Текст книги "Серенький волчок"
Автор книги: Сергей Кузнецов
Жанр: Современные детективы, Детективы
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)
17
Маша узнала о дефолте от Горского. Она как раз вылезла из ванной и пыталась, не выключая фен, смотреть телевизор. Она не сразу услышала звонок и даже не сообразила спросить, откуда Горский узнал номер.
– Что случилось? – спросила она, и Горский понял, что не может даже толком объяснить.
Он проснулся посреди ночи от кошмара. Смрадный, вязкий, липкий кошмар, словно худшие из пережитых им бэд трипов. В нем ничего не происходило, или, точнее, Горский не мог ничего вспомнить, кроме холодного пота, росой выступающего на коже. Сердце пульсировало в груди, тело окоченело, словно от судороги. Потом сквозь сердцебиение и спазм сон стал проступать отдельными картинами, внятными, хотя, может, придуманными только сейчас, а вовсе не приснившимися пять минут назад.
Сначала Горский увидел скалы Симеиза, Диву и Кошку, дорогу от виллы «Ксения» к тому месту, где стояли когда-то их палатки. Горский шел по дороге, все вокруг было таким же, как семь лет назад, хотя сам Горский ясно помнил все, что произошло за эти годы. Во сне он сравнивал крымский пейзаж с уже привычным калифорнийским и радовался, что теперь тоже обосновался на юге. Но радость быстро сменилась тревогой – и ни во сне, ни наяву Горский не понимал ее причин. Он спустился по камням к палатке, костер давно погас, вокруг ни души. Горский не удивился, стал расшнуровать полог, однако веревка рассыпалась, и он понял, что пока ходил в город, палатка истлела. Брезент распадался под руками, и через мгновение от палатки ничего не осталось. Он нагнулся к застегнутому спальному мешку и даже во сне, через семь лет, узнал Машин спальник. Дернул за молнию, цепенея от предчувствия, заранее зная, что найдет внутри, зажмурился, понимая, что в лохмотьях сгнившей ткани увидит только оскал черепа, запутавшиеся черные кудри, тронутые пылью, словно сединой. Горский рванул молнию – и Маша улыбнулась ему и очень серьезно сказала: «Я еще жива». И тут Горский проснулся.
Нет, конечно, он мог объяснить себе, откуда взялся этот сон. Воспоминания о прошлом, разбуженные Машей, смерть ее московского приятеля, баллада Жуковского о мертвом женихе, уносящем в гроб свою избранницу, – все это в сумме и дало сюжет об умершей – или живой – Маше, найденной в истлевшем тряпье прошлых дней. Он вышел на кухню, попил воды, включил компьютер и потрепался по ICQ с калифорнийскими приятелями, как раз уходившими с работы. Проснулся Женька, они позавтракали и включили телевизор, который поведал им о российском дефолте. Женька чертыхнулся, полез в компьютер, ничего не нашел и, ругаясь, побежал на работу, потому что начальству не объяснишь, что кризис в тысяче километров отсюда – уважительная причина забить на служебные обязанности.
Горский остался дома – лазил по сети и с каждой минутой нервничал все больше. Теперь ему казалось, что во сне был еще какой-то смысл, что Машина фраза «Я еще жива» была предостережением, указанием на то, что отсчет уже начался, и это «еще» может скоро кончиться, истаять, как зеленовато-серый брезент. Горский не доверял снам; опытный психоделический воин, он хорошо знал, что не следует бездумно переносить в наш мир знания, полученные по ту сторону, и давняя история семи лепестков всегда ему об этом напоминала. Но все-таки ему хотелось позвонить в Москву и попросить Машу быть осторожней.
Горский как раз смотрел дневной выпуск новостей, когда зазвонил мобильный. На этот раз говорили по-русски. Узнав, что Маша в Москве, собеседник присвистнул и сказал:
– Слушай, это Марик. Мы с тобой знакомы?
– Нет, – сказал Горский. – У меня на самом деле этот телефон случайно. Я сюда из Америки в отпуск приехал.
