Текст книги "Серенький волчок"

– Таня была у него ночью перед убийством, – сказала Маша. – Говорят, она могла его убить.

– Ерунда, – сказала Света. – Сережа мне ночью звонил, часов в одиннадцать, сразу после того, как Таня ушла. Так что она его не убивала.

– А она точно ушла?

– Да. Я перезвонила ей домой.

– Постой… вы же не разговариваете?

– Я сказала, что она со мной не разговаривает. Собственно, и тогда она тоже бросила трубку.

– А ты что хотела ей сказать? – спросила Маша.

– Какая разница? – ответила Света. – Все это – прошлое. К чему смотреть назад, надо учиться быть здесь-и-сейчас. Вот, смотри, – она взяла опустевшую чашку и раскрутив ее, опрокинула на блюдце, – вот, например, гадание. Оно всегда происходит в данный момент. И хотя считают, что оно имеет отношение к прошлому и будущему, это не так. Гадание сообщает нам лишь о прошлом и будущем, заключенных в настоящий момент в нас самих. Мы можем только лучше узнать то, что знаем и без того.

Света поставила чашку на столик, посмотрела на Машу и прибавила:

– Послушай, давно хотела сказать: у тебя бретельки от лифчика все время торчат из-под майки. Ты купи себе такой, знаешь, без лямок, красивее будет.

– Да нормально, – сказала Маша. – У нас все так носят.

20

Теперь Маша говорила с Горским каждый день. Голова шла кругом, и постепенно она втягивалась в этот круг, круг бесконечных разговоров и воспоминаний, все лучше понимала, что? связывает этих людей, знавших Сережу Волкова и с ним работавших. Но сам Сергей оставался неуловим, образ его дробился на множество мелких осколков, и ни один не напоминал Маше того мальчика, с которым она когда-то встречалась в Крыму, того мужчину, что окликнул ее на Староместской площади в Праге. Она беседовала с Горским часами – и, кстати, по мере того, как рос доллар, международные звонки дешевели, и Гена сказал, что оплатит все счета из отеля, я свое слово держу, раз сказал – так и сделаю. Маше нужно было выплеснуть на кого-то все, что скапливалось за день, – а Горский был внимательным слушателем и задавал неожиданные вопросы. Так, вдвоем, они и пытались постичь запутанную сеть отношений, которая была сплетена вокруг опустевшего центра – Сережи Волкова.

Маша говорила себе, что ее не волнует, кто убил, но понемногу вопросы Горского вынуждали задумываться все чаще и чаще: один из тех, с кем она пьет бесконечный кофе и ест экзотическую еду в «Гималаях» или «Храме Луны» – Сережин убийца.

– У нас есть несколько мотивов, – объяснял Горский. – Во-первых, деньги, о которых говорил тебе Иван. Они исчезли – значит, убийца мог их просто забрать. Мы не знаем, что? это была за схема, не знаем, кто знал о ней, – и тут я бы советовал тебе не задавать вопросов, а просто держать этот вариант в голове. Во-вторых, ревность. Его мог убить Абросимов, его могла убить Таня, могла убить даже Света, хотя говорит, что не ревнует. И есть еще Федор Поляков, про которого мы почти ничего не знаем, серьезный, судя по твоим рассказам, человек, которому наверняка приходилось в девяностые иметь дело с криминалом. В-третьих, мы не можем сбрасывать со счетов какие-то карьерные дела. Он мог мешать кому-то, мог оказаться разменной пешкой в сложной игре, его могли убить, чтобы подставить Ивана или кого-нибудь еще, для кого он получил деньги. Паша Безуглов лазил в его компьютер – что он там искал? И нашел ли? Почему Сергей выгораживал Пашу перед Лизой? Мы ничего об этом не знаем. И наконец, убийство может быть связано с кризисом – не ясно как, но связано. Мы можем предположить, что убийца знал: в ближайшую неделю будет не до того: все, включая ментов, будут думать только о курсе доллара. Тебя, например, допрашивали?

