Текст книги "Цветное лето, чёрно-белая зима"

Когда скучающий Витя предложил посмотреть видик, большинство приняло предложение на ура. Все с удовольствием сбежали от тягостной атмосферы назревающего конфликта в мир погонь, перестрелок и крутых героев, пьющих дешёвый виски. Скоро из гостиной донеслись звуки выстрелов и забубнил гнусавый голос переводчика.

Макс зашёл последним, когда уже выключили свет, и увидел, как Настя садится вместе с Марком в одно большое кресло, и Марк кладёт руку ей на плечо.

Макс вышел в коридор, хлопнув дверью. За ним вышла Вика.

– Идём, – сказала она, взяла его за руку и повела в свою комнату.

Ему хотелось что-нибудь сломать или кого-нибудь придушить, только он не мог понять, кого и за что. Марка за то, что Настя сейчас сидит в его объятиях? Глупо. Настю? Ещё глупее. Вику? Её, если душить, то только в объятиях. Оставалось только колотить себя в лоб, надеясь, что это хоть как-то прояснит ситуацию, которая с каждой минутой становилась все запутанней.

Он сел в кресло, Вика пристроилась рядом на подлокотнике. В разрезе платья показалась её длинная загорелая нога.

– На, глотни пузыриков, – она протянула ему бокал с шампанским, – веселей будет.

Он взял бокал, повертел его в руках и поставил на столик.

– Не хочу, спасибо, – сказал он ей.

– Тогда давай ещё потанцуем.

– А провались всё! Давай танцевать!

Она включила итальянцев и обняла его. Прошёл угар, пропало желание драться, расхотелось сгорать в бешеном пламени, хотелось просто прижаться к ней, кружиться и грустить. И Макс кружился и грустил.

– Ты давно фотографируешь? – спросила Вика.

– С девяти лет, – ответил Макс.

– Я тебя, оказывается, совсем не знала… Я не только о фотографии. Эта ваша вылазка с Марком… И выставка эта. Ты не мог выбрать что-нибудь менее провокационное для школьной выставки?

– Я не собирался никого провоцировать, – ответил Макс. – Я выставлял именно то, что хотел, и если для школы это слишком хорошо, то тем хуже для школы.

– Не думала, что ты такой.

– Какой?

– И речь слишком правильная, – продолжила Вика, не ответив. – Я могу оценить, у меня мама – филолог. Читать научился лет в пять?

– В четыре.

Макс почувствовал, как его отпускает, как спадает напряжение; он понимал, что это благодаря Вике. Вспомнил, что точно так же было с Настей, когда она заинтересовалась его фотографиями. Получается, что стоит проявить к нему интерес – и он сразу тает. Эта мысль его жутко разозлила.

– Не надо, пожалуйста, не злись! – Вика мгновенно считала его состояние. – Я что-то не то сказала?

Она провела ладонью по его волосам, и Макса накрыло волной внезапно накатившей нежности. Такую Вику он не знал. Не мог даже предположить, что она может быть настолько женственной. И эта новая Вика, нежная Вика, была невозможно, до одурения хороша. Макс смотрел в её глаза, которые были так близко, что ему казалось, ещё немного – и он упадёт прямо в них, в солнечный янтарь её светло-карих зрачков.

– Ты тоже, оказывается, другая. Совсем другая.

– Лучше или хуже? – тихо спросила она, улыбнувшись.

– Сравнительная степень не годится, – шепнул он, коснувшись губами её уха. – Ты – невообразимая, совершенно невозможная.

Он прижался щекой к её виску и прошептал:

– У тебя глаза цвета солнца.

Макс почувствовал щекой её дыхание, потом его губ коснулись губы Вики. По телу прокатилась тёплая волна, плеснула жаром в голову, разбежалась мурашками по спине и заколола пальцы острыми иголочками. Внутри размораживались арктические льды, талые воды от них поднимались всё выше, пара предательских брызг выплеснулась в глаза. Как долго он, оказывается, ждал этого. Полтора года он делал вид, что ему всё равно. Убедил всех, даже самого себя. На время. Только на время.

Когда Макс был влюблён в неё, ему было не на что надеяться. Она всегда была королевой, он всегда был аутсайдером. А теперь всё по-другому. Непонятно как он стал ей ровней, что-то изменилось в нём, в них обоих. Как будто кто-то пришёл и сказал, что можно всё, самое невозможное, самое желанное.

