Текст книги "Цветное лето, чёрно-белая зима"

7. Повторение пройденного

КОЛЯ вышел на лестницу и закурил. Он взъерошил рукой и без того топорщившиеся волосы и стал окончательно похож на карикатурный портрет исписавшегося литератора. Положение было отчаянным. Лист бумаги, вставленный в пишущую машинку утром, был всё так же девственно чист. Рассказ не сочинялся, а все сроки давно прошли. Если он не выдаст что-то сегодня, редактор сожрёт его вместе с ливером.

Коля затянулся, стряхнул пепел с беломорины в консервную банку, стоявшую на подоконнике, и со вздохом выпустил длинную струю дыма. Он представил себя старым усталым драконом, разучившимся извергать огонь, и подумал, что можно попробовать как-то обыграть этот образ, но тут на первом этаже хлопнула входная дверь.

Коля перегнулся через перила, посмотрел вниз и присвистнул. По ступенькам поднималась молоденькая длинноволосая брюнетка в шикарном длинном пальто. Коля втянул живот и выпятил грудь, но девушка только мазнула по нему равнодушным взглядом и прошла мимо.

Она остановилась у двери его соседа Макса и позвонила. Коля подтянул тренировочные штаны, поскрёб трёхдневную щетину на щеке и пустил несколько дымных колец, с интересом поглядывая на незнакомку.

Заметив движение этажом ниже, