Текст книги "Шкурка бабочки"

40

Мы сидим с Ларисой в «Кофе-Ине». Короткую шубку она повесила на крючок у себя за спиной, и я успел заметить, как она провела ладонью по гладкому меху всех оттенков серого цвета.

Когда мы познакомились много лет назад, на ней тоже была шубка, синтетического, синего цвета, голубые джинсы и оранжевая кофточка, на косой молнии. Если расстегнуть ее, можно было достать одну грудь и поцеловать, хотя я узнал об этом много позже.

Лариса старше меня на три года: это большой срок, когда тебе семнадцать, и ты только закончил школу. Я был еще девственником, но это было нормально: в то время все начинали позже – хотя, может быть, это мне только кажется. Лариса была старшей сестрой моего друга Егора, мы отмечали Новый год у него на даче. Она была с парнем с юрфака, после двенадцати они свалили наверх, сказав, что устали. Мы переглядывались, хихикая: мол, знаем, чем они пошли заниматься.

Мы ошибались. Я сам убедился в этом через полгода.

Девочка, с которой я встречался еще со школы, сказала мне, что решила сохранить девственность до свадьбы, и я так разозлился, что ее послал. Мы простились в холодном весеннем парке, она обнимала меня, прижимаясь всем телом, а я напоследок засовывал свой язык ей в рот так далеко, как только мог, словно компенсируя этим то вторжение, в котором мне было отказано. Она рыдала и обвисала у меня на руках, и я возбуждался от того, что она казалась столь покорной. Я подумал, что мне нравится такое поведение, и, если бы она всегда себя так вела, я был бы не прочь с ней и дальше встречаться. Но когда я спросил ее в последний раз, даст ли она мне, она сквозь слезы повторила «нет». Я развернулся и ушел, чувствуя, что мой член разрывает материю дешевых джинсов. Мне было семнадцать с половиной, и я все еще был девственником и потому решил: больше никаких сверстниц. Было лето, я снова поехал к Егору на дачу, узнав, что там будет Лариса, только что разругавшаяся со своим юристом.

Только потом я выяснил, что она разругалась с ним, потому что решила сохранить девственность до свадьбы. Скажу сразу: ей это удалось.

Лариса была брюнеткой с большими глазами, крупным ртом и тяжелой грудью. Сиськи килограмм по десять каждая, как говорили в годы моей молодости. С тех пор ради забавы я пару раз взвешивал женские груди: пять килограмм был абсолютный рекорд. Ларисины потянули бы на три. Она хорошо целовалась и, наверное, сделала несколько лучших минетов в моей жизни. Впрочем, может, я был просто молод, и мне мало было надо. Перед тем, как взять у меня в рот, она всегда снимала очки и отдавала мне – я стал убирать их в карман после того, как чуть не раздавил в кулаке, кончая: столь сильными были тогда мои оргазмы. Как сейчас помню, иссиня-черное сияние Ларисиных волос, колышущихся, словно водоросли под водой, когда она, чуть покачиваясь, стояла передо мной на коленях.

С тех пор ее волосы стали платиновыми и напоминают парик. Она уже не носит очки, а серые глаза приобрели какой-то ненатурально зеленоватый оттенок, вероятно, от контактных линз. Сидя в ланч-тайм в «Кофе-Ине», я пытаюсь разглядеть в этой хорошо одетой, уже не очень молодой женщине девочку, с которой мы летом целовались на скамейках, а зимой – в подъездах. Нужно было подняться по лестнице на самый верхний этаж, посадить ее на подоконник, расстегнуть искусственную синюю шубку и косую молнию, после чего как можно быстрее нащупать застежку бюстгальтера. Лариса всегда говорила не надо, вдруг кто увидит, но если я успевал прижаться губами к ее крупному коричневому соску, тут же начинала глубоко дышать и перебирать руками мои волосы.

Тогда у меня были длинные волосы. Я мечтал быть рок-звездой, слушал Егора Летова, Ника Рок-н-Ролла, Sex Pistols и Игги Попа. Лариса закончила английскую школу, и я пару раз приставал к ней с переводом, она кривила полные губы и говорила, что там сплошной мат, а она такого не любит. Мата она в самом деле не любила, и в рок-музыке ее пристрастия не шли дальше Агузаровой и «Аквариума».

Сейчас она, вероятно, любит Земфиру, хотя, кажется, ухоженным дамам под сорок можно уже любить и группу «Ленинград». Спросить об этом как-то неудобно: еще подумает, будто я намекаю, что мои музыкальные вкусы пятнадцать лет назад были более продвинуты.

Пятнадцать лет назад мы иногда выбирались на дачу и там, раздевшись догола, часами целовались на раздвинутом диване или просто на полу. Мы были ненасытны, потому что молоды и все еще сохраняли девственность.

Три года непрерывного петтинга – тот еще опыт. В том, чтобы довести девушку до оргазма, не забираясь вглубь влагалища, я стал виртуозом: похоже, за то, что меня считают хорошим любовником, я тоже должен поблагодарить Ларису с ее крупными сосками, нежными ладонями и особенно чувствительными местами между лопаток и чуть выше ягодиц, там, где у нее рос бы хвост, если бы она была одним из тех животных, которые потом идут на шубу ухоженным дамам под сорок.

Мы пьем кофе, Лариса рассказывает, как летала на Рождество в Лондон, посмотрела на английском последнего «Властелина Колец». Когда-то мы любили эту книгу, хотя сейчас я помню только эпизод, когда мертвые лица смотрят из глубины замерзшего болота. Ну и, конечно, помню гибельную прелесть и тяжелый взгляд, ищущий тебя, стоит только надеть кольцо на палец. Слишком хорошо знакомое мне теперь чувство.

Надев наши кольца, мы прожили вместе три года. Наверное, мы были едва ли не единственной парой в моем окружении, женившейся не по залету. У меня умерла бабушка, и мы с Ларисой зажили в собственной квартире. Я уже пробовал делать деньги, на первый заработок купил видео и японский телевизор. Мы поставили их в спальню и каждый вечер, лежа в кровати, смотрели видеокассеты, взятые у друзей или купленные у барыг. На трехчасовую кассету умещалось обычно два фильма и, если первый был хороший, часто на волне интереса мы просматривали и второй.

Пока мы обжимались по подъездам и часами вылизывали друг друга на даче, я был уверен, что в тот момент, когда мы наконец займемся любовью по-настоящему, случится чудо. Увы, я был разочарован. Лариса казалась прекрасной любовницей, и теперь, спустя десять лет и несколько десятков женщин, я могу сказать, что она ею в самом деле была – но что-то все равно было не так. Липкие от пота, мы кончали синхронно, я целовал ее тяжелые груди с крупными сосками, губами она обхватывала мочку моего уха и легонько проводила всегда безукоризненными ногтями по моему бедру – и все годы нашей семейной жизни мне хотелось спросить: и это все? Об этом пишут книги и снимают кино? Об этом мечтают миллионы подростков во всем мире?

Лариса замужем уже восемь лет. Не знаю, любит ли ее муж, когда она проводит ногтями по его бедру, знает ли он особо чувствительное место между ее лопаток и умеет ли так целовать ладонь, чтобы она кончала. Спросить об этом как-то неудобно, хотя, пожалуй, мне это в самом деле интересно.

Ее муж неплохо зарабатывает, но все равно каждый месяц я встречаюсь с ней, чтобы отдать ей конверт с деньгами: я очень люблю моего сына и хочу быть хорошим отцом. Я не видел его уже девять лет.

Иногда мы занимались любовью перед телевизором. Вовсе не обязательно под порнуху, иногда под мелодрамы, боевики или даже комедии. Помню, мы как безумные ржали на «Аэроплане!», в какой-то момент забыв, что я все еще нахожусь внутри. Кажется, мы пробовали заниматься сексом даже под модные тогда боевики Ридли Скотта и Джеймса Кэмерона с Арнольдом Шварценеггером и Сигурни Уивер.

Лучший оргазм Лариса подарила мне во время просмотра какого-то второсортного ужастика: группа герлскаутов, как положено – с огромными сиськами, килограмм по десять, спасалась от группы маньяков, вооруженных всеми видами разделочного оружия, не исключая даже бензопилу, обессмерченную Тобом Хупером.

