Текст книги "Шкурка бабочки"

Такое уже было со мной несколько раз. Если девушка легко возбудима, я долго не могу кончить, а возбуждение у нее все не спадает… ну, короче, примерно так это и выглядит. Зрелище довольно впечатляющее, но сегодня мне почему-то грустно.

Один, в собственной спальне, у ног смуглое тело на светлом фоне, мелко вздрагивает и поскуливает. Собачка-фокстерьер на коврике.

Один.

Слезы стоят в моих глазах.

Дохожу до пульта, который забыл у двери, тыкаю в кнопки, иду на кухню, открываю ящик стола (стоп), наливаю стакан воды, на секунду задумавшись, выпиваю залпом, со вторым стаканом возвращаюсь в комнату. Беру Алису на руки, сажаю на кровать, разжимаю зубы, даю глотнуть. Еще, еще, вот умница, вот молодец, хорошая девочка.

Я кладу ей руку на лоб. Когда я был маленьким, родители трогали мой лоб только для того, чтобы узнать, есть ли у меня температура. А я люблю просто гладить. Стоп. Просто гладить.

– Блин, – говорит Алиса хриплым голосом, – что это было?

Пожимаю плечами.

– Бывает, – говорю я, – обкончалась.

– Ни хрена себе, – говорит она, – я в какой-то момент все с потолка видела. Как это ты такое делаешь?

– Ну, – говорю я, – Майк же сказал тебе: я маньяк. Наверное, это и имел в виду.

Она вся дрожит, и я закутываю ее в простыню, туго спеленываю, сажаю к себе на колени. Прилипшая ко лбу двуцветная челка, вздернутый носик. Как я люблю ее такой, уставшей, выжатой, обессиленной. Алисочка кладет голову мне на плечо, и я чувствую, что она мне сейчас – словно дочь, которой у меня нет.

У меня нет дочери, а сына я не видел восемь лет.

Сейчас я провожу рукой по влажным двуцветным волосам, и слезы стоят у меня в глазах. Я крепче прижимаю к себе Алису, и в этот момент она видит бессильно поникший на моем конце презерватив. Тянет высоким голосом:

– Ты что, не ко-о-ончил?

Торопливо скатываю резинку, виновато отвечаю:

– Восточные техники, знаешь.

Я же говорил: женщины считают меня хорошим любовником, потому что я могу долго не кончать. Стоп. Стоп. Стоп.

 
Уходя утром, она забыла у меня
Свое серебряное колечко. Наверное, специально.
Оставила телефон, написав на обороте корпоративной визитки
Рыжие и светло-желтые волосы,
Cмуглая кожа, большие серые глаза
Слабое подтявкивание в прохладной спальне
Посреди душной летней Москвы
 
 
Через три дня меня накрыло
Я вспомнил ее и вдруг увидел
Все, что можно было бы с ней сделать
У нее была эластичная кожа,
Я запрещал себе думать об этом
Соски с большими ареолами
Маленький рот, который пришлось бы разодрать кляпом до крови.
 
 
Я сам не знаю, почему меня так накрыло
Очень редко это происходит задним числом
Я думаю, что все дело в том, как она кончала
Оргазм называют маленькой смертью,
А их было столько, что мне захотелось посмотреть на большую
 
 
Я подумал, что это было бы даже справедливо
Она кончила столько раз, а я весь вечер
Только и говорил себе «стоп, стоп, стоп»
Теперь мы могли бы сквитаться
Я бы эякулировал раз за разом,
А она бы просила «остановись!
Прошу тебе, перестань, отпусти меня!
Вряд ли при этом ей удалось бы кончить,
Даже если бы я потрогал ее клитор
 
 
(Я тоже люблю трогать девушкам клитор
Зажигалка, плоскогубцы, скальпель
И другие, совсем неожиданные инструменты).
 