Гоша как-то сказал ему, что дольше всего живет неслучившееся. Тогда Макс не понял, о чём речь, до него дошло только сейчас.

Правда, сразу же его заскребло сомнение. Почему она вдруг изменила отношение к нему в один день? Не может быть, чтобы это было серьёзно. Но тут внутренний жар достиг критической отметки, и талая вода размороженных обид стала испаряться. Какая разница! Серьёзно, несерьёзно! Он словно со стороны наблюдал, как его руки поднялись по плечам Вики и погрузились в её волосы. Он целовал её, чувствуя, как сильно бьётся её сердце, и медленно разжал объятие, только когда почувствовал, что Вика вздрогнула и напряглась. Она смотрела ему за спину. Макс обернулся. В дверях стояли Марк и Настя.

Марк хотел что-то сказать, но передумал и только махнул рукой. Настя развернулась и пошла в прихожую. За ней вышла и Вика.

– Ты хочешь сказать, что я – свинья, – сказал Макс, – согласен с тобой. Но знаешь, в чём разница между нами? Для тебя это всё легко, а мне сносит башку. Ты привык, что, начиная с шестого класса, все девицы вешаются тебе на шею.

– Дурак ты, Волков, – беззлобно сказал Марк. – Не все, в том-то и дело, что все, кроме неё.

Он ушел с Настей, ушёл, не попрощавшись.

Хлопнула дверь, а Макс всё не решался повернуться к Вике и посмотреть ей в лицо. Он страшно боялся, что она опять станет прежней – холодной и отстранённой.

Она подошла сзади и обняла его за плечи.

– Кажется, я потерял друга, – сказал он.

– И подругу, – добавила Вика безжалостно.

Он развернулся к ней, взял её за руки. Её ладони были горячими, она сжала руки Макса и спросила:

– Но ведь что-то ты нашёл?

Макс не знал, что ответить. Его несбыточная мечта, которую он прятал даже от себя, осуществлялась. Он просто не мог поступить иначе. Можно бороться с сорняками, пока они маленькие, но когда вокруг тебя дремучий лес, поздно полоть сорняки. Его жалкие попытки спрятаться за маской равнодушия ни к чему не привели. Вика волновала его и сводила с ума. Его как будто раскололо, он жил в радостном свете Насти и был счастлив, но он должен был попробовать на вкус губы Вики, даже если они ядовиты. Но только почему ему так холодно? Почему всё сильнее ощущение потери? Холодно и темно. Настя… Где она?

Зазвонил телефон. Один, два, три раза. Настойчивые. Что может быть сейчас срочного? Уже слишком поздно. Он уже везде опоздал.

Телефон затрезвонил как-то особенно надрывно, Макс вздрогнул, схватил ртом воздух… и проснулся в своей постели.

За окном было серо и сумрачно. Часы показывали 12:46. По щеке стекала слеза. Он сел, взял трубку и сказал хрипло:

– Да.

– Привет, Макс, – сказала Настя.

– Настя, ты?

– Нет, Пушкин. Что у тебя с голосом?

– Да ничего, я спал. Только проснулся.

– Спал почти до часу? Дрыхло! Вика ждет нас к четырём, помнишь?

– Настя, – сказал он, не веря, что слышит её голос, – Настя…

– Макс, ты меня пугаешь, – забеспокоилась она, – что случилось?

– Настя, давай пошлём к чертям Вику, всех пошлём, а? Можно я сейчас приду к тебе?

– Не хочешь к Вике? Я тоже не сказать, что горю желанием. Заходи, конечно! И дуй прямо сейчас, не тормози! Не нравится мне твой голос.

– Да нет, всё нормально, – улыбнулся Макс, – просто у меня мозги набекрень.

Он бежал по лестнице, прыгая через ступеньки. Последний пролёт проехал по перилам, соскочив перед набалдашником, прибитым, вероятно, для того, чтобы специально ломать кайф катающимся. Бежал по улице, едва успевая уклоняться от выныривавших из тумана прохожих.

У дома Насти он остановился и, подпрыгнув, громко крикнул «Ха!». Проходившая мимо тётушка ойкнула и уронила авоську с картошкой. Стая ворон с недовольным карканьем поднялась в воздух и стала кружить над тополями. Макс улыбнулся, открыл дверь и побежал вверх по лестнице. Туда, где его ждала Настя.