(Кстати, прообразом Leatherface в «Техасской резне» послужил все тот же Эд Гейн, что вдохновил Хичкока и Харриса. Я много читал о нем: у человека было чувство прекрасного, ожерелье из женских сосков – в самом деле одна из самых красивых вещей, что я видел в жизни)

Лариса не особо любила подобные фильмы – она даже не боялась их, а была полностью равнодушна к происходящему. Вероятно, ей казалось, что все эти кровавые истории про девушек, разделанных заживо, не имеют никакого отношения к ее жизни, а может быть, в ее мире, искусственном уже тогда, эти истории выглядели недопустимым вторжением реальности. Впрочем, не знаю. Итак, она сидела на мне верхом, спиной к экрану, ритмично поднимаясь и опускаясь. Руками я держал ее тяжелые груди и через плечо следил за происходящим на экране. Героиня второго плана, очевидно, предназначенная на убой, блондинка того самого цвета, в который сегодня крашена Лариса, озираясь, бродила по лесу, где только что зарезали двух ее подружек. Как и положено в подобных фильмах, на ней был более чем открытый купальник и я, двигаясь синхронно Ларисиным взлетам и падениям, ждал, когда блондинке перережут горло. Вдруг чья-то рука схватила девицу за платиновые волосы, и я увидел, как огромный мачете обрушивается на ее грудь.

На самом деле, отрубить большую грудь с одного удара очень трудно. Для этого нужна практика – возможно, у героев фильма она даже была. Я, впрочем, не увидел, что сталось с грудью блондинки – не потому, что камера, стыдливо перескочила на ее перекошенное лицо, а потому, что в тот момент, когда мачете вонзилось в плоть, я судорожно дернулся, вцепившись в Ларисины груди, и обильно кончил.

Обычно я мог держаться довольно долго; презервативов Лариса не любила, и мы практиковали coitus interruptus, так что она, ругаясь, соскочила с меня и побежала в ванную. Некоторое время я лежал на спине, сердце мое колотилось, тело сотрясала дрожь.

Теперь Лариса, наверное, вставила себе спираль или принимает таблетки. Так или иначе, у нее больше нет детей, да и вряд ли будут: это в Америке деловые женщины рожают, когда им под сорок. Хотелось бы спросить об этом, да как-то неудобно.

Когда мы расстались, мне было двадцать четыре, ей – двадцать семь, но сейчас мне кажется, мы были совсем детьми, не знавшие своих желаний, боявшиеся собственных чувств. Я хотел быть рок-звездой, она – ученым-зоологом, как ее мать. В результате стала менеджером в крупной западной компании, производящей корма для животных. Тоже, впрочем, зоология.

Через месяц без малого мы узнали, что моя сперма не пропала: через положенный срок родился Денис, мой сын, зачатый от удара мачете, отрубившего грудь, так похожую на грудь его матери.

Думаю, сейчас тяжелые груди Ларисы еще больше отвисли, на бедрах, наверное, скопился жир. Она всегда боялась потолстеть, так что, может, она делает себе липосакцию, худеет по методике доктора Волкова или два раза в неделю ходит в «Планету Фитнесс». Хотелось бы спросить об этом, да как-то неудобно. Она стареет, все женщины стареют и пытаются это скрыть. Время не щадит их плоти, столь прекрасной в юности – они стареют, покрываются морщинами, обрастают жиром и затем умирают. А девушки, убитые мною, навсегда останутся молодыми.

Лариса пьет кофе и говорит, что в «Кофе-Ине» делают хороший кофе, но хуже, чем я делал когда-то. В самом деле? А я уже забыл, как я тогда варил кофе. С тех пор я сильно поднаторел в этом искусстве – тем более, появилось много новых сортов. Умеет ли готовить кофе ее новый муж? Хотелось бы спросить об этом, да как-то неудобно.

Мне трудно встречаться с Ларисой. Обычно я просто захожу к ней в офис, но сегодня она сама предложила сходить вместе на ланч, и я не смог отказаться, тем более, что с самого утра у меня было прекрасное настроение. Все-таки женщина, которую я любил шесть лет – дольше, чем любую другую в моей жизни. Я мечтал каждое утро просыпаться вместе и каждую ночь вместе засыпать, каждый месяц вдыхать запах нерожденных детей, покидающих в свой срок ее лоно, а потом, когда мы бы начали стареть, смотреть каждый день, как прорастают седые волоски в черных прядях.