 
Я представлял себе, какое лицо у нее будет
Когда она поймет, что происходит
Я бы привез ее на дачу,
Не усыпляя, не связывая.
Она добровольно спустилась бы вниз
И только в подвале бы все поняла
 
 
Маленький рот стал бы идеально круглым
Раскрывшись в беспомощном крике
Рыжие и светло-желтые волосы
Сразу бы намокли от пота, на этот раз – холодного.
Большие серые глаза стали бы еще больше от ужаса
А потом она бы зажмурилась и, может быть, заплакала.
 
 
Вообще-то это было против моих правил
Я никогда не брал с собой на дачу
Московских девушек, с которыми знакомился в клубах
Как нормальный московский пацан.
Прежде всего, это было небезопасно
И вообще, я старался разделить две части моей жизни
Многие серийные убийцы поступают так
Уильям Хейренс даже придумал себе двойника
Его звали «Mr. Murman», то есть Murder Man
У меня тоже есть псевдоним для моего второго Я
Или, может быть, первого.
 
 
Я никогда не брал с собой на дачу
Московских девушек, с которыми знакомился в клубах
Как нормальный московский пацан
Но смуглая Алисочка, девочка-фокстерьер
Не давала мне покоя, да и колечко
Все время попадалось на глаза в ванной
Надо же было его отдать – и я стал думать,
Куда мог засунуть визитку с номером мобильного
И названием конторы.
 
 
Возможно, ее выкинула уборщица,
Пожилая, но деятельная женщина,
Которая приходит ко мне по средам
А может быть, кондиционированный ветер
Унес ее куда-то к Черному морю,
Где отдыхают Любка и Сева.
 
 
А возможно, татуированный ангел
В самом деле может спасти
Девочку-секретаршу, которая называет себя
Рецепционисткой.
 
 
Тебе повезло,
Милая Алисочка, девочка-фокстерьер
Сейчас, спустя столько времени,
Я даже рад. Маленькой смерти
Вполне довольно для маленькой девочки
Доживи до старости, щенок щенком,
Седая челка, сухая кожа, дети, внуки. И образование,
Раз ты думаешь, что это так важно.
 
 
Когда-нибудь, отдыхая летом на море,
Уже взрослой женщиной, перебирающей в час сиесты
Своих одноразовых любовников
Так, как другие считают овец или слонов,
Вспомни меня, богатого папика из клуба,
Шелковые простыни, прохладу кондиционера
Жару за стеклом и то, как ты вдруг увидела комнату
С высоты птичьего полета.
 
 
Это называется «выход из тела», милая Алиса
Помимо секса для этого есть и другие способы
Я так хотел тебе их показать, но не случилось
 
 
Поверь, забытое тобой серебряное колечко
Слишком малая плата за такую твою удачу.
 

32

На вид ей лет одиннадцать-двенадцать, осенняя куртка, вязаная шапка. Вышла из метро, а он увязался следом. Кругом никого не было, и она побежала, просто испугалась и побежала, даже не закричала, только оглядывалась через плечо, чтобы убедиться: мужчина все не отстает, хотя вроде бы и не бежит. На вид ей лет одиннадцать-двенадцать, одета не по погоде, ее бьет дрожь, бежит по улице, оборачиваясь через худое плечо, снег хрустит под ногами, как бутылочные осколки, спешит домой, но не узнает этих мест. Лишенные стен фасады, в окнах выпотрошенных домов зияет черный ночной воздух, праздничная иллюминация сбивчиво пульсирует в такт дыханию. Оглядывается через худое плечо, за спиной кружится снег, одета не по погоде, ее бьет дрожь, не узнает этих мест, перелезает через завалы битого кирпича, пробирается темными дворами, бежит, спотыкается, падает и снова бежит. Замерзшая ручка подъезда, четыре цифры кода, распахнутая пасть лифта, талая вода хлюпает под ногами. Оглядывается, ее бьет дрожь.

Ксения ждет на площадке, обнимает за худые плечи, говорит: что ты, все хорошо, ты же знаешь, вот видишь, ты убежала, добралась, пойдем со мной, вот ключ, вот замок, ты уже большая девочка, нечего бояться, все хорошо, заходи, снимай куртку, ты совсем замерзла, проходи в комнату, видишь, я приготовила тебе подарки, смотри – вот девятихвостка, вот наручники, вот стек, кожаная лопатка, набор швейных игл, осколок зеркала, кухонный нож, и не вырывайся, ради бога, ты уже взрослая, сама все должна понимать.

