. Без лишних слов он снимал лишние тарелки с алюминиевого подноса «несуна» и говорил доверительно:

– Наши дежурные пожрут, если всем хватит, сам принесу добавку.

Дежурный класс кушал позже всех.

И Сёма-таки приносил «добавку». Ещё и смешил, накидывая полотенце на локоть, как заправский официант.

– Компоту добавки хочите? – шутил он.

Кто ж не хотел? Растущие организмы требовали дополнительного топлива и подкормки.

Через сорок с лишним лет, на дружеских «посиделках» в московском Перово, вспоминали наш замечательный «фымышовый» период жизни.

В квартире у Андрея Ракши в тот раз собрались Сергей Паринов, Володя Ковальков, Андрей Чигрин, Володя Лущенко, приехавший в командировку из Санкт-Петербурга. Выходили на видеосвязь по скайпу с Сергеем Гуриным из Томска, с Юрой Ажичаковым из Северобайкальска, с Валерой Цибулей из Новосибирска, с Мишей Резаевым из Праги. Когда вернулись за праздничный стол Чигрин вспомнил забавный эпизод из «фымышатского» детства, поделился со всеми «добавкой» воспоминаний.

После прохода раздачи в «грибке» – нашей «столовке», авиамоделисты сняли с подносов тарелки и стаканы с компотом, расселись за столом в «обеденной зале», выхлебали по-быстрому, чтоб не остыло, «первое» блюдо – суп-лапшу куриную, невольно оценили взглядами, кому и что досталось на «второе».

– У меня – плоскость, – уныло пробормотал Саша Анисимов, приподнял над тарелкой прозрачное, невзрачное крылышко варёной куры. – Просвечивается. Нервюры и лонжероны все видны.

– У меня – шасси, – радостно заявил проныра Валера Колб, аппетитно отгрыз от куриной ножки изрядный кусок.

– Фюзеляж, – скромно произнёс Серёжа Баранов, похоже, ему достался самый большой кусок курятины.

Один только Карлсон, уныло и молча, выводил вилкой замысловатые зигзаги в жидком картофельном пюре. Он терпеть не мог варёную курицу, особенно, – её жирную шкурку с торчащими серыми трубочками корешков перьев. Но об этом никто из одноклассников не знал.

…но об этом никто из одноклассников не знал

Каюсь, увлёкся, отвлёкся, историю про цирк начал издалека, слишком замысловато.

Однажды мы с Юриком прошли отбор в секцию самбо.

В СССР стал среди мальчишек чрезвычайно популярным фильм «Гений дзю-до» с Тоширо Мифуне в главной роли. Секций дзю-до в Союзе ещё не было, во всяком случае, мы об этом не знали. В начальной школе у себя на родине счастливчики изучали борцовские приёмчики самбо по книжке Харлампиева, с таким же тайным рвением, упорством и упоением, как, наверное, японские крестьяне учили приёмы рукопашного боя «кара-тэ», «дзю-до» и «джиу-джитсу» по рукописным пергаментам первых сэнсеев.

Посчастливилось нам с Юриком попасть в секцию самбо при спорткомплексе университета. Занимались вторую неделю. Отрабатывали падения. На бок. На спину. С прыжками и кувырками. Страховались в падении ударами – хлопками одной или двумя руками о спортивные маты, разложенные ковром по всему спортзалу. Падение даже на спину смягчалось настолько, что после тренировок болели и ныли только натруженные мышцы, не было ни ушибов, ни вывихов, ни растяжений.

Отрабатывать падения в нашей стране, как выяснилось через много лет, оказалось очень даже полезно. Учись, как говорится, падать, чтобы можно было подняться на ноги и продолжать жить дальше и дольше.

В тот вечер мы слишком долго, подозрительно долго разминались перед началом изучения «боевых» приёмов.