Я был совсем молод и ничего не знал о себе, но это не так уж важно. Три года я вылизывал ее тело, знал каждый квадратный дюйм ее кожи и мог определить, началась ли у нее менструация, едва завидев в конце платформы фигуру в шубке из синего искусственного меха. Сегодня я смотрю на платиновые искусственные волосы, слишком ровные зубы, зеленоватые глаза и не могу дотянуться до той Ларисы, что я любил когда-то.

Сейчас она рассказывает, как ее старая подруга Машка – я ее помню: худенькая шатенка с удивительно красивыми руками – чуть не развелась с мужем, но они пошли к семейному терапевту и вот, снова вполне счастливы.

Мы развелись, когда Денису был год. Лариса снова пошла на работу, и ее на неделю послали учиться в Европу. Я сидел с ребенком. Вечером, когда он уже спал, я лежал в постели и мастурбировал. В первый год нашей совместной жизни я делал это редко: дверь в душ не запиралась, и меня пугала мысль, что моя жена может узнать: я онанирую, как прыщавый подросток. Мы никогда не говорили об этом, и я был уверен, что сама она никогда не мастурбирует. Если бы мы познакомились с ней уже взрослыми, я бы легко задал прямой вопрос, а сейчас как-то неудобно.

Я снова обрел почти утраченный со школьных лет вкус к мастурбации за время Ларисиной беременности. Ранний токсикоз сменился угрозой выкидыша, а затем – поздним токсикозом, роды прошли тяжело, и три месяца о сексе не могло быть и речи. Интересно, что никому из нас не пришло в голову вспомнить о богатом опыте петтинга. Той ночью, когда Лариса училась где-то в Европе, я кончил довольно быстро – и когда я вернулся к реальности, услышал, как Денис, стоя в своей кроватке, кричит: «Папа, папа!»

Вряд ли он что-нибудь видел. Скорее всего, проголодался, проснулся и заплакал. Я встал. Моя правая рука и низ живота были в сперме. Я запрыгал в ванную, матерясь и придерживая не опавший член. На секунду я вспомнил, как, ругаясь, прыгала к ванной Лариса в ту ночь, когда мы сделали нашего сына.

Сейчас Денису одиннадцать лет. Он зовет нового Ларисиного мужа папой, и, я думаю, что это хорошо. Лариса рассказывает, что сын недавно взял какой-то приз на школьной олимпиаде, и я не знаю, могу ли я этим гордиться: ведь я не воспитываю ребенка, и весь мой вклад в него выразился в нескольких миллилитрах спермы, выпущенных в его мать, когда я увидел, как удар мачете отсекает тяжелую женскую грудь.

Той ночью я понял, что мы должны развестись. Придерживая бутылочку, из которой посасывал мой сын, я остро понимал, что делаю сейчас что-то чудовищное – может быть, чудовищнее, чем все, что мне еще предстояло сделать. Мужчина, только что эякулировавший, представляя себе женщину с выколотыми глазами, чьи груди истыканы штопором, не имеет права кормить ребенка. Не имеет права держать в руках бутылочку с грудным молоком, даже если это искусственное грудное молоко, искусственное, как синяя шуба Ларисы и ее зеленоватые глаза.

Я был очень хорошим отцом. Я очень любил своего сына. Я не хотел передать ему тот ад, в котором жил всю мою жизнь. Этот ад был спрятан так глубоко, что я сам забывал о нем, и только иногда кадр из фильма, чья-нибудь фраза, случайный сон снова окунали меня в этот ад. Может быть, я получил его от моего отца – хотелось бы спросить его об этом, да как-то неудобно. Что бы он ответил? Да, сынок, я тоже всю жизнь живу в аду? Мне жаль, что его кусочек достался тебе? Я не хотел для своего сына даже малой части того ада, в котором жил. Я подумал, что лучше ему никогда не видеть человека, знавшего, что он появился на свет не от слияния двух любящих тел, а от удара мачете, отсекающего грудь его матери.