– Нет, – сказала Маша, – допрашивали Ивана и Абросимова, меня ведь толком и в Москве не было.

– Неважно, где ты была, – сказал Горский. – Они же разговаривают с теми, кто может от них откупиться. А с тебя что возьмешь?

Вообще-то Горский сказал это наобум: во всех его предыдущих расследованиях милиция самоустранялась, не прося ни с кого никаких денег. А может, Горский просто не знал о полученных взятках – к тому же, он все равно не верил, что менты не станут раскручивать на деньги крутых коммерсов – если уж за деньги отпускают торчков и дилеров.

Итак, Маша все больше чувствовала себя Арчи Гудвином при неподвижно засевшем где-то среди орхидей Ниро Вульфе и, даже если б захотела, не могла выбросить из головы вопросы, которые задавал Горский. Пожалуй, единственная из всех, кто знал Сережу, она не стеснялась спрашивать: «Как ты думаешь, кто его убил?» – и собеседники, запинаясь, говорили, что это мог быть кто-то из своих, но уже через минуту обсуждали версии, все время одергивая себя, говоря, что нет, невозможно, конечно, наверняка кто-то со стороны – хотя знали, Сережа сам открыл дверь, прошел в комнату, сел на стул и, видимо, какое-то время беседовал с гостем, пока не появился пистолет и не раздался выстрел.

Вот и сейчас Маша смотрела на портрет Далай-ламы за спиной у Дениса Майбаха и слушала:

– Вспомни про сказки! – говорил Денис. – Это и будет ключом к отгадке. Повторю вкратце: каждому из нас соответствует свой архетипический персонаж, воплощенный в виде фигуры из мультфильма или сказки. Итак, Сережа Волков был Серый Волк, это понятно из имени и фамилии. Таня, Света и Аля всю жизнь были три поросенка и, хочу подчеркнуть, ими и остались: Аля выстроила себе дом из камней, Света – из дерева, а Таня – из соломы, ну, типа, если судить по их зарплатам. Поросята убегают от волка, потом собираются у Наф-Нафа и волка прогоняют. Но они не убивают его, он убегает ошпаренный, но живой. Значит, мы вычеркиваем этих девушек из списка подозреваемых. Следующий номер – Лиза Парфенова, ясное дело, Лиса Патрикеевна, Лисичка-сестричка. Лиса и Волк, мы знаем, дружат, Лиса его всегда обманывает, но никогда не убивает. У нее просто нет возможностей. Значит, Лизу мы тоже вычеркнем. Крокодил Гена и Чебурашка с Волком не встречаются, они из другой сказки, и на них, как видишь, даже не падает подозрение. Кто у нас остается из людей, с которыми Сережа общался? Дядя Федор, да мы с Шариком. Тут тоже волков не наблюдается. Итак, вывод: среди нас убийцы нет. Можно, конечно, еще посмотреть остальных сотрудников, но надо сначала придумать им сказки, а это долгая и серьезная работа.

В субботу они пришли в «Тибет-Гималаи» часов в восемь, а до этого Денис весь день водил Машу по городу и показывал главные архитектурные хиты десятилетия: расставленные там и тут церетелевские скульптуры. В зоопарке они побывали у Горы Сказок, по которой карабкались дети; у Кремлевской стены видели реку, по берегам стояли медведи, лисы и глазеющие туристы, не понимающие, как это вырос такой Диснейленд прямо у стен Кремля.

– Вот тебе еще одно подтверждение, что ценнее сказок у нас ничего нет, – гордо говорил Денис. – Хотя вот один мой знакомый из Питера сказал, что весь Церетели – только комплекс неполноценности перед городом на Неве. Самый главный лужковский памятник – Петру, а все остальные – просто увеличенный в несколько раз постамент памятника дедушке Крылову в Летнем саду. Это – сакральная диверсия Питера в сердце Москвы, тайный захват власти. Исходя из этого, он предположил, что следующий президент будет из Петербурга. Эту стройную теорию опровергает только то, что до появления Ельцина никаких эзотерических екатеринбургских инволюций не наблюдалось.

Денис рассказывал, что из семи уточек, поставленных на Манежной площади, двух украли в первую же неделю, а еще одну, потяжелее, – через месяц.

– Стоят теперь они, – мечтательно говорил он, – у кого-нибудь на приусадебном участке, дети с ними играют, хорошо. Высшая справедливость, все лучшее – детям.

Еще он рассказал сценарий, придуманный его старинным приятелем, архитектором и художником Алексеем Кононенко. В результате землетрясения, объяснял в свое время Кононенко, вся Москва проваливается под землю, в метро. И образуется новый город, состоящий из смеси подземной и наземной Москвы. Чувствовалось, что сценарий сочинил архитектор: Кононенко вдохновенно рассказывал, что на какой станции будет стоять – деталей Денис не помнил, но каждый раз, гуляя по Москве, вспоминал несбывшийся блокбастер и радовался, воображая архитектурный микс верха и низа.

Несколько дней назад Маша тоже спустилась в метро. Как-то так получалось, что по городу она передвигалась на машинах – либо подвозили новые друзья, либо кто-нибудь брал такси. Но нельзя уехать из Москвы, так и не побывав в метро. Много лет назад подземный город потряс Машу. Да, позже она узнала, что метрополитен строили зэки, что Большой Стиль сталинской эпохи неотделим от большого террора, как неотделим от нацизма пафос «Олимпии» и имперская роскошь немецких стадионов. Но ведь и Петербург построен на костях, и египетские пирамиды. Маша не могла это оправдать – кто она такая, чтобы оправдывать террор? – но и запретить себе восхищаться грандиозной красотой не могла. Приезжавшие в Израиль москвичи привозили с собой альбомы с фотографиями метро, и Маша могла часами рассматривать их в гостях. И вот теперь она предвкушала, что увидит московское метро въяве.

Оказалось, подземные дворцы потускнели со временем. То ли виной была экономия электричества, пригасившая свет лампочек, то ли грязь, которую Маша не замечала в детстве, или множество лотков в переходах и вестибюлях, где торговали газетами, книгами, платьями, поддельной косметикой и календарями с полуобнаженными красавицами. На всем, казалось, лежал густой слой пыли, но хуже всего был запах пота и давно не мытых тел, спрессованных в душных вагонах. Тоннели, а не станции на этот раз оказались для Маши символом метро – и всякий раз, когда поезд въезжал во тьму, Маше чудилось, что она спускается в ад, где души рабочих, умерших при строительстве, мотыльками бьются в освещенные окна вагонов.

Эти люди, которые толкали Машу, плюхались рядом с ней на сиденья, шумно сопели, обгоняя в переходах – они пахли совсем не так, как Иван и его друзья. Застарелый пот, грязное белье и знакомый запах дешевого табака, все еще навевающий воспоминания о дяде Сене. Зажатая между мужскими телами на длинном кольцевом перегоне, Маша внезапно поняла, что мама была влюблена в дядю Сеню, что у них почти наверняка был роман, потому что теперь Маша ясно вспоминала взгляды, касания рук, прощальные объятия – то, чему не придаешь значения в детстве, а подростком не замечаешь, считая, что люди не влюбляются после тридцати. Интересно, подумала Маша, почему они все-таки не поженились? – и тут поезд выехал на сияющую огнями «Новослободскую», и Маша пошла смотреть Коринские витражи, которые не стали хуже от всех исторических потрясений.

Обо всем этом Маша не стала рассказывать Денису, но и не захотела продлить экскурсию под землю, верх есть верх, низ есть низ, понятно, почему все нормальные люди ездят по Москве на машинах. Вечером сидели с Денисом в «Тибет-Гималаях», пили горячее вино, в котором плавал изюм, и заедали его булочками тинг момо.

