Текст книги "Кавказ под управлением князя М. С. Воронцова (1844–1854 гг.)"

Постепенное понимание императором того, что его представителям в кавказском регионе не хватало полномочий и свободы действий из-за чрезмерной скованности бюрократическими структурами и бюрократическими рамками, подвело его к необходимости предоставления им большей свободы действий. По сложившимся обстоятельствам местные гражданские и военные власти не могли оперативно реагировать не только на импульсы, исходившие из политического центра империи, но и не знали, как согласовать их с разнородными обстоятельствами военно-гражданских потребностей местной кавказской жизни.

Однако императора страшила мысль, что предоставление чрезвычайных полномочий особому чиновнику могло привести к опасным злоупотреблениям, которые не только способны были бы дискредитировать имперские власти вообще, но и его, императора, имя, в том числе и в первую очередь.

Наместник, получавший право самостоятельно отменять распоряжения подчиненных его надзору губернаторов, вмешиваться в судебные решения, возбуждать преследования и утверждать приговоры по уголовным делам, оставался главнокомандующим на своей территории на то время, когда там отсутствовал монарх.

В мирное время главнокомандующий был непосредственным и полным начальником армии, всех ее управлений и чинов, не исключая и членов императорской фамилии, если бы они прибыли в армию. Приказания главнокомандующего, в законном порядке сделанные, исполняются в войсках, ему вверенных, как высочайшие повеления.

Главнокомандующий мог предоставленной ему властью назначать чины на должности в армии. Для этого ему было дано право представлять на высочайшее утверждение высших чинов Главного Штаба армии, командиров корпусов, входящих в состав армии, начальников дивизий, бригадных и полковых командиров. Собственной властью главнокомандующий мог утверждать в должности батальонных командиров в пехотных полках и командиров дивизионов в кавалерийских полках.

Уволенным от службы генералам, штаб– и обер-офицерам армии, кроме чинов, числящихся по гвардии, артиллерии и инженерной части, главнокомандующий выдавал указы об отставке после объявления об их увольнении в высочайшем приказе.

При всякого рода проступках со стороны военных чинов главнокомандующий имел право без всякого различия звания и чина отрешать от должности, высылать из армии, предавать военному суду[833]833
  Высочайше утвержденная выписка из проекта устава о правах власти главнокомандующего армии // АКАК. Т. X. С. 309–310.


[Закрыть].

В военное время главнокомандующий армией, сохраняя все права, предоставленные ему в мирное время, получал дополнительно особую власть, как в армии, так и в губерниях и областях, объявленных на военном положении, и в областях неприятельских, занятых по праву войны. Особо следует подчеркнуть, что в военное время власть главнокомандующего поднимается до заоблачной высоты. В это время он «представляет лицо императора и облекается властью Его Величества»[834]834
  Там же. С. 310.


[Закрыть].

В военное время он может без всякого различия звания и чина отрешать от должности, высылать из армии и предавать военному суду. В мирное и военное время он имел право на окончательное утверждение смертных приговоров, лишение чинов и гражданскую смерть по военным судам (это касалось всех чинов до полковника включительно, дела, касавшиеся генералов, отправлялись военному министру).

В военное время главнокомандующему было предоставлено право давать нижним чинам знаки отличия Военного ордена и право производить на поле сражения унтер-офицеров в офицеры, производить офицеров в чины до капитана армии включительно, награждать орденами Св. Георгия 4 ст., Св. Владимира 4 ст. с бантом, Св. Анны 2 ст., Св. Анны 3 ст. с бантом, Св. Анны 4 ст. с надписью «за храбрость», Св. Станислава 2 и 3 ст., золотыми шпагами, саблями и полусаблями с надписью «за храбрость»[835]835
  Там же.


[Закрыть].

Из-за этого крайне тяжелым сделалось для Николая I бремя выбора своего нового уполномоченного представителя. Император колебался. Обеспечить эффективное и действенное руководство Кавказским краем мог и должен был «крупный государственный деятель, пользующийся авторитетом среди военных и гражданских чиновников, проходивших службу на Кавказе, а также умело сочетавший талант военного и опыт административной работы»[836]836
  Гатагова Л. С., Исмаил-Заде Д. И. Россия и Кавказ // Национальные окраины Российской империи: становление и развитие системы управления. М., 1998. С. 267.


[Закрыть].

Этим пытались воспользоваться представители бюрократии, подыгрывая страхам императора, одновременно старались обставить ход дела так, чтобы сохранить свой контроль и влияние в данной сфере государственного управления. Однако Закавказский край имел, по мнению барона Корфа, «назначение убивать все репутации и все карьеры, погубив Ермолова, Розена, Головина, Гана, Граббе и множество лиц второстепенных…»[837]837
  Из записок барона (впоследствии графа) М. А. Корфа. С. 50.


[Закрыть].

В VI Отделении Собственной Его Императорского Величества Канцелярии (СЕИВК), которому поручено было заняться вопросами устройства Кавказа и Закавказья решено было видеть в институте наместничества орган чрезвычайной политической власти, необходимый только для тех регионов, интеграция которых в Российскую империю по тем или иным причинам была неполной, а также там, где возникала угроза безопасности государству и требовались дополнительные средства бюрократического контроля для ее устранения[838]838
  Омельченко Н. А. Указ. соч. С. 248.


[Закрыть].

В правительственных сферах некоторые считали, что эффективно управлять кавказскими делами могут только опытные «кавказцы». Среди администраторов, готовых взяться за столь непростую ношу, были военный министр князь А. И. Чернышев или управляющий VI Отделением СЕИВК статс-секретарь М. П. Позен.

Как уже сообщалось ранее, в 1843 г. кавказские территории, подконтрольные российским властям, стали вдруг сокращаться. В ходе военной кампании генерал А. И. Нейдгардт потерял все завоевания в горном Дагестане. Территория враждебного имамата, напротив, увеличилась более чем вдвое. Увеличилось количество и кавказских племен, враждебно настроенных против воздействия Российской империи. Это уже само по себе умножало количество проблем, связанных с управлением в крае, и вынуждало Петербург к поиску управленческих решений, способных превратить кавказский регион в составную часть империи, поскольку такой взгляд на Кавказ стал господствующим, и к этому уже было приложено столько усилий и заплачена высокая цена.

Император не желал видеть Кавказский край в качестве отдельного от России царства и требовал, чтобы всякий военный либо гражданский чиновник, призванный к службе, «должен стараться сливать его всеми возможными мерами с Россиею, чтобы все составляло одно целое»[839]839
  Выскочков Л. В. Указ. соч. С. 292.


[Закрыть].

В видах достижения реальных результатов главному управлению Кавказским краем должно было учитывать потребности и обычаи местного населения и утвердить среди народов Кавказа «непоколебимую преданность Престолу, доверие и уважение к правительству и властям, им поставленным»[840]840
  Наказ Главному управлению Закавказским краем. СПб.,1842. С. 9.


[Закрыть].

По новым представлениям императора Николая, наместническая система особенно была потребна для северной части Кавказского края, где имперские преобразователи менее всего добились потребных успехов, и в которой им продолжали противиться многочисленные горские общества, не желавшие переходить под имперское покровительство.

Российские власти приносили европеизированное и христианизированное имперское право, которое в северной части Кавказа противоречило древним горским устоям и сталкивалось с этническим горским обычным правом – адатами или этническими нравственными системами, к примеру, адыгским Хабзэ.

Современный российский исследователь А. А. Епифанцев, оценивая роль Хабзэ для адыгских народов, пишет: «Кодекс адыгских правил, обычаев, норм и законов под названием Хабзэ, как игла, пронзает буквально все сферы адыгского общества. <…> По сути, это даже не просто кодекс – это неписаная система адыгских ценностей, очень строго и четко определившая все возможные цепочки поведений и отношений между субъектами адыгского общества, как между собой, так и с внешним миром, задававшая абсолютно определенные роли разным общественным классам и заменявшая собой добрый десяток социальных институтов»[841]841
  Епифанцев А. А. Неизвестная Кавказская война. Был ли геноцид адыгов? М., 2010. С. 42.


[Закрыть].

Больше того, А. А. Епифанцев считает, что к Хабзэ следует относиться как к своего рода этнической религии. «Именно Хабзэ во многом заменил черкесам религию и ее нормы, цементировавшие и сплачивавшие адыгское общество»[842]842
  Там же. С. 43.


[Закрыть].

Находясь в первой половине XIX века на догосударственной ступени развития, «в рамках существовавших тогда условий, адыги создали крайне эффективную общественную систему, которая, в отличие от многих стран и народов, совершенно не требовала наличия сложных, ресурсозатратных и не всегда эффективных государственных и социальных структур, и прекрасно функционировала без наличия в обществе целого ряда экономических, военных и социальных институтов, имевшихся в других странах»[843]843
  Там же. С. 44.


[Закрыть].

Поэтому и при данных обстоятельствах все усилия (дружественные или нет) российских военных и гражданских властей наталкивались на открытое или глухое неприятие их правоустанавливающих нововведений в среде адыгских обществ.

Это происходило не только потому, что большинство горских народов Северного Кавказа в первой половине XIX столетия еще не имели развитых и окончательно сформировавшихся государственных структур, не потому, что имперское право было правом общества с государственными институтами и государственной идеологией, а потому, что, имея Хабзэ, те же адыгские общества не нуждались в иных нравственно-правовых системах.

Все иные системы фундаментально противоречили устоям и ценностям Хабзэ, и принятие их означало бы отказ от собственной идентичности.

Такую нравственно-правовую систему, имевшую не только многовековую историю, но и глубокую этнокультурную укорененность, побороть было крайне сложно, почти невозможно без крайних средств культурного и политико-административного давления.

Российскому имперскому писаному праву приходилось конкурировать с неписаным обычным правом горцев, с их жизнеопределяющими смыслами. Кроме того, правовым носителем обычного права был не документ, а неписаная традиция и этнический менталитет.

Вытеснение правового обычая – чрезвычайно сложная задача, добиться решения которой возможно только при перемене или искоренении самого этнического обычая, как механизма регулирования жизнедеятельности данных социальных структур и как ведущего фактора передачи этнокультурной памяти последующим поколениям.

Другим препятствием к освоению и согласию с новой правовой системой и связанной с ней судебной системой Российской империи был все тот же языковой барьер и характер судопроизводства, которые не только делали их непонятными, но по своему процессу противоречили характеру исторически сложившимся этническим институциям и ожиданиям.

Трудно преодолимым препятствием на пути развития российской административно-правовой системы были также исламские устои, имевшие особенно прочные позиции среди горских обществ Северо-Восточного Кавказа. Основным противником российских инноваций выступал там исламизм, который «проник во все их общественные поры и совершенно <…> овладел всем человеком и окаменил его в однажды данной форме, не оставляя никакого места ни общественному, ни личному развитию, не проистекающему из Корана. Гражданское устройство мусульманских народов, их суд, финансы, личные и семейные отношения установлены по шариату, неизменному до конца мира, как непреложное откровение»[844]844
  Фадеев Р. А. Указ. соч. С. 38–39.


[Закрыть].

Потому сильная оппозиция русскому влиянию на Северном Кавказе оказывалась со стороны мусульманского духовенства, не желавшего становиться подданными правителя «неверных», утвердившего, кроме того, запрет на совершение хаджа в Мекку. По мнению Якубовой И. И., использование военно-бюрократических методов в процессе укрепления политико-правовых позиций Российской империи на Северном Кавказе «стало фактором, обусловившим конфликтное восприятие, как самой российской власти, так и ее институтов, внедрявшихся в горскую среду»[845]845
  Якубова И. И. Политика России на Северном Кавказе в системе международных отношений в XVIII – первой половине XIX в.: дис. … д-ра ист. наук. Нальчик, 2004. С. 480.


[Закрыть].

Российские имперские правовые нормы вынуждены были приспосабливаться к особенностям устоев горской жизни, но никогда не могли в чистом виде реализоваться или занять место обычных норм местного этнического правопорядка. Однако это не означало, что имперские власти опустили руки и не предпринимали соответствующих мер, чтобы переломить ситуацию в свою пользу.