– А интересно, – вдруг говорит Лариса, – если бы мы с тобой пошли к терапевту, это бы спасло наш брак?

Я пожимаю плечами. Мне было бы неудобно спросить об этом, тем более, Лариса так и не знает, почему я с ней развелся. На мое счастье, через месяц у нее случился легкий служебный роман, и она покаялась мне в своей первой измене. Я сделал вид, что это меня подкосило, тем же вечером ушел из дома к Майку, а через два дня снял квартиру. Мне стыдно сегодня сознаться, но целый год, пока длился наш развод, я наслаждался тем, что Лариса считала себя виноватой. Помню, однажды она пришла ко мне домой немного выпив, и стала упрашивать вернуться. Я строил обиженного мужа, повторял «нет и нет», и тогда она, став на колени, поползла ко мне, подвывая. Пока она расстегивала мне ширинку, я подумал, что мне нравится такое поведение, и, если бы она всегда себя так вела, я был бы не прочь с ней и дальше встречаться. С тех пор многие девушки, плача, стояли передо мной на коленях, но первый раз – всегда самый особенный. Впрочем, минет тогда не особо удался: может быть, потому, что она все еще плакала, а может, потому, что так и не сняла очки.

Эту Ларису, заплаканную и пьяную, еще труднее увидеть сегодня, чем двадцатилетнюю девушку, чьи тяжелые груди я ласкал на последнем этаже всех многоэтажек в микрорайоне. Мне стыдно за тот последний минет – но что еще я мог сделать? Лариса всегда кривилась, когда я покупал очередной том де Сада, которого как раз начали активно переводить, и почти демонстративно уходила из комнаты, когда мы с Майком смотрели «Эльзу, волчицу СС» или еще какое-то кино в этом роде. Как бы я ей сказал: милая Лариса, меня возбуждает только кровь и насилие, только кровь и насилие? Семейный терапевт тоже бы очень удивился.

– Не знаю, – говорю я, – это было так давно. Мы были совсем детьми, не знали, чего хотим. Я мечтал быть рок-звездой, ты – ученым. Так что трудно уже представить…

– Но теперь-то ты жалеешь, что развелся? – спрашивает она, и я понимаю, что старая обида еще жива. Не думаю, чтобы она еще когда-нибудь в жизни, плача, стояла перед кем-нибудь на коленях.

– Жалею, конечно, – отвечаю я, – с тобой получилось глупо, да и Дениса я очень любил. А ты?

На этот раз она пожимает плечами:

– Да нет. У меня-то все отлично. Денис называет Олега папой. Наверное, даже хорошо, что вышло так…

В этот момент я на секунду представляю себе, что тогда, десять лет назад, она уже знала про меня все – про мастурбацию в душе, про де Сада, про мои фантазии, про мачете, отрубающее грудь на телеэкране, знала, но считала это милым чудачеством, ерундой. Может быть, все мои друзья знают и просто не обращают внимания? Мало ли какие у кого фантазии.

– У меня все очень хорошо, – повторяет Лариса, – а ты-то – доволен своей жизнью? А то встречаемся каждый месяц, а главного не спросим.

Мне было бы неудобно спросить о главном, и я на секунду замираю. Не потому, что взвешиваю, все ли у меня хорошо, а потому что в этот момент я вижу тебя. Ты стоишь на цыпочках так, что остро отточенный кол упирается тебе в промежность, а руки, поднятые над головой, прикованы к вделанным в потолок кольцам.

Так я оставил тебя утром и, думаю, сейчас твои ноги уже устали. Ты начинаешь мало-помалу опускаться, кол входит глубже, кровь течет на пол. У тебя красивые стройные бедра, пока что – почти без порезов. Я вернусь поздно, развяжу тебя и омою твои раны, буду ласкать твою левую грудь и вспоминать Ларису в синей шубке из фальшивого меха. Я накормлю тебя лучшим ужином, который смогу приготовить, налью вина, а потом расскажу тебе сказку, про мальчика и девочку, выросших в далекой стране. Они боялись секса, стыдились друг друга, расставались с девственностью три года. С тех пор они выросли, скажу я, сильно повзрослели, многое поняли, но уже никогда не смогут поговорить об этом друг с другом. Это и есть самое главное. Я попрошу тебя сделать мне минет, в память о тех временах, когда Лариса еще носила очки. А после сварю лучший кофе, который умею, и вылью – прямо из джезвы – тебе на лицо.

