Текст книги "Астрахань. Это моя земля. #киберпутеводитель"

На трамвае кот уехал в ночь
Алла Касперович

Едем не спеша, катимся в хромом трамвае…

группа «Звери», «Трамвай»

Снег выпал еще неделю назад, и с тех пор не добавилось ни одной снежинки, но ничего и не растаяло. Дорожки расчистили только вчера, а посыпать их смесью песка и соли, по-видимому, будут в какой-нибудь другой день. Если не забудут, как это было в прошлом году.

До последнего трамвая оставалось еще двадцать минут, и на остановке постепенно собирались люди. По будням от диспетчерской станции всегда ехали одни и те же пассажиры. И одним из них был большой пушистый полосатый кот. Он никогда не садился в другие трамваи и ждал только последнего.

Кот дремал на скамейке остановки, а стоявшие рядом четыре женщины вяло переговаривались. Они возвращались по домам после второй смены на конвейере, и сил на то, чтобы вести пустые разговоры, почти не осталось. Чуть поодаль, возле расписания, сложив руки на груди и широко расставив ноги, стоял огромный молодой парень. Подойти к нему было страшно, потому что казалось, будто он готов отвесить люлей любому, кто осмелится приблизиться. Однако, если приглядеться, можно было заметить, что он всего-навсего спал, а позу такую выбрал для устойчивости.

Наконец не спеша подъехал трамвай и так же медленно открыл свои двери. Женщины и проснувшийся парень пошли в переднюю, а кот – в заднюю. Он нисколько не торопился, словно знал, что водитель внимательно следит, чтобы пушистый пассажир не остался один на остановке.

Устроившись парами по обе стороны прохода, женщины немного приободрились, ведь всего каких-то минут двадцать-тридцать – и они будут в своих теплых и уютных домах, где их ждут чашка чая и мягкая постель. А весь заводской изматывающий труд забудется как страшный сон. По крайней мере, до завтра.

А парень уселся на ближайшее к двери сидение, засунул наушники в уши и надвинул шапку на глаза – все равно ехать до конечной. Если что, водитель разбудит.

И последним на свое привычное боковое сидение запрыгнул кот. Здесь как всегда висела табличка «Место кота» – ее вешали только в последнем трамвае.

На следующей остановке никто не зашел. Хоть это и была промзона, но завод здесь закрылся еще лет пять назад, его выкупили частники, но потом что-то пошло не так, и местные и неместные потихоньку растаскивали оттуда добро. И, судя по всему, уже все растащили.

А потом в среднюю дверь ввалилась подвыпившая компания, в основном состоявшая из парней лет двадцати – двадцати пяти. И дополнением к ним были две молоденькие девушки, одетые не по погоде. Если с них снять слой грима, отклеить ресницы, спилить каблуки и переодеть в простые джинсы и свитера, то вполне может статься, что красавицам до восемнадцати еще несколько годков.

Заводские женщины поцокали языками и отвернулись, а парень несколько раз всхрапнул в шапку – он крепко спал, и ему снилось, как на него свалился мешок с деньгами, которых хватило на то, чтобы погасить кредит, и еще на бутылочку пива осталось.

А трамвай тем временем добрался до следующей остановки. В последнюю дверь, еле волоча ноги от усталости, вошла пожилая женщина со спящим ребенком на руках. Оба они были одеты в видавшие виды пальтецо, а малыш, чтобы не замерз, был укутан в дырявый пуховый платок.

Компания начала шуметь сильнее, девушки повизгивали. Одна из женщин не выдержала и сделала замечание, но ее послали далеко и надолго и пригрозили хорошенько навалять, если она не заткнется. И вдруг малыш открыл глаза и встретился взглядом со смотревшим на него в упор котом.

– Ба… Сотли! Там китя! Ба, китя!

И странным образом в трамвае стало тихо. Ребята в компании переглянулись и на следующей остановке молча вышли.

– Китя… – ребенок сладко зевнул и уткнулся согревшимся носиком в изъеденный молью воротник.