– Понятно. – Марик замолчал, и Горский уже собирался повесить трубку, когда Марик спросил: – Слушай, а у тебя есть ее московские координаты?
– Нет, – сказал Юлик. Вот как смешно, минуту назад думал, не позвонить ли, а куда звонить – не знал.
– Жаль. Но если она появится, скажи, что я звонил. Ну, просто так, без ничего, просто потрепаться.
– Хорошо.
Выключив трубку, Горский внезапно понял, что у него есть Машин московский номер: остался на определителе. Теперь он знал, как оправдаться за странный звонок: надо сказать, что звонил какой-то Марик, типа просил связаться. А он, Горский, просто перезванивает. А потом узнать, как дела, и невзначай сказать, мол, будь осторожней.
По московскому номеру ответила какая-то девушка, на просьбу позвать Машу Манейлис удивилась и спросила, кто говорит. Горский назвался, и через три минуты Наташа выдала ему телефон Машиного отеля и номер комнаты. И вот Машин голос в недоумении спрашивает «Что случилось?», а Горский начинает про Марика, а Маша перебивает и говорит «это мой бывший бойфренд, не бери в голову».
– Чего творится в Москве? – спросил Горский.
– Все ходят по кафе, – сказала Маша, – и почти не пьют. Во всяком случае, не больше, чем в Израиле.
– А что говорят насчет дефолта?
– Какого дефолта? – удивилась Маша, и Горский рассказал про Кириенко, Ельцина, ГКО, отказ платить внешним кредиторам, прогнозируемый обвал рубля и общий системный кризис: все это Горскому объяснили утром по телевизору.
– Я только встала, – сказала Маша, – не знаю еще ничего.
Новые времена, подумал Горский. Новости о собственном городе узнаешь по телефону, от человека, увидевшего выпуск CNN раньше тебя. Впрочем, так уже было в 1993 году.
– Ты береги себя, – сказал он. – Там сейчас такое начнется.
– Что начнется?
– Тебя не было в этой стране в девяностые, а я был. Они, когда начинают деньги делить, слишком легко убивают. Где, ты говоришь, работал твой Сережа?
– В страховой компании. Нормальный чистый бизнес.
– Чистый бизнес? – засмеялся Горский. – В России? Послушай, даже я знаю, что страховки – это способ обналичивать деньги. Ты понимаешь, что попала прямо в осиное гнездо?
Маша вспомнила про триста шестьдесят тысяч, о которых говорил Иван, и похолодела.
– Ты думаешь, мне что-то грозит? – спросила она.
– А ты думаешь, это случайно, что твоего друга убивают накануне системного кризиса? – спросил Горский. – Ты считаешь, это может быть случайностью? Он знал что-то, чего не должен был знать, а теперь все начнут выспрашивать тебя – знала ли ты, тем более, все уверены, что ты его невеста. И если не сможешь объяснить, что ты ни при чем, отправишься следом за ним.
– Да тут все не так страшно, – сказала Маша. – Мне вообще кажется, они больше заняты своей личной жизнью, чем бизнесом.
– Люди, которые вместо бизнеса сейчас будут заниматься личной жизнью, завершат ее слишком быстро, – сказал Горский. – Не верь видимости: если эти люди – настоящие яппи, деньги для них должны быть первый номер. Мне про это много в Америке рассказывали.
– Как-то непохоже, – усомнилась Маша.
– Ладно, – вздохнул Горский. – У тебя сейчас есть время?
– Сколько угодно.
– Тогда расскажи мне все по порядку. Попытаемся разобраться, что там у вас творится.
18
Вечером все четверо – Денис, Абросимов, Маша и Иван – ужинали в «Гвоздях», русском ресторане на Большой Никитской. Низкие потолки, темные трапезные, деревянный частокол вдоль стен. За столами, впрочем, сидели те же люди, которых Маша видела в «Джонке», «Гималаях» и «Кофе Бине»: мужчины в дорогих костюмах, женщины в поддельных дизайнерских туфлях и сарафанах.
– А я правильно понимаю, – сказала Маша, – что вы не носите русских вещей?
Мужчины переглянулись.
– Может быть, носки? – неуверенно сказал Абросимов.