Сердце колотится, майка мокрая от пота. Ксения лежит, туго спеленатая, плотно завернутая в одеяло, смотрит в зимний утренний сумрак, проснувшись без всякого звонка будильника. Приснится же такое, вылезти из кровати, добежать до душа, не оглядываться по дороге, не смотреть в зеркало, включить воду, смыть холодный утренний пот, постараться забыть свой сон. Ксения слишком хорошо понимает, что он значит.

С другими людьми подсознание говорит притчами, думает, стоя под душем, Ксения, со мной оно всегда говорит прямым текстом. Сегодня ночью мое подсознание сказало мне: ты виновата. Я знаю, что так оно и есть: я виновата. Сколько помню себя, чувствую свою вину. Что Лева должен был сидеть со мной, а не играть во дворе. Что мама работала, кормила семью из четырех человек. Что из-за меня не разводилась с отцом, и что я так и не смогла помешать их разводу. Что я не стала поступать в институт. Что на своем сайте поставила свою фамилию. Что теперь все в городе говорят маме: слышали твою Ксеньку по радио, говорила чего-то про сексуальных маньяков.

Боже мой, думает, стоя под душем, Ксения, как я устала быть виноватой. Я же всю жизнь пыталась, чтобы всем было хорошо. Чтобы Леве было интересно со мной играть, чтобы мама могла меньше работать, чтобы могла мною гордиться. Сколько же можно, думает Ксения и опускается на дно ванны, сколько же. Я ничего не могу, даже Оле не могу помочь, вот сегодня она пойдет делать аборт, Вика рассказывала когда-то, как это бывает, но я не хочу вспоминать об этом, не хочу вспоминать сегодняшний сон, хочу остаться лежать здесь, на дне ванны. Я хочу поехать к Оле, но не могу к ней поехать, потому что это ее тело, ее ребенок и ее выбор. Она хочет сделать все так, словно это маленькая плановая операция, ничего особенного, я ее понимаю. Милая, милая Оля, я бы хотела сегодня оказаться рядом с тобой, держать тебя за руку, гладить по голове, говорить что ты, все хорошо, ты же знаешь, я тебя люблю. Я бы хотела сегодня оказаться твоей мамой, взять тебя на руки, вынести из больничной палаты, отвезти домой, уложить в постель, напоить чаем с малиной, сделать вид, что это ангина. Милая Оля, я вряд ли смогу даже поднять тебя, не то что донести до дома, но, правда, ты же чувствуешь, что изо всех сил, которые у меня еще остались, я посылаю тебе через замерзший предутренний город свою любовь. Может, хотя бы она сделает легким наркоз и не таким страшным пробуждение, если больше я все равно ничего не могу сделать для тебя.

Ксения стоит по колено в воде. Замусорился сток, не иначе: вода не стекает. Опустись в хлорированную московскую воду, свернись калачиком в первородном океане холодного утреннего пота и невыплаканных слез. Но нет, она вылезает из душа, протирает рукой запотевшее зеркало (влажно, парко и тепло), смотрит на свое отражение. Мокрые волосы прилипли к щекам, большие глаза без макияжа глядят беззащитно. Уходит в комнату, возвращается с косметичкой, рисует себе лицо: властный рот, строгие глаза. Критически смотрит – хорошо ли? Отступает на метр, резко выдыхает и выбрасывает вперед стиснутый кулак, ката-как-его-там, как Лева показывал. Так и замирает – волосы облепили шею, властный рот, стиснутые зубы, все мышцы напряжены, сухожилия вибрируют, маленький кулак на переднем плане.

Всхлип за спиной – слив поглощает остатки воды в ванне, ночной пот, невыплаканные слезы.