6. Та, что стоит между нами

ТЁМА допил кофе, поставил чашку на стол, поцеловал Ингу и сказал:

– Ну, я пошёл работать.

– Сегодня тебя не ждать? – спросила она.

– Вряд ли, – ответил Тёма. – Обычно такие мероприятия рано не заканчиваются.

Было воскресное утро, сосед-алкоголик спал после вчерашних возлияний, другой сосед по коммуналке слушал с утра пораньше какую-то жуткую кабацкую попсу и громко спорил с женой. В туалете опять был не погашен свет. Тёма щёлкнул выключателем, подумал, что пора отсюда съезжать, и сосчитал про себя до трёх. На счёт три из крайней комнаты высунулась голова бабы Дуни, она подозрительно зыркнула на Тёму и спросила:

– Ты кто?

– Принц Монако, – устало ответил Тёма.

– Ходють тут, – буркнула баба Дуня и убралась обратно к себе.

Тему это нисколько не забавляло, но говорить каждый день «ваш сосед» он устал. Баба Дуня забывала всё сказанное ей примерно через три минуты.

Закрыв за собой дверь с потускневшей медной табличкой Квартира высокой культуры быта, Тёма спустился по пахнущей высокой культурой и пищевыми отходами лестнице во двор-колодец и вышел на набережную. Он шёл на работу пешком. Единственное преимущество этой квартиры было в том, что ДК, где базировался их кооператив, находился в двух кварталах от дома. Ну и цена, конечно. Хотя, цена скоро не будет иметь решающего значения.

Он поздоровался с вахтёршей, рядом с которой сидела и рисовала девочка лет шести.

– Кто это? – спросила девочка.

– Звукорежиссёр, – ответила вахтёрша.

– А что делает звукорежиссёр? – поинтересовался любознательный ребёнок.

Вахтёрша пожала плечами и сказала:

– Да, ты рисуй, Маша, рисуй.

Тёма толкнул дверь, на которой было написано: Кооператив «Сонор». Аренда аудиоаппаратуры высшего класса. Обслуживание свадеб и праздников.

Он вошёл и повесил куртку в шкаф.

За большим письменным столом уже сидел Вадик, бывший комсомольский вожак, ныне – преуспевающий бизнесмен-кооператор, при этом на удивление неглупый и довольно неплохой человек.

– Привет! – Он пожал Тёме руку. – Хорошие новости. Директор мебельного рассчитался за юбилей. Можете переезжать из вашего клоповника.

Он открыл сейф, вытащил из него пачку денег и протянул её Тёме.

– Спасибо, – Тёма пересчитал деньги и сунул их в карман на молнии.

– Не понял, – обиженно сказал Вадик. – Что за кислая рожа? Или тебе мало?

– Да нет, достаточно. Не в этом дело.

– А в чём? – Вадик откинулся на спинку кресла и с интересом посмотрел на Тёму.

На этом, наверное, он всегда и выезжал. На искреннем интересе к собеседнику. Это подкупает.

– Да, понимаешь, мы с Ингой уже три месяца вместе. Как из Риги вернулись. И вроде всё хорошо, но есть недоговоренность, словно маячит что-то между нами. Мы и вместе, да не до конца. Хотел её замуж позвать, собирался сказать, а слова в глотке застревают. А я ведь люблю её. Точно люблю, безо всяких но. И она тоже.

– Не понимаю тебя, старичок, – удивился Вадик. – На кой тебе этот ошейник? Живите, пока молодые, получайте удовольствие. Жениться всегда успеете.

– Эх, комсомолия, – вздохнул Тёма, – эпикуреец хренов. – Ты бы почитал хоть Эпикура на досуге.

– Да пёс с ним, с твоим Эпикуром, лучше смотри, какую я штуку достал.

Он вынул из дипломата толстую шариковую ручку.

– Семь цветов и какие-то невидимые чернила. Японская!

Если бы он не радовался своим игрушкам так искренне и по-детски, его кремовый костюм, кожаное кресло и ручка эта дурацкая смотрелись бы не очень хорошо. Когда из магазинов пропадают продукты, когда обычный чай становится дефицитом, когда во втором городе страны нельзя купить обыкновенные носки и зубную пасту, предметы роскоши немногих вызывают у большинства вполне понятное раздражение.