Как отмечает уже упоминавшийся А. Н. Маремкулов: «Акты самодержавия, посвященные освоению Северного Кавказа, уникальным образом сочетали в себе как императивные, так и рекомендательные, поощрительные способы воздействия.

Эти способы взаимно дополняли друг друга, а при определенных как внешних, так и внутренних объективных и субъективных факторах один из них мог иметь доминирующее значение»[846]846
  Маремкулов А. Н. Указ. соч. С. 292.


[Закрыть]. Тенденция при этом развивалась от точечного к комплексному регулированию складывавшихся отношений.

В Министерстве военного департамента по делам кавказским совместно с Закавказским комитетом инициировали рассмотрение докладов и записок, поступавших по проекту «Положения об управлении покорными горскими народами на Кавказе обитающими»[847]847
  РГВИА. Ф. 38. Оп. 7. Д. 68. Л. 1–51.


[Закрыть]. Переписка между этими ведомствами заняла довольно продолжительное время и длилась с 1839 по 1844 гг.

Проект предусматривал, что горцы, жившие вдоль всей Кавказской кордонной линии, подчинялись начальнику Кавказской линии и Черномории. Для удобства управление разделялось на шесть частей в подчинении в каждой особым начальникам: в первой части – начальнику Прибрежной линии; во второй – начальнику Черноморской линии; в третьей части – начальнику Правого фланга; в четвертой – начальнику Центра линии; в пятой – Владикавказскому коменданту; в шестой – начальнику Левого фланга. Каждое управление делилось в свою очередь по племенам на приставства и округа[848]848
  РГВИА. Ф. 13454. Оп. 6. Д. 233. Л. 5.


[Закрыть].

В сфере судопроизводства предполагалось, что судебные иски между горцами могли по их выбору решаться шариатским или третейским судом по адатному праву. Шариатским судом разрешались споры по делам, «до веры и совести касавшиеся, по несогласию между мужем и женой, между родителями и детьми»[849]849
  РГВИА. Ф. 13454. Оп. 6. Д. 233. Л. 14.


[Закрыть]. В случае несогласия между истцом и ответчиком в шариатском суде их дело отдавалось в третейский суд[850]850
  Там же. Л. 1.


[Закрыть]. Приговор третейского суда не подлежал апелляции. Решения как третейского, так и шариатского судов оформлялись в письменной форме и представлялись на утверждение через частных приставов главному приставу[851]851
  Там же. Л. 2–2об.


[Закрыть].

Тяжкие уголовные преступления, совершаемые горцами, как то: «возмущение, умышленное убийство, разбой, грабеж и насилие, измена, укрывательство хищников, побег в непокорные аулы, воровство и угон скота»[852]852
  Там же.


[Закрыть] – находились в юрисдикции военных судов, в которых судопроизводство совершалось на основании имперского уголовного права.

Маловажные уголовные дела разбирались приставами, начальниками частей линии или главным начальником Кавказской линии «на основании народных обычаев и общих учреждений»[853]853
  Там же.


[Закрыть].

Проект «Положения об управлении покорными горскими народами, на Кавказе обитающими» был направлен высшим петербургским властям летом 1842 г., где после ознакомления с ним императором Николаем I был передан на обсуждение в Закавказский комитет[854]854
  РГВИА. Ф. 38. Оп. 7. Д. 68. Л. 13.


[Закрыть].

Покорные горские общества разделялись на девять военных округов. Каждый округ подчинялся ближайшему военному начальнику и разделялся на главные и частные приставства. На обязанностях военно-окружных начальников лежала охрана общественного порядка и наблюдение за «справедливым и безотлагательным решением всех гражданских и судебных» дел[855]855
  Там же.


[Закрыть].

Нецелесообразным и опасным для правительства было объединение всех горских мусульманских народов под верховной властью одного муфтия – опасались примера с имаматом. Потому духовное управление поделили по числу главных приставов, которым поручалось наблюдение за кадиями[856]856
  Там же. Л. 14–15.


[Закрыть].

Император Николай I рекомендовал уменьшить влияние шариатского судопроизводства, в то же время проявить осторожность, «дабы не сделать слишком крутого переворота в порядке судопроизводства»[857]857
  Там же. Л. 27об.


