Текст книги "Воин. Грозовые птицы"

Но в последний миг, когда я уже готов был вмешаться, мощный удар странного оружия, напоминающего широкий меч, отсёк ей голову.

Фонтан чёрной крови на фоне живой золотой статуи – последнее, что я увидел в ту ночь. Нечто коснулось моей шеи. И темнота небытия затопила мой мозг.

Глава 24

Балансируя на грани сна, я не хотел выныривать в реальность. Хотя бы на пару минут оттянуть начало мучений. Ещё немного подумать. Разработать план освобождения. Но картина того, как погибла Алина, упорно стояла перед глазами. Она вызывала слишком много эмоций, чтобы отсиживаться в небытии.

Я ожидал, что боевая химия, которую против меня применили, вызовет самые неприятные последствия. Но голова на удивление была ясной. Ни сухости во рту, ни тошноты. Напротив: странный прилив сил.

– Вижу, ты пришёл в себя, – некто говорил по-русски с сильным акцентом; голос был странно знакомым.

Я открыл глаза.

– Хороший реакция, – прокомментировал снайпер, который стрелял в меня там, на Новой Земле, – такое не сделаешь фальшиво. Мы знакомы, так?

Мы встретились взглядами. Наверно, мне помогла храбрость отчаяния. В какой-то момент эмоции исчезли. Я смотрел на ситуацию будто со стороны. Привычное ощущение в бою, не раз помогавшее мне выжить. Он не был уверен в ответе. Это было только предположение. Противник был проницателен, о многом догадывался – но реальных, доказанных знаний у него не было.

– Возможно, – ответил я, – мир велик, не так ли?

Снайпер расплылся в улыбке.

– Это хороший начало для… разговор, – ответил он, – ты знаешь, сколько всякого интересного я хочу тебя выспросить!

– Я не против взаимовыгодного сотрудничества, – ответил я по-английски, сделав паузу.

Снайпер моргнул пару раз, оценивая ситуацию. Но ответил тоже по-английски:

– Это не то, что я ожидал услышать, – сказал он, – ты ведь отдаёшь себе отчёт в том, что играть не получится? Ты не в том положении.

– Ты ведь прекрасно понимаешь, что игра может вестись на многих уровнях. Со многими заинтересованными сторонами.

– Не без этого, – ухмыльнулся враг, – но это хорошее начало, я полагаю.

Вместо ответа я кивнул, воспользовавшись возможностью осмотреться.

Я лежал на наклонной кушетке, пристёгнутый крепкими кожаными ремнями. Я был одет. Хороший признак: значит, самые кардинальные методы допроса ко мне пока применять не планировалось. Хотя от моего внимания не укрылось, что из рукавов одежды выходили пучки тонких кабелей. Какие-то датчики? Для чего? Что-то вроде полиграфа? Этого следовало ожидать.

Само помещение было небольшим и напоминало, скорее, гостиничный номер, чем тюрьму или пыточную: в противоположном углу был диван с атаманкой, журнальный столик. С другой стороны – пара кресел, и шкаф, уставленный странными картонными коробками. Куда меня притащили? Конспиративная квартира местной контрразведки? Или их штаб-квартира? Учитывая любовь к комфорту на этой стороне, последний вариант нельзя было исключить.

– Что с Алиной? – рискнул спросить я.

– Ты же видел, – притворно удивился снайпер, – она погибла при твоём задержании.

– Зачем она это сделала?

Враг посмотрел на меня. Нахмурился. Потом усмехнулся.

– А вроде в самом начале ты произвёл впечатление умного сукина сына. Что, правда, не понимаешь?

– Если ты такой умный – то мог бы и предвидеть развитие событий, – огрызнулся я.

– Впрочем, не важно, – сказал мой тюремщик, всё так же на английском; убедившись, что я владею этим языком, он с явным облегчением предпочитал не пользоваться русским, – ты говорил о сотрудничестве. Поэтому надеюсь на твоё благоразумие. Сейчас тебе покажут на экране несколько изображений. Старайся смотреть на них прямо, не отводить глаза и моргать пореже. Если всё пойдёт хорошо – мы не будем использовать распорки для век и фиксаторы. Это понятно?