Зазвонивший телефон прервал размышления Тёмы.

– Аллё, – сказал Вадик, взяв трубку. – Да, Миша… Конечно!.. Музыканты? Хорошие? Нужны… Диктуй адрес, записываю… гостиница?.. Они что, иногородние?.. Ах, репетиционная база… Да, с этой перестройкой не разберёшь, где красный уголок, а где кабак…

Вадик писал в блокноте этой безобразной толстой ручкой, получая несомненное удовольствие. Гостиница Спутник он вывел зелёным, цифру 24 – чёрным, жирно подчеркнул всё красным и написал: Музыканты (реп. точка).

Он положил трубку и взглянул на Тёму.

– Сегодня работаем на свадьбе сына замминистра. Денег он в неё вбухал – страшное дело. А Миша нам нашёл хороших и недорогих музыкантов.

Вадик был похож на кота, поевшего сметаны.

Когда последний ящик с оборудованием оказался в кузове фургона, водитель закрыл заднюю дверь и сказал:

– Давай быстрей, там ремонт дороги, осталась одна полоса, можем встрять.

Тёма ещё раз забежал к Вадику уточнить время начала. Вадик разговаривал по телефону и одновременно давал инструкции помощнику:

– Да, четыре монитора… значит, поедешь в гостиницу Спутник… извините, это я не вам… порталы – полтора киловатта на канал, трёхполосные, активные фильтры… здесь записан номер, заберёшь оттуда музыкантов… самое современное… будут тормозить – хватай за шкирку и тащи, опоздаете – голову сниму… извините, это я не вам… шестнадцать каналов плюс восемь…

– Да где номер-то? – спросил помощник, разглядывая вырванный из блокнота Вадика разноцветный листок.

– Уйди, ради Бога! Всё там записано!… Извините, это я не вам…

Помощник недоуменно пожал плечами и вышел из кабинета.

Тёма поднёс руку с наручными часами под нос Вадику и постучал по цифре два. Вадик энергично замотал головой и постучал по тройке. Тёма изобразил пальцами ОК и вышел.

Он хотел пойти предупредить вахтёршу, что они могут вернуться поздно ночью, но водитель торопил его и Тёма решил не тратить время, всё равно Вадик будет с ними, а ему-то она откроет.

Когда они разгрузили и подключили аппаратуру, Вадик уже носился по ресторану с реактивной скоростью, раздавая распоряжения и решая проблемы. На бегу он повернул голову и заметил нечто, не уложившееся в его представление о предстоящем событии. Предчувствуя недоброе, он подошёл к группе из четырёх парней с музыкальными инструментами, один вид которых являл собой дерзкий вызов советскому строю. Самый крупный из них был похож на огромного спаниеля: чёрные вьющиеся волосы до плеч, уютный животик, рокабильные бакенбарды и большие добрые щенячьи глаза. Он был одет в голубые джинсы, кожаную жилетку и остроносые туфли. Второй – в кожаной куртке, вытертых штанах и высоких ботинках был маленький, тощий, но очень подвижный, третий – в шинели без погон и знаков отличия был похож на вольноопределяющегося студента времен первой мировой – вполне респектабельные круглые очки и бородка, и совершенно убитые, неимоверно грязные кирзовые сапоги. При взгляде на четвёртого сразу было ясно, что это – главарь. Стройный, высокий, в чёрной рубашке и в галифе, в остроносых лаковых штиблетах, он глядел умным и довольно наглым взглядом на Вадика и приглаживал на голове элвисовский кок.

– Ты кого привёз? – упавшим голосом спросил Вадик помощника.

– Кого написал, того и привёз, – спокойно сложив руки на груди, ответил помощник.

– Ты кого, сволочь, спрашиваю, привез?! – рявкнул Вадик. – Ты видел, кого сажал в автобус? По-твоему так должны выглядеть музыканты на свадьбе сына заместителя министра?

– А я этому чуваку говорил, что у нас выступление завтра, – сказал хорошо поставленным голосом главарь банды и осклабился. – А он всё – сейчас, срочно! Хватай мешки, вокзал отходит!

– Ты их, где взял? – холодно спросил Вадик.

– В гостинице Спутник, на репетиционной точке.

– А ты читать умеешь? – продолжал Вадик внешне спокойно, но чувствуя, что земля уходит у него из-под ног. – Номер двадцать четыре я для кого писал?

– На, смотри! – Помощник протянул Вадику листок. – Гостиница Спутник, 13.00, музыканты (реп. точка).

– Вот здесь…

Вадик ткнул пальцем в бумагу и внезапно замолчал. Номера не было. Он осмотрел листок. Нет, точно, тот самый, разноцветный, расписанный японской ручкой. Только без номера.

– Что за… – он не договорил.

Сам Вадик называл это когнитивный диссонанс. Грузчик Серёга выражался проще: башню клинит. Сейчас они оба смотрели на листок в руке Вадика примерно с одинаковым выражением лица.

Молчание нарушил Тёма:

– Невидимые чернила, говоришь?

– Япона мать! – ахнул Вадик.

Под едва сдерживаемое ржание этой мерзкой компании, он пытался осмыслить этот простой факт: через сорок минут начало банкета, а у него нет музыкантов. И никто, кроме него, в этом не виноват.

– Ой-ёёёё! – Он схватился за голову. – Сколько времени ехать до Спутника?

– Сорок минут туда, сорок – обратно. Ремонт дороги. Здесь они будут часа через полтора. Это в лучшем случае, – ответил помощник.

– Через полтора часа я буду трупом. В лучшем случае, – ответил Вадик и поднял глаза к небу. – Господи, за что?

Он начал раскачиваться, но вдруг замер и, ещё раз осмотрев музыкантов, спросил:

– А играть-то вы умеете?

Парень в чёрной рубахе скорчил презрительную гримасу и, подойдя к роялю, сыграл первые такты марша Мендельсона.

Вадик вынул из большого бумажника фиолетовую двадцатьпятку и, размахивая ей, сказал:

– Ребята, можно вас на два слова?

По заинтересованному взгляду бандитов, Вадик понял, что надежда есть.

Они о чём-то спорили, Тёма видел, как Вадик ещё раз полез в бумажник.

Он подошёл к Тёме бледный, но уже с осмысленный взглядом:

– Тёма, строй звук хотя бы приблизительно. Мне нужно их переодеть, потом подключим инструменты.

Через пятнадцать минут они вышли на сцену, одетые в чёрные официантские смокинги. Тёма прикинул, во сколько это обошлось, и загрустил. Что-то подсказывало ему, что это только начало.

– Ты, – ткнул пальцем Вадик в главаря.

– Меня зовут Чак.

– Да, извини. Чак, твоя прическа решительно не гармонирует с учением великого Ленина. Ты можешь помыть голову?

В ответ Чак поднял средний палец.

– Переговоры зашли в тупик, – пробормотал Вадик. – Ну, хотя бы прикрыть голову можешь? Шляпой! Как тебе идея?

– Только цилиндр! – ответил Чак, – и десятка за моральный ущерб.

– Найдите ему цилиндр, – попросил Вадик, – снимите со швейцара, в крайнем случае. А моральный ущерб у тебя – это нонсенс. У тебя нет морали, щербить нечего.

– Вполне вероятно, – возразил Чак, – моя мораль кажется тебе неестественной. Но, как справедливо писали наши великие, естественными кажутся только свои собственные убеждения. Либо червонец сверху, либо сам надевай свою шляпу и сам пой.

– А, – махнул рукой Вадик, – десятка уже никого не спасёт. Получишь. Если случится чудо и к ночи мы не окажемся в дурдоме или в милиции, получите после выступления четвертак сверху.

При слове четвертак, лицо здоровяка-барабанщика приняло мечтательное, почти поэтическое выражение. Чак, заметив это, сказал:

– Не раскатывай губу, Гомер, четвертак на всех.

Парень в очках сказал:

– Один на всех и все за одного!

Команда (а что это именно команда стало ясно по тому, как быстро и слаженно они среагировали) подхватила на три голоса: «Пора-пора-порадуемся…».

– Уфф, – выдохнул Вадик. – Кажись, завертелось кое-как.

А Тёма не успевал. Уже рассаживались по своим местам гости, уже прошли под аплодисменты молодые, Тёма даже не повернул головы. Он слушал тамаду, не вникая в смысл, не смотря в зал. Он крутил ручку параметрического эквалайзера, чтобы побыстрее убрать внезапно выпершую верхнюю середину, которая норовила дать заводку в мониторы. Потом в комбике пропала гитара, и парень в очках, которого все звали Комиссаром, начал отчаянно жестикулировать, делая со цены неприличные жесты. Тёме пришлось вылезти на сцену и заменить ему кабель.