Она почти в два раза меня старше, думает Ксения в переполненном вагоне метро, думает, положив на колени кожаную сумку, глядя на белое перо, упорно лезущее сквозь черную ткань чьего-то китайского пуховика, всего в двадцати сантиметрах от ее лица. В два раза меня старше, но если поделить ее возраст на двоих, на нее и на младенца, который еще внутри, в душной темноте, выйдет семнадцать. Когда мне было семнадцать, думает Ксения и видит, как мокрая, вся в потеках, дубленка сменяет китайский пуховик, когда мне было семнадцать, Леве было столько, сколько мне теперь и, значит, сегодня Оля – моя младшая сестра.

Позвонила вчера маме, мама спросила как дела, рассказала ей про Олю – вот, подруга делает аборт, я страшно за нее переживаю. Что ты как маленькая, сказала мама, я таких абортов штук восемь сделала – и ничего.

Две девушки стоят прямо перед Ксенией, она не поднимает головы, но, убаюканная покачиванием поезда, слушает их разговор: «Нет, блин, в этом городе зимой просто кранты, посмотри, какие уроды вокруг, в метро толкучка, на улице пробки, у начальницы климакс, в подворотне маньяк». – «Ты-то чего недовольна, ехала бы вместе с Лехой в Таиланд, он, блин, тебя приглашал, там дешево все – офигеть, мне говорили: в месяц сто долларов, супер» – «Не, ты подумай сама, с Лехой в Таиланд? ты чего? мне тут пацан говорил, ездил прошлой зимой, там местные девки – вообще за бесплатно готовы, ну, доллара два или три. Лехе, конечно, по кайфу, а мне-то зачем?» – «Это же супер, даже прикольно, можно поехать – и не давать, скажем, купаться, или там шоппинг… тоже, наверное, дешево, блин». – «Тоже сказала… зачем мне за этим в Таиланд? Я ему здесь не даю». – «Ой, пересадка, вот, блин, пропустите». И вышли, задев Ксению по коленке железным уголком портфеля.

Она поднимает голову. В образовавшемся просвете в толпе ясно видна наклейка на противоположном стекле: расколотое детское лицо и надпись «не убий».

33

– Послушай, – пишет Ксения, – мне снился страшный сон сегодня. Будто я – это маньяк-убийца, представляешь?

– А что ты делала в этом сне? – спрашивает alien. – Ты убивала?

– :) )), – отвечает Ксения, – кажется, не успела. Но, похоже, собиралась. Маленькую девочку, лет двенадцати.

– И как ты собиралась ее убивать?

– Я достала наручники, плетку-девятихвостку, такую кожаную лопатку, ну и всякое такое прочее.

– Неплохую коллекцию ты себе подобрала во сне. Прямо секс-шоп для садомазохистов!

– :) ))), – отвечает Ксения, – у меня и наяву неплохая коллекция. Я люблю это дело.

– А ты top или bottom? – спрашивает alien.

– Я скорее sub, чем dom, – отвечает Ксения, удивленная его образованностью в этих вопросах, но тут звонит телефон, и охранник внизу говорит, что к ней пришли.

Странно сидеть и пить кофе с женщиной, чьи статьи читала совсем девчонкой. Совсем не такая, как представляла ее Ксения: высокая, худощавая, не похожа на секс-символ, лицо почти без макияжа, короткая стрижка, фактически – короткий бобрик.

– Майя, – сует сухонькую ладонь. Пожатие крепкое, почти мужское.

Достает из сумки диктофон, большой, с выносным микрофоном, не чета маленькому, цифровому, которым иногда пользуется Ксения.

Одета в кожаные обтягивающие штаны, на ногах – сапоги без каблуков. Ксения исподтишка бросает взгляд на бедра: что же, интересно, там у нее трепетало в сладостном предвкушении почти десять лет назад? Вопросы задает спокойно, смотрит в глаза, доброжелательно кивает. Ничего особенного: «как вам пришла в голову эта мысль?», «что вы думаете об этом человеке?», «не интересуются ли вами органы?», «не боитесь ли вы обвинений в том, этом и разэтаком?», «что вы сделаете с проектом, когда маньяка поймают?». Отвечает, почти не задумываясь, все уже проговорено сто раз: мой коллега Алексей Рокотов взял интервью, и мы решили, что. Конечно, он больной человек, его надо поймать как можно скорее. Да, мы сотрудничаем с милицией, они охотно идут на контакт. Нет, я ничего не боюсь. Не знаю, еще не думала. Двадцать минут, неужели все?