– То есть нет отечественных марок? – спросила Маша.
– Нет, что ты, – махнул рукой Денис. – Конечно, есть. Скажем, есть прекрасный русский человек Том Кляйм… или Кляйн?
– Кляйн – это Кальвин, – сказал Абросимов, – и он не русский.
– Да, значит Том Кляйм… вся Москва в рекламе, деловые костюмы для женщин, кажется. То есть брэнды есть, однозначно.
– Только носить эти вещи нельзя, – сказал Абросимов.
– Нет, кто-то есть приличный все-таки… Игорь Пронин на Пресне, говорят, ничего… ну, и по мелочи еще… – Денис задумался. – Но если уж брать русское, то полный ноу-нейм, неизвестно кто, неизвестно как.
– И носить неизвестно где, – докончил Абросимов.
– Мне все-таки это странно, – сказала Маша. – Во всех странах, где я была, стараются продвигать отечественные марки, а в России с этим как-то тухло. Если, конечно, не считать «Петровича» и «Балтики».
– Еще есть наши «Русские сказки», – сказал Денис.
– То есть их еще нет, – сказала Маша.
– И это не просто сказки, – проигнорировал ее слова Абросимов, – это гораздо больше. Будет фантастический успех…
– … и это даже не главное, – подхватил Денис, – потому что мы заполним таким образом идеологический вакуум. Дадим людям надежду и смысл жизни.
– Какой смысл жизни в Крокодиле Гене? – спросила Маша.
– Смысла жизни, милая Маша, нет ни в чем, – ответил Денис.
– Разве что в любви, – вставил Абросимов, – но тут мы с ним не сходимся.
– Любовь – это хорошо, – сказала Маша и посмотрела на безмолвствующего Ивана.
– Не будем углубляться. – Денис на секунду прикрыл ее руку своей. – Вернемся к идеологии. За десять лет исчезло все: ни коммунизма, ни антикоммунизма, ни демократии, ни прав человека. Все, во что верили в перестройку и при Брежневе, пошло прахом.
– Пустота, – восхищенно сказал Абросимов. – Никаких ориентиров.
– А как же деньги? – заметил Иван.
– Денег, как видишь, тоже не осталось, – сказал Абросимов.
– Но еще недавно они были, – возразил Денис. – Ну да, все эти годы проще всего было найти смысл в деньгах – ну, потому что их, честно говоря, кругом было много.
– Ты это пропустила, а лет пять назад заработать миллион было совсем просто, – пояснил Абросимов.
– А потом обнаружилось, – продолжил Денис, – что деньги нельзя удержать. То есть, может, кому-то и удалось, но я почти не знаю таких людей. Мы вот с Иваном пару раз об этом говорили.
– Всех перестреляли, грубо говоря, – улыбаясь пояснил Абросимов.
– Ну, некоторые счастливчики просто разорились, – сказал Денис, и Иван через стол посмотрел на него, как смотрят взрослые на детей, прочитавших комикс «Анна Каренина» и теперь увлеченно пересказывающих сюжет.
– А почему? – спросил Абросимов.
– А потому! – ответил Денис и сделал паузу, в которой Вадим пропел, немного фальшивя, «ужасно интересно все то, что неизвестно, ужасно неизвестно все то, что интересно» – следующие несколько строчек песни про бабушку удава. – А потому, – продолжал Денис, – что у нас не было не только опыта больших денег, но даже идеи по-настоящему больших денег. Нельзя построить себе смысл жизни начиная с 1991 года…
– … или даже с 1989-го.
– Даже с апреля 1985-го. Смысл должен идти из детства, а не быть новоделом.
– Как лужковская реставрация, – вставил Иван и посмотрел на Дениса.
– Ну, я всегда тебе говорил, что с Москвы не убудет, – сказал Абросимов. – Сколько ни строй, она все переварит. Она же всеядная. Наши дети еще будет играть в скверике около Храма Христа-на-гаражах.
– Для наших детей, может, и деньги станут нормальным, американского типа, смыслом, – сказал Денис.
