Текст книги "Шкурка бабочки"

47

Уже тридцать пять лет одно и то же, а все равно каждый год – неожиданность. Еще утром – зима, холод, снег, мерзость. А днем глянешь в окно, выйдешь на улицу – оп! – солнце светит, птицы поют, снег тает, зима уходит. Каждую зиму думаешь: ох, не дожить мне до весны! – конечно, вовсе не потому, что собираешься умереть. Просто в феврале нельзя поверить, что зима когда-нибудь кончится. Но каждый год – одно и то же: что-то неуловимо меняется в воздухе, полузабытый запах пробивается сквозь бензиновую вонь – и вдруг прозрачной невидимой волной накатывает счастье.

Бог весть когда растает снег (все равно в мае опять выпадет!), долго ждать первой зелени, нескоро еще сдавать в «Меховой холодильник» шубу и покупать летние платья, но все равно – вдруг понимаешь: все, кончилось, пережили еще одну зиму. Вечером в такой день ложишься с мужчиной – и нет дела до того, что прямо от тебя он пойдет к жене; ложишься спать одна – и не чувствуешь себя одинокой, открываешь книгу – даже не пробуешь читать, улыбаешься поверх открытых страниц, говоришь: кажется, все получилось, а что получилось – сама не знаешь.

Верующий человек, думает Оля, сказал бы, наверное, «благодать», но у меня нет специального слова. Как девочка из филологической семьи авторитетно заявляю: раз слова нет, его не нужно. Достаточно знать: каждый год, что бы ни случилось, тебе причитается такой день. День, который оправдывает остальные триста шестьдесят с чем-то дней календарного года. День беспричинного счастья.

Встаешь утром, идешь в душ, смотришь на отражение в зеркалах – ведь красивая женщина, правда? Не стерильная модель с глянцевой обложки, не двадцатилетняя коза, не знающая себе цену, нет, прекрасная, красивая тридцатипятилетняя женщина, открытая миру и будущей любви. Эй, вы слышите – Оля включает душ и даже делает воду чуть похолодней, – слышите, я, Ольга Крушевницкая, стою здесь, в ванной, мокрая и счастливая, готовая к новой любви. Я чиста, я свободна, я прекрасна, я люблю себя, я счастлива, я достойна счастья.

Нелегкая была зима, говорит себе Ольга, вскрывая обезжиренный йогурт и перекатывая на языке слово «была», нелегкая, зато результативная! Победительница, куда ни глянь. В голове, словно в Power Point’е, раскрывается презентация: Ольга Крушевницая, итоги зимы.

По пунктам, как положено.

1. Бизнес – сохранение и развитие. Фотографии: Гриша и Костя в Таиланде. Графики: предложенные по возвращении в Москву планы расширения. Таблицы: сроки поступления первых траншей новых инвестиций. Никакой Елены Прекрасной: вероятно, мастерицы тайского массажа окончательно изгнали ее призрак. Впрочем, пардон, при чем тут тайские поблядушки? Это она, Ольга Крушевницкая, 35 лет (фотография в деловом костюме), успешная бизнес-леди, тонкий психолог, мастерица шахматного блефа – да, именно она развеяла призрак Елены Злосчастной. Итак, бизнес: экспертная оценка – пять из пяти.

2. Семья – стабильность и гармония. Маленькая, но любящая. Фотография: Ольга и Влад, рядом, полуобнявшись. Внизу экрана – контур Адмиралтейства, небольшой мамин снимок. Линии, изображающие телефонную связь, соединяют ее с Владом и Ольгой. Следующий слайд, пожалуйста. Влад и Андрей на берегу океана, Индия, штат Гоа. Дом, куда я надеюсь приехать следующей зимой. Еще один слайд: аэропорт «Шереметьево-2», куда Влад вернется через месяц. Итак, семья: экспертная оценка: четыре с половиной из пяти.