Более-менее Тёма осмотрелся, когда все устаканилось и музыканты запели душещипательную песню из репертуара Лещенко.

Гостей было много, точно больше сотни. Толстые дядьки в безвкусных костюмах, их расплывающиеся жёны, затянутые в узкие платья, молодые люди с быстрыми, тонкими пальцами и холодными глазами, старики с военной выправкой, многие в форме, с наградами, кавказцы с огромными перстнями и молодыми подругами, некрасивые женщины средних лет, рыскавшие голодными глазами по сторонам, и во главе стола – жених с невестой и очень серьёзный седой мужчина с миниатюрной и элегантной супругой, похожей на фарфоровую куклу.

Самих молодых из-за пульта Тёмы было видно плохо. Они сидели у него за спиной. Но он заметил, как седой встал и взял микрофон. Тёма осторожно вывел движок фейдера на минус пять.

– Дорогие гости, – сказал выступающий, – у нас в семье радостное событие, и мы рады, что вы приняли наше приглашение и пришли разделить нашу радость. Мы очень хотели увидеть всех вас, даже тех, кто приехал в наш город всего на несколько часов.

Старик в дорогом с искрой костюме и с бесцветным взглядом водянистых глаз качнул головой, седой ему чуть заметно ответил.

– Поэтому, мы решились нарушить традиции и устроить банкет до официального заключения брака.

В зале послышался гул.

– Но это ничего не меняет, – сказал седой, чуть повысив голос. Мой сын Александр и Елизавета – муж и жена. Прошу воспринимать их именно в таком качестве. Всех, кто сможет прийти, мы приглашаем завтра во дворец бракосочетаний в 11.00. А сейчас, друзья, прошу к столу!

Он сел. Раздались аплодисменты. Почему-то Тёме показалось, что зал реагировал холодно. Может, он просто не в курсе, и у партноменклатуры так принято? А, чёрт их разберёт!

Тёма развернулся и рассмотрел жениха. Это был блондин с ничем не примечательным лицом, на котором читалась откровенная скука. То ли у него сама свадьба не вызывала энтузиазма, то ли общество.

Невеста сидела вполоборота к жениху и разговаривала с кем-то за соседним столом. Когда она развернулась, Тёма увидел её лицо и замер.

Это была Лиза. Красавица Лиза, сводившая мужчин с ума, играючи ломавшая судьбы, порочная и желанная, его первая настоящая, такая мучительная любовь. Он не видел её несколько месяцев, он любил Ингу, любил взаимно и счастливо, но что-то всё равно дрогнуло внутри. Интересно, что она нашла в этом унылом пиджаке?

Первым заметил Тёму отец жениха. Сначала просто обратил внимание, что звукорежиссёр стоит истуканом и смотрит куда-то, не отрываясь. Потом проследил направление его взгляда и нахмурился. Следующим был жених. Он тоже заинтересовался странным явлением. Он усмехнулся и что-то сказал. Лиза повернулась в его сторону и встретилась взглядом с Тёмой. У неё был вид, как будто она встретила привидение. Она была смущена и растеряна. Жених что-то спросил, Лиза отвела глаза и ответила. Разговор был, судя по всему, неприятный. Лиза жестикулировала, жених хватал её за руки, что-то горячо втолковывал отцу. Тот пытался успокоить их, что в конечном итоге ему удалось.

А через некоторое время тамада объявил:

– Медленный танец! Молодые, прошу в центр! Гости, присоединяйтесь!

Он махнул рукой, и музыканты заиграли. Было трудно поверить, что наглый и циничный Чак извлекал эти божественные звуки из рояля и пел лирическим баритоном о высоких чувствах, что здоровяк Гомер так тихонько стучал по ободу барабана, что это серебро лилось с гитарных струн из-под пальцев Комиссара, чьи грязные и разбитые кирзачи стояли в официантской раздевалке.

Сидевший рядом с отцом жениха старик в форме капитана второго ранга, не отрываясь, смотрел на сцену. По его щеке стекала слеза.