– Если, конечно, доллар не дорастет до пятидесяти рублей в ближайшие две недели, – сказал Абросимов.
– Даже если дорастет, – сказал Денис, – все равно. Потому что они с детства запомнят их запах.
– А говорят, деньги не пахнут, – сказала Маша.
– Как любит говорить единственный мой знакомый, который свои деньги удержал: «Так считают только те, кто настоящих денег и не нюхал», – парировал Абросимов.
– И как у него сейчас с деньгами? – раздраженно спросил Иван.
Абросимов с Денисом, перебивая друг друга, рассказывали, что давно поняли: современную жизнь можно построить только на том, что было в детстве и не подверглось девальвации за последние годы. Ни политика, ни экономика, ни даже великая русская литература на эту роль не годилась – а вот сказки и мультфильмы, говорил Денис, пришлись в самый раз.
– Но это как-то глупо все, – сказала Маша, – как-то по-детски. Какой в этом смысл – тем более, смысл жизни?
– В том-то и дело, что по-детски! Потому что любая вера – очень детская вещь, – сказал Абросимов.
– Просто есть универсальные архетипы, которые вселяются в кого захотят: то, что называется у нас лисой, у индейцев будет называться койотом, а у чукчей – вороном, – неожиданно серьезно пояснил Денис. – Не так уж много фигур изобрело человечество – просто в советское время для них придумали новые имена. Ведь кто такой Крокодил Гена? Это типичный мессия, который собирает учеников, чтобы построить новую Церковь – свой дом, Дом Дружбы.
– Помнишь, как много тогда говорилось о дружбе народов? – вставил Абросимов.
– Вот именно, – сказал Денис. – Это была вполне религиозная идея.
– Секта крокодилопоклонников, – сказал Иван. Было видно: он слышит все это уже в сотый раз, но не перебивает, чтобы не лишать Дениса и Вадима удовольствия пересказывать свои теории новому слушателю.
– Никакой секты, – ответил Денис. – Мы говорим решительное «нет» тоталитарным сектам.
– Мы – не «Аум Синрикё»!
– Мы просто понимаем, что смысл постоянно присутствует в мире и может воплощаться, например, в фигуре доброго крокодила. И самое важное – Гена полностью тождественен сам себе.
– Он же работал в зоопарке крокодилом.
– То есть всего-навсего был самим собой.
– Не это ли главное свойство любого мессии?
И оба замерли, ожидая восхищения, глядя на Машу слева и справа, будто ангелы на иконе.
– И, кстати, наше начальство вполне это все понимает.
– Конечно, оно не готово еще официально объявить, что каждому сотруднику должен соответствовать какой-то герой детских сказок, но все к тому идет.
– Например, на дни рождения мы всем дарим картинки с изображением соответствующего персонажа…
– Семин своего крокодила куда-то запрятал, – с обидой заметил Денис, – а Поляков зато Дядю Федора на столе держит.
– Что тоже не случайно, потому что Гена скромный, а Дядя Федор – нарциссический.
– Послушайте, как смешно, – сказала Маша. – Вот мы сидим в ресторане, которого и быть не могло в совке, и ностальгируем по временам СССР.
– А разве мы ностальгируем? – спросил Абросимов.
– Нет, – сказал Денис, – мы не ностальгируем. Мы просто ищем непрерывность.
– У меня лично нет особо теплых воспоминаний о том времени, – сказал Вадим.
– У меня тоже, – кивнул Денис. – Я бы сказал, тогда только сказки и были хорошие.
– И то половина переводная.
Денис и Вадим говорили, перебивая друг друга, захлебываясь словами, еще быстрее и задорнее, чем всегда, и Маша подумала, что они напоминают двух испуганных мальчиков – заблудились в лесу, громко подкалывают друг друга, отпускают шуточки, бахвалятся собственной смелостью, которой давным-давно уже не осталось, потому что кругом темный лес, дороги назад не найти, ни одного знакомого деревца, ни одного знакомого лица, банкоматы не работают, полки в магазинах пустеют, среди корявых корней вырастают грибы, а у витрин магазинов – забытые очереди. Они говорят, убаюкивая свой страх звуками собственных голосов, будто поют сами себе колыбельную. Волки, крокодилы, кошки, собаки, поросята и чебурашки мелькают меж стволов, кажется, все уже не так страшно, и не такое видели, вот и официант уже появился, карточки по-прежнему принимают, все хорошо.