– Может быть, выпьем еще кофе, Майя, если вы не спешите?

– Да, прекрасная идея. Вы уже устали, наверное, от всех этих вопросов?

– Нет, нет, я же сама сто раз такие задавала. Мы же коллеги, в некотором роде.

Из потертого кожаного рюкзака Майя достает металлическую фляжку:

– Коньяк. Хотите согреться? Впрочем, вам еще работать.

– Нет, ничего, я думаю, пять капель можно.

Майя наливает себе грамм пятьдесят, Ксении совсем немного.

– А вы знаете, я когда-то много читала ваших статей. В «СПИД-Инфо», «Мегаполис-Экспресс», потом еще где-то.

– О, в славные девяностые! – Майя достает сигарету и затягивается. – Тогда было по кайфу писать в таблоиды. Вам, наверное, уже не понять, а для нас в Союзе, что таблоид, что «Космо», что «Ньюсвик» были равно недоступная пресса. Все это было очень интересно делать. Мы думали, нашему поколению повезло создать новую русскую журналистику. Построить фундамент для демократии и свободы слова. Ну, а теперь получилось – кто ушел в политику, кто на телевидение, кто стал звездой, а я вот – старая волчица желтой прессы. Про демократию и свободу слова я и не говорю, сами все видите.

– На самом деле, – говорит Ксения, – вы же сделали великое дело. Все мое поколение выросло на «СПИД-Инфо». Мы же у родителей таскали и читали. И то, что все мои сверстницы, ну, я не знаю, более сексуально свободны, что ли – это все ваша заслуга.

– Странная заслуга, Ксения, если честно. Вот на прошлой неделе видела свою одноклассницу, от нее муж ушел к двадцатилетней. Говорит, только с ней он обрел сексуальное счастье и гармонию. Выходит, это я однокласснице подложила эту свинью. Юную, так сказать, свинку.

– Знаете, Майя, – говорит Ксения, – давайте я вам off the record расскажу свою историю? Если есть пять минут. Просто чтобы вы понимали, как вы для меня важны.

– Рассказывайте, – говорит Майя, – а я, если можно, еще коньячку.

Ксения рассказывает и при этом изучает лицо собеседницы. Морщины вокруг глаз, сухая кожа, зубы, желтые от никотина. Интересно, думает она, какой эта женщина была в молодости? В самом ли деле у нее были все те мужчины, о которых она писала? Я почему-то представляла себе, что у нее большие груди – что-то там про то, как мужчины любят вставлять между ними член, – а сейчас кажется, что она плоская, как стиральная доска.

– Даааа, – тянет Майя, резко выдыхая дым, – и что, вы так до сих пор – в Теме? И в клуб ходите, и все такое?

– Нет, нет, – говорит Ксения, – я почему-то никак не могу заставить себя пойти в клуб. И тут дело не в том, что я стесняюсь или там, в шкафу сижу… вы же видите, я спокойно все рассказала, и, поверьте, не вам первой. Просто мне очень важно, чтобы этот мужчина, ну, с которым я иду в постель, был для меня чем-то интересен, вызывал уважение, что ли. Глупо куда-то идти с твердой целью найти именно такого человека. А чтобы кто ни попадя меня бил или там, я не знаю, поливал свечным воском – этого лучше не надо. Я же и врезать могу, если что не по мне, – и Ксения улыбается.