Броски через бедро, через колено и разные прочие подсечки, опытный Юрик изучал в секции самбо у себя в Анжерке – родном городке Анджеро-Судженске. У него имелась даже «настоящая» борцовская курка, пошитая мамой из крепкой холстины, и простёганный, как ремень, прочный пояс красного цвета. Потому Юрик чувствовал себя на тренировках уверенно, почти профессионалом.

В тот вечер до отработки приёмов дело не дошло. Мы кувыркались и кувыркались, через весь зал туда и обратно. И снова туда. И снова обратно. Кувыркались с разбега с высоким прыжком через гимнастического «козла», поставленного поперёк. Полчаса падали, измождённые, с прыжком назад на спину, проходя спиной же вперёд через весь спортивный зал уложенный спортивными и… сдержанными ребячьими «матами».

Под занавес долгой разминки тренер вновь устроил всем испытание на выносливость и заставил выполнять непрерывные кувырки через весь зал и обратно. Несколько раз подряд.

Тренер отстранённо наблюдал за нашими стараниями и страданиями, при этом дружески беседовал с полноватым, невысоким мужчиной в сером пальто с седым каракулевым воротником.

«Директор спорткомплекса, – подумали мы. – Может, спортивное начальство приехало с города с проверкой. Важная, видать, „шишка“, этот, в сером каракуле. Надо потерпеть».

Стоически продолжали кувыркаться.

Перед занятиями в секции Юрик плотно поел. И выбыл с усиленной, изматывающей тренировки первым. На втором круге завершающих кувырков ему стало плохо. Первый выброс юного организма до туалета он не донёс.

В раздевалку Юрика проводил заботливый Сёма. В своем неизменном пальто «обер – лейтенант» часто сопровождал нас на тренировки, сидел на низенькой лавочке перед входом в спортзал, горбатился, как кузнечик на травинке, поджав коленки к подбородку, с интересом наблюдал за «мучениями» и «достижениями» будущих самбистов.

– Бли-и-ин, классные приёмчики! – шептал он иногда восхищенно. – Ага! Запомнил-запомнил, – и примерно обозначал рукавами пальто бросок, скажем, через бедро или подсечку ногой.

Молодой, выдержанный, немногословный действующий спортсмен, тренер по самбо как-то обратил внимание, что на замерзшей стеклянной стене спорткомплекса синими морозными вечерами кто-то оставляет со стороны улицы протаяны – глазки. Во время одной из тренировок, заботливый и внимательный, тренер вышел на улицу, пожалел промерзшего мальчишку, разрешил ему присутствовать в теплом зале наблюдателем. Сёма не претендовал на занятия такой серьезной борьбой как самбо. На вопрос тренера, хочет ли он заниматься в секции, «обер – бобер» распахнул пальто, задрал рубашонку, предъявил клавиши ребер, пузырь бледного живота с кнопкой пупка и пачку сигарет «Шипка», хрипло прокашлялся для убедительности. Тренер понимающе кивнул, но для воспитательных целей оставил «обер – разведчика» на занятиях наблюдателем.

У нормальных, заботливых и понимающих взрослых всегда находились достойные, правильные воспитательные и педагогические приемы для несносных, хулиганистых мальчишек.

В тот вечер изнурительная, «показательная» тренировка подходила к финалу. До «боевых» приемов начинающие самбисты так и не добрались. Когда ввалились, потные, измученные и усталые, в раздевалку, заняли очередь в кабинки душа, тренер вызвал в холл спорткомплекса нескольких, самых, как ему показалось, выносливых ребят, подвёл к мужчине в каракуле.

Без особых вступлений и отступлений, мужчина предложил юным самбистам приехать в город на отборочный конкурс в… цирковое училище.

Вернее, в то время набирали пробную группу. Училища, как такового, в Новосибирске ещё не было.

Многих мальчишек, кто рассчитывал на далёкий, трудный, серьёзный путь в науку, с кандидатскими и докторскими, с научными публикациями, зарубежными симпозиумами и конференциями, это предложение шокировало и рассмешило.

Двое или трое, из вызванных, сразу отказались. Ребята учились на первом курсе университета на теоретиков, им своего мозгового цирка хватало. Остальные, любопытства ради, согласились приехать в субботу в «большой город», «испытать себя на цирк».