По одной стали выходить заводские женщины, кивая коллегам на прощание. Новых пассажиров не прибавлялось еще несколько остановок. А потом, держась за руки, в среднюю дверь зашла влюбленная пара. Никого, кроме друг друга, не замечая, в обнимку они проехали какое-то время, но тут девушка увидела знакомое лицо.

– Тетя Клава! – обрадовалась она и потянула к пожилой женщине с ребенком своего кавалера.

– Настенька! – заулыбалась та.

– А вы тут откуда?

– Да… – женщина посмотрела на мирно сопящего малыша. – Внука забрать надо было.

Девушка нахмурилась.

– Опять в запой ушли?

– Опять…

– Китя… – пробормотал во сне ребенок.

И вдруг лица девушки и ее парня прояснились.

– А пойдемте к нам чай пить! – предложил молодой человек. – Мне как раз сестра спихнула одежду племянника. Вырос он из нее. Может, внуку что-нибудь подберете?

– Ой, а можно?

– Нужно! – уверила ее Настенька. – Катька выбрасывать хотела, а мы не дали. Знаете, теть Клав, будто знали, что пригодится.

– Китя…

Трамвай приближался к конечной, и в вагоне осталось всего два пассажира. Один из них спрыгнул со своего сидения, потянулся и не спеша двинулся к другому. Медленно прошелся по проходу, проверяя, не забыл ли кто чего, остановился возле молодого человека и ткнулся мордой в его ногу.

– А? Я не сплю!.. Я не сплю!..

Трамвай остановился, и через переднюю дверь вышел кот, спрыгнул в снег и исчез в темноте.

 
Справка об объекте
 
 
Музей истории города
(зал «Из истории электротранспорта»)
г. Астрахань, ул. Ульяновых, 9
 

Трамвайная система в Астрахани считалась одной из старейших в России. В 1900 году построили около 10 километров путей, которые обслуживались 15 моторными вагонами. Строительством трамвайных путей занималась бельгийская фирма Simens. В годы Великой Отечественной войны трамваи переоборудовали для перевозки раненых. На пике своего развития (середина 70-х годов XX века – начало XXI века) в Астрахани на линиях работали шесть маршрутов трамвая, включая круговой.

Тайна купеческого дома с обсерваторией
Алена Кириллова

Астраханская земля —

тайн, загадок ты полна!

Приезжайте, приходите

и на чудо поглядите!

Есть в нашем городе Астрахани много старинных купеческих домов с разными историями, порою завораживающими и даже пугающими. Горожане хорошо их знают и рассказывают уже много лет, передавая от поколения к поколению. Вы, наверное, слышали истории о Белой вдове, о живой статуе купца Шелехова, о призраках картинной галереи, о тайнах купца Догадина, о подземном ходе от кремля на другой берег Волги… Да и как в таком древнем городе не будет о чем рассказать, что разгадать и на что посмотреть? Ведь Астрахани целых 464 года, а это ни много ни мало почти полтысячелетия! О, сколько воды утекло с тех пор по Волге-матушке, как менялся облик города, сменялись люди, правители, время…

Астрахань похожа на древнюю красивую шкатулку с витиеватыми узорами и украшениями в разных стилях, но то, что внутри, – еще интереснее. Вам так и хочется осторожно открыть ее и заглянуть внутрь. Давайте так и сделаем и узнаем одну из самых таинственных историй нашего любимого города.

На улице Набережная 1-го Мая есть необычный старинный дом. Много лет назад в нем жила семья. Отец – знатный астраханский купец – души не чаял в своей юной дочери и готов был достать для нее даже звезду с неба. Тем более, что девушка только и мечтала, что о звездах. Она увлекалась астрономией, и любящий отец специально выстроил для нее пристрой с башенкой, чтобы оборудовать ее как настоящую обсерваторию. Вскоре все было готово, и в доме появилась огромная подзорная труба, которая была привезена из далекой страны.