– Да нет, – говорил Денис, – все связано с бизнесом. Вот был у меня один клиент, иностранец, пришел я к нему заключать договор. Хороший дом, стильная мебель, жена-красавица, нормальная библиотека, не жлобская, с душой подобранная, полка видеокассет, все путем. Все нормально, хорошо поговорили, но чувствую – не лежит у меня сердце. Дома уже сообразил – фильмы. У него был удивительный набор фильмов. Понятно, три русские картины – «Белое солнце пустыни» и два Тарковских, ну, вечнозеленая классика – «Гражданин Кейн», два фильма Хичкока, а потом «Бонни и Клайд», «Как украсть миллион», «Криминальное чтиво» и еще разное кино в ту же сторону. Вроде как хороший набор для интеллектуала, да?

– Вполне, – кивнула Маша.

– Ан нет, – воскликнул Денис, потирая руки. – Это не просто набор интеллектуала, это набор человека с хорошим вкусом и асоциальными наклонностями. Иными словами, это не человек, который несет деньги в банк, а человек, который грабит банки, понимаешь?

– Вряд ли все так линейно, – сказал Маша.

– Именно линейно, – улыбнулся Денис. – Я как-то затянул договор, клиента кто-то перехватил, а потом я узнал, что через три дня у него взяли, да и угнали новую «ауди». Все чисто, страховой случай, пожалуйте платить. До сих пор уверен, что он сам машину спихнул кому-то налево за полцены, а потом еще срубил куш с «Возрождения».

Маша рассмеялась. Принесли шампиньоны с бамбуком и дулум сонам па, оказавшийся баклажанами в чесночном соусе. Денис ловко орудовал палочками, смеялся и шутил, словно по ту сторону витрины, украшенной двумя фигурами в национальной одежде, не рушилась экономика целой страны. Впрочем, в какой бы ресторан Маша ни пришла, все продолжали радоваться жизни, а не бились в истерике от подступающего все ближе тотального кризиса.

– Да ладно, тотальный кризис, – отвечал Денис, – смотри, уже прошла неделя, и что? Ну, вырос доллар с 6,30 до семи с хвостом. Всего-то на четверть где-то. Разве это кризис? Ты просто забыла, что тут творилось году в девяностом. Все на полном серьезе обсуждали, что зимой мы умрем от голода. А если этого не случится, то лишь потому, что начнутся еврейские погромы и нас уничтожит общество «Память». И такое говорили несколько лет подряд. А никто не умер, даже и не голодал толком, насколько я знаю, не говоря о погромах. Какое-то количество евреев, конечно, постреляли, но, подозреваю, все-таки по бизнесу, а не по национальному признаку. Так что у нас теперь прививка. Мы не боимся кризиса, потому что несколько лет жили в постоянном кризисе. Мы столько раз слышали про голодную смерть и полное разрушение всего, что, кажется, перестали верить даже во второй закон термодинамики. Вместо него у нас другое правило: все как-нибудь устроится. За это и выпьем.

Денис поднял пиалу с вином, они чокнулись и выпили до дна. Слушая рассказы Дениса и его друзей, Маша чувствовала, что пропустила в истории этой страны самое главное, упустила шанс быть свидетельницей и участницей уникальных событий, совпавших с временем ее жизни. Девяностые годы станут мифом – честно говоря, уже стали, волнующим и бодрящим мифом о новых русских в малиновых пиджаках и с золотыми цепями толщиной в палец, о людях, заработавших состояние за одну ночь, о заказных убийствах, которых было так много, что их уже можно считать серийными, о первых биржах, первых страховых компаниях, первых рейвах, даже о первых интернет-провайдерах. Маша чувствовала, что приехала слишком поздно, в буквальном смысле – на поминки, на тризну по девяностым.

Пить кофе Денис опять потащил ее в «Кофе Бин», благо надо было всего-навсего перейти дорогу. Денис пошел за кофе, пообещав пуэрториканский Яно Селекто – у него ореховый привкус и фруктовое послевкусие, девушкам всегда нравится. Маша ждала его, рассматривая брошюрки рядом с гостевой книгой на отдельной стойке. Это были старые советские книжки, среди которых она с удивлением нашла любимый с детства «Новейший ускоритель» Герберта Уэллса.

– Похоже, – сказала она Денису, – скоро у вас весь общепит превратится в один большой музей. В памятник совку.

– Послушай, – возмутился Денис, – я давно хотел тебе сказать: что это за слово – «совок»? Так уже давно никто не говорит. Была страна, мы в ней выросли, ты из нее уехала, мы остались, но в любом случае – это не повод говорит о ней с пренебрежением. Я понимаю, когда мы типа разбирались с коммунистами, это было нормально, но теперь-то чего? Да если это и будет музей, то все-таки не Советского Союза, а нашего детства, что ли, может, детства наших родителей, как в «Петровиче». Мы ведь не случайно любим семидесятые – это же в России было единственное спокойное время за весь ХХ век. По-настоящему буржуазное, я бы сказал. И вот мы пытаемся выделить зону покоя в этом безумном городе, кусок семидесятых в девяностых. Мы надеемся, что это – кусок двухтысячных. Я верю, что в новом веке гораздо больше людей в России будет жить так, как живем сейчас мы.

– Так – это как? – спросила Маша.

– Ну, вот как мы сегодня, – объяснил Денис. – Погулял по городу, поужинал в ресторане, съел десерт в кафе. В будний день – еще поработал. Как нормальные люди во всем мире живут.

– Но во всем мире люди так не живут, – сказала Маша. – Я уж не говорю, что у кого-то просто нет денег. Но даже те, кто, как ты, гуляет по городу, ужинает в ресторане и ест десерт в кафе, воспринимают все это иначе. Для них это данность, а не приз, завоеванный в тяжелой борьбе.

– У них была другая жизнь, конечно, – сказал Денис. – А я вот что тебе расскажу. Когда мы были молодые, было такое слово «кайф». Сначала мы думали, что оно означает состояние, когда хорошо, потом узнали, что на самом деле это слово про наркотики, а теперь вот знаем, что про кафе. Я объясню. Пока ты была в Израиле, в России не только случилась приватизация и криминализация, но и наступила наконец психоделическая революция. Траву курили и раньше, но в начале девяностых оно все впервые оформилось как, ну, не знаю, как такая культура. Я по молодости во всем этом варился некоторое время, потом перестал. Но вот одну штуку я понял очень хорошо. Надо получать удовольствие от жизни. Когда ты дунешь – ну, в смысле покуришь, – ты по-другому воспринимаешь все: цвета, воздух, тактильные ощущения. Самые простые вещи начинают доставлять радость. Это и называется словом «кайф», и в какой-то момент ты понимаешь, что наркотики для этого не нужны. Надо просто научиться радоваться и дарить радость другим. Помнишь, наши родители никогда не улыбались и на вопрос «как дела?» отвечали «плохо». И я в свое время специально выработал у себя привычку отвечать «отлично» и улыбаться. Буквально перед зеркалом учил, как Демосфен с подвешенным мечом.

– А если все на самом деле плохо, что делать? – спросила Маша. – Скажем, если депрессия?

Она вспомнила Борю Цейтмана, подумала про Таню, про Ивана, про всех людей, которые еще долго не смогут отвечать на этот вопрос искренним «отлично».

– Очень просто, – сказал Денис. – Если депрессия – вспоминаешь, когда последний раз была мания и как тебе при этом было. И, вызвав на секунду в себе это ощущение, отвечаешь, – тут Денис набрал воздуха в легкие и улыбнулся всем лицом: – «Замечательно!»

Маша засмеялась.

– Мы приложили столько усилий, – продолжал Денис, – чтобы кайф был в нашей жизни. Теперь не верим в кризис, потому что кафе и вообще жизнь, которой мы живем, стала продолжением этой радости, этого кайфа, потому что все это связано для нас – ну, хотя бы для меня и Вадима – с острым, почти болезненным счастьем, счастьем от самых простых вещей – от чашки кофе, от хорошей одежды, удобных ботинок, комфортабельного рабочего места…

– Дорогой машины, – подсказала Маша.

– При чем тут цена, – махнул рукой Денис. – Вот кофе, вот тирамису, вот книжка лежит – при чем тут деньги? – Он перевернул книжку и радостно улыбнулся: – Вот, а ты говоришь – «совок». Вполне себе психоделическая классика, «Новейший ускоритель».

– Почему психоделическая? – спросила Маша.

– Потому что на самом деле – про наркотики. У Уэллса есть рассказ про ЛСД, «Дверь в стене» называется, и вот эта, «Новейший ускоритель», про амфетамины. На самом деле, тоже история девяностых, история безумного возбуждения.

За соседнем столиком зазвонил телефон. Девушка в узких оранжевых джинсах и очках «Fendi», напоминавшая солнцелюбивую черепаху из старого мультфильма, взяла со стола трубку и довольно громко сказала: «Нет, не пойдет, я не согласна, давайте встречаться и обсуждать… да, хоть сейчас подъезжай в „Кофе Бин“, посмотрим бумаги, побеседуем“.

– Вот видишь, – сказал Денис, – вот это, наоборот, островок девяностых в наших спокойных водах. Тот же амфетаминовый драйв, невозможность остановиться и расслабиться. Она уверена, что, если будет работать круглые сутки, заработает больше денег. Жаль только, что за эти годы она все равно потеряет навык радости, а без него и деньги не в кайф. Смотри, она пришла в кафе, потому что знает: это – модно, это, как сказали бы пару лет назад, стильно. Жаль, она не понимает, что приходить сюда надо прежде всего, чтобы почувствовать: время работы кончилось. Ты отдыхаешь. А деньги… что деньги? У нас же их нет. Мы их тратим быстрее, чем зарабатываем. Главное – ощущение внутреннего покоя.

– Мне почему-то кажется, – сказала Маша, – что во всем офисе ты один так считаешь. Ну, может быть, Вадим еще или Света, которая объясняет, что не нужно напрягаться, все случится само.

– Это у Светы все случается само? – вдруг взорвался Денис. – Ты больше ее слушай! Она же прет, как танк. Она была без образования, без талантов, без всего, пришла операционисткой, теперь сейл. Ты знаешь, что Федор выгнал Олега Хлебникова, чтобы ее продвинуть? Придрался к какой-то неудачной сделке – и все. Она обычная провинциалка, очень энергичная, агрессивная и пробивная. Это не московский снобизм, я против приезжих ничего не имею. Да и вообще, пойми, я не возражаю: пусть получит все, что хочет, мне не жалко. Но хорошо бы она оставила Вадима в покое. Хотя это, конечно, тоже не моего ума дело.

– Что значит – оставила в покое? – спросила Маша.

– Ну, как-то расставила точки над i, что ли, – пожал плечами Денис. – Она же с ним продолжает спать. Не часто, да, иногда, но ведь тем хуже. Сказала бы, нет, все, до свидания, забудь, ничего не было, или все было, но больше не будет, без разницы. Ты свободен, я тебя отпускаю. Так нет же. Потому что это ее природа – подбирать все, что плохо лежит, переть как танк, завоевывать признание. А тут сколько ни цитируй Лори Кебот, ничего не изменится.

Наверное, это и есть путь, который проложен для нее в сердце Великой Матери, подумала Маша, а вслух сказала:

– А разве не то же самое Сережа делал с Таней?

Денис внимательно посмотрел на нее и сказал:

– А вот о покойных мы говорить не будем. Тут – либо хорошее, либо ничего. Так что этот вопрос задай кому-нибудь другому, а я тебе лучше еще кофе принесу. Хочешь Кауайи? По ощущениям – все равно что гаванскую сигару выкурить. Но никакого никотина. Прекрасный финал для ужина, ты только попробуй.