Из фымышатников приглашенными оказались только я и Сёма.

«Обер – бобер» услышал задорный, дружный хохот в холле, вернулся из тамбура между стеклянными дверями спорткомплекса, где курил. Оживился от смешных рассказов «дяди в каракуле» о «закулисных казусах и недоразумениях» цирка.

На вопрос, можно ли ему попробовать «поступить в циркачи», важный незнакомец с сомнением глянул на тщедушную фигурку мальчугана и снисходительно поморщился.

– И чё?! Никулин тоже дохлый, – сообразил о сомнениях незнакомца в каракуле, поспешил нагло заявить «обер – лейтенант».

Мужчина в каракуле добродушно хмыкнул, аргумент принял, Сёму тоже пригласил.

В субботу, под большим секретом от одноклассников, я отпросился у «классной» в «большой» город, так мы называли иногда Новосибирск. Отпросился под предлогом съездить в аэропорт Толмачево, якобы, на встречу с отцом. Он служил пилотом гражданской авиации и регулярно прилетал в столицу Сибири. Сёма даже отпрашиваться не стал, поставил Анку перед фактом, поехал со мной «поднести чемоданы».

За час до назначенного времени мы оказались у здания цирка. Через служебный вход усач-вахтёр, похожий на огромного плечистого гренадёра или пожарного на пенсии, с доброжелательной улыбкой няни пропустил нас, сверившись по списку, где мы значились конкурсантами.

Мужчина в каракуле оказался замдиректора цирка. Знакомых фымышат на конкурсе, на наше счастье, не ожидалось. Мы повели себя с Сёмой смело и безрассудно. Хохотали в гулком закулисье, счастливые и возбуждённые невероятными приключениями, блуждали по тёмным лабиринтам коридоров, заглядывали в гримерки к артистам, выбрели в сумрачную, терпкую атмосферу тёплого навоза и пахучего сена зверинца. Потрогали за полосатый хвост вялого тигра в клетке, пожали мохнатую клешню рыжему пушистику – орангутангу с грустными глазками арестанта, подарили дальнему родственнику горсть леденцов – «монпасье». «Обер – лейтенант» пребывал в тихом восторге от циркового «царства».

– Вот эт-то цветистая зёма! – сложно выразил он свое восхищение. – А-а-абалдеть – не встать!

Я же успокоился от «щенячьего восторга» и теперь маялся в больших, просто огромных сомнениях и недоумении.

«Что я здесь делаю?» – мучил меня вопрос.

Оттого я казался унылым и рассеянным. Не отвечал на сёмины возгласы и восторги.

В седьмом классе, в спортивном обществе «Динамо» мне удалось выполнить норматив кандидата в мастера по спортивной гимнастике. Первый разряд у меня уже был. Акробатику в средней школе всегда сдавал на пять. Легко и бесстрашно выполнял на «голом» деревянном полу спортзала с разбега «рондат с фляком» (или двумя – тремя «фляками») и сальто назад, мог держать «уголок», с вытянутыми вперёд ногами, где угодно, даже на перилах лестницы. Шанс поступить в цирковую труппу был большим, просто огромным.

Тренировка «воздушных» акробатов под куполом цирка приободрила меня. Обнадежила, что я смогу стать таким же сильным, мускулистым и ловким, как ловитор в белом трико, висящий на трапеции вниз головой и хватающий в полете симпатичных женщин за ноги. Эта часть программы «летающих гимнастов» мне больше всего понравилась.

Как только эквилибристы и жонглёры освободили арену после тренировки-репетиции, в центре красного, освещённого прожекторами, пятна ковра установили стол под зелёным сукном и водрузили графин с водой, будто для ответственных, партийных и комсомольских собраний. За стол уселись несколько степенных мужчин в галстуках и дородная суровая женщина с «фигой» на макушке из рыжих подкрашенных волос. Толпу конкурсантов вежливо попросили выйти за кулисы.