Лиза танцевала со своим суженым, бросая быстрые взгляды на Тёму. В перерыве между танцами она прошла мимо него и тихо сказала:

– Через пять минут у дабла. Иди сейчас и жди.

Тёма молча кивнул.

Он прошёл к туалету и стал ждать. Скоро он заметил, что из противоположного конца фойе ему машет рукой Лиза. Он подошёл к ней, она быстро взяла его за руку и потащила за собой.

– Куда? – улыбнулся Тёма.

– В женский туалет, дурачок. Не хватало только, чтобы свёкр пошёл отлить и увидел нас. Он и так проявил к тебе повышенный интерес.

– Ты сошла с ума!

– Ой, не нуди! С каких пор ты стал обращать внимание на такие мелочи?

– С тех пор, как ты стала невестой.

– Сколько же мы с тобой не виделись? – спросила она, улыбаясь.

– Несколько месяцев.

– Не скучал?

– Сначала – да, потом – нет.

– Ну вот. А говорил, что любишь.

– Лиза, я не понимаю. Мы давно расстались, Ты сделала свой выбор. У тебя свадьба. Чего ты хочешь сейчас?

Она посмотрела ему в глаза с грустной улыбкой, от которой у Тёмы что-то заворочалось внутри, коснулась ладонью его щеки и ответила:

– Тебя.

– Но почему?! Почему сейчас?! Почему не полгода назад?

– Потому что увидела тебя. Потому что ты – единственный мужчина, который отказал мне. Любил меня и отказал. Я не понимаю этого.

– А этот, Александр, жених твой. Ты его не любишь?

– Ой, Тёма, ты – неисправимый романтик. Какая любовь? Мальчик решил изобразить самостоятельность и назло отцу целый месяц тусовался на Казани. Ну познакомились, выпили, тр… ой! Ну, да-да! Трахнулись! А он влюбился, предложил замуж. Папаша – на дыбы. Он думал, что сынок перебесится и вернётся в семейное дело, будет с трибуны рулить тупоголовыми, а сынок домой тусовщицу притащил. Это такой ад был, Тёма, ты бы знал! Но ничего, смирились. А в моём положении выбирать не приходится.

– В каком положении? – не понял Тёма.

– В интересном положении. Я беременна.

– Вот это номер… а что Гриша? – спросил Тёма.

– Гриша – козёл, – резко ответила Лиза. – Козлом был, козлом и останется. Он послал меня делать аборт. Говорит, что не готов становиться отцом.

– Вот, урод! Он же взрослый мужик! Не готов – надо было предохраняться!

– Тёма, ты же знаешь – стопроцентной гарантии никакая контрацепция не даёт. Но дело даже не в этом. Он не уверен, что ребёнок его.

– Это как? – спросил Тёма.

– Ну, хоть ты не задавай дурацких вопросов! Я не знаю, не знаю!

– И что ты решила? Ну, с ребёнком? С Гришей?

– Некоторые считают меня алкоголичкой и шлюхой. Я наслушалась этого от будущей свекрови. Может, она и права. Но я не убиваю детей. В общем, Гришу я послала. Наверное, до сих пор дорогу ищет.

Она села на скамейку с ногами, подтянув платье и положив голову на согнутые в коленях ноги, спросила:

– Ты совсем меня не хочешь?

Тёма не ответил.

– Я ведь вижу, что хочешь, – сказала она. – Тема, давай сбежим вместе. Мне так тошно. Сашка – мажор и зануда, а ты, хоть и работаешь сейчас на его папашу, – настоящий. Можешь стричься, носить костюм, от этого всё равно не избавиться. Это, как печать. Один раз – и навсегда. Бывших хиппи не бывает.

– Я знаю, Лиззи, – тихо ответил он. – Не буду врать, ты очень привлекательна. И ты тоже, как печать. Один раз – и навсегда со мной.

В нём шевельнулась безумная надежда, что материнство изменит Лизу, что наконец в ней пересилит тот свет, который делал её такой непохожей на других, такой живой, что рядом с ней и Тёма чувствовал себя живым.

Он был почти готов сделать непоправимое – взять её за руку и увести отсюда. От этого дурака-жениха, смеющего скучать, когда рядом с ним Лиза, от седого свёкра, у которого нет ни малейшего сомнения, что ось мироздания проходит прямо через его позвоночник, от свекрови, которая умерла уже лет двадцать назад, когда вышла замуж за перспективного жениха, и сейчас – только кукла – красивая, холёная, богато одетая, но совершенно неживая.