3. Любовь – свобода и независимость. Чистый белый экран. Или нет: Ольга Крушевницкая в своем лучшем платье, похожая на всех четырех героинь «Sex and the City» одновременно. Соблазнительная. Романтичная. Сексуальная. Уверенная в себе. Следующий слайд: силуэт мужчины с мигающим вопросительным знаком. Жалко только, нельзя показать, что у него нет обручального кольца – как символ того, что романы с женатыми навсегда закончены. Итак, любовь: экспертная оценка – пять из пяти, да! Все вопросы – к экспертам.

Оля наливает кофе из джезвы, довольно улыбается. Что там у нас еще? Ах да, дружба. Тут слоган как-то не придумывается. Пусть будет «близость и неизменность».

4. Дружба – близость и неизменность. Слайд-шоу: Оля и Ксюша в «Якитории», Оля и Ксюша в «Планете Фитнесс», Оля и Ксюша на снежной горке, в «Кофе Хаузе», за шахматным столиком в «Атриуме», вчетвером в «Кофе-Ине». Следующий слайд пропустите, пожалуйста – ах, нет, не вышло, вот он, никуда не денешься: Ксюша, с пустыми глазами и неподвижным лицом, маленькая, взъерошенная, нахохленная птица, поломанная игрушка. И следующий поскорей: Ксюша с чемоданом в «Шереметьево-2», Оля провожает ее в Прагу, все-таки уговорила отдохнуть, съездить навстречу европейской весне.

Резкой вспышкой воспоминание: уткнулась лицом между грудей, черные, растрепанные волосы, Оля проводит по ним рукой, шепчет чуть слышно: что ты, Ксюша, все будет хорошо, ты же знаешь. Как она там? думает Оля, как там гвоздь в горле, нож в солнечном сплетении? Удалось ли духам пражских алхимиков вынуть холодное железо из теплой плоти? Удалось ли превратить отчаяние – в надежду, горе – в бесстрашие, ледяной кристалл – в чистые слезы? По телефону говорила бодро, ну, ничего, еще два дня – поеду встречать в «Шереметьево». Ксюша прилетит – а зима уже прошла. Счастье, в самом деле, счастье.

Оля бросает халат на диван, идет к платяному шкафу. Как-то забыла отразить увеличение зарплаты, улыбается она, увеличение зарплаты и обещанный кредит на новую машину. Одевается перед зеркалом, думает: вот и хорошо, а то давно пора менять «тойоту». Семь лет уже скоро, несолидно, обновить надо бы.

Долго подбирает косметику. Ведь какой сегодня день? Можно сказать, первый день новой жизни. Может, она встретит мужчину своей мечты, почему нет? На кого он будет похож? Да хотя бы на Пашу Сильвермана. Будем прекрасной парой, два успешных бизнесмена, почти одногодки. Тем более он мне очень помог в той истории, с Этим Человеком, Большим Инвестором. И Ксюша… да, мне кажется, он ее вполне любит. По-отцовски, я имею в виду. И будем мы с ним Ксюше – как мама и папа.

Оля смеется, показывает себе в зеркало язык, надо же, что за глупости. Во-первых, и видела я его один раз в жизни, когда за Ксюшей заезжала в контору, во-вторых – он, кажется, благополучно женат. Да, точно, женат, Ксюша говорила. Вот я дура, а ведь полчаса назад обещала: никаких женатых мужчин! Ну да ладно, можно считать это эротической фантазией – а от фантазий, как говорит Ксюша, никому вреда не бывает. Да уж, не бывает! Из Ксюши нынче слабый авторитет по этой части. Какой был главный совет: «больше трахайся – будешь лучше различать секс и любовь»? Мда.

Оля еще раз оглядывает себя в зеркало, говорит себе: ладно, все хорошо, что хорошо кончается. Приедет Ксюша, все у нее будет хорошо, все будет как раньше. Даже лучше. В такой день невозможно в это не верить.

Оля берет сумочку, проверяет – мобильный, ключи от дома, ключи от машины, права, ключ от сейфа, что еще? – и, не дожидаясь лифта, спускается по лестнице. «Тойоту» вчера запарковала с другой стороны, не было мест – зимой раздражает, а сегодня даже радуешься возможности пройтись. Солнечное отражение, переходя из окна в окно, провожает ее до угла. Оля заходит в тень – вот где долго будет таять снег! – подходит к машине, садится за руль, одним движением запирает двери, включает зажигание и пытается выехать с парковки.

Что за черт! Ругаясь, вылезает: ну да, вот надо же, в такой день! Кто-то проколол два колеса. Нет бы одно, поставила бы запаску, заехала в шиномонтаж, все отлично. А теперь что? Эвакуатор вызывать? Оля смотрит на часы – нет, это уже вечером, так она весь день пропустит. Еще раз заглядывает в салон – ничего не забыла? – ставит машину на сигнализацию (очень она помогла этой ночью, когда колеса спустили!) и, забросив сумочку на плечо, выходит в переулок.

Тормозит первая же машина, Оля называет адрес и удобней устраивается на переднем сиденье. Вот и ладно, думает она, времени почти не потеряла, зато вечером можно выпить, а домой на такси. Впрочем, какое выпить? Надо с машиной разбираться! Ох-хо-хо, вздыхает она, и тут же улыбается: в такой день невозможно долго вздыхать. Солнце светит прямо в лобовое стекло, Оля прикрывает глаза и подставляет лицо весенним лучам. Говорят, нельзя загореть в машине, думает она, ну и что, для загара еще будет время. Как-никак, все лето впереди.

48

Самолет набирает высоту, внизу остается здание аэропорта, петляющая лента Влтавы, готические шпили, узенькие улочки, статуи Карлова моста, толпы народу на Староместской, шум пивных, весенние цветы на холмах Града. Март месяц, а все уже зеленое, никакого снега, надо же. Ксения улыбается.

Оля была права, неделя в Праге оказалась лучшим лекарством. Если разобраться – это всего-навсего неудачная виртуальная любовь, почти как у Маринки. Любимый был прекрасен в ICQ, но монстром оказался в real life. Почти что стихи.

Пражские привидения разогнали московских призраков. Убитые девушки, содранная кожа, отрубленные руки… Ксения передергивает плечами. Совсем нетрудно приучить себя не думать об этом, задвинуть в пыльный угол, позабыть навсегда. Наверное, все так поступают. В мире и без того слишком много страдания и боли, к чему о них думать? Надо жить, не пуская призраков в свой уютный мир. Так живут все люди: вот Марина растит сына и не думает, что мальчик проживет свою жизнь, состарится, превратится в седого старика, а потом – в горстку праха, в прямоугольный ящик, в имя на плите.

Спасибо Оле: купила Ксении билет, забронировала гостиницу, договорилась с друзьями, живущими в Праге, чтобы встретили, приняли, показали город. Олины друзья, человек со смешной фамилией Кармоди и девушка с забавным именем Аллена – через «е», а не через «ё», не путай, – водили Ксюшу по узким улицам, поили пивом, угощали травой, таскались по туристским местам и концертам – и постепенно Ксения оттаивала, ноющая боль проходила, словно кто-то вынул застрявший в горле гвоздь, освободил живот от торчавшего там ножа. На второй день напилась и рассказывала свежие московские анекдоты, не обращая внимания, что радушные хозяева тоже прочитали их у Вернера. Они пили пиво на Жижкове – в «Платоновой Йескинке», «Амстердаме» и «Семи Волках», играли в кикер в биргардене, плевали во Влтаву с метронома на Летне, покупали траву у «Шато», курили в подвалах винарни «У Суду» и шли смотреть кино в мультиплекс на Анделе.

В пятницу они прибились к какой-то международной компании в Central Lounge, трое американцев, один француз, пара из Германии, две девушки из Австрии. Под утро белобрысый и долговязый Жан-Пьер попытался обнять, потянулся губами, а она отскочила так, что сама испугалась: еще чуть-чуть – ударила бы. You can just say no, сказал он, побледнев. I’m sorry, сказала Ксения, I have a problem with my sexual life, Jean-Pierre, I’m really sorry. Как это легко выговорить по-английски, как нелепо это звучит на родном языке. У меня какие-то проблемы с моей сексуальной жизнью. Проблемы? Почему – проблемы? Может быть, все как раз нормально? Посмотри сама: у тебя был роман, вы расстались, ты переживаешь. Ты не готова к новым отношениям и поэтому, гммм, ну да. Ну, и мастурбировать не получается, и ничего не возбуждает, и вообще, доктор, мне кажется, я теперь фригидна.