– На фокусника, – заявил Сёма страшным интригующим шепотом, таинственный от внутреннего напряжения и восторга перед необыкновенной, удивительной, закулисной жизнью цирка. – Пойду на фокусы. Факиром, блин, стану!

Задышал мне в лицо перегаром заядлого курильщика. И показал мастерский, отработанный с третьего класса трюк с тлеющей папиросой, что исчезала, прилипшая, на языке во рту и появлялась вновь, зажатая жёлтыми, прокуренными зубами.

– Заграницы разные, – добавил он мечтательно. – Африки…

Меня колотила нервная дрожь перед неведомым испытанием. Мальчишки, в основном, наши ровесники уходили на арену, когда вызывали по фамилии, возвращались обратно за кулисы, возбуждённые, тяжело дыша. Заставляли, оказывается, как в секции самбо, всего лишь кувыркаться и падать.

Известие о несложном испытании приближало меня к цирку неумолимо. Самая простая мысль, что меня беспокоила ужасно: что скажут родители, мама – педагог и папа – пилот ГВФ? Меня отобрали по конкурсу в одну из самых «престижных», известных научных школ в стране, а я прохожу конкурс в цирке. Блеск!

Приехал я в сибирскую ФМШ издалека, из Средней Азии, куда отец был вынужден уехать, после безумного сокращения армии «генсеком» Хрущёвым. Отец решил уехать подальше от столицы, чтобы продолжать летать, пусть гражданским, но пилотом пассажирских лайнеров. После скоростного, турбореактивного бомбардировщика ИЛ-28, отцу пришлось летать сначала на медленной вибромашине – вертолётике МИ-первом, «трудяге полей и огородов».

Но это совершенно другая предистория. Моей семьи. Постоянных переселенцев.

Малышом, в четыре с небольшим года, я отчетливо запомнил ужас в глазах матери, переполненных слезами. Мы каждый день провожали поезда у подмосковной станции Монино, где жили в «семейном» общежитии, пока отец учился на втором курсе летной академии. Казалось, бесконечными составами разъезжались по стране военные, молодые лётчики в том числе, орали из окон пьяные песни, посылали откровенно партию и правительство так далеко, как теперь понимаешь, если б посланные туда уехали все вместе, то в нашем государстве жизнь наладилась бы гораздо раньше. Так казалось тогда.

Вылетали бумерангами из окон вагонов военные фуражки, выпархивали сорванные офицерские погоны. Градом сыпались выдранные из погон звёзды. Молодых, успешных офицеров, кто намеревался связать всю свою жизнь с армией, вышвырнули на улицу, словно бездомных бродяг. Многие так и не смогли прийти в себя, стрелялись, спивались, так и не найдя новый путь к жизни.

Под таким тяжким грузом сомнений о своём возможном цирковом будущем я и вышел на арену, ярко освещённую прожекторами, как на представлении. Тёмный провал зала с пустым амфитеатром красно-бархатных кресел пугал и завораживал невероятно, как новичка-гладиатора, на которого сейчас набросятся и разорвут на куски «саблезубые» (почему-то?!) тигры.

Замдиректора склонился к тёте с «фигой» в волосах, что-то нашептал ей на ухо.

– Нуте-с, пожалуйста, молодой человек, – сказала тётя громогласно, хорошо поставленным голосом, как сейчас помню, шпрехшталмейстера. – Покажите-ка нам что-нибудь этакое… акробатическое. Вы же самбист, как мне подсказывают?

Косвенная похвальба начинающему борцу необычайно вдохновила меня. Я успокоился и обнаглел.

В прохладном цирке я оставался в своём знаменитом лётном арктическом тулупе на меху белого медведя, которым меня обеспечил отец перед отправкой в Сибирь. В этом тулупе, с потёртым брезентовым верхом, я напоминал сторожа с трескучего мороза, кто никак не отогреется на пахучей цирковой арене. Всем был хорош арктический тулуп. Только рукава пиджака в нём от медвежьей шерсти туго закручивались в жгут.