19
Света Мещерякова никогда не хотела покорить Москву. Она просто всегда знала, что, когда окончит десятый класс, поедет туда поступать, зажав в крупной ладони золотую медаль, спрятав поглубже пять червонцев, что даст с собой мама, поедет, уверенная в себе, непоколебимая, обреченная на победу. Она не плакала, когда не добрала полтора балла в университет, спокойно взяла документы, пошла в Губкинский, куда направлялись другие неудачники, недобрала полбалла там, но была охотно принята в МИСИ, огромный строительный институт на несколько десятков тысяч студентов, располагавшийся где-то на окраине Москвы. Света послала маме телеграмму, перекантовалась две недели у дальней родственницы, без особой охоты согласившейся перетерпеть новоиспеченную студентку до начала занятий, и в первый же день, когда открылось общежитие, вселилась в комнату с тремя другими девочками, точно так же приехавшими с разных концов Союза, чтобы попытать счастья. И только повесив в шкаф два платья и поставив на полку пять книг, привезенные из Бреста, она поняла, что не знает, как быть дальше.
Последние три года жизни были подобны стреле, устремленной к единой цели – поступлению в институт. В тот момент, когда наконечник с металлическим лязгом вошел в центр мишени, движение прекратилось. Света не знала, что делать дальше, и это мгновенное замешательство запомнилось ей надолго. Лежа без сна на общежитской кровати, она сделала необходимые выводы – это она всегда умела. Теперь следовало обдумывать цели заранее, рассчитывать наперед – не на год, не на пять лет. Держать в уме цель столь всеобъемлющую, чтобы идти до нее можно было хоть всю жизнь, шаг за шагом.
Цели этой у нее не было, да Света и не надеялась, что цель появится за одну ночь. Пока что Света знала, что ей предстоят пять лет института; предстоит пять лет есть, пить и спать в одной комнате с тремя незнакомыми девушками. Она никогда не обращала внимания на одноклассниц – в школе слишком была занята учебой, а после школы шла домой, куда с первых классов была приучена не приводить подруг. Теперь предстояло научиться жить вместе с другими людьми – и перво-наперво надо было их полюбить и сделать так, чтобы они полюбили ее. Это было куда сложнее, чем сдать все грядущие зачеты и экзамены – но Света была готова к этому, как была готова к золотой медали, поездке в Москву, неизбежному поступлению.
К концу первого курса она стала неформальным лидером своего потока. Черноволосая, крепкая, большегрудая, она вихрем проносилась по коридорам МИСИ, с уверенной улыбкой входила в комсомольские кабинеты и была знаменита тем, что могла на радость общаге пробить еженедельную дискотеку, а на радость комитету комсомола организовать посещаемость субботника. До третьего курса она избегала выборных должностей, по школьному опыту зная, что официальных лидеров всегда недолюбливают. Но по мере того, как приближалось распределение, она стала присматривать себе место в комсомольской элите – и зимой 1987 года стремительно ворвалась в иерархию ВЛКСМ, все еще казавшегося незыблемым. Теперь Света принимала участие в пьянках и оргиях школ комсомольского актива с теми же целеустремленностью и напором, с какими еще год назад плясала на дискотеке и соглашалась перекантоваться где-нибудь лишний час, если кому-то из подружек срочно требовалось уединиться с очередным Гришей, Колей или Ренатом в их комнате. Когда через два года Света закончила МИСИ, она уже могла выбирать между местом освобожденного секретаря и небольшой должностью в кооперативной фирме под крышей все того же райкома комсомола. Она выбрала второе и уже через два с половиной года купила себе квартиру и прописку, расставшись с ощущением бесприютности, как думала – навсегда. Еще через полгода выяснилось, что райком больше не служит надежной крышей, и летом 1992 года новоиспеченная москвичка Светлана Мещерякова оказалась без работы и без коллег, внезапно растворившихся в огромном городе. Нескольких потом нашли в подмосковном лесу, и вежливый следователь аккуратно записывал в протокол лаконичные Светины показания: «не знаю», «не помню», «не встречала». У нее еще оставались деньги, но испуг почти парализовал: полгода Света сидела в новой квартире, почти не отвечая на звонки и раздумывая, что делать, – пока во время одного из редких выходов в город не встретила Марину, бывшую соседку по комнате в общаге. Теперь Марину звали Вика, и она рассказала Свете, как жить дальше.