[Закрыть]. В целях ослабления власти исламизма всячески стараться склонять горские народы обращаться, в случае возникавших споров, в третейские адатные суды. Имперским властям казалось, что адаты были теми крепостями, которые могли эффективно противостоять исламу, как более враждебной русским силе, до полного умиротворения кавказских провинций. Поддержкой адатных устоев надеялись снискать также расположения горских обществ, в которых исламизм не успел пустить глубокие корни.

А. Н. Маремкулов подчеркивает данное обстоятельство, считая, что «при умелом использовании обычное право должно было стать эффективным инструментом в руках царского самодержавия в процессе укрепления своих позиций в регионе»[858]858
  Маремкулов А. Н. Указ. соч. С. 293.


[Закрыть].

В то же время надо отметить, что адатное и мусульманское право «как феномены общественной жизни являлись нормативно-ценност-ными регуляторами отношений в северокавказском этническом социуме»[859]859
  Мисроков З. Х. Адат и шариат в российской правовой системе: Исторические судьбы юридического плюрализма на Северном Кавказе. М.: Изд-во МГУ, 2002. С. 90.


[Закрыть], хотя регулятивное воздействие на общественные отношения они осуществляли по-разному.

Как отмечает в этой связи З. Х. Мисроков, «адат по своей сути имел как стабилизирующее, так и консервативное значение. Он позволял в условиях вхождения в Российское государство не только сохранять в жизни людей устойчивые, твердые правовые начала, но смог стать и труднопреодолимой преградой на пути к прогрессивному развитию общества. Обращение к шариату и его применение народами Северного Кавказа означало обращение, движение к идее права. По сравнению с адатом мусульманское право делает огромный шаг вперед к охране и защите правопорядка…»[860]860
  Там же.


[Закрыть].

Этого не могли не понимать имперские законодатели и правоведы. С точки зрения установления правильного писаного нормотворчества и нормоприменения как инструмента государственной системы, шариат был близок к имперскому праву, но недоверие к мусульманскому праву, порожденное позицией многих мусульманских деятелей во время борьбы за Кавказ, долгое время препятствовало возможности его широкого правоприменения. К тому же шариат находился по своим сущностным характеристикам за пределами имперской европейско-христианской цивилизационной парадигмы.

Представители имперских властей на местах на опыте увидели, что горские народы упорно сохраняли приверженность к постулатам обычного права, относясь к нему как к «главному носителю идеи справедливости»[861]861
  Бочаров В. В., Рябинкин А. И. Обычное право в российском политическом дискурсе в периоды реформирования отношений собственности на землю // Журнал социологии и социально антропологии. 2005. Т. VIII. № 1. С. 151.


[Закрыть].

Это стало заметно после начала сужения сферы и границ влияния, а затем падения имамата. Стремление противопоставлять нормы и саму систему обычного права шариату, приспособлению адата к имперским интересам прослеживается на всех этапах утверждения позиций России в Кавказском крае.

Адат рассматривался российскими властями как система правовых норм, не только как отличная от шариата, но и более привычная народам Кавказа, имеющая более глубокие исторические корни, а значит, более фундаментальная, отказ от которой мог бы вызвать нежелательные для властей тектонические сдвиги в этнических горских обществах, чреватые большими социально-политическими издержками.

Неслучайно М. М. Ковалевский отмечал, что российское правительства к кавказским адатам «с самого начала нашего владычества приняло характер решительного признания и явного покровительства»[862]862
  Цит. по: Мисроков З. Х. Указ. соч. С. 91.


[Закрыть].

Однако занятая позиция по отношению к обычному праву и его роли в системе устанавливаемых административно-правовых порядков совсем не означала, что в данном деле не было трудностей и препятствий, хотя российские власти достаточно осторожно стремились вводить свои правовые новации в горах.