– Пожалуйста, – повторила тётя. – Скиньте лишнюю одёжку.

Вспомнил я тогда Сёму на «посуточных» научных испытаниях в школе. И скинул. Но не сразу. Сначала тулуп. Затем пытался позабавить публику, долго раскручивал жгуты рукавов парадного пиджачка. Затем скинул пиджак, рубашку стянул через голову, не расстегивая пуговиц. Майку оставил. Скинул ботинки, стащил носки. Шерстяные и простые.

Моё неловкое, шутовское раздевание, с падениями на ковер, остановили на спортивных «трениках», что были поддеты вместо кальсон под брюки, на случай вечернего мороза. Смеялись не только за кулисами. Добродушно улыбались строгие люди в комиссии.

Про свой «перворазрядный» «рандат с фляком» и «сальто назад» я забыл напрочь. Встал в стойку на руки, прошёлся по ковру арены до низенького бордюрчика, хотел развернуться в обратную сторону. Не смог удержать равновесия и завалился, опрокинулся на спину. Вовремя сгруппировался, ловко перевернулся через мягкий бордюрчик, удачно кувыркнулся в сторону ещё одного служебного выхода, где стояли взрослые цирковые артисты в махровых халатах и подтянутые униформисты в яркой малиновой форме, будто деревянные солдаты армии Урфин Джуса из сказки про «изумрудный город». Солдаты цирка благосклонно наблюдали за отбором молодняка.

Вернулся на арену, разбежавшись, прыгнул, раскинул руки «ласточкой», с высоким кувырком перелетел через бордюр под одобрительные взгляды цирковой комиссии. Ещё изобразил хрюкающую от усердия «лягушку». Встал на руки, сбалансировался, закинул ноги на плечи, раскачнулся, попытался попрыгать на руках, но неловко завалился на задницу. Эге, провал.

Мой неловкий кульбит-падение, с вынужденным кувырком назад, вызвал звонкий девичий смех с кресел затемнённого зала, переходящий в детское, ехидное хихиканье. Я разволновался, но тут же глубоко продышался и успокоился. Девчонок в ФМШ было мало. Мала была вероятность, что встретишь в цирке знакомых, тем более, одношкольниц.

Вот в десятом классе – была бы уморительная хохма, если бы за нами с Сёмой до цирка проследили наши хорошенькие соседки по общежитию: Тамара, Надя и Люда. Вот тогда бы вечером не только всем «техническим» классом, но и всей «общагой» посмеялись бы над усердиями «цирковой лягушки». Прям обхохотались бы до икоты.

С достоинством начинающего, но упорного циркача снова попытался принять позу «лягушки». На этот раз опрокинулся вперёд, болезненно ткнулся лбом в «царапучий», бордовый ковер арены, густо присыпанный пахучими, острыми опилками. Громко сплюнул с досады опилки с губ, отряхнулся. Снова услышал под сводами цирка девичье хихиканье. Уже стало интересно, кто же это там так задорно потешается над «бедным» и неловким фымышатником, кандидатом в циркачи?

– Вполне достаточно, – глубоким, грудным голосом сказала суровая тётя с рыжей фигой на макушке. – Следующий.

Не вспомню себя за кулисами. Устал и разнервничался. Не вспомню, как одевался. Напялил тулуп с «белым медведем». Стало жарко, вновь разделся до спортивного костюма. Не помню, как выдерживал дружелюбные похлопывания по спине и беззлобные насмешки ребят – конкурсантов.

– Лягуха получилась у тя ничё! – пошутил один. – Смешняк!

– Ластовка с вылетом на арену в прыжке – прокатит «на ура!», – подбадривал другой. – Оценят. Точно оценят. На пять баллов! Или на десять!

– В акробаты подашься? – угадал другой.

Сёма пошёл на испытание через пару человек.