– Ты-то – доволен жизнью? – спросила Лариса, я вспомнил тебя и ответил:

– Я счастлив.

Когда-то я мечтал быть рок-звездой. Прокричать о несправедливости мира и о своем страдании. Стоять на сцене, залитый кровью, как Игги Поп или Ник Рок-н-Ролл. Можно сказать, моя мечта сбылась.

Я стал серийным убийцей.

41

Попробуй остро оточенный карандаш. Попробуй мастурбировать ровно двадцать секунд раз в пятнадцать минут. Засеки по часам, доложи об исполнении. Попробуй надеть зажимы на соски перед ежедневной летучкой и так просидеть час. Не потеряй сознание. Если потеряешь, расскажи об этом, когда очнешься. Попробуй в течение дня печатать только левой рукой. Попробуй купить самые тяжелые серьги, которые найдешь. Пойди в мастерскую, попроси изготовить на заказ еще тяжелее. Попробуй каждую минуту чувствовать боль в мочках ушей.

Попробуй просто разговаривать с ним.

14:26 Xenia Ты хочешь, чтобы я рассказала тебе что-нибудь смешное?

14:26 alien Да. Мне нравятся твои смешные истории.

14:28 Xenia Я прочитала вчера на форуме, не знаю, будет ли смешно, мы с Мариной очень смеялись. Девушка написала, как она шла домой, и ей показалось, что за ней идет маньяк. Но, по счастью, она встретила своих друзей, которые, сильно выпив, возвращались из гостей. Она подбежала к ним, рассказала что и как, и они всей толпой пошли ее провожать. А этот человек, ну, который якобы маньяк, продолжал идти за ними. И в какой-то момент один из этих ребят говорит: «блин, он меня задолбал, пойду разберусь с ним». Идет он навстречу мужику, что-то быстро ему говорит – и мужик тут же разворачивается и убегает. Ну, все спрашивают, что он такого сказал. Парень, конечно, ломается, а потом сознается: «я, говорит, к нему нагнулся и сказал: ты сексуальный маньяк – и я сексуальный маньяк». Все

14:28 alien :) ))))

14:29 Xenia Представляешь, если это был обычный прохожий! Как он перепугался: пьяная компания, какой-то парень к нему подходит и говорит, что он – сексуальный маньяк.

14:29 alien:) )

14:29 Xenia Я понимаю, это несколько специфический юмор…

14:30 alien Нет, нормально, мне понравилось. Я понимаю, у тебя это профессиональное.

Попробуй любить человека, лишенного плоти. Попробуй каждый день жить перебежками от компьютера к компьютеру. Попробуй, даже засыпая, видеть мигающий желтый прямоугольник ICQ в углу экрана. Попробуй представить себе человека, даже имени которого ты не знаешь. Попробуй объяснить все это своим друзьям. Попробуй не обижаться на их шутки.

22:12 Marina Может быть, он урод? Инвалид c одним пальцем?

22:12 Xenia Нет, он слишком быстро печатает.

22:13 Marina Чеченский безногий ветеран. Девяностолетний импотент. Вообще женщина. Такая мужеподобная лесбиянка-садистка.

22:13 Xenia Еще немного, и я соглашусь встретиться, даже если все это будет правдой.

22:12 Marina Даже если одновременно?

Попробуй объяснить. Попробуй найти слова. Ну и что, что никогда не видела. Женщины любят ушами. Да, да, ушами. Мочками ушей. Кончиками пальцев. Прикушенной до боли губой. Ноющими сосками. Внутренней поверхностью бедер, истыканной острым карандашом. Влажной пульсаций между ног. Всем телом.

Попробуй рассказать о себе. Попробуй ничего не скрывать. Попробуй найти слова. Попробуй вспомнить все: маму, папу, Леву, Никиту. Попробуй не скрывать ничего. Попробуй рассказать о своей работе. Попробуй назвать свое имя. Попробуй не огорчиться, узнав, что оно ничего ему не говорит. Попробуй принять, что всякая слава имеет свои границы. Попробуй смириться с тем, что журналисты преувеличивают важность своей работы.

Попробуй описать все, что есть у тебя дома. Девятихвостая плетка, кнут, стек, кожаная лопатка, зажимы на соски, кляп. Попробуй рассказать, как можно использовать все эти предметы. Предложи несколько вариантов на выбор. Пообещай зайти в магазин на Дмитрия Ульянова, докупить недостающее. Попробуй, чтобы после этого остались деньги до конца месяца. Попробуй перечислить обычные предметы, которые ты использовала когда-нибудь. Бельевые прищепки, булавки, швейные иглы, осколки стекла. Попробуй придумать еще несколько. Предложи ему принести что-нибудь с собой.

Попробуй не говорить о сексе. Попробуй не говорить о Теме. Попробуй просто разговаривать. Попробуй при этом не возбуждаться.

14:46 alien Хорошо. Ты рассказала мне смешную историю, а теперь я хочу страшную.

14:46 Xenia Страшную историю про пытки, которым ты подвергнешь меня?

14:46 alien Нет, зачем. Просто какую-нибудь страшную историю.

14:48 Xenia Ну хорошо. Во время югославской войны одна журналистка оказалась рядом со снайпером. Он лежал где-то на чердаке, окна выходили на большую площадь, все как на ладони. Они разговаривали о чем-то, и вдруг на площади появилась женщина, которая несла коробку с едой. В городе была блокада, еды мало, поэтому она несла коробку очень бережно. Снайпер прицелился, и журналистка сказала ему: «Эй, ты что, собираешься убить эту женщину?» – «Нет, – ответил снайпер, – я просто ее напугаю». Он выстрелил в коробку, и еда рассыпалась по земле. Но женщина не испугалась и стала ее собирать. И тогда вторым выстрелом снайпер убил ее.

14:48 alien Хорошая история. Почему она кажется тебе такой страшной?

14:49 Xenia Потому что в ней чувствуется скрытый смысл, но его никак не удается ухватить. Сначала я думала: это притча о том, что мы цепляемся за материальные блага, когда речь идет о нашей жизни: если бы женщина побежала, снайпер, возможно, не стал бы стрелять.

14:50 alien А может быть, все равно выстрелил бы

14:52 Xenia Да. К тому же, я сказала тебе, что там была блокада, и может быть, она несла эту еду своим детям – и тогда она не просто подбирала упавшее, а наоборот, до последней минуты пыталась бороться. А потом я поняла, что у этой истории вообще нет морали, а есть только ситуация выбора – и этот выбор и есть притча о нашей жизни. Тут три героя: жертва, убийца и наблюдатель. И каждый из нас, слушая эту историю, подсознательно ассоциирует себя с кем-то. Так, я сразу стала говорить о судьбе жертвы. Вероятно, если бы я была настоящей журналисткой, я бы спросила, продолжала ли моя коллега после этого беседовать со снайпером, о чем она спросила его дальше, что он ответил и где вышло интервью. В крайнем случае я бы попыталась понять, что заставляет журналистов отправляться на войну.

14:52 alien Я думаю – непонимание того, что такое война.

14:53 Xenia То есть они хотят это узнать?

14:54 alien Нет. Они не понимают: то, что они находят на войне, можно найти, не выезжая за пределы МКАД.

14:54 Xenia Риск? Адреналин?

14:54 alien Нет. Главное в войне – это безумие. Любая война – это момент, когда многим людям вдруг говорят: послушайте, вам всегда объясняли, что этого, этого и этого делать нельзя. Так вот, теперь – можно.

И люди начинают убивать, насиловать и пытать.

14:55 Xenia Ты хочешь сказать, что война – это просто момент, когда всем нам разрешено понять серийных убийц?

14:55 alien Да. Это такое безумие в массовом масштабе. И, выходит, что ты побывал на войне, только если побывал внутри этого безумия. Когда сам понял, что пытать и убивать людей – можно. А я не уверен, что за этим пониманием стоит ехать в Югославию или Чечню.

