Текст книги "Шкурка бабочки"

19

Вы сидите вчетвером за столиком в «Кофе-Ине», твоя любовница Ксения, Ксенина подруга Ольга и Ксенина одноклассница Марина. Вы собрались сегодня, чтобы отметить открытие вашего сайта. Вы все-таки успели до Нового года, теперь можно спокойно отдыхать в праздники. Вот вернетесь после Рождества – все доделаете, а пока пусть сайт повисит в тестовом режиме, все равно в эти дни народу в Сети раза в два меньше.

Две недели вы каждый день переписывались и общались по ICQ, но ты впервые видишь двух Ксениных подруг. На вид Ольге лет тридцать с небольшим, но ты никогда не умел точно определять возраст женщин. Она закуривает сигарету с длинным мундштуком, и ты замечаешь на ее запястье браслет с темными камнями. Марина выглядит моложе Ксении, может, потому что совсем не накрашена, в светлых волосах нет даже заколки, и они при каждом движении разлетаются вокруг головы. На Марине – джинсы и свитер, она доброжелательно улыбается тебе, но, кажется, тут же забывает о твоем существовании. Она нигде не работает, но всегда доступна по ICQ: дома у нее выделенная линия, и компьютер стоит на барном стуле прямо посреди комнаты, как кибернетический алтарь. Ты еще не знаешь об этом и вряд ли когда-нибудь узнаешь, если Марина не позовет тебя в гости, или Ксения не расскажет об этом. Марина называет подругу «Ксения», а Ольга – «Ксюша». Ты не думаешь, что ваша любовная близость когда-нибудь зайдет так далеко.

Ты сам не ожидал, что сайт будет так хорош. Подробные описания всех одиннадцати известных убийств, комментарии следователей к каждому из них. Случаи сгруппированы по различным признакам (несколько вариантов классификации на выбор). Карта Москвы с указанием мест, где были найдены трупы. Точная датировка времени обнаружения, примерная – времени каждого убийства и времени исчезновения каждой девушки. Одно большое интервью с зам. московского генпрокурора, и два еще подробнее – с сотрудниками прокуратуры и угрозыска, отказавшимися назвать себя. Раздел «Из истории московских убийц» – с подробным разбором случаев Мосгаза-Ионесяна, Лешего-Ведехина, Удава-Головкина, Олега Кузнецова и Сергея Ряховского из Балашихи. Там же – фрагменты книги Николая Модестова «Маньяки: слепая смерть», подробного рассказа о самых крупных серийных делах России.

Особенно Алексей гордится разделом «Теория», который совершенно неожиданно предложила его Оксана, разыскавшая в своих, еще институтских времен, архивах несколько статей культурологического толка. Там было большое исследование о Жиле де Рэ, знаменитом убийце детей, маршале Франции и сподвижнике Жанны Д’Арк, сожженном на костре в 1440 году, а также статья Пьера Клоссовски о маркизе де Саде, которую, честно говоря, тебе так и не удалось дочитать.

Ольга, уже имевшая опыт построения коммьюнити-ориентированных сайтов, предложила не делать один форум, а сделать несколько тематических: «Обсуждение случаев», «Теория и история», «Версии» и «Свидетельства». Последний форум предназначался для тех, кто подозревает, будто видел или встречал маньяка. Скорее всего, вздохнула Ольга, там будет один мусор, но если есть хотя бы один шанс – его нужно использовать. А если кто боится заявить о своих подозрениях публично, может отправить письмо через специальную форму.

Ты смотришь на Ольгу и думаешь: ага, вот с кого Ксения лепит свой образ деловой женщины! Если так пойдет дальше, через десять лет у Ксении тоже будет машина, припаркованная у тротуара, и такой же странный блеск в глазах, который ты уже много раз видел у одиноких успешных женщин за тридцать. Многие принимают его за холодность, но ты-то знаешь, что это соль невыплаканных слез, застывшая в глубине зрачка – там, откуда их не выманит ни любовная судорога, ни тепло мужского объятия. Разве что – подойти, погладить по неестественно светлым волосам и сказать: «Что ты, Оленька, все будет хорошо, ты же знаешь», – но было бы странно, в самом деле, обращаться так с малознакомой женщиной.