Света сидела напротив Маши в «Венской кондитерской», лениво гладила местного кота, лежащего на соседнем стуле, и пила кофе. Странно подумать: они сидят в кофейне и спокойно едят пирожные, а во всех окрестных магазинах оставалась только просроченная крупа и сахарный песок, подорожавший в четыре раза. В обменниках доллар покупали по семь рублей без малого и продавали по червонцу, а когда ввели ограничение в 15% на разницу курса покупки и продажи, доллар вообще исчез из пунктов обмена. Банкоматы либо выдавали рубли, либо вообще не работали. Никто не знал, что будет дальше, страховой рынок замер, и деловая активность в «Нашем доме» тоже замерла.
Поэтому, когда Маша Манейлис, каждый день заходившая в офис в поисках свежих новостей и компаньонов на вечер, предложила Свете сходить куда-нибудь, та легко согласилась. И вот – «Венская кондитерская», торт «Лесная ягода», чашка кофе.
– Нет, – говорила Света, – я не хочу больших денег и карьеры. Я вообще стараюсь не ставить перед собой глобальных целей. Это очень мужской взгляд. Надо отдаться потоку событий, позволить им случаться. Понимаешь?
Про поток событий Маша уже слышала, последний раз – от Ивана, до этого – от Марика, и потому спросила:
– Почему – мужской?
Света откусила пирог, отпила из маленькой чашки и сказала:
– Мужчины подобны стреле, а женщины – волне. Стрела летит, куда ее посылают, а волна неизбежно накатывает на последний берег. В наших жилах течет кровь древних ведьм, и мы должны этим гордиться.
– Ведьм? – переспросила Маша.
– Ну да. Каждая женщина по своей природе – ведьма. Разумеется, не злая ведьма из детских сказок, это все клевета, брейнвошинг, промывание мозгов, попытка обмануть маленьких девочек, сделать их послушными. Нам, в России, еще повезло: у нас хотя бы инквизиции не было, а в Европе вообще – словно огненный шар прокатился. Ты знаешь, что, если бы не христианство, люди бы уже летали?
– Почему?
– Знаешь, как инквизиторы определяли ведьм? Взвешивали девушку, и если она была аномально легкой, сжигали. Аномально легкой – это двадцать килограмм при моей комплекции. Это может значить только одно – они начинали левитировать. В Средние Века в Европе случилась грандиозная мутация, я не знаю отчего. И если бы их всех не уничтожили, их дети или внуки уже могли бы отрываться от земли – а может, они и сами летали, ведь есть документальные свидетельства о шабашах, полетах на метле и тому подобном.
– Я всегда думала, что это не на самом деле… ну, галлюцинации.
– Это очень мужской подход, – сказала Света. – Что значит «на самом деле»? Когда тебе кажется, что ты летишь – кто тебе может потом сказать, что ты не летала? Кто-то, кто видел твое тело, неподвижно лежащее на кровати? А если кто-то другой в ту же ночь видел тебя за много миль, тогда что? Может, лучше предположить, что у тебя два тела – одно тело полета, а другое – тело покоя? Мужчины навязывают нам логику, навязывают свое «или-или», но если мы не хотим вечно быть рабынями целей, которые ставят нам другие, мы должны разорвать этот круг и сотворить на его месте другой: древний, магический круг викки, ведовства.
Света потянула за серебряную цепочку и извлекла из выреза черного платья перевернутую пентаграмму в круге, старинный магический знак.