Ксения протягивает руку за стаканом с яблочным соком: можно еще и воды заодно? Спасибо. Наверное, нужно радоваться, что все прошло. Наверное, лучше никаких фантазий, чем такие. Вот и Майя говорила, мазохизм надо преодолеть, зажить нормальной жизнью. Выйти замуж, родить детей, одного мальчика, одну девочку, нет, лучше двух девочек, назвать Марина и Оля, жить счастливо. Сделать хорошую карьеру, потом замуж и двух девочек. Вот, теперь понятно, как будем жить дальше. Очень хорошо.

А можно еще стать лесбиянкой, думает Ксения. С женщинами не связано никаких воспоминаний, женщины не стягивали мне руки бельевой веревкой и не капали воском на голый живот. Какая все-таки мерзость, да. Ставит пустой стакан на поднос, улыбается стюардессе: вздернутый носик, широкие скулы, яркие губы, улыбается заученно, а Ксении кажется – искренне и тепло. Выйти, значит, замуж за женщину, думает она. Или, наоборот, жениться. Скажем, на Марине. Или нет, лучше все-таки не на Марине, Марина будет изменять, трахаться с общими подругами и водить к себе мужчин. Лучше, скажем, на Оле. Оля взрослая, самостоятельная, опытная. Будет ей вместо матери, иногда – вместо дочери, вместо сестры… на секунду в мозгу вспыхивает слово «брат», острой болью отдается в шее, стоп, говорит себе Ксения, никаких больше братьев, хватит… итак, вместо сестры, вместо мужа, вместо жены. Она пытается представить, как они с Олей занимаются любовью. Наверное, не придется притворяться, девочку не обманешь. Если будет не хотеться, скажу по-простому: «извини, как-то не катит», Оля поймет. Оля красивая, Ксюше нравится, как Оля наклоняет голову при разговоре, затягивается сигаретой из длинного мундштука, улыбается уголками губ и плавно взмахивает ухоженной рукой. Довезла до Шереметьево, поцеловала перед регистрацией. На прощание Ксюша уткнулась лицом между ее грудей, Оля провела рукой по волосам, прошептала чуть слышно: что ты, Ксюша, все будет хорошо, ты же знаешь, вот все и сбылось, все хорошо, спасибо за Прагу, спасибо за Einsturzende Neubauten в театре Арха, спасибо за эту неделю, за то, что ты вынула нож из моей раны, освободила шею от ноющей боли, за поцелуй на прощанье, за то, что, когда я той ночью вышла из ванной, ты не спала и до утра просидела рядом со мной, гладила по голове, не говорила ни слова.

Да, «МК», пожалуйста. Шуршит газетой, смотрит в иллюминатор на облака, желтовато-серые, похожие на московский снег. Думает: скоро и у нас весна, почему же все-таки мы родились в такой холодной стране? Прилетим в Москву, завтра на работу, как они там, интересно? Сайт, ох, вот про сайт думать не хочется. Права Оля, надо закрыть его. Или отдать Алексею, денег не брать, имя снять? А вдруг, думает Ксения, уже поймали? И тогда можно совсем забыть эту историю. Она листает газету, ищет криминальную хронику, думает: вот был бы подарок к возвращению на родину. «Московский маньяк пойман». И не думать о том, что я любила этого человека, не думать. Не для того я летала в Прагу.