Астраханский купец хотел отвлечь дочь от одиночества и страданий, ведь девушка была тяжело больна. Она не могла ходить, потому что ее ноги были полностью парализованы. Купеческая дочка часами наблюдала за ночными звездами и стала чаще улыбаться. Купец тоже воспрянул духом и даже сам хотел полюбоваться необъятным ночным небом вместе с дочерью. Но девушка не разрешила, чем очень удивила отца. Она никого даже близко не подпускала к подзорной трубе и часто запирала входную дверь на ключ, чтобы ее никто не отвлекал от любимого занятия.

– Батюшка, родимый, у вас так много дел и забот, что незачем время тратить на звезды. Я сама за ними наблюдать буду и вам рассказывать, – смеялась она, крепко обнимая отца.

И купец, глядя в огромные синие глаза дочери, светящиеся счастьем и радостью, не стал мешать ей вести наблюдения за звездами и планетами.

Однажды дочь сказала купцу, что мечтает поскорее понять загадочное явление в небе, которое наблюдает вот уже несколько ночей подряд.

– Батюшка, я скоро всем такое поведаю, что все ученые и астрономы и все люди разного сословия удивлены будут до крайней степени, – улыбаясь, таинственно и торопливо шептала она.

– Как же рад я, что ты, дочь моя, нашла дело души своей! – любуясь на нее, говорил купец.

Отец только радовался, что у девушки появился смысл в жизни, что она строит планы, что у нее есть мечта.

Несчастная в силу болезни своей не могла даже выйти на улицу и посидеть на лавочке, побегать по зеленой травке, нарвать летних одуванчиков и пообщаться с ровесниками. А ведь девушка была очень красива и умна, но болезнь сделала ее затворницей.

Однажды ночью из обсерватории раздался жуткий крик. В тишине летней ночи он прозвучал словно гром. Купец вбежал к дочери и увидел ее сидящей у подзорной трубы с широко открытыми глазами. Девушка была очень испуганна. Она крепко прижалась к отцу и только повторяла:

– Астра, астра, астра.

А по ее девичьим щекам текли слезы. Она не могла точно рассказать отцу, что так испугало ее в ночном небе, раскрыла ли она тайну загадочного явления или не смогла приблизиться к ее разгадке. Но только с тех пор красавица не смотрела больше на звезды, а стала очень молчалива, задумчива и печальна. И вскоре умерла от непонятной тоски.

Отец не находил себе места от горя. И после похорон дочери переселился в обсерваторию. Люди стали замечать, что он тихонько с кем-то беседует, порой странно улыбается и не выходит на улицу. А вскоре и купец умер от тоски по дочери.

С тех пор местные жители стали видеть недалеко от башни с обсерваторией дочь астраханского купца. Призрак красивой девушки с добрыми грустными глазами плавно прогуливался вечерами по набережной. Словно только теперь она могла выйти за пределы дома, словно и не были парализованы ее ноги, а может быть звезды наделили ее такой способностью.

Как бы то ни было, встреча с призраком купеческой дочери сулит удачу и повышение по службе. Порой ее девичий силуэт видели в башне, а некоторые даже слышали ее голос. Но до сих пор не разгадано, что открыли ей звезды и кому явится ее призрак в очередной раз. Много загадочного остается в этой истории.

До чего же интересны предания и легенды, которые хранит наш старинный красивый город. И если вы тоже хотите быть удачливым или сделать блестящую карьеру, непременно приходите или приезжайте вечером, когда в небе загораются звезды, на улицу Набережная 1-го Мая в Астрахани, чтобы своими глазами увидеть удивительный дом с башенкой-обсерваторией и, возможно, повстречать призрак прекрасной купеческой дочери. История не сохранила ее имени, многое забылось, не дошло до наших дней. Но этот дом стоит до сей поры, и такое чудо могло произойти только в нашей загадочной и неповторимой Астрахани!

 
Справка об объекте
 
 
г. Астрахань, ул. Набережная 1-го Мая, 114
 

На берегу Варвациевского канала находится старинный купеческий особняк с оригинальной башней со шпилем. Мало кто догадывается, что это не просто элемент архитектурного декора, а обсерватория. Как и многие дома в городе, особняк принадлежал купцу. Есть поверье, что в башне до сих пор живет неупокоенный дух его дочери.

Родной огонек
Евгения Ляшко

Каспийская столица уже проснулась. Жаворонки-туристы ленивыми стайками неспешно шли по историческим улочкам древнего города. А кто-то торопился занять лучшие места и насладиться в тишине мирным шелестом волн матушки Волги, но у самого входа на пляж в размеренной неге утра ранние посетители с удивлением обнаруживали шумный спор. На согретой солнцем зеленой набережной рядом с декоративным мостиком через стройный ручей в словесной баталии сражались две привлекательные молодые женщины, поглядывая на рекламный стенд.

Татьяна убеждала упирающуюся подругу:

– Ты еще потом спасибо скажешь. Там интересно, как будто родной огонек внутри разгорается, только не обжигает, греет.

– Вот еще! – капризно сопротивлялась Катерина, отбросив пляжную сумку и по-детски ухватившись за перила мостика. – Туда только бабульки ходят! Мы же позагорать сегодня хотели!

Татьяна как будто не слышала и настаивала на своем:

– Это тут рядом, перебежим через ручей и на центральной поляне в парке окажемся, где фестиваль народного творчества проходит.

Подруга сдалась. Сделав глубокий вдох и выдох, она объявила ультиматум.

– Тебя не переспорить. Значит, так. Если мне не понравится, то сегодня и завтра я буду решать, куда мы пойдем. Иначе прямо сейчас вернусь в пансионат и до отъезда не выйду.

Ироничный смех Татьяны прокатился эхом над журчавшим ручейком:

– Можно подумать, в номере с телевизором будет веселее. К тому же мы еще раз хотели посетить Астраханский кремль…

Катерина, гневно искря глазами и краснея от возмущения, словно закоротивший перегревшийся кипятильник, резко встала перед подругой воинственной багровеющей статуей.

Татьяна замахала руками:

– Все, все, все, договорились. Я согласна со всем, – и улыбнувшись, промурлыкала: – Обещаю, не пожалеешь.

Огибая ухоженные клумбы и пересекая тенистые аллеи, молодые женщины вышли к лавкам и теремам, диковинно оформленным под старину и забитым доверху традиционными товарами народных умельцев. Ворчание Катерины всецело закончилось, ибо глаза разбегались от сказочной красоты. Со всех сторон на подруг смотрели самые разные изделия: и вырезанные из дерева, и слепленные из глины, и плетеные из виноградной лозы, и шитые изо льна и других натуральных тканей. Поражала великолепием художественная ковка. Одни вещицы отличались брутальностью кузнеца, другие в виде рельефных металлических жар-птиц и цветов подчеркивали его мечтательную тонкую натуру. Вязаные и сшитые игрушки манили нежностью. Расписные шкатулки, подносы завораживали, окуная в мир волшебного детства.

Гулянье набирало обороты. На каждом шагу слышался смех. Задорно играла зажигательная музыка, зазывая гостей в пляс. На сцене шли выступления фольклорных ансамблей. Туда-сюда сновали посетители фестиваля и разодетые в искусно расшитые пестрые костюмы участники многочисленных выставок и конкурсов.

Раздача замысловатой ароматной выпечки заметно успокоила Катерину. Набрав плюшки, чак-чак, баурсаки в обе руки и с удовольствием уплетая их, она шла молча за порхающей бабочкой подружкой, запивая сладкую сдобу традиционным местным горячим чаем с молоком, от которого, несмотря на щедро дарящее тепло солнце, приходила бодрость.

– Ой! Там мастер-классы! Давай туда! – не дожидаясь ответа, стрелой полетела Татьяна, приметив вытоптанные полянки под рослыми деревьями, огороженные низеньким плетеным заборчиком, где виднелись массивные столы и какие-то ремесленные принадлежности.

Повсюду спешили и толпились люди, лишь Катерина, не меняя ход, продолжила шествовать на крейсерской скорости. Ей была непонятна эта странная любовь к поделкам.

Наконец-то она разыскала подружку. Татьяна сидела за гончарным кругом в объемном фартуке. Опьяненная весельем, она пыталась создать кувшин, который то и дело заваливался набок. Сообразив, что это надолго, Катерина присела среди немногочисленных зрителей. Благо были свободные места, потому что большинство гостей предпочитало стоять ближе к мастерам.