– Ну, мой опыт в этой области не такой большой, – говорит Майя. – Был вот этот, мой демон, потом мы разошлись с ним, я где-то полгода походила во всякие данджеоны и на разные игры, даже за границей попробовала разок, в Нью-Йорке, а потом встретила одного человека, который, наверное, был вообще одним из лучших любовников за всю мою жизнь. Знаешь, такой мужчина, который полностью угадывает все твои желания. Как у Коэна в песне: «If you want a lover / I'll do anything you ask me to / And if you want another kind of love / I'll wear a mask for you». Ну, а я хотела, чтобы он был жестокий господин, и он придумывал для меня такое, что я, пожалуй, и рассказывать сейчас не хочу. Короче, я до сих пор ему благодарна, но кончилась эта история немного грустно.

– Как? – спрашивает Ксения и думает, что вот теперь она берет интервью, все привычно, все как всегда.

– Понимаешь, он был прекрасный любовник, но я его совершенно не любила. То есть я к нему прекрасно относилась, и до сих пор прекрасно отношусь, но не любила. Это трудно объяснить, ну, любишь человека как друга, прекрасно в постели, но не любишь как мужчину. Я бы не поняла в твоем возрасте, но, может, вы в самом деле другие?

– Ну, в общем, я понимаю, – говорит Ксения. – Мне кажется, что это – отличная предпосылка для брака.

– Да, у нас был бы шанс, но он, к несчастью, в меня влюбился. Достаточно сильно. Это вообще довольно странный сюжет – жестокий мастер влюбляется в покорную рабыню и… и, собственно, ничего. Потому что, если он, скажем, начнет дарить мне цветы и подарки, наша связь тут же прекратится. И таким образом, все, что он мог – это придумывать для меня всякие новые истязания. В качестве подарков, так сказать. А он был, я говорила, прекрасный любовник, с хорошей фантазией, и потому в какой-то момент он меня полностью насытил. Ну, в смысле мою мазохистскую часть. Не так чтобы я проснулась как-то утром и поняла, что больше не хочу, чтобы меня секли или там подвешивали к потолку – у меня был специальный крюк, мы люстру сняли и сделали такой местный свет, чтобы крюк был свободен, ванильные гости немного пугались, – ну, не сразу, но постепенно я все больше отдалялась от этой темы, так что нынче я совершенно обычная женщина.

– Вы меня пугаете, – говорит Ксения. – Мне страшно подумать, что я в один прекрасный день потеряю вкус к Теме. Оно же еще и в депрессии помогает.

– В депрессии, – вздыхает Майя, – помогает психотерапия и, если нужно, таблетки. Я и через это прошла – так что, если нужно, могу дать телефон.

– Спасибо, – отвечает Ксения, – но я пока справляюсь. Может, лучше телефон вашего друга? Что с ним сталось, кстати?

– Остался моим другом. Но я уже давно не сплю с ним. Попробовала один раз, где-то месяца через три – он был нежен, предупредителен, в меру техничен и всячески прекрасен, но, скажу тебе, Ксения, это так неприятно – заниматься любовью с влюбленным мужчиной, которого ты не любишь! А еще месяца через три я вышла замуж, и моя сексуальная одиссея закончилась.

– Вы и до сих пор?

– Да, до сих пор. Уже двое детей, я совершенно счастлива. Я скажу тебе, хотя ты не поверишь. Этот опыт, ну, BDSM—опыт, он, конечно, чудовищно увлекательный и все такое, но его нужно преодолеть. Чтобы нормально жить и быть счастливой.

– Я вполне счастлива, – говорит Ксения, – Я вполне счастлива, насколько можно быть счастливым в этом мире. И знаете что, Майя, вот если бы вы брали у меня интервью сейчас, я бы сказала: я сделала этот сайт, чтобы доказать это самой себе. Ну, что маньяк-убийца – тоже часть мира, неотъемлемая часть мира. И осознание того, что в этом мире существует непереносимое страдание, такое, как у этих девочек, у их родных, у всех нас, когда мы об этом читаем, так вот, осознание неизбежности этого страдания не может помешать мне быть счастливой. Боль, которую я испытываю при сексе, доставляет мне наслаждение, потому что так мой секс становится моделью мира, вы понимаете, Майя? Только тогда я знаю, что я честна сама с собой и могу позволить себе счастье. Потому что быть счастливым в ванильном мире нетрудно – надо всего лишь забыть о том, что ты читаешь в газетах. Забыть не только про убийцу – забыть про войну в Чечне, про экологические катастрофы, про нищету, бедность и голод. Но это – нечестное счастье, Майя, и я не готова его принять.