Разворачивает страницу – и тут же, словно вся ушедшая боль вновь вернулась, словно тесаком ударили по лицу, отрубили руки, разорвали грудь, разбили грудную клетку, вынули сердце, кричит, кричит, яблочный сок розовой пеной рвется из горла, отскакивает напуганный сосед, бежит стюардесса, Ксюша сжимает обкусанными пальцами газетный лист, цепляясь, словно все еще надеясь проснуться, кричать, кричать, выть по-звериному, только бы не видеть мелкого петита в самом низу: Новая жертва московского маньяка? В Битцевском лесопарке найден труп молодой женщины со следами сексуального насилия и пыток. Судя по характеру ран и расположению тела, эксперты не исключают, что это новая жертва маньяка, который уже полгода держит в страхе столицу. По документам удалось установить личность погибшей, ею оказалась тридцатипятилетняя Ольга К. кричать, кричать, захлебываться в рыданиях, биться на руках у стюардессы, плакать, плакать.

Но нет – Ксения сидит неподвижно, снова и снова перечитывая, уже ни на что не надеясь, не веря в случайное совпадение – мало ли в Москве девушек с именем Оля, с фамилией на К, тридцать пять лет, директор известного интернет-магазина? – сидит неподвижно, ни единой слезинки, небо над Европой, облака грязные, как московский снег.

49

Я пытаюсь придумать хэппи-энд к этой истории – но у меня ничего не получается.

Даже когда я убивал Ольгу, я не чувствовал никакого возбуждения. Впервые в жизни.

Она была интересной женщиной, когда-то мне нравилось работать с такими. Красивая грудь, полные печали глаза, нежная кожа на руках.

Я поцеловал ее ладонь перед тем, как отрубить кисти.

Я сек, прижигал и резал, но ничего не чувствовал. Раньше, когда я убивал, мне казалось: с помощью чужого тела и своего мастерства я создаю настоящие произведения искусства. На этот раз я сам себе казался грубым ремесленником.

Обычно за работой время идет быстро, но я скоро устал – может, потому, что Ольга не вызывала никаких чувств – ни умиления, ни восхищения, ни жалости.

Она была не интересна мне.

Я выпил воды, сполоснул лицо и вернулся в подвал. Ольга лежала на столе. Кисти отрублены, кожа на иссеченных бедрах свисала клочьями, правая грудь превратилась в сплошное кровавое месиво, из соска левой сочилась кровь. Кожаные ремни удерживали тело на столе, ноги привязаны к вбитым в стенку кольцам и широко разведены: между ними виднелась лужица крови. Рядом на столе в беспорядке были разбросаны инструменты – скальпель, секатор, несколько хлыстов. На полу лежала паяльная лампа, с потолка свисали веревочные петли, покрытые запекшейся кровью. Стены и пол тоже в крови – когда-то я заставлял пленниц убирать в подвале, но последние пару раз не тратил на это время. Наверное, где-то здесь еще валялись отрезанные и забытые части тел: стоял душный запах падали. Странно, что я только сейчас его почувствовал.

Ольга лежала на столе, ее рот был разодран кляпом, глаза закрыты. Она напоминала не произведение искусства, а выкинутую на свалку поломанную игрушку. Я подумал о том, что это – ближайшая подруга Ксении, женщина, которую любит Ксения. Я подошел к столу, вытащил кляп изо рта и лег рядом. Только тут я заметил: все еще сжимаю в руке тесак. Я обнял Ольгу и попытался поцеловать. Внезапно, она вздернула голову и впилась зубами в мою губу. Я рванулся и ударил ее тесаком по лицу.

Моя кровь хлынула мне на грудь. Я кинулся к умывальнику и, плача, промыл рану.

Я с детства боюсь боли.

Я не знал, что делать с Ольгой дальше. Мой член бессильно поник, фантазия истощилась. Больше всего хотелось бросить ее умирать от голода и ран, а через пару недель забрать мертвое тело. Но я не хотел ждать: мне надо было послать сигнал Ксении.

Внезапно я понял, что надо делать. Я собрал инструменты, снова заткнул Ольге рот и принялся за работу. Обычно, когда дело близится к финалу, не чувствуешь усталости, но тут я два раза присаживался отдохнуть. Потом уже я сообразил, что, вопреки обыкновению, даже забывал проверять, жива ли она. Так что, честно говоря, я так и не знаю, в какой момент Ольга умерла.