Сдоба закончилась. Чай тоже. Женщина покрутила головой: чем бы себя занять?

И тут она уловила удивительной красоты мелодию. Поискав глазами, Катерина обнаружила источник звука. Перебирая струны гуслей, глубоким чарующим бархатным голосом что-то то ли напевал, то ли рассказывал какой-то пожилой мужчина. Его седоватые волосы до плеч были подобраны узорчатой тесьмой. Он сидел в белой длинной рубахе, подпоясанной красным поясом, на резной лавочке под широким дубом, собрав вокруг себя целый полк ребятишек, которые расположились на шелковой траве. Поодаль стояли взрослые. Сошедший словно с книжных страниц образ, как у древних сказителей былин, никого не оставлял равнодушным. Невольно залюбовавшись, незаметно для себя молодая женщина начала прислушиваться.

– …не знала Аленка, как отцу сознаться, что сердечко ее Добрыне отдано. Согласилась она исполнить родительский наказ. Ждала девица оговоренный срок, пока женихи, по указу отца ее, сделают по сто штук одинакового товару, коим они промышляли. Надеялась она, что Добрыня не хуже других справится. И вот настал тот день и час, когда привезли на телегах женихи свои изделия. Идет отец Аленки среди товаров, что-то посмотрит только по верхам, что-то в руки возьмет, а от каких-то и вовсе голову воротит. Дивятся люди, не знают, что удумал, а Аленка не замечает этого. Свою думу думает. Не видать Добрыни ее.

Не выдержала она, спрашивает у мальчишки, что мимо пробегал:

– Не видал ли ты резчика по дереву?

– Нет, его уж давно никто не видел! – выкрикнул тот.

Вдруг из толпы донеслось:

– У резчика Добрыни дома теперь тьма непроглядная изделий всяких. Уж весь двор застелил.

Любопытно народу стало. Пошли все к Добрыне домой. А там и правда, уж складывать некуда. Возы полные стоят, а посреди мастер сидит да работу очередную творит.

Отец Аленки огляделся и спрашивает:

– Ты почто столько товару наделал? А ли заказ такой случился?

Добрыня, не оборачиваясь, печально отвечает:

– Хотел я наказ родителя любимой моей исполнить. Сотню товаров одинаковых сделать. Засватать Аленку мою ненаглядную. А тут уж не одна тысяча вещиц легла, да ни одна на другую не похожа. Не могу я природу подчинить, каждая веточка по-своему выросла, свою красоту приобрела, не мне ее губить. Видать, коротать мне свой век в одиночестве. Опоздал я со сроком.

Довольным отец Аленки вдруг сделался и громко как заявит:

– Вот, доченька моя, и твой суженый! Такого я зятя искал, чтоб истинным мастером был, не штамповал бездушно, а видел шире да глубже. Не умрет его искусство в веках. У таких, как он, тепло души в дело рук переходит. Уютом обрастает дом от таких творений, потому как живые они. Он и сам не пропадет, и в семье достаток будет.

Последовало несколько лиричных аккордов, и гусляр закончил притчу.

Катерина неожиданно быстро заморгала. Ей показалась, что внезапно в ней произошла какая-то перемена, ей неистово захотелось иметь дома живые вещицы.

Молодая женщина подскочила и шустрой ласточкой понеслась в торговые ряды за покупками: «Вот о каком огоньке Таня говорила. Без такого любой даже самый богатый дом пустынным и холодным будет».

 
Справка об объекте
 
 
Всероссийский этнофестиваль
«Нас на века объединила Волга»
г. Астрахань
 

Проект направлен на популяризацию народного искусства, сохранение этнокультурного многообразия Астраханской области и формирование единого российского культурного пространства, основанного на межкультурном взаимодействии всех этнических общностей страны.

Площадками фестиваля стали центральная набережная реки Волга, Дом дружбы и Дом ремесел областного научно-методического центра народной культуры, культурно-исторический комплекс «Сарай-Бату», Астраханский государственный театр оперы и балета.