Почти сразу с арены донесся весёлый смех взрослых и «девчачье» задорное хихиканье под гулкими сводами цирка. Мы сунули головы во все возможные дыры и щели занавеса, наблюдали такую картину. «Обер – лейтенант» изобразил сутулого доходягу в пальто, нагло опёрся руками о край столешницы под зелёным сукном, показывал комиссии свою «коронку» с тлеющим окурком: высовывал и прятал язык, с налипшей папиросиной. Взрослые сдержанно усмехались. Хохотали из зрительного зала посторонние. Хихикала невидимка – девчонка. Уже стало интересно увидеть хохотушку «живьём».

Чего-либо акробатического хилый Сёма показать не смог. Компенсировал смекалкой. Развернулся, известной походкой Чарли Чаплина, выворачивая стопы наружу, отошёл к выходу с арены, будто уходил совсем, жалкий, расстроенный и уничтоженный, что не приняли в цирк, но внезапно, будто стукнулся лбом о мягкий бархатный занавес, откинулся назад, упал, грохнулся всей спиной на ковер, довольно болезненно, так, что ёкнул сам от падения. Выползая из пальто, как бледный паралитик – червяк из чёрного чехла, изобразил скачкообразную «волну» бойкого «припадошного», дополз, таким образом, на спине до стола отборочной комиссии. Поперхнулся оставленной во рту тлеющей папиросиной. Долго, надсадно откашливался дымом, соплями и слюнями, стоя на карачках, изображая «огнедышащего», старого пса.

Комиссия благосклонно улыбалась. Откровенно и громко хохотали жёлто – красные униформисты. Хихиканье девчонки с амфитеатра слышно не было. За то за кулисами объявилась худенькая, белобрысая малышка лет пяти, в полосатом банном халатике, как настоящая цирковая артистка, в гимнастических белых тапочках – «чешках», на крохотных ступнях ножек.

– Вы мне все-все-все очень понравились! – задорно выкрикнула она. – Очень! Вы все – молодцы! Удачи вам!

Ребята-конкурсанты посмеялись воодушевленно.

На меня, правда, малолетняя циркачка даже не взглянула. Да и без того я, честно признаться, расстроился, что такая «микро-шпинетка» так громко и ехидно хихикала над моими стараниями. Будь девочка постарше и похожа, в будущем, на симпатичную стройняшку Олю А-ну из соседнего класса, я бы разволновался, быть может, даже в тайне влюбился. Наведывался бы по субботам в цирк, чтобы посмотреть её выступления с родителями на арене. То, что смелая, по-хозяйски уверенная худышка из цирковой семьи, никто за кулисами не сомневался.

Девочка задорно тряхнула белобрысым хвостиком, туго стянутых на затылке волос, и вдруг раскрыла над собой оранжевый зонтик, будто за кулисами пошёл проливной дождь, и неловко запрыгала на одной ножке, словно пытаясь поправить кожаную тапочку на ноге.

Яркий парашютик зонта был с нарисованной забавной рожицей клоуна, с красным носом и зубастым ртом, растянутым до ушей за красные, толстые губы.

– Подержите-ка, – попросила она весело ближайшего, крупного, медлительного парнягу, с рябым лицом молотобойца или деревенского пахаря, и наклонила к нёму зонтик клоуном вперёд. Пока парняга туго соображал, что бы это значило, с недоумением хлопал белёсыми ресницами, находчивый «обер – бобер – лейтенант» подхватил зонтик, придержал над задорной «провокаторшей» и над собой.

Секундочку они постояли лицом к лицу, замерли «глаза в глаза».

Глазища у худышки показались мне огромными, «в пол лица», подкрашенные чёрной тушью, с длинными ресницами. Губки девчонки, в яркой алой помаде, блестели сердечком, как у взрослой девицы.

Они оказались почти одинакового роста, Сёма и циркачка. Девчонка от неожиданности приподнялась на цыпочки. «Обер – лейтенант» от волнения подогнул коленки. Смешная парочка, нищий Беспризорник и крашеная, опрятная Кукляшка.