14:55 Xenia А если находиться вне? Занять позицию наблюдателя?

14:56 alien Тогда, по-моему, это не имеет смысла. То же самое, что смотреть новости по телевизору.

Попробуй хотя бы иногда – работать. Попробуй отключать аську хотя бы на час. Попробуй за обедом не рваться назад к компьютеру. Попробуй избежать слова зависимость, думая об этом.

Попробуй понять, о чем вы говорите на самом деле? Признайся сама себе, что вы говорите не о BDSM, не о Теме, не о передаче контроля, не о садо-мазо, не о подчинении и доминировании, не о сексуальных играх. Попробуй подобрать слова. Жестокость? Страх? Насилие? Ужас? Безумие?

14:52 alien На самом деле есть важное отличие между нами и героями этой истории

14:53 Xenia Какое?

14:54 alien Мы можем выбирать, кем бы мы стали, и пытаться рефлексировать, а герои лишены такой возможности. У нас есть свобода, а у них – нет. Журналистка, женщина и снайпер не могут поменяться местами, даже если бы все трое захотели. Они не видят для себя возможности выбора. Женщина не может не начать собирать еду, а снайпер сам не знает, почему он стреляет. Каждому из них отведена своя позиция.

14:54 Xenia Но как-то ведь они попали в эту позицию!

14:55 alien Да. Поэтому я согласен с тобой: это в самом деле страшная история. История о том, что, пока мы находимся снаружи ситуации, у нас есть свобода, но мы не можем ею воспользоваться, потому что любой выбор кажется нам одинаково страшным. А когда мы оказываемся внутри ситуации, мы опять не можем выбрать, потому что уже утратили свободу.

14:55 Xenia А можем ли мы что-нибудь сделать, чтобы не оказаться – там?

14:56 alien Конечно. Женщина могла, например, пойти другой дорогой. Но особенность этой притчи в том, что, как правило, мы узнаем о самом факте существования Ситуации, когда мы уже внутри. Или того хуже, даже не осознаем, что мы внутри, а просто перестаем замечать другие возможности. И тогда мы нагибаемся, чтобы собрать еду, или нажимаем на курок.

14:57 Xenia А скажи мне, милый брат, можем ли мы оказаться с тобой внутри ситуации «два живых человека в одной комнате»? Или, если ты не хочешь в комнате, можно в одном подвале или где-нибудь еще.

14:58 alien Мы можем оказаться в такой ситуации. Во всяком случае, я не вижу к этому никаких особенных физических препятствий. Но, мне кажется, время еще не пришло.

Попробуй любить человека, лишенного плоти. Попробуй все реже просить о свидании. Признай, что его отказ – проявление власти. Попробуй представить, как он выглядит: худой или толстый, широкоплечий или сутулый, с глазами карими, как у Никиты? Прозрачными, как у Марины? Темными, как у Оли? С изнеженными руками, как у Влада, или грубыми, как у Саши? Попробуй не спрашивать его об этом. Попробуй спросить. Прими его отказ говорить об этом.

Попробуй сказать себе, что внешность не имеет значения. Попробуй представить, что вы когда-нибудь встретитесь. Представь, как ты будешь жить, когда гибкий, пластичный образ, не имеющий черт, закостенеет в мужчину за тридцать. Представь, как ты будешь пытаться под покровом его плоти найти того alien’а, который каждый день говорил тебе «привет», когда ты включала компьютер. Представь, что ваша встреча неизбежна.

Выпрашивай новые приказы. Попробуй дома поставить ноутбук на табуретку и печатать, стоя на коленях. Спроси, надо ли посыпать пол битым стеклом. Ответь «ок», когда он скажет «пока не надо». Попробуй по дороге на работу стоять в метро на левой ноге, а по дороге домой – на правой. Попробуй понять, зачем он приказывает тебе именно это.

Чувствуй боль в напряженных мышцах. Чувствуй себя марионеткой в его руках. Жалей, что не можешь сделать так, чтобы все тело болело сразу. Восприми эту боль как любовь. Попробуй чувствовать любовь каждой мышцей, каждым квадратным дюймом кожи, каждой ссадиной, каждой ранкой. Попробуй любить еще сильнее.