Они обсуждают баннеры, спорят, можно ли использовать фотографии жертв.

– По-моему, они будут кликабельны, – говорит Ксения, – так что в чем дело?

– Площадки могут отказаться их ставить, – возражает Ольга, – была какая-то история год назад, во время «Норд-Оста». Впрочем, я могу путать.

– При чем тут площадки, – неожиданно для себя говоришь ты, – у них ведь остались родственники. Побойтесь бога, девушки.

На минуту все замолкают, а потом Ксения говорит:

– Хорошо, лучше сделаем баннеры с кусками карты Москвы: скажем, название станции метро и стрелочка «маньяк убивает здесь».

– К утру сделаю, – улыбается Марина и встряхивает светлыми волосами.

Ты всегда считал, что лучше не спать с коллегами – ведь помимо журналисток, есть девушки-дизайнерши, верстальщицы, фотографы. Вероятно, ты был не прав – ведь так приятно знать, что, расставаясь сегодня вечером в прихожей, вы снова увидитесь завтра в офисе, где Ксения опять будет закована в доброжелательную броню бизнес-вумен, броню, которая медленно слезает под твоими поцелуями и объятиями, раскалывается от режущего ухо финального крика. Может быть, впервые в жизни ты доволен собой и как мужчина и как профессионал, и Ксения – свидетельницей обеих твоих побед.

Кажется, сегодня вечером, поднимая бокал за старт вашего проекта, ты больше не чувствуешь себя успешным неудачником.

20

Играли в снежки, словно малые дети; катались с ледовых гор, сперва на ногах, а потом – прямо на заднице, подложив какую-то картонку: прощай, Ксюшина дубленка, прощай, Ольгина шуба. В забегаловке пили водку из пластмассовых стаканчиков, отшили двух подростков, что приняли их сначала за сверстниц, а потом за маму и дочку. Показали прописку белобрысому лейтенанту, и тот вернул им паспорта, сказав «продолжайте отдыхать, девушки».

Отдыхать оставалось еще три дня. Две взрослые девушки, одна, скажем, журналистка, другая – IT-менеджер, но обе – успешные профессионалы, без пяти минут звезды, создатели самого популярного сайта наступающего года сорвали себе голоса, распевая караоке в «Якитории», и теперь лечились горячим сакэ.

– По-моему, это лучшие новогодние праздники в моей жизни, – говорит Оля, которой почти удалось забыть, что Олег не смог приехать к ней ни 31 декабря, ни 1 января, а дальше она уже и не ждала, потому что 2—го утром он с семьей улетал в Таиланд, и поэтому вот уже третий день Оля гуляет вместе с Ксюшей по московским клубам, ресторанам и закусочным, бегает наперегонки и падает в редкие сугробы, изображая не то снежинку, не то пятиконечную звезду.

– У меня-то – точно, – отвечает Ксюша, которая к третьему дню не то в самом деле напилась, не то просто так счастлива, что одного воспоминания об этом счастье должно хватить на всю оставшуюся жизнь. Год закончился прекрасно, сайт они запустили, Сашу на хрен послала, эротическое напряжение сняла, и в новый год входит молодой, свободной, готовой к любым переменам девушкой. 31 декабря Алексей позвонил поздравить, она немного удивилась, не зная, списать это на служебное рвение, окрепшую дружбу или попытку дать понять, что бог троицу любит и два вечера требуют продолжения в новом году. Вот в новом году и разберемся, подумала Ксюша и без всякого труда выбросила Алексея из головы. С ним было хорошо, но он не в ее вкусе. Буги-вуги у него должны получаться лучше, чем секс, но это как-нибудь потом.

– Я вспомнила прекрасный анекдот, – говорит Оля, разливая остатки сакэ, – про учительницу начальной школы. Вот приходит она после праздников в класс и начинает диктовать условия задачи: «Две молодые, интересные, интеллигентные девушки купили в магазине шесть бутылок пива за тридцать копеек, (не помню, на самом деле, за сколько, старый анекдот, ну, не важно), бутылку водки за 4—12, сырок „Волна“ за 14, предположим, копеек и бутылку портвейна „Крымский“… ох, боже мой, портвейн-то мы зачем пили!»