Вместо ответа я молча кивнул.

Снайпер отошёл куда-то за спину. Свет в помещении померк. Моя кушетка ещё сильнее приподнялась, так что я теперь полулежал под углом сорок пять градусов к полу. Потом она повернулась к свободной стене, на которую опустился экран. Загудела невидимая аппаратура.

Первые несколько секунд экран оставался пустым. Потом появилось изображение из проектора, который светил откуда-то за моей спины.

Чей-то портрет. Мужчина средних лет в пехотной форме вражеской стороны. Он смотрел в объектив с лёгкой, презрительной усмешкой. Через несколько секунд изображение сменилось. Ещё один мужчина. Или, скорее, парень. По крайней мере, по обычным, земным меркам. На вид лет двадцать – но при этом генеральские погоны.

– Это что, знакомство с частью? – попытался пошутить я, но ответа не последовало.

Портрет продолжал сменяться портретом.

Когда появилось фото Михалыча, я не успел отреагировать. Не смог сдержать рефлексы. «Так вот зачем датчики на теле. И одежда – чтобы не думал о них. Идиот!» – обругал я себя. Это и был полиграф. Точнее, его разновидность. Меня тестировали на социальные связи. Определяли знакомых людей… нашли Михалыча – впрочем, тут можно выкрутиться. Они, наверняка, узнают о предыдущей вылазке. Можно дать понять, что это я его зарезал тогда…

Опять череда незнакомцев.

А потом – я опять не успел. Не смог. Очень уж неожиданной была встреча.

Парень, девятнадцати лет. Широкая белозубая улыбка. Форма нашей стороны. Я его и запомнил по этой улыбке; она появилась на его лице за секунду до смерти, когда он уже понимал, что не успевает и всё кончено. Когда он чувствовал, что мой палец не дрогнет на спусковом крючке. Двадцать второй год, мы берём в плен большую группу в промзоне. Они думали, что заманили нас в ловушку.

Я целился в голову. Но потом почему-то выстрелил в грудь, в сердце – на нём не было броника. До сих пор не знаю, что мной двигало – нежелание уродовать мимолётную красоту на вражеском лице или жажда посмотреть, как эта непокорная улыбка медленно гаснет, холодеет, умирает…

Он был первым, кого я убил вот так, лицом к лицу. Я не мог его не запомнить.

Снова череда незнакомых лиц. Десятки. Потом сотни. Редкие вкрапления тех, кого я знал. Сослуживцы. Товарищи. Враги.

Их было не так много. Человек пять на несколько сотен портретов.

Когда я уже был готов сдаться – закрыть глаза и просить о передышке, свет вдруг снова стал ярким.

– Хватит, пожалуй, – сказал снайпер, снова появившись в поле зрения, – информации более, чем достаточно. Ты ведь не будешь отрицать, что кое-кто из этих людей тебе знаком?

– Не буду, – сказал я и тут же добавил, пользуясь приёмом, чтобы перехватить инициативу: – как тебя зовут?

На секунду снайпер растерялся.

– Хоть буду знать, когда увижу тебя в такой же коллекции. Вместо того, чтобы назвать тебя «Мужик, который привязал меня и показывал картинки», по имени вспоминать буду.

После секундной паузы снайпер рассмеялся.

– А неплохо! – констатировал он, успокаиваясь, – даже странно, что ты на той стороне. Обычно у ваших с чувством юмора так себе. Я – Тревор.

– Приятно, – кивнул я.

– Руку жать тебе не буду, – ответил Тревор, – у меня не было времени проверять тебя на вшитые иголки с ядом и другие секретики. Как тебя звать, я уже знаю.

Про себя я отметил это «у меня». То есть, не «у нас». Значит ли это что-то? Скоро выясним.

– Пока отдыхай, – продолжал Тревор, – как выясню, что нужно, мы снова встретимся.

С этими словами он вышел из помещения через единственную деревянную дверь.

Какое-то время я был один. Потом дверь снова распахнулась, впуская двух солдат в чёрных балаклавах. Они молча опустили меня в горизонтальное положение и покатили в коридор, тускло освещённый жёлтыми лампочками в матовых плафонах. «Как будто на операцию», – некстати подумал я и поёжился.