Здесь следует сослаться на авторитет М. М. Ковалевского. Характеризуя отношение российских властей к правовой системе кавказских народов, известный ученый отмечал: «…К чести нашей политики надо сказать, что в сношениях с <…> народностями, населяющими империю, мы никогда не обнаруживали той готовности ломать установленный у них веками строй, какой отличалась, например, английская политика в Индии <…> Русскую администрацию менее всего можно винить в непонимании или отрицании чужих религиозных, нравственных или правовых уставов»[863]863
  Ковалевский М. М. Современный обычай и древний закон: Обычное право осетин в историко-сравнительном освещении. М.: Тип. В. Гатцук, 1886. Т. 1. С. 266, 289.


[Закрыть].

Императорские указы требовали, чтобы «ни единой силой оружия предлежит побеждать народы, в неприступных горах, живущие и имеющие надежные в оных от войск наших убежища, но паче правосудием и справедливостью нужно приобрести их к себе уверенность; кротостию смягчать, выигрывать сердца и приучать их более обращаться с Русскими <…>»[864]864
  Из документальной истории кабардино-русских отношений (вторая половина XVIII – первая половина XIX вв.). Нальчик, 2000. С. 50.


[Закрыть].

В исторических условиях XIX в. юридическая система Северного Кавказа «соединяла разноуровневые по силовому обеспечению правовые образования», в то же время российское имперское право «в этой системе получило доминирующее, императивное значение»[865]865
  Там же.


[Закрыть].

Учрежденные первоначально российской администрацией на присоединяемых территориях временные суды с различной юридической правомочностью, руководствовавшиеся преимущественно имперскими законами, «встретили повсеместно неприятие местного населения»[866]866
  Ковлер А. И. Антропология права. М.: Норма, 2002. С. 269.


[Закрыть].

Горцы не принимали российскую систему наказаний (ссылка в Сибирь или телесные наказания женщин), ибо это «нарушало их древние обычаи, лишая, например, возможности личного или коллективного возмездия»[867]867
  Там же.


[Закрыть].

У горских племен не существовало разделения преступлений на уголовные и гражданские. Само понятие преступления расходилось с понятием, принятым по законам Российской империи. «Преступлением у горцев считалась измена народу, отцеубийство, кровосмешение, нарушение супружеской верности женщинами, трусость, нарушение гостеприимства, воровство и нарушение личной неприкосновенности князей. Все прочие действия, которые не нарушали чести, личной неприкосновенности, прав собственности и свободы каждого, не подходили под понятие преступления. Эти действия производились по праву сильного и на основании всеобщего права применения оружия. Охранительная власть у горских племен заменялась правом родовой мести и правом применения оружия, а власть правосудия – возмездием и установлением мирного соглашения»[868]868
  Кондрашова А. С. К проблеме отношения обычноправных норм и официального законодательства на примере правового развития Кавказа (вторая половина XIX) // Обычное право и правовой плюрализм. М., 1999. С. 208–209.


[Закрыть].

Мирное сожительство соседних родов являлось «проявлением действия древнего народного обычая», который грубо нарушался в первой половине XIX в. представителями царской администрации, когда убийцу из горских народов по приговору суда отправляли в ссылку в Сибирь или отдавали в рядовые. «Приговоры военно-судных комиссий лишали родственников убитого права получить выкуп или применить право возмездия. Поэтому этот вид наказания в глазах горцев выглядел совершенно бесполезным, так как не способствовал прекращению вражды между ними. Самой высокой целью, которую в дальнейшем ставила перед собой система военно-народного управления, являлось ограничение права родовой мести и особенно права всеобщего применения оружия»[869]869
  Там же.


[Закрыть].

Игнорирование особенностей традиционного уклада жизни горских обществ приводило к тому, что «обычное право теряло свои качества (прежде всего, обязательность, непререкаемый авторитет) и в итоге не могло служить результативным инструментом проводимой политики»[870]870
  Маремкулов А. Н. Указ. соч. С. 113.


[Закрыть].

Пытаясь решить поставленные Петербургом задачи, местные кавказские власти опытным путем одновременно старались устранять возникавшие между ними и горскими обществами непомимания в административно-правовой сфере.

Генерал Р. К. Фрейтаг отмечал, что «при настоящем положении <…> новый порядок не принесет никакой пользы, потому что азиатцы всякое нововведение считают нарушением прав своих, чем могут воспользоваться неблагонамеренные люди и поколебать шаткие и легкомысленные умы народа»[871]871
  РГВИА. Ф. 13454. Оп. 2. Д. 386. Л. 2об.


[Закрыть].

Столкнувшись с отчужденностью в среде местного горского населения Кавказа при укоренении российской имперской правовой системы в целом или отдельных ее элементов, российские официальные представители осознали необходимость установления переходного периода и переходных форм для адаптации горских административно-правовых обычаев с имперским правом. Также возникла необходимость и в медиаторах-интерпретаторах, которые бы позволили различным горским этносам свыкнуться с мыслью и присутствием в их существовании и в жизненном пространстве образа другого – России, которая теперь во многом будет определять внешние границы их действий.

Упомянутые медиаторы должны были быть способными донести не только правовые и социальные смыслы имперской правовой системы в горское общество, но актуализировать и адаптировать эти смыслы в жизненные установки горских этносов.

Введение российских форм управления, основанных на российских правовых институциях, на территориях горских народов проходило в условиях военной обстановки, что в немалой степени определяло остроту протекания данного процесса. Горские общества оказывали сопротивление новым для них формам управления, что приводило к превалированию силовых средств внедрения новых правовых норм над политическими.

В условиях незавершенной Кавказской войны наиболее адекватным обстановке и привычкам горской среды оказалось комендантское в крепостях и приставское правление на покоренных тер-риториях.

Приставы – военные чиновники – первоначально назначались для надзора за жизнью внутри горских обществ, призванных не допускать всплеска враждебных к русским настроений. При существовании иных каналов – увещевали, но в целом, российские власти едва могли в полной мере контролировать управление на покоренных горских территориях.

Институт приставства являлся своеобразным связующим звеном между российской военно-гражданской администрацией и горскими обществами. Первоначально приставское управление находилось в прямой зависимости и было подконтрольно Коллегии иностранных дел, а комендантское правление – воле командующего.

Силовое подкрепление административно-правовых преобразований не могло оставаться слишком длительным, поскольку то, что опосредовалось силой, воспринималось совершенно чуждым и неприемлемым. Чем дольше довлеет сила в качестве основного аргумента, тем больше укрепляется противодействие и расширяются основания для неприятия укореняемого.

Поэтому победители прибегали к услугам людей (через определенное время выступающих в качестве наиболее приемлемых для сторон каналов, которые помогут победителям внедрить свои правовые нормы в умы людей), представителей местной элиты, до сих пор имевших авторитет в горской среде. Задача победителей на этом этапе – привлечь на свою сторону элиту горских народов.

Использовались разнообразные методы ангажирования (деньги, подкуп, разрешение беспошлинной торговли, разрешение беспошлинного пропуска к горским народам железа и стали; обучение воспитанников из горцев в России; раздача жалования и пенсий; комплектование кавказско-горского полуэскадрона из лиц кавказской элиты, имевших влияние на свой народ). Закреплялись в правовых актах имперских властей поощрительные для горцев нормы (сохранение каких-то властных полномочий, укрепление или подтверждение статуса, привлечение в союзные горские милиции, присвоение офицерских чинов представителям горской владетельной знати и т. д.) для эффективного регулирования в регионе.

Поощрительные положения, закрепленные в именных грамотах к горским правителям или народам и их вождям, являлись стимулом к деятельности означенных субъектов отношений в том направлении, в которое их направлял законодатель, и часто носили долгосрочный характер, однако, строго обусловленный лояльностью со стороны поощряемых[872]872
  Маремкулов А. Н. Указ. соч. С. 48; Кабардино-русские отношения XVI–XVIII вв. М., 1957. Т. 2. С. 82–83.


[Закрыть].

Приставами и комендантами стали назначать преимущественно русских офицеров, знакомых с обычаями и нравами горских народов, или «благонадежнейших и достойнейших из горцев»[873]873
  Цит. по: Блиева З. М. Указ. соч. С. 179; РГВИА. Ф. 38. Оп. 7. Д. 68. Л. 2–3.


[Закрыть].