Ксюша смеется, они допивают сакэ и направляются к выходу.

– К тебе или ко мне? – спрашивает Ксюша.

– Ко мне, – объявляет Оля, – до меня ближе.

– Зато у меня елка, – парирует Ксюша.

Две молодые интересные девушки, успешные профессионалы, без пяти минут звезды, ловят в праздничной Москве машину. Забившись на заднее сиденье, перебивая друг друга, объясняют дорогу. Водитель, с седой щетиной и голубыми, выцветшими до белесости глазами, включает «Русский шансон» и говорит:

– Не боись, дочки, я тридцать лет за баранкой. Адрес только скажите, а дальше я сам.

Едут московскими улицами, праздничная иллюминация наброшена на лишенные стен фасады, в окнах выпотрошенных домов зияет черный ночной воздух.

– Что Лужок делает, ты только глянь, а? – говорит водитель. – Слышали, есть план всю Тверскую на хрен снести? Представляете, дочки? Я в Москве тридцать лет, а города не узнаю. Как после войны, честное слово.

– Ничего, – говорит пьяная Оля, – новые дома построят, лучше прежних. Москва она такая… все выдержит.

Оля из Питера, у нее свои счеты к столице, но водитель не знает об этом, делает радио потише и продолжает ругать Лужка. От него пахнет по́том, но совсем не несет перегаром, и это даже удивляет Ксюшу, которая все жалеет, что в «Якитории» не дают сакэ на вынос. Увлеченная этими важными мыслями, она пропускает момент, когда водитель переходит к обсуждению Чеченской войны:

– Вот с Великой Отечественной отец и его друзья возвращались – так я знал их, они были добрые люди. А из Чечни – возвращаются злыми.

– Какая война – такие и люди, – огрызается Ксюша и уже думает, как бы попросить словоохотливого водилу заткнуться. В самом деле, неужели разговоры о политике – нагрузка к любой поездке по Москве?

– А еще, говорят, в городе маньяк объявился, – продолжает водитель, – так что вы, дочки, поосторожней. Двоих-то он, конечно, не тронет, но я в принципе.

– Знаю я, – отвечает Ксюша, сразу заинтересовавшись, – а вы откуда слышали?

– По радио только что передали, я на «Эхо Москвы» попал случайно, так там сказали, что в этом, типа в компьютере, в Интернете, вот, все про него рассказано: кого убивает, как, когда снова убьет.

Две молодые интересные девушки, успешные профессионалы, без пяти минут звезды внезапно начинают обниматься и громко ржать на заднем сиденье, а голубоглазый водитель почесывает седую шевелюру, бормочет что-то себе под нос и делает громче «Русский шансон».

– Это успех, Олька, это успех! – кричит Ксюша, приплясывая у компьютера. Она так и не сняла дубленку, и хлопья снега превращаются в лужицы на паркетном полу, да и угол килима у кровати уже намокает. Оля возвращается с кухни, где ставила чайник, высветленные короткие волосы прилипли ко лбу, мохнатый свитер с высоким горлом, клешеные джинсы в цветочек обтягивают бедра. Да, на переговоры в банк в таком наряде не явишься. Боже мой, как хорошо на неделю забыть о дресс-коде! Она заглядывает Ксюше через плечо и говорит удовлетворенно:

– Пятое место, поздравляю!

В свое время ей доводилось работать в проектах, которые вылезали в большую десятку Рамблера, а вовсе не в тематическую. Ей тридцать пять лет, пять из них она занимается русским Интернетом, ее трудно чем-то удивить. Куда лучше кататься с ледяных горок, играть в снежки, словно малые дети, пить водку из пластмассовых стаканчиков и сакэ из маленьких глиняных рюмочек.

– Мы молодцы, мы молодцы, – приплясывает Ксюша, сбрасывая дубленку прямо на пол, – we did it! Yes!

Она хлопает маленькой ладошкой с обкусанными ногтями по ухоженной Олиной ладони и тут же звонит телефон, словно его разбудил этот хлопок.

– Ой, блин, – говорит Ксюша, дотягиваясь до трубки, – алле, это я, с Новым годом, кто это?