Майя молчит, выпуская сигаретный дым из покрасневших ноздрей. Потом допивает коньяк прямо из фляжки и отвечает:

– У нас с тобой получился странный разговор, Ксения, жалко даже, что я выключила диктофон. Но я могу тебе ответить, что и твое счастье – нечестное счастье, потому что ты делаешь вид, будто несколько ударов хлыстом или тычков сигаретой – не знаю, что ты предпочитаешь, – служат моделью боли и страдания, которые испытывают другие люди. Но это нечестно, Ксения, потому что другие люди умирают от пыток, а ты всего лишь кончаешь. Потому что если ты скажешь матери, потерявшей ребенка: «Я понимаю твою боль, меня тоже сегодня ночью высек любовник», она плюнет тебе в лицо и будет, извини, права. Если доводить твою идею до логического конца, чтобы оставаться честной в своем наслаждении – тебе надо в конце концов умереть под пытками. Но я бы все-таки посоветовала терапию.

– Спасибо, – холодно отвечает Ксения и после паузы добавляет: – В любом случае, если бы не вы, я бы, вероятно, покончила с собой еще восемь лет назад.

– Извини, – говорит Майя и вытрясает из пачки последнюю сигарету, – я не имею права лезть в твою жизнь, ты права. Но я все-таки скажу тебе, ну, чтобы ты знала. Есть другие способы оставаться счастливой и честной. Понимаешь, мы живем в мире, где каждый день идет война. Это война между жизнью и смертью. И страдание – на стороне смерти, а счастье – на стороне жизни. Наслаждение располагается там, где они встречаются, но это не значит, что мы должны играть за обе стороны. Посмотри на меня, мне сорок пять лет, у меня был рак молочной железы, я потеряла пятнадцать килограмм на химиотерапии в онкоцентре, а потом мне все равно отняли обе груди. Моя смерть жила внутри меня очень долго, может быть, продолжает жить и сейчас. Но там же, внутри меня, когда-то были двое моих малышей, Макс и Илья, и они будут жить в этом мире, когда я умру. И, значит, играя на стороне жизни, я выиграла. У меня уже больше не будет детей, но каждый раз, когда я занимаюсь любовью с моим мужем, мы словно повторяем те два раза. И в каждом нашем любовном акте есть вся дальнейшая жизнь наших детей, до самой смерти – в том числе боль и страдание. Понимаешь, Ксения, мы делаем детей – этого абсолютно достаточно, чтобы мы считали каждый свой половой акт миниатюрной моделью вселенной и кончали без угрызений совести и без помощи плетки и электрошокера.

Майя лезет в рюкзак, достает «клинекс», вытирает глаза и поднимается. Ксении чуть неловко, успешные женщины не должны плакать, хотя она, конечно, все понимает. Она догоняет Майю у самых дверей кафетерия.

– Извините, – говорит она, – мне вам нечего сказать, вы понимаете, я только хотела… в общем, спасибо, что вы говорили сегодня со мной, спасибо за все, что вы сказали.

Майя кладет сухую ладонь на хрупкое Ксенино плечо.

– Все хорошо, – говорит она, – я пришлю тебе интервью, чтобы ты прочитала. И телефон терапевта, мало ли что.

Ксения смотрит ей вслед и пытается представить себя через много лет знаменитой журналисткой, которой молоденькая девушка говорит: «Ой, а я выросла на ваших статьях. Мы с подружками в пятом классе смотрели ваш сайт про маньяка, так классно!» – и тут ее фантазия буксует, потому что даже в этом вымышленном будущем она никак не может представить себя взрослой женщиной с мужем и двумя детьми.