Вредный ребёнок по мне взвился от ревности и негодования, что не я, а Сёма так мгновенно сообразил, среагировал и подхватил зонтик. Взрослый подросток насупился и отмолчался, но внутренне крикнул презрительно и себе, и рябому парняге: «Эх, ты – медлила!»

– Прям авария случилась! Трубу тут у вас прорвало. С горяченной водой, – пошутил Сёма, чем добил меня окончательно. «Обер – лейтенант» в бешеном темпе набирал «выигрышные» очки во флирте с малолеткой.

– Но мы-то… мы-то спаслись с тобой, Белобрыска. Без гномов спаслись, – добавил наглый «обер – бобер» и… жутко «прокололся» с грубым прозвищем для симпатичной, малолетней незнакомки. Мне на радость.

Девчонка презрительно фыркнула. Дерзость и фамильярность незнакомца ей жутко не понравилась.

– Дож-ж-ждик… Просто тёплый дож-ж-ждик на тоненьких ножках прошёлся зимой под крышей нашего шапито. Ах, так это было неож-ж-жиданно! – игриво, совсем не для Сёмы, хихикнула девчонка, отобрала зонтик, схлопнула «оранжевую крышу» с клоуном, невозмутимо нырнула за кулису.

Безмолвный и уничтоженный, «мышцастый» рябой парняга, в смятых в гармошку холщовых штанах крестьянина, остался стоять, перекошенным валиком сложенного пыльного ковра, прислонённый «торчмя» к красному пожарному гидранту.

Похоже, именно его мощной, мускулистой фигуре, возможно, будущего силового гимнаста и гиревика, отдавала предпочтение цирковая малышка-егоза. Парень был гигантом, по сравнению с нами, щуплыми мальчишками, на голову выше всех, с тяжёлым мясистым подбородком взрослого мужчины, но, похоже, наш ровесник. Прям легендарный борец Поддубный, да и только. Сёма перед ним выглядел хилым сморчком.

Но Рябой позорно «профукал» момент знакомства с Белобрыской.

Наглец «обер – лейтенант» перед бегством девчонки тоже растерялся, «тормознул» и даже имени циркачки – шустрячки не спросил.

«Лопух!» – позлорадствовал я внутренне.

Юная артистка цирка смело и демонстративно прошлась по арене, используя сложенный зонтик, как тросточку, повторяя «сёмину», вернее, смешную походку Чарли Чаплина с вывороченными наружу ступнями ножек. Запомнила Белобрыска неловкое выступление Сёмы на арене. Запомнила.

Взбалмошная девчонка что-то нашептала забавное на ухо пухлому дяде, кто пригласил нас в цирк на испытания. Тот игриво сморщился от щекотливого дыхания ребёнка, затем, будто строго, нахмурился, кивком головы отправил дочуру к… маме. Суровую даму, с фигой волос на макушке, худенькая Белобрыска нежно приобняла со спины, обвила загорелыми ручонками за шею и чмокнула в щёчку. «Мамаша» сомлела на секундочку от нежностей любимого чада, тут же спохватилась, вспомнила о статусе председателя комиссии, деловито нахмурилась. Надо было подводить итоги отбора конкурсантов.

«Несвоевременность – вечная драма, где есть он и она», – как много позже пел Игорь Тальков.

Была бы девчонка хотя бы в седьмом классе, можно было бы рассчитывать на перспективу знакомства, с прицелом «на родственный, цирковой блат и преемственность».

Шучу. А так – от винта. Фымышухер! Всем срочно отвалить обратно в мир науки! Капризный, игривый ребёнок во мне совершенно успокоился. Ладно, мол, обойдусь без цирка, купите только мороженое для успокоения!

Подросток определился: в цирковые – ни за что!

Ребёнок тут же сморщился от разочарования, обиды и невозможности попасть в яркий, фантастический, как тогда показалось, сказочный мир.

«Ну, может, если только на ловитора возьмут», – сомневался подросток.

Ах, эти раздирающие юную душу сомнения!

В числе избранных Сёму на арену не вызвали.