Наконец дело было сделано: я выбросил из раны остатки поломанных ребер, обрубил по краям ошметки мяса и кожи – и вырвал Ольгино сердце.

Именно такой смерти хотела для себя Ксения.

50

Закрытый гроб, да, конечно… говорят, лицо обезображено, с трудом можно узнать… а правда писали, что вскрыта грудная клетка и вынуто сердце?.. да, конечно, тот же самый, кто же еще?.. она делала сайт про него, знаете?.. да, как предчувствовала, надо же, такое совпадение… значит, судьба… тридцать пять лет, можно сказать – молодая… кажется, первая убитая в нашей индустрии… да, несерьезная у нас индустрия: первое убийство только теперь!… да и то – какой-то маньяк, нет чтобы передел рынка, как у взрослых…

Шум голосов, переходят от стола к столу, официальные поминки, Оля всегда любила этот ресторан, вот уж не знала, ни разу с ней здесь не была, ну, уже не важно. Подходят, выражают соболезнования, будто она – ближайшая родственница, дочь, сестра, будто они в самом деле успели пожениться и прожить много лет в любви и согласии, много лет прожить счастливо, родить детей, двух девочек, друг от друга. Можно было и не делать аборт, думает Ксения, все равно не пришлось бы воспитывать одной, зря боялась. А может, и хорошо, что ничего, кроме сгустков крови, уже не было в темноте ее матки. Только представь, каково это: умирать вместе со своим ребенком, пусть и нерожденным? Не может представить, вообще – не может представить, что Оли больше нет, закрытый гроб, даже не увидела в последний раз, не может представить, не хочет думать, как она умирала. Оля всегда говорила, что боится боли, говорила: я страшная трусиха, я так боюсь боли, не то, что ты, не то, что я, да, было бы, наверно, справедливей, если бы я, а не она.

Подходит Паша, пожимает руку чуть выше локтя, говорит: Ксения, примите мои соболезнования, я знаю, вы были очень близки. Впервые говорит на вы, словно после Олиной смерти Ксения стала старше, будто часть Олиных лет перешли к ней. Отвечает: спасибо, да, очень близки. Ни единой слезинки за два дня в Москве, ни единой слезинки за всю жизнь.

Она сильная девчонка, думает Паша, она не сломается, я знаю. Паше достаточно только увидеть человека, потерявшего близких, и он все про него понимает. Можно сказать – интуиция, а можно – опыт. Как-никак почти у всех детских друзей кто-нибудь погиб, статистики более чем достаточно. Он все еще держит Ксению за локоть, говорит: можно вас на минутку? Да, конечно, а что случилось? Отходят в угол, садятся за пустой столик, Паша оглядывается через плечо, вынимает из внутреннего кармана маленький пистолет, кладет на стол. Вот, возьми. Ксения смотрит устало: Паш, ты что? Зачем мне пистолет? Не обращает внимания, аккуратно показывает: так и так, пальцем сюда и здесь нажать. И положи в сумочку. Смотрит непонимающе. Красивая девчонка, думает Паша, но все-таки сильно сдала за последний месяц, словно постарела, хотя как можно постареть в двадцать три? Только повзрослеть. Возьми, возьми, чистый ствол, не волнуйся. Считай, я тебе как начальник приказываю. Пожимает худыми плечами, убирает в сумку: Ну, хорошо. Возвращается в зал, Паша смотрит ей вслед, думает: если что с ней случится – никогда себе не прощу. Я ведь знал: не надо было делать этот сайт. Пытался объяснить, но плохо, видимо, объяснял. Выходит, слова – такая же мнимость, как реклама, как прямоугольники баннеров на прямоугольниках мониторов. Все-таки надежней неодушевленные машины. Патрон, капсюль, пусковой механизм.

Переходят от стола к столу, шум голосов, тихий шепот, мать приехала из Питера на похороны, а вот на поминки не пошла, ее можно понять, потеряла дочь, ужасно, когда родители хоронят детей. Да, да, а у Крушевницкой ведь не было детей, я правильно помню? Нет, никого, в Москве из родственников только брат, не успел прилететь из Индии, сложно со связью, ему написали, но, видимо, не каждый день почту читает. Вот жизнь у человека, а я, если не загляну в ящик хотя бы пару раз за день, просто сама не своя. Да, бросить все, уехать в Индию. Шум голосов, от стола к столу.