Она слышит мамин голос, и ее сразу накрывает волна испуга – что случилось? Мама никогда не звонила просто так. Все здоровы? В чем дело? Ах ты, они даже назвали мою фамилию? Это же круто, мама, супермегакруто. Что значит – зачем? Потому что это моя работа. Потому что я – редактор онлайн-газеты «Вечер.ру», журналистка, даже немного – IT-менеджер, мама, но в любом случае – успешный профессионал, а это – мой новый проект. Что значит – ты посмотрела, и там одна мерзость? А что ты хочешь найти на странице про маньяка, который зарезал одиннадцать девушек от пятнадцати до тридцати восьми лет только за последние восемь месяцев? Мама, нет, я не могу закрыть этот проект, нет, я не буду снимать свою фамилию.

Ксюша никогда не плачет. Но сейчас она стоит, уткнувшись в мохнатый Олин свитер, как раз между двух грудей в лучшем случае второго размера, а Оля гладит ее по голове и говорит: «Что ты, Ксюшенька, все будет хорошо, ты же знаешь, я люблю тебя», – и чувствует, что на короткий миг ее странная фантазия стала явью, она обрела дочь, которой может гордиться, которую она любит и ждет всю жизнь. Все будет хорошо, Ксюшенька, говорит она, пойдем, попьем чая, давай сходим умоемся, я тебе вытру слезки, поцелую тебя в лобик, хочешь, уложу в постельку, ты только не плачь.

Я не плачу, говорит Ксюша, хороший редактор, успешный профессионал, без пяти минут звезда, я не плачу, – и поднимает лицо с разводами туши на щеках, и Оля смеется и говорит: да ладно, у тебя все лицо мокрое, у тебя тушь потекла.

Это от снега, Оля, от снега, отвечает Ксюша, ты же знаешь, я никогда не плачу, просто погода такая, с волос нападало, вон, посмотри, какой снегопад за окном.

И вот они сидят на кухне, два молодые интересные девушки, внезапно протрезвевшие, будто и не было ни водки из пластмассовых стаканчиков, ни сакэ из глиняных рюмок, пьют чай из кружек, на одной из которых написано Rambler, а на другой – «Вечер. ру». Без косметики Ксюшино лицо кажется совсем беззащитным. Да, думает Оля, так я бы дала ей даже не 23, а 18 лет. Двадцать три минус восемнадцать будет пять, двенадцать плюс пять, да, в семнадцать лет я уж вполне могла бы родить ребенка, если бы, конечно, не лишилась девственности только в двадцать два и то – по большой любви.

– Она права, конечно, права, – говорит Ксюша, – теперь ее друзья будут думать обо мне, что я работаю в каком-то онлайн-таблоиде, вроде «МК», они ведь даже не пойдут смотреть, что мы сделали. Наверное, они правы: это пропаганда насилия, может, мы в самом деле провоцируем маньяка на новые убийства?

Оля нагибается к ней, берет за руку, накрывает ладошку своими большими, ухоженными ладонями, над которыми два раза в неделю трудится маникюрша Лиза, делая ванночки, обрезая кожицу по краям лунки, полируя и покрывая лаком. Накрывает своими ладонями, заглядывает в глубокие, черные Ксюшины глаза и говорит:

– Девочка моя, Чикатило никто не провоцировал, был совок, все было тихо, и что? – пятьдесят с чем-то трупов. Мы же обе читали: Оттиса Е. Тула и Генри Ли Лукаса никто не провоцировал, а они хвастались, что убили свыше пятисот человек. Во времена Жиля де Рэ не было не то что Интернета, но, кажется, даже газет – и что, помогло это бедным детишкам? Не бери в голову, Ксюша, мы делаем все правильно. Это – твоя работа, ты – редактор онлайн-газеты, ты делаешь новости. Ты вспомни, каждый раз, когда террористы захватывают заложников, прессу обвиняют в том, что, если бы журналисты не поднимали шум, ничего бы и не было.

– Может, так оно и есть? – говорит Ксюша.