– Видишь? – сказала она. – Вот в чем наша сила. Настроив ум на волну Великой Матери, мы должны отдаться течению событий – и тогда все сбудется в нашей жизни. Посмотри на меня: шесть лет назад я была никто, не знала зачем живу, не представляла, как выжить в Москве. И тогда я встретила Вику, девчонку из МИСИ, с которой я училась вместе. Тогда ее звали Марина, а потом она изменила имя, ну, когда поняла свое предназначение. Она бросила работу и стала ворожить, предсказывать будущее и помогать обрести потерянное.
– Как это?
– Дает объявления в газетах, к ней приходят люди, которые хотят, скажем, вернуть мужа или найти какой-то предмет, который потеряли. Механизм один и тот же: будь это мужчина, который ушел к другой, или колечко, закатившееся под диван, – надо просто нащупать нити, ведущие к центру силы, и научить человека этими нитями управлять. Но ты не думай, Вика помогает не только женщинам, мужчинам тоже, они, хотя и заблудшие, все равно дети Великой Матери. А для женщин она ведет специальные занятия по духовному развитию. Тебе надо обязательно сходить. Это изменит твою жизнь, как изменило мою. После того, как Вика меня инициировала и посвятила в магические таинства, я сразу поняла, что власть над миром принадлежит тем, кто хочет от мира, только чтобы он продолжал существовать таким, каков он сегодня. И когда я это поняла, я доверилась течению событий, взяла газету, позвонила по первому же телефону и устроилась на простую работу: операционисткой в «Нашем доме». Поверь мне, я ничего не делала для того, чтобы стать сейлом. Это само собой вышло. Посмотри на меня и посмотри на девочек, с которыми я начинала. Аля Исаченко делает карьеру, и это съедает ее жизнь. Таня Зелинская рожает детей, ублажает мужа и материально полностью от него зависит. Это все потому, что они не хотят следовать пути, который для них проложен в сердце Великой Матери.
– А чего плохого в муже и детях? – спросила Маша.
– Ничего, – ответила Света, – я сама когда-нибудь выйду замуж. Только нужно будет найти человека, чтобы в нем тоже было… понимание, что ли.
– А секс? – спросила Маша.
Вопрос вырвался у нее почти против воли: последние два дня она много думала о сексе. Дело было, конечно, в Иване: если первые дни Маше просто было приятно смотреть на него и слушать сдержанный, мужественный голос, то последнее время она уже не могла обманывать себя: это сильная влюбленность, из тех, что в ее жизни обычно предшествовали бурным романам. Сейчас, однако, все шло не так, как раньше. Два дня назад Иван подвозил Машу к отелю. Всю дорогу Маша нахваливала Амстердам, и беседа так их захватила, что когда Иван припарковался в у входа в гостиницу, они проговорили еще полчаса. Блики неоновой рекламы бежали по лицам, Маша взяла Ивана за руку, и потянулась к нему, чувствуя, как сердце стучит в груди. Но тут неожиданно Иван полез в карман, достал мобильный, два раза нажал кнопку, сказал «вот черт, мне показалось, кто-то звонит», – и начал прощаться. Момент был упущен, и перед тем как уснуть, Маша лежала, измученная, в гостиничной кровати, подсчитывая, когда последний раз занималась любовью. Оказалось – три месяца назад, сразу после возвращения из Праги, с Роником, старым приятелем, случайно встреченным на Нордау. Три месяца! С ума сойти! Это потрясло Машу, и эти два дня она снова чувствовала себя девочкой-подростком, которая глядит на прохожих и не может поверить, что все эти люди – страшно подумать! – трахаются.
– Секс – прекрасная вещь, – радостно сказала Света. – Открывает каналы, наполняет энергией. Я же не имею ничего против мужчин. То есть, я могу спать и с женщинами, но это всегда большая ответственность, мы же все-таки сестры. А мужчина – это как ключ, чтобы открыть чакры. Но разве мне есть дело до чувств ключа?
Бедный Абросимов, подумала Маша. Так влюбиться в женщину, для которой ты – всего лишь ключ.