Коридор отказался довольно коротким. Меня завезли в ещё одно помещение, где не было ничего, кроме узкой, но довольно мягкой на вид кровати и белых стен.

– Только без глупостей, – предупредил один из сопровождающих, склонившись над ремнями, которые меня удерживали.

– Никаких глупостей, – согласился я ровным голосом.

Отстегнув меня, охранник мгновенно метнулся к двери. Его подстраховывал напарник. Дверь захлопнулась. С внутренней стороны она была обшита листом совершенно гладкого металла. Ни намёка на ручки, замки или даже петли.

Тюрьма она и есть тюрьма. Правда, тут довольно комфортабельно. Хоть за это спасибо.

Окон здесь, конечно, не было. Свет давала единственная лампочка под потолком – такая же тусклая и жёлтая, как в коридоре. Ещё здесь было очень тихо.

Я вздохнул, слез с кушетки и улёгся на кровати, разминая затёкшие запястья. Спать не хотелось. Провалявшись пару минут, я встал и разделся до трусов. Попутно обнаружил, что моя грудная клетка, позвоночник и половые органы действительно были облеплены датчиками. «Последнее то зачем?» – недовольно подумал я, хотя этот странный факт тоже имел логичное объяснение. Если уж отслеживать физиологические реакции – то все, полностью. А вдруг им бы посчастливилось найти неудержимую страсть моей жизни?

Я хмыкнул, отлепляя электроды. «Блин, могли бы хотя бы побрить сначала…» – досадовал я, отковыривая липкие пластины от груди. Это было довольно неприятно.

Я прошёлся по камере. Пять шагов на три. Не густо. Интересно, как долго меня тут продержат? Вопрос не праздный – я не то чтобы очень хорошо переношу изоляцию. Не зря ведь считается, что заключение в одиночке – один из самых изощрённых видов пыток. Правда, это работает только тогда, когда у мучителей очень, очень много времени.

Я принял упор лёжа, положив ноги на кровать, чтобы усилие было более значительным. Отжимался. Десять подходов по пятьдесят раз – пока грудные и плечи не заныли невыносимо. Сделал небольшой перерыв. Потом начал отжимания в стойке на руках. Это далось сложнее; пару раз я даже чуть позорно не свалился, потеряв равновесие.

Потом – скручивания. Хотел приспособить кровать для гиперэкстензии – но не тут-то было: ножки оказались намертво прикручены к полу. Тогда, чтобы нагрузить мышцы поясницы, я сложил кушетку, и начал делать наклоны, удерживая этот единственный доступный мне свободный вес перед собой на вытянутых руках.

В камере был кран с раковиной и небольшой унитаз из нержавейки. Натренировавшись до изнеможения, я ополоснулся. Потом, попробовав воду на вкус, рискнул напиться.

Снова лёг на кровать. Начал дыхательные упражнения, вспоминая уроки Ци-гун. Где-то в середине очередного комплекса за дверью послышалось шевеление. Я рывком сел на кровати, напружинившись.

Дверь чуть приоткрылась. «Завтрак!» – крикнул кто, оставаясь невидимым, после чего в камеру закатился металлический поднос с едой.

Кормили недурно: местный вариант хлеба с мясным паштетом, что-то вроде каши со специями, вполне съедобное. И даже десерт: кусочек фруктового желе.

Съев всё до последней крошки, я оставил поднос на полу возле двери. Ни к чему напрягать тюремщиков, пока у меня не созрел план побега.

Где-то через полчаса, по моим ощущениям, свет вдруг померк, и камера погрузилась в темноту. Из коридора раздался заунывный сигнал. Что это – тревога или… отбой? Мне бы хотелось, чтобы было первое, но учитывая, что после сигнала так ничего и не произошло, скорее, это действительно был отбой.

Я вытянулся на кровати и, с удовлетворением ощущая, как ноют натруженные мышцы, уснул.

Глава 25

Я проснулся от света, который показался мне нестерпимо ярким, и несколько секунд не мог сообразить, где нахожусь.

Возле двери, вместо пустого подноса, уже стоял завтрак: несколько кусков хлеба, варёное мясо и яблоко.

Второй день так же прошёл в физических упражнениях и оттачивании навыков управления Ци.

Я продержался долго. Гораздо дольше, чем сам считал себя способным продержаться в таких условиях.

Если бы тут была хотя бы библиотека. Хотя бы окошко, в которое можно было бы наблюдать за облаками…

Но нет. В полном одиночестве рано или поздно меня настигала моя собственная жизнь.

Всё то, что легко отправить «на потом», занимаясь повседневными задачами. Я не давал себе продыху в своей обычной жизни. Если отпуск – то насыщенный, и вообще – поменьше отпусков. И побольше заданий. Потом, может, когда пенсия будет гарантирована – семья. И сразу запас. Семья поможет; будет ребёнок – и никакие демоны прошлого меня достать не смогут. Потому что на первом месте будет ответственность.

Началось с ощущения присутствия. Обычное дело. Полгода назад я был в походе по Севморпути. В отдельной каюте. Почему-то думали, что мне понравится такая «роскошь», хотя я бы предпочёл матросский кубрик… но меня никто не спрашивал. А отказ мог заинтересовать руководство. Могло последовать направление на очередную экспертизу… меня передёрнуло. Как там они говорили? «Оставаться настолько нормальным после всего – это совершенно ненормально. Мы не можем обозначить аномалию, но это не значит, что она перестаёт быть опасной…» – буквально так и писали в отчёте. Я видел. Мне показывал друг, который дорос до самого верха…

Я мог спиной определить, кто это. Взгляд был сильный, но добродушный. Саня, значит. Он никогда не беспокоил меня первым. Тактичный, блин. Как будто от этого мне легче.

– Ну привет, что ли, – сказал я молча, не оборачиваясь.

– Привет, – так же молча ответил Саня, – попал ты в переплёт, да?

– Ничего. Всякое бывало, – вздохнул я.

– Думаешь, выкрутишься? – спросил он с искренним сочувствием в голосе.

– Не знаю, – честно ответил я, – ситуация, сам видишь…

– Ага, – кивнул он, – эх, знал бы, что оно так тут… точно погиб бы в бою. Глядишь, и свиделись бы.

– Наверное, это было бы лучше, – согласился я.

– Всё ещё злишься на меня?

– Да, – честно ответил я.

– Чего так?

– Кажется, я горы люблю. Но теперь даже смотреть на них не могу.

– Ну извини… – в голосе Сани слышалось искреннее раскаяние, – я не специально. Просто… это казалось… ну не знаю, более правильным?

– А, может, ты и прав, – вздохнул я, – может, это правда было более правильным. Китайцы бы согласились. Ты выбрал хорошее место по фэншую и должен был возродиться где-то в лучших условиях. Хочу верить, что так оно и есть.

– Думаешь, не бывает мира для погибших альпинистов? – хмыкнул Саня.

– Для погибших альпинистов-самоубийц? – уточнил я.

– Я не хотел…

– Не ври самому себе.

– Я не планировал так… точно.

– Но лез упорно, зная, что шансов почти нет. Я видел отчёты.

– Понимаешь… мне становилось легче! Это ощущение, что… не знаю, что мир уравнивает шансы! Веришь мне? – спросил он с обычной мукой в голосе.

– Верю… – тихо ответил я, – но хочу надеяться, что ты переродился.

– А что, если это будет преследовать меня после перерождения? Что, если мне – ребёнку будет это сниться? Я буду кричать во сне, бегать к родителям, просить утешения?

– Не будет, – ответил я после небольшой паузы, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно увереннее.

– Я хочу тебе верить… – вздохнул Саня, – но пока мне становится только хреновее…

– Я знаю.

– Ничего ты не знаешь… хотя стараешься… – он вздохнул, – я его глаза видел, понимаешь? В самый последний момент. Он знал, что происходит, ему было невыносимо больно. Но он хотел жить до последнего. Даже понимая, что уже остался инвалидом… кажется, он почуял, что я собираюсь сделать. Кажется, он молил меня, что не надо… что, если он не хотел прерывать свои мучения? А?

– Любой бы захотел это остановить, – сказал я, всё так же стараясь держать твёрдый тон, – я так точно. И если бы ты это сделал для меня – я был бы благодарен.

Саня промолчал. Ощущение взгляда исчезло.

Я, наконец, повернулся к своей кровати. Кажется, я видел след, где он сидел – но не мог вспомнить – может, это я сам присаживался до того, как сделать пару шагов по камере…

Мучительно выдохнув, я опустился на кровать и закрыл лицо руками.

И в этот момент открылась дверь.

У входа стоял Тревор. Он держал в правой руке распечатки каких-то документов и довольно улыбался.

– Ну что? – спросил он, – отдохнул?

Удивительно, но в его голосе вовсе не было издёвки.

– Вроде того, – сухо ответил я.

– У тебя что, боязнь замкнутого пространства? – недоверчиво спросил он, – ты чего такой кислый? С такими показаниями в разведку не берут?

– Нет у меня никакой боязни, – ответил я.

– Вот и отлично. Знаешь, я думаю, мы можем обойтись без наручников. Просто иди впереди меня, ладно? Но без глупостей. Ты же разумный человек – понимаешь, где оказался, да? И я уже продемонстрировал свои добрые намерения.

«Добрые намерения!?» Я готов был взорваться. Но логика одолела эмоции. Что могут знать жители этого мира о по-настоящему серьёзных посттравматических расстройствах? Едва ли очень много. Они ведь не умирают по-настоящему!

Значит, скорее всего, в моём одиночном заключении не было злого умысла.

Мне действительно оказали королевский приём, вместо обещанных мучений. Будем исходить из такого понимания ситуации.

Тревор привёл меня в ту же комнату, где мне показывали портреты. Кушетки тут не было – поэтому он сразу указал мне жестом на диван с атаманкой.

– Присаживайся, – сказал он, – давай, наконец, поговорим. Кстати, меня впечатлило твоё поведение в заключении. Невероятный оптимизм. Забота о сохранении своего тела… или ты просто фанат ощущений? Есть и такие.

– Там не было книг, – я пожал плечами.

– Книг? – переспросил Тревор немного растеряно, – ах, да. Не знал, что ты религиозен. Положил бы парочку. У нас они не запрещены, даже те конфессии, которые проповедуют только на вашей стороне.

– Это было бы здорово, – честно сказал я.

– Ну да ладно, – Тревор придвинул к себе стул и сел напротив меня, опустив руки на спинку, – давай уже говорить. Сразу раскрою некоторые карты: это помещение – самая изолированная и безопасная от прослушивания часть нашего языкового сектора. Мне стоило огромных трудов создать такое место. Нас никто не услышит. Конечно, ты можешь мне не верить. Но сначала послушай, что я тебе расскажу. Уверен, ты изменишь своё мнение.

– Ты… умеешь расположить к себе, – осторожно заметил я, – еда была по-настоящему хорошей.

– Спасибо! – осклабился Тревор, – ну и давай к делу. Знаешь, зачем мне нужен был перерыв?

Я молча пожал плечами.

– Странно. Думал, ты догадался уже. Как ты понимаешь, никто из людей, которых ты узнал на фото, не имеет о тебе ни малейшего понятия. Они тебя никогда не видели. Это доказано.

– Ты их проверял так же, как меня? Серия портретов?

– Конечно, – Тревор пожал плечами, – догадаться не сложно. Это значит, что ты с ними встречался в обстоятельствах, которые находятся вне сознательных воспоминаний этих людей. Причём эти обстоятельства имеют для тебя большое значение, учитывая эмоциональную реакцию.

– Допустим, – кивнул я.

– Мы к этому ещё вернёмся, – улыбнулся Тревор, – теперь другая важная часть. И с этого момента, как я надеюсь, между нами возникнет настоящее доверие и чувство партнёрства.

Я критически взглянул на него.

– Татуировки, – сказал Тревор, – ты знал, что они бывают у новорожденных практически исключительно на нашей стороне?

– Нет, – искренне ответил я.