Подходит молодой человек: можно мы с вами выйдем на минутку? Да, конечно, а что случилось? Где она его видела, вот черт. Сухие глаза уже перестают узнавать людей. А, простите, да, действительно, я сегодня, ну, вы понимаете. Да, конечно, Ксения Рудольфовна, я понимаю. Мы прочитали вашу переписку, жалеем, что не сделали этого раньше. Мы связались с Александром, как вы и предлагали. Он составил описание, ну, рост, фигура… к сожалению, этот человек был в маске, но все равно, я хотел попросить выложить на сайт фоторобот, это очень важно. Извините, говорит Ксения, я закрыла сайт. Извините, мне в самом деле неловко… Напечатайте лучше в «Ленте». У них траффик больше.

Слова застывают на губах. Траффик, рейтинг, по показам, по кликам, хиты, хосты, баннеры, поп-апы, титульное спонсорство. Оля, Оля, Оля. Проводила в Шереметьево, поцеловала перед регистрацией, провела рукой по волосам, все будет хорошо, никогда уже не будет, никогда уже. Не кататься с горки, не пить сакэ посреди ночи, не трепаться по аське, не уткнуться в мохнатый свитер. Не плачь. Я не плачу, это снег. Да ладно, у тебя все лицо мокрое. Я никогда не плачу. Вот видишь, ты не верила, а в самом деле – ни слезинки, даже теперь. Видишь, я тебя не обманывала, все жизнь считала: нет смысла плакать, надо бороться, слезами горю не поможешь, плакать – это признать свое поражение. Ну, и так далее. А чем тут поможешь, с чем тут бороться? Хотя бы поплакать. Я бы даже хотела – да не могу. Может, если бы увидела тебя мертвой, поверила бы наконец, если бы не закрытый гроб, если бы прикоснуться к твоим рукам, поцеловать, провести по волосам ладонью. Никогда больше не будет хорошо, никогда. Сухие глаза, ни единой слезинки.

Подходит, берет за локоть. Оля мне столько о вас говорила, вы ведь Ксения, правда? Это еще кто такой, темный костюм, заплаканное лицо, дорогие часы на широком запястье, держит за локоть по-хозяйски. Простите? Ой, я не представился, мы же не знакомы, я – Олег, вот моя визитка, я думал, Оля говорила обо мне, вы же были ее ближайшей подругой, наверняка обо мне говорила, да, такой кошмар, мы же встречались четыре года, настоящая любовь, такое горе. Вытирает глаза, всхлипывает. Плачет, значит. Да какое он имеет право здесь плакать? злится Ксения. Где он был, когда Оля аборт делала? Вдруг вспоминает: домашнее насилие и серийные убийства – два полюса мужского принуждения. Думает: а где-то между ними – женатые мужчины, заводящие необременительные романы на четыре года, строящие из себя вдовцов на похоронах женщин, которых трахали раз в неделю.

Вырывает руку, пытается уйти, Олег догоняет, хватает за локоть, заглядывает в глаза, всхлипывает. Ах, Ксюша, вы не представляете, сколько она для меня значила!

В последний момент удерживает занесенный кулак, но крик сдержать не может: какая я тебе Ксюша, ты что, охренел? Я только для нее была Ксюша, только для нее, слышишь? Она сделала от тебя аборт, а ты даже не заметил, даже не понял, что произошло, даже не удивился, что больше не звонит! Ступай к своей жене, что ты здесь делаешь? Оборачиваются, кто-то уже несет воды, нет, не надо, нет, у меня не истерика, я сейчас успокоюсь. Сухие глаза, ни единой слезинки.

Сквозь толпу пробирается Маринка, черная футболка, черные джинсы, обнимает за плечи. Спасибо, спасибо, я что-то сорвалась, просто разозлилась, надо взять себя в руки, спасибо, Маринка, спасибо, да, пойдем.