– Нет, – отвечает Оля, – я вот думаю, как раз наоборот: если кто-то хочет известности, хочет произвести эффект, его ничего не остановит. Если не писать про террористов, они будут отравлять водопровод и взрывать атомные бомбы. Если этому маньяку в самом деле было нужно, чтобы о нем знали, он начал бы убивать в два раза чаще, в три, в четыре, с еще большим зверством. Чтобы и без всяких газет пошли слухи. Так что мы делаем хорошее, нужное дело. Не бери ты их в голову, враги человека – ближние его, мой Влад тоже не подарок, сама знаешь. Главное, ты помни: твои родители должны тобой гордиться. Просто обязаны.

Я, конечно, могу сказать, что я горжусь тобой, думает Оля, но вряд ли это тебе поможет. Ты ведь хорошо знаешь, что я люблю тебя, и горжусь тобой, и счастлива быть твоей подругой – но, увы, я только твоя подруга, я вовсе не твоя мать, а ты – не моя дочь, потому что откуда бы у меня взяться такой взрослой дочери?

Снова звонит телефон, я скажу, что тебя нет, говорит Оля. Нет, нет, я подойду – убегает в комнату, возвращается, пожимая угловатыми плечами:

– Это папа. Сказал, что слышал про меня по радио, и я молодец.

– Вот видишь, – говорит Оля, а Ксюша думает, что папина похвала недорого стоит, сам-то он так ничего в жизни и не добился, так что вряд ли может судить о том, насколько успешна его дочь. – Вот видишь, – повторяет Оля и находит у Ксюши в шкафу бутылочку «Бейлиса», которую сама и привезла в прошлый раз, а там осталось как раз на две рюмки, – так что давай выпьем за Новый год, за наш успех, за то, что все будет хорошо, все сбудется в новом году.

Раздвигают кровать, Оля выходит из душа, закутанная в запасную простыню вместо полотенца, включает Ксюшин фен, и ее высветленные волосы танцуют вокруг головы. Если четыре дня не ходить на работу, растворяются морщинки на лбу, черты лица смягчаться, и даже если глянуть в большое зеркало в ванной на другом конце Москвы, увидишь, что время чуть-чуть, а отступилось от тебя, Ольги Крушевницкой, женщины тридцати пяти лет, которая хотя бы раз в год должна забывать, что она успешный IT-менеджер, настоящий профессионал, специалист по числам.

Пока она сушит волосы, Ксюша стоит в ванной, заперев за собой дверь и закусив губу. Оля сказала, что поздно, не хочется ехать домой, и Ксюша сказала конечно, оставайся, и теперь злится на себя, потому что неудобно при Оле включать вибратор, совсем уж неудобно доставать из ящика зажимы для сосков. Она подходит к полочке, берет косметичку, расстегивает молнию, вынимает маленькое зеркальце, заворачивает его в полотенце и разбивает о край ванны. Потом, сев на пол, выбирает самый острый осколок и со всей силы втыкает во внутреннюю поверхность бедра.

Оля уже высушила волосы. Она смотрит на свитер, висящий на стуле, и видит черное пятно там, где расплылась Ксюшина тушь. Вот ведь странный рисунок, думает Оля, не то Туринская плащаница, не то – тест Роршаха.

21

В бетонном подвале, на маленьком клочке земли вокруг моего дома, иногда – в подмосковном лесу или в лифте, я пытаюсь рассказать о себе людям. Если бы я был писателем, мне помогали бы слова. А так мне помогает нож, скальпель и паяльная лампа.

Но эти девушки, такие красивые, такие трогательные в своей беззащитности, все еще невинные, несмотря на то, что теперь начинают занимаются сексом лет в четырнадцать, – они ничего не понимают. Они спрашивают «почему я?», они думают в этот момент о себе, о своей неизбежной смерти, они не могут понять, что происходящее с ними, возможно, касается всего мира даже больше, чем их самих.

Они с детства воспитаны в вере, что мир прекрасен и мудр. Глянец журналов, мерцание телевизора, ежедневная ложь газет – все это скрывает правду, но не правду о терроре, коррупции или воровстве, нет, правду о том, что мир наполнен страданием, как свежевырезанная ямка – кровью.

Это неправда, что, убивая, забываешь обо всем. В каждый момент моего существования я осознаю: все, что я делаю – абсолютно чудовищно. Но это не останавливает меня – и потому мое существование само по себе доказывает: с миром что-то не так. Я думаю, если бы меня не было на свете, мне самому было бы легче принять этот мир.