– У нас это довольно частое явление, – продолжал он, – причём заниматься изучением, каталогизацией изображений и символов, расшифровкой и интерпретацией запрещено под угрозой ссылки в вечный штрафбат. Кстати, тут давно научились их делать самостоятельно. И вот что интересно: невозможно предугадать, какая татуировка останется на теле после перерождения. Иногда врождённые татуировки исчезают, иногда те, что были сделаны здесь, выдерживают много перерождений.

Я был искренне удивлён. Странно, почему я сам об этом не подумал раньше?

– В то же время на вашей стороне это настолько редкое явление, что многие, даже опытные воины, понятия не имеют, что это такое, – продолжал Тревор, – возможно, поэтому, твоя татуировка с группой крови не привлекла должного внимания контрразведки.

Я промолчал; Тревор вздохнул и глянул на меня испытующе, будто собираясь с силами. Он выглядел как новичок на крещенских ныряниях в прорубь. И это его состояние здорово сбивало меня с толку. Я не мог понять – игра ли это? И если игра – то на каком уровне?

В следующую секунду Тревор вдруг начал раздеваться. Для начала скинул китель, потом – стянул майку. Подошёл ко мне. Протянул руку, демонстрируя внутреннюю часть предплечья. Там были едва заметные нити шрамов, складывающиеся в корявые буквы: «find Rus Int».

– Шрамы, даже зажившие – крайне редкое явление. Встречаются куда реже, чем татуировки, – продолжал Тревор, – а мой случай, насколько мне удалось выяснить, вообще уникальный, – он снова взглянул мне в глаза, наблюдая за реакцией. Мне же просто нечего было сказать. Я был очень недоволен собой – за то, что не обратил внимание на такую важную деталь в жизни этого мира, которая, к тому же могла дать информацию к размышлению о том, что тут происходит и как отсюда выбраться.

– Когда я родился эти шрамы ещё кровили, – продолжал он, – но, к счастью, я проявился прямо посреди боя и чуть сразу не отправился на перерождение. Никто не придал значения паре лишних царапин. Кроме меня самого, уже позже.

– У вас тут тоже есть что-то вроде тестирования, чтобы определить, в какие войска пойдёт новорожденный.

– Верно, – Тревор осклабился, – то есть, ты примерно понял, что я делал дальше.

– Строил карьеру в разведке…

– Не просто строил. Я внедрил несколько принципиально новых методов допроса. Потом внедрил активный метод, позволяющий с очень высокой степенью вероятности доводить пленных до перерождения на нашей стороне. В крайне сжатые сроки.

Теперь я посмотрел в его глаза. В них было холодное любопытство. А ещё – тщательно скрываемая жажда чего-то…

– Сволочь, – констатировал я.

– А это как посмотреть, – Тревор отреагировал на оскорбление спокойно, словно ожидал его, – до меня тут творилось полное варварство. Пир плоти и боли. Кровища, кишки, это вот всё… и всех устраивало. Хотя десять процентов обращённых за полгода мучений считалось отличным результатом!

Мы замолчали, глядя друг другу в глаза. Я успел взять себя в руки и заслонился эмоциональным щитом полного неприятия. Нет, я не стал его выспрашивать о новых методах, как бы ему этого не хотелось.

– Ты показал мне художества на своей руке, – наконец, сказал я, заметив первые признаки растерянности в его взгляде.

– А, да, – кивнул Тревор, – в общем, я думаю, что это послание от меня самого. Я в прошлом знал, что попаду в место, где люди, вероятно, теряют память. И таким образом смог мне передать частицу информации. Раскручивая которую, я вышел на тебя. Rus Int – очевидно, русский разведчик. Ради этого я перебрался в этот треклятый сектор! Ты знал, кстати, что даже в циклы, близкие к равновесию, тут никогда не бывает тихо? Странный это язык, тут такой накал полярности, что стороны рвут друг друга с особым остервенением… И вот теперь я убедился, что это не было самообманом. Ты определённо того стоил.

– Что ты хочешь от меня?

– Того же, что твой куратор на твоей стороне, – теперь Тревор демонстрировал пределы своих возможностей, это было совершенно понятно, – я хочу выбраться отсюда. Туда, откуда ты пришёл.