– Я больше всего люблю такие связи, которые не обязывают ни к чему, – продолжала Света, – когда мужчина тоже понимает свое место. Вот, например, Федор Поляков – фактически, он мой любовник. Но он женат, у него дети, разводиться он не собирается. Иногда мы вместе делаем любовь, он хорош в постели и ни на что не претендует. Но он недалекий человек, у него нет чувства своего пути.
– То есть?
– Вот была прекрасная история. Несколько лет назад Федор сделал себе специальную красную книжечку, чтобы показывать гаишникам и не платить денег. Типа он член какого-то элитного подразделения ГАИ. На корочке, как и положено, было написано «МВД». И вот однажды Федор пришел на важные переговоры, к какому-то конкретному клиенту… ну, вроде как бандиту или бывшему бандиту, неважно. Страхует роскошный особняк под Москвой, миллиона за три-четыре. Он тогда еще сейлом работал. Бандиты, надо сказать, довольно редко страхуются, потому что боятся, что их кинут. Но на этот раз клиент был уже почти готов, дело шло к подписанию бумаг, и тут Федор нагибается к своему кейсу и роняет удостоверение из кармана. Клиент видит буквы «МВД», меняется в лице, Федор смеется, все объясняет, показывает, все тоже смеются – но договор не подписывают. Ссылаются на какую-то формальность, отправляют Федора восвояси, завтра не могут, послезавтра не могут, как-нибудь на той неделе, вообще в другой раз.
– Грустная история, – улыбнулась Маша.
– Федор расстраивается, говорит, лучше бы он все эти годы платил гаишникам, а тут получил бы такой процент, что покрыл бы все с лихвой. И через месяц выясняется, что этот бандит застраховался-таки в «Возрождении», а через две недели дом сгорел, причем когда хозяина вообще не было в России. Справки из милиции, все, что положено. Не подкопаться. Пришлось им выплачивать эти четыре миллиона. Гена, когда об этом услышал, едва землю не начал целовать. И что ты думаешь? Федор так ничего и не понял. Считает – ему просто повезло, книжечку оставляет в машине, чтобы не дай бог снова не подставиться. Я бы на его месте всегда носила с собой, как предмет силы.
Маша рассмеялась. Ей показалось, что это история совсем о другом: один раз вступив на путь фальсификации и обмана, ты обречен вечно находиться в этом круге. И слава богу, если минус на минус случайно дает плюс.
Она попыталась представить себе Федора и Свету вместе. Они, наверное, хорошая пара: оба невысокие, крепкие, мускулистые, с древней, звериной силой, рядящейся в одежды русского бизнеса и нью-эйджевского викканства.
– А ты к его жене не ревнуешь? – спросила Маша.
– Нет, зачем? Какая разница, сколько дверей открывать одним ключом? Ревность – это мужское чувство, у настоящей женщины нет инстинкта собственницы.
– Мне говорили, – заметила Маша, – что ты с Таней рассорилась из-за Сережи. Что вы даже не разговариваете с ней.
– Я с ней разговариваю, – сказала Света, – это Таня со мной не разговаривает. Почти не разговаривает.
– А каким был Сережа? – спросила Маша.
– Каким он был любовником? – спросила Света. – Ты сама должна знать: превосходным. В нем было вот это ощущение волны, о котором я говорю. Когда я была с ним, мне казалось, моя связь с миром усиливается в сто раз. Словно мы не просто входим в резонанс со Вселенной, но амплитуда этого резонанса возрастает, оттого что нас двое. У него было прозвище «Волк», ты знаешь. Очень верное прозвище, в нем было что-то звериное, нутряное, интуитивное, что у мужчин встречается очень редко. Хотя, если говорить честно, я никогда его не любила. Это был просто секс – очень хороший секс, но не больше.
Света задумалась на минуту, что-то вспоминая.
– Мне приятно, что ты так спокойно спрашиваешь, что ты тоже не ревнива, – сказала она. – Его уже нет, но ты должна знать, что мы все, кто был с ним, все равно связаны через его дух, мы – сестры вдвойне. Ты, я, Таня, Лиза и множество других. Мы чувствовали в нем это внутреннее родство нашей природе – и от этого теперь мы только ближе друг другу.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.