Великан и последний снег
Иван Мордвинкин

Сердце Николаю Ивановичу досталось большое. Врачи диагностировали кардиомегалию. Давно, в молодости еще. Теперь же Николай Иванович подбирался к шестидесяти, безвылазно ютился в своей квартирке на третьем, смотрел в окно как в кино и ждал первого снега.

А за окном стоял юный морозец, и на тротуаре, покрытом хрупкой наледью, стоял Витек из квартиры напротив и беззвучно ругался со своей женой Ольгой. В Ольгину руку вцепился Мишутка и глядел на папу открыв рот и вытаращив удивленные глазенки.

Николай Иванович присел на «ожидательный» стул у окна, чтобы дождаться и выведать, чем закончится скандал на этот раз. Он давно научился ждать – первых морозов, оттепели, весны, сезона отпусков, осени. Даже скорой помощи, которая часто превращалась в медленную помощь, а то и вовсе в беспомощность.

Врач требовал, чтобы больной не нервничал, чтоб соблюдал и чтобы принимал. И Николай Иванович выполнял предписания. О прогнозах врач только разводил руками:

– Какие тут прогнозы? Я не синоптик. Хорошо, если до первого снега доживете. То, что вы дотянули до такого возраста в вашем положении, уже чудо.

Николай Иванович даже смутился, что живет не отмеренное ему, а как бы лишнее, чужое. И куда деть такое свалившееся чудо? Никому излишек не отрежешь, а себе… Так он уже дождался осени. И знал, что за нею приходит зима.

Гулкий ветер за окном стих, и сквозь стекло Николай Иванович расслышал, как Витек крикнул: «Все!» Крикнул, раздраженно махнул рукой и нервно-торопливо ушел в никуда. Ольга ринулась вдогонку, но Мишутка, который якорем волочился за ней, мешал ей бежать. Она споткнулась и упала. Потом вскочила проворно, пошла было, прихрамывая, за Витьком, но остановилась, наконец осознав безнадежность, присела на корточки возле малыша, обняла его и расплакалась.

Николай Иванович помнил все их ссоры и скандалы. Помнил, но не вспоминал. Вообще, он любил вспоминать, надеясь втайне, что добрые воспоминания сродни теплой молитве. Вот так помянет он кого-нибудь, и тому станет чуть светлее. Николай Иванович всегда старался жить для кого-то. Если бы люди лицезрели души, то, может статься, его душою любовались бы, как любуются всяким источником света, будь то солнце, луна или ночные городские фонари. Потому что вспоминал он только хорошее. Да и то, такое хорошее, какое находил добрым и светлым.

Вот, например, Мишутка очень любил родителей. И Николай Иванович вспомнил об этом. А отсюда припомнились ему и собственные его родители.

Сначала они жили для него, для своего Коленьки. Не находилось в них ничего своего, а все силы души прилагали они к любви о единственном сыне.

Поздно он родился, и когда ему исполнилось двадцать пять, родители уже совершенно состарились и нуждались во внимательной помощи и уходе. И теперь уже он жил для них, окружая своих ласковых старичков такой теплотой, какая, по его надеждам, могла продлить их дни и наполнить радостью их последние вздохи.

Когда же друг за дружкою они тихо ушли, Коленька остался один.

Жить для работы, конечно, пусто, но он жил. А когда получил травму, пришлось просидеть полгода на больничном. Здесь он привык жить для инвалидки-соседки, которой помогал, потому что во всей многоквартирке только они вдвоем сидьмя сидели дома. Зато он увидел мир за окном, пусть порой и казалось, что окна для полной жизни маловато. Теперь же это искусство превратилось в лучшего друга.

Он оторвался от окошка, уселся, кряхтя, в кресло, набросил на коленки шерстяное одеяльце и задремал. Когда перед внутренним взором уже понеслись образы сновидений, в дверь позвонили. Николай Иванович вздрогнул, очнулся, поднялся тихонько, проковылял в переднюю и открыл дверь. На пороге стояла Ольга с Мишуткой:

– Дядь Коль, – по ее заплаканному лицу некрасиво растеклась тушь, отчего он вспомнил Пьеро из детского фильма. – Я хочу отдать вам долг и попрощаться.