– Что ж, – я вздохнул, стараясь не выдать досаду, – в таком случае, ты знаешь, что у него не было толкового плана, как вытащить нас отсюда. И у меня нет.

Тревор улыбнулся и придвинулся ко мне вплотную.

– Это потому, что твой куратор не сам принимал решения о тебе, – прошептал он, – предполагается, что я буду действовать так же. Мне доверяют. И я должен делать так, как мне велят. Но я буду умнее.

– Вот сейчас не очень понял, – признался я.

– Ты ведь задумывался о верховном командовании? – спросил Тревор, – почему о нём так мало знают в войсках?

– Задумывался, – признался я.

– Мне доводилось общаться с Верховным. Представь: на нашей стороне он что-то вроде божества.

Я хмыкнул.

– Самая большая тайна этого места – это то, что сторонами командует одна и та же личность. Понимаешь?

Что это? Психологический ход? Чтобы поселить полную неуверенность и растерянность? Заставить потерять критическое восприятие? Или же… правда?

– Твой говорил про Горы Недоступности, да? Про лазы и пещеры, через которые можно добраться до Замка? Про то, как полезно, что ты можешь управлять животными и птицами, потому что на последнем этапе они будут очень нужны. Верно я говорю?

Тревор сказал больше, чем я знал. Намеренно? Скорее всего, нет. Значит, Даниил утаил часть информации? Тоже вёл свою игру – в тёмную?

– Ты вышиб себе мозги, – сказал я. У меня было не так много козырей в этом разговоре, и я зашёл с одного из них.

– Что? – Тревор действительно растерялся.

– На моей стороне, – продолжал я, – после того, как у тебя не получилось застрелить меня, ты вышиб себе мозги. Ты – самоубийца. И всё равно оказался здесь, среди погибших в бою. Но ты ушёл сюда добровольно.

– А-а-а, вот ты о чём, – было видно, что ему стоило больших усилий сохранить контроль над собой. Неужели не догадывался? Или наоборот – подозревал многое? Что он видит во снах, ночами?.. как бы то ни было – я попал в болевую точку, это очевидно.

– Те, кто используют вакидзаси – они – самоубийцы? – усмехнулся Тревор, – или те, кто кидаются на гранату, чтобы дать возможность товарищам отойти? Из вашего мира попадут ли такие сюда?

Я промолчал.

– Скажу сразу: я не знаю, к чему тебя ведут. Для чего ты нужен в горах, и что там с тобой сделают, – продолжал Тревор, – но я точно знаю, что единственный способ лично для меня выбраться отсюда – это нарушить эти планы. Подозреваю, что для тебя тоже.

– Что с Алиной? – спросил я, – мы можем встретиться?

Тревор долго молчал.

– Знаешь, я мог бы разыграть и эту карту. Но не буду. Считай это жестом доброй воли и залогом будущего доверия. Я отследил её до штраф-лагеря. Мы никак не сможем её вытащить. Если я попытаюсь – это привлечёт лишнее внимание и поставит под угрозу весь мой план.

– У тебя есть план?

– Есть способ попасть туда, где можно открыть проход в ваш мир, – Тревор снова перешёл на шёпот, – но для этого нам нужно потеряться.

– Потеряться? – переспросил я.

– Не сейчас. Ещё будет время. Я всё объясню. Для первого серьёзного разговора сегодня достаточно.

– Но… – я хотел возразить, но Тревор просто развернулся и вышел из помещения, напевая неожиданно красивым баритоном:

 
– Blood runs through your veins.
That’s where our similarity ends[5]5
  Текст Edotors
Кровь течёт по твоим венам.И это всё, что между нами есть общего.

[Закрыть]
 

Тревор явно не хотел продолжать разговор про Алину. Интересно, почему? Я ни секунды не сомневался, что у него был бы способ вытащить её, чтобы использовать для достижения своих целей, если бы она действительно была в штраф-лагере.

В чём же тогда было дело на самом деле? Алина тоже оказалась в центре влияния какой-то другой группы?..

Гадать бесполезно. Оставалось только ждать.