И, значит, все, что я хочу – это разрушить ложь, сказать так, чтобы люди не могли больше делать вид, будто не слышат меня. Чтобы они не могли больше жить, будто не знают. Я отрезаю соски, распарываю брюшину, паяльной лампой растапливаю жир еще живых тел – и это мой способ говорить.

Я кричу их голосом, я посылаю их свидетельствовать о моей боли и муке, о мире, в котором я живу. Я разрезаю кожу, словно распарываю завесу фальши и вранья. Я вынимаю горячие почки, печень, сердце, словно голыми руками достаю до кровоточащей сердцевины бытия, до места, где нет лжи, где страдание и отчаяние уже ничем не прикрыты. Крик превращается в вой, потом – в стон. Это – самые искренние звуки. Боль не знает лжи.

Но они все равно ничего не понимают, а потом все кончается, ниточка рвется, чужая жизнь скукоживается под руками, как шкурка бабочки, – и даже если они успели что-то понять, понимание умирает вместе с ними. Может быть, оно и убивает их. Иногда я думаю, что никто не в силах перенести такой боли. Иногда я удивляюсь, что сам еще жив.

Эти девушки, такие красивые, такие трогательные в своей беззащитности, ничего не понимают. И я живу надеждой, что, может быть, кто-нибудь из читателей утренних московских таблоидов с леденящими душу подробностями о новой жертве московского маньяка, что да, кто-нибудь из них меня поймет. Потому что, когда по дороге на работу читаешь в газете о том, что найдено тело восемнадцатилетней девушки, вокруг шеи которой обмотаны ее собственные кишки, а отрезанная кисть вставлена в разорванное влагалище, – когда ты читаешь это, что-то должно измениться в мире вокруг, разве нет? Ведь нельзя закрыть газету, словно ты прочитал статью об очередном футбольном матче, выборах в Думу или подробностях нового романа местной поп-звезды?

Именно для этого я потом привожу то, что остается от них – таких красивых, таких трогательных в своей беззащитности, – привожу в те места, где их смогут найти люди – грибники, юные матери с колясками, парочки, ищущие уединения.

Я часто думаю о смертниках, выбравших хорошую огневую точку и расстрелявших несколько рожков автомата, прежде чем полиция застрелила их. Я думаю об чеченцах и арабах, взорвавших себя посреди праздничных толп в России или Израиле. Вашингтонский снайпер или двое поклонников Мэрилин Мэнсона, перестрелявшие полшколы, прежде чем покончить с собой в городе Литтлтон, штат Колорадо. Что бы вы ни хотели сказать, ваш крик остался не услышан. Вас списали по ведомству политики, безумия и влияния поп-культуры. Надо решать ближневосточный конфликт, прекратить войну в Чечне, наладить профилактику душевных заболеваний и запретить рок-концерты. Вероятно, тогда мир станет лучше, не так ли?

И хотя мысль о том, чтобы погибнуть в сгустке взрыва или превратиться в скорострельный праздник теплого ствола кажется мне иногда невыносимо соблазнительной, я немного ее презираю. Это – работа с массами. Как бы я ни рассчитывал на газеты и телевидение, первым делом я всегда обращаюсь к отдельному человеку – подобно поэту, который показывает свои стихи возлюбленной, прежде чем напечатать их тиражом в тысячу экземпляров.

Когда обращаешься к отдельному человеку, говоришь намного искреннее, чем пытаясь достучаться до целого народа. Хочется верить, что те, кто прочтут обо мне в газетах, оценят мою искренность и, может быть, в конце концов поймут меня.

Иногда меня пугает мысль: то, что я хочу сказать, и так хорошо всем известно. Люди, которых я встречаю на улице, не хуже меня знают, что живут в аду, но они приучили себя к этой мысли, научились жить с нею. Что каждый из них окружен тем же коконом отчаяния и тоски. Я – неудачник, дрянная овца в стаде, идиот, принесший откровения позавчерашних новостей, несущий дурную весть, которая никому не нужна, потому что всем известна.

Иногда я думаю, что все живут в аду, но приучили себя к этой мысли. Но через мгновение я успокаиваюсь. Нет, в самом деле, не может быть. Нельзя приучить себя к аду, на то он и ад.