Она протянула свернутые купюры. Николай Иванович попробовал ее отговорить, но Ольга была так расстроена, что он не смог настаивать.

Ольга… Она не от мира сего. Такая начитанная и возвышенная, но такая ранимая и совершенно не самостоятельная. Николай Иванович выглянул из-за ее плеча и прочитал записку на двери напротив: «Квартира сдается». Понятно: они здесь больше не проживают. Разошлись-таки.

– Куда же ты теперь? – вздохнул Николай Иванович с сочувствием уже почти родного человека.

– Не знаю, – Ольгин голосок дрогнул, и она взглянула в потолок, чтобы удержать слезинки. – Пока переночуем на вокзале, а завтра…

Николай Иванович подождал, но Ольга больше ничего не сказала. Она была беременна. Заметно беременна. У нее не было работы, но был вокзал.

Ольга ушла, и Николай Иванович закрыл дверь.

Работа нужна всем. Когда он вылечил травму, он вернулся на работу, но жить для нее уже не получалось совсем. Работа не человечна. А нужен человек. И он женился и жил ради жены, стараясь сгореть для нее факелом или дровами в ее камине. Но жена не нуждалась ни в его свете, ни в его тепле.

– Ты больной, Коля. Говорят, твой диагноз – «Бычье сердце», – и добавляла разочарованно: – Ты бык, Коля, а не орел.

Коля и вправду походил на быка – большой, сильный, с такой широкой шеей, что у некоторых и спина не так широка. И всегда все тянул в одиночку. Тягловый и спокойный бык.

Прожили они три года, и жена родила ему сына. Николай Иванович тогда решил, что свершилось нечто особенное и теперь жизнь будет настоящая. Но вскоре жена упорхнула с залетным орлом.

Это недобрые воспоминания, их лучше не касаться. И он привычно подошел к окну, которое всегда его выручало. Робкая снежинка легла на оцинкованный подоконник. Первый снег уже сгущался в тяжелые тучи где-то высоко в небе, а где-то в самом низу Ольга медленно брела по тротуару, понурив голову. Мишутка плелся за нею сзади, хотя и держался за руку. Он напомнил Николаю Ивановичу о сынишке.

Когда жена ушла, сына с собою она не забрала. И следующие три года Николай Иванович «сидел в декрете». И «декрет» вспоминался как самое счастливое время, когда он мог отдать всего себя без остатка, отдать своему сынишке, своему малышу. Все лучшее в его жизни свершилось уже тогда. Ибо может ли кто-нибудь получить нечто большее, чем забота о детях?

По прошествии трех лет жена забрала ребенка, и самое счастливое время сменилось самым страшным.

Вспомнив об этом периоде, Николай Иванович хорошенько, догоряча растер область сердца и несколько раз медленно вдохнул и выдохнул. Не все воспоминания удается отогнать.

Тогда он запил, дом его наполнился собутыльниками. Николай Иванович жил для них, пока те не вынесли из квартиры все до нитки. Он опять остался один и понял, что им не нужна его жертва. Им нужна водка.

Мало-помалу он бросил пить и ушел в церковь.

Здесь многое ему открылось с иной стороны, и жизнь прояснилась до смешного понятно. Он приучился жить Христа ради, стремясь послужить Господу через ближнего, какого только повстречает на своем пути, а в храме Николай Иванович служил и алтарником, и сторожем, и уборщиком.

Теперь же он из окна любовался на свою любимую церквушку, а снежные крупинки усталым роем оседали на подоконник.

Ольга с Мишуткой уже исчезли из виду. Но не для Николая Ивановича – он досконально знал все детали своего привычного заоконного пейзажа. Он нашел их сидящими на скамье у церковной ограды. Отсюда Ольга казалась крошечным человечком, похожим на запятую, а Мишутка – просто точкой в пространстве.