– Чёрт! Свекровь! – Прошептала Лиза.

Только тогда Тёма понял, что мать жениха в самом деле стоит в туалете и рассматривает их с Лизой. Она не произнесла ни звука, развернулась и вышла.

– Тёма, я пойду, – сказала Лиза. – Сейчас будет скандал.

Когда Тёма вернулся в зал, тамада говорил цветистый тост. Лиза сидела мрачная, смотря куда-то на сцену. Подняли бокалы за счастье молодых, Лиза только чуть пригубила шампанское. Тёму это неожиданно тронуло. Если бы он не был таким принципиальным, таким упёртым, как баран, сейчас гадал бы, не его ли ребёнка носит Лиза. Хотя нет, по срокам не выходит. И всё-таки упёртым быть иногда неплохо.

А гости со смаком опрокидывали в глотки студёные со слезой стопочки водки, вгрызались, причмокивая, в цыплят табака, гребли большими ложками салаты с экзотическими морепродуктами, которые большинство советских людей видело только в телевизоре, промокали жирные губы салфетками, и опять откусывали, жевали и глотали. Подскакивавшие по первому шевелению брови официанты наливали красные вина в узорчатые лафитники, коньяки – в специальные широкие у основания и сужающиеся кверху рюмки, они строили пирамидки из широких бокалов, которые по легенде имели размер и форму груди Марии-Антуанетты, и профессионально открывая бутылки с лёгким хлопком, лили шампанское в вершину пирамиды, пока оно, стекая, не заполняло самых нижних рюмок.

Разговоры становились всё громче, тон – развязней, смысл терялся в бесконечных вариациях одной и той же темы – кто, когда, с кем, что достал, и что про это сказали.

А Лиза вдруг улыбнулась, подозвала официанта, прошептала ему что-то на ухо, незаметно сунула в руку записку и кинула деньги на поднос. Официант кивнул и исчез, через пять минут появившись с бутылкой дорогого коньяка и четырьмя рюмками. Он отнёс всё это на сцену и вместе с запиской вручил Чаку.

– Э… – сказал Вадик, наблюдая этот непонятный ему манёвр. – Э!.. Я же говорил, им не наливать!

Было поздно. Музыканты накатили по одной, закусили лимончиком, и тут же без паузы хлопнули ещё по разу. Пока Вадик, извиняясь и галантно раскланиваясь, протискивался к сцене, они высосали всю бутылку. Тёме было не слышно, что говорит Вадик, но его жесты ногтём по горлу были красноречивей всяких слов.

Когда завыл монитор, в который малость окосевший Чак случайно ткнул включённым микрофоном, этого почти никто не заметил.

Вадик сел за стол рядом со сценой и в расстройстве налил себе воды.

– Следующая песня посвящается нашим доблестным подводникам, – сказал Чак совершенно трезвым голосом.

Лысый кап-2, сидевший рядом со столом жениха и невесты, приветливо помахал ему рукой.

– Она называется, – сказал Чак, беря гитару, – «Привет, подводник!»

Вадик поперхнулся минералкой, шлёпнул стакан на стол, пролив половину, и показал Чаку жестом, как вокруг шеи затягивается петля.

Гнусно улыбаясь, Чак показал в ответ свою универсальную мудру – руку с оттопыренным средним пальцем. Вадик схватился за голову, и музыканты грянули что-то разухабисто-примитивное, растянутое, как деревенская гармошка, фальшивое, как пьяный оркестр на похоронах, с озорным присвистом, с лязгом, как таз гремит о стиральную доску, с неизвестно откуда взявшимся журчанием и хлопаньем двери, рисовавшим в воображении типичный питерский коммунальный туалет.

Вадик со страхом приоткрыл один глаз и посмотрел на старого капитана. Он доброжелательно улыбался. Вадик малость перевёл дух. Когда Чак запел хриплым, пропитым, каким-то не своим голосом про невесту подводника, на лице отца жениха появилась озабоченность. Вадик решил закрыть оба глаза и ни в коем случае не открывать их до конца песни. Открыть глаза ему всё же пришлось, когда Чак, сорвав с головы цилиндр и явив миру свой рокабильный кок, прохрипел:

Он хотел подумать,