Так, комендантом в Моздоке был назначен кавказец по происхождению, русский офицер, «каковой и теперь там находится, бывший прежде в Кабарде приставом и знающий их обряды, язык и обыкновения, полковник Тоганов. <…> Из воинских чинов подполковник кн. Ураков, находящийся теперь приставом в Кабарде <…>»[874]874
  Из документальной истории кабардино-русских отношений. С. 66.


[Закрыть]. Таких людей посылали в первую очередь начальствовать к «племенам, более прочих известных своеволием и дикостью нравов»[875]875
  Там же.


[Закрыть].

Недостатком приставского правления, по мнению линейных начальников (Р. К. Фрейтаг, В. С. Голицын), были сами рамки их полномочий. «Как на неотложную меру, практически все начальники флангов указывали на усиление власти пристава и повышение его статуса в глазах местного населения»[876]876
  Блиева З. М. Указ. соч. С. 180.


[Закрыть]. Линейное начальство ходатайствовало перед высшим руководством, чтобы «дать приставу власть <…> взыскивать за неисполнение приказаний начальства. Первое условие управления азиатцами – скорое решение и немедленное законное взыскание»[877]877
  РГВИА. Ф. 13454. Оп. 2. Д. 386. Л. 2об.


[Закрыть].

Кроме того, по местным понятиям, авторитет любого начальника зависел и от величины его жалования, вообще «богатства», которое было «главным маркером власти, свидетельствующим об обладании властной персоной магической силой, что, собственно, и делало ее власть легитимной в глазах окружающих. <…> Подчиненные хотели быть именно под такой властью, что, с их точки зрения, гарантировало спокойствие и процветание, учитывая ее мощный сакральный потенциал, символизируемый в “богатстве”»[878]878
  Бочаров В. В. Экономика Востока в антропологической перспективе // Введение в востоковедение: Общий курс. СПб.: КАРО, 2011. С. 198.


[Закрыть].

Генерал Р. К. Фрейтаг настаивал на том, что «власть приставов не может быть действительной, пока им не назначат лучшего жалования. Не имея средств к жизни, приставы живут за счет своих кунаков, которым поневоле за их хлеб-соль стараются сделать всевозможные льготы и сколько возможно поддерживают их. Не имея денег, пристав не пользуется никаким уважением, и от того приказания его редко выполняются»[879]879
  РГВИА. Ф. 13454. Оп. 2. Д. 386. Л. 3об.


[Закрыть].

Потому, вняв опытным результатам местных начальников, при назначении приставом упоминаемого полковника Тоганова ему было назначено «во уважение многих трудов, с сим поручением соединенным, сверх получаемого им по чину жалования, 300 рублей. Из воинских чинов подполковник кн. Ураков, находящийся теперь приставом при Кабарде, оному сверх настоящего жалования по чину – 200 рублей»[880]880
  Из документальной истории кабардино-русских отношений. С. 66.


[Закрыть].

Более сложным и отдаленным средством являлось переустройство оснований местной жизни, которые смогли бы переменить базу прежних этнических обычаев, переменить их структуры и тем самым вынудить отказаться от их использования, поскольку те перестанут быть функционально полезными и необходимыми в новых социально-политических и экономических реалиях и окружении.

Постановка целей и средств зависела от складывавшихся в регионе реалий на тот или иной период. Имперские власти применяли достаточно широкую палитру средств и методов, а также мобильную инструментальную базу для укрепления своих позиций в северной части Кавказа.

Особенность внедрения российских правовых институций в горскую среду состояла в том, что высший законодатель проводил, воплощал, реализовывал обозначенные имперскими интересами идеи через своих представителей на Северном Кавказе, которые часто выступали инициаторами принятия тех или иных правовых установлений[881]881
  Там же. С. 21.


[Закрыть].

А. Н. Маремкулов отмечает в этой связи, что «многие акты Е.И.В., высших, центральных органов власти принимались на основе обращений, рапортов, донесений, отношений представителей самодержавия на местах», а также, что «данный способ служил средством оперативного устранения “преград” на пути решения поставленной задачи, к побуждению законодателя к совершенствованию юридической базы»[882]882
  Там же. С. 21.


[Закрыть].