Николай Иванович вспомнил, как познакомился с ними полгода назад, как поднимался по ступенькам, как встретил на площадке новых жильцов и как Ольга, которую он тогда еще не знал, буркнула Мишутке, чтоб отошел и пропустил дедушку. Потрясенный Мишутка замер как вкопанный и, опомнившись, воскликнул со всей наивностью трехлетки:

– Ты правда мой дедушка?!

Все рассмеялись. И малыш тоже расхохотался, сначала на всякий случай, а потом от того, что понял свою ошибку. Но глаза его уже успели заблестеть, и Николай Иванович видел, как этот огонек медленно угасал, пока они знакомились.

А теперь милый малыш Мишутка только точка возле бледной линеечки церковной скамейки.

В этой церкви Николай Иванович провел многие счастливые годы, пока священник не вышел за штат, а сюда не назначили молодого. Новый батюшка вел дела по-другому, и приход наполнился людьми. Николая Ивановича, как уже пожилого, батюшка упросил оставить все послушания и сделал приходским библиотекарем.

В то время умерла старушка-инвалидка и родственники сдали квартиру внаем. Так появилась Ольга и книги. Правда, книги только учили, как приловчиться терпеть от людей все на свете, как жить с людьми в мире и как любить людей. Но самих этих людей не заменяли.

Николай Иванович почувствовал тогда, что библиотеки недостаточно, чтобы ради нее жить. Его одолела тоска и пустота, в которой большое сердце горько сжималось до размеров обыкновенного. Но по-обыкновенному жить оно не умело, и случился инфаркт.

Теперь же Николай Иванович привыкал жить для здоровья, хотя оно все равно убывало, и для подготовки к смерти. И к ней все уже было готово, что и врач не однажды подтверждал. Николай Иванович только ждал первого снега как цифры на годичном циферблате, закрывающем целый период в истории. Период его жизни.

Он снова взглянул в окно. Воздух уже немного посинел в темных местах, вечер приближался. А за ним и ночь. С неба срывались все новые снежинки. Последний первый снег уже вызрел в небесах. Вот и все.

Николай Иванович прошел в переднюю, надел пальто и шапку, подумал и намотал на шею шарф. К экспедиции готов.

Когда он выбрался на улицу, сумерки уже охватили весь двор, который он совсем отвык видеть с этого ракурса. Ветер мирно успокоился, и крупные хлопья снега тихо-тихо падали с темного неба.

– Ну вот, – пробормотал старик сам себе. – Прожил… Как смог.

Он улыбнулся тепло и печально и медленно побрел по тротуару, оставляя на снегу протяжные следы своих шаркающих ботинок.

Ольга уже собралась уходить. Она нагнулась над Мишуткой и сметала с него снег продрогшими руками. Николай Иванович остановился рядом, все еще улыбаясь как человек, замысливший гениальный план. Он помолчал и взглянул Ольге в глаза:

– Пойдем, Оленька. Будешь мне… – сказал он и подставил ей локоть, чтоб она могла ухватиться за него. Скользко. – Дочерью.

Ольга замерла в нерешительности, взглянула на Мишутку, сгладила с выпуклого своего живота крупные снежинки. Впрочем, она не удивлялась, она уже хорошо знала этого человека. И знала о его болезни кардиомегалии, которая напоминала ей мегалиты – огромные и непобедимые камни, но так шатко сложенные друг на друга, что чуть дунь ветерок – и замертво рухнут наземь. И как такое большое сердце может быть таким хрупким?

Но знала Ольга и об особом даре, который достался этому сердцу – даре любить, не требуя взамен ничего. Ничего-ничего.

По дороге в новый дом Мишутка оторвался от мамы и пошел между взрослых, поглядывая на руку старика-великана. Наконец, решился и взялся за нее. Николай Иванович посмотрел на малыша сверху вниз и благодарно улыбнулся. Мишутка шел и чувствовал теплоту его руки, чувствовал ее мягкость, ее необычную огромность, ее непривычную форму. И ее неизъяснимую силу. Это была лучшая рука на Земле. Кроме маминой, конечно.

– Мой дедушка, – прошептал он сам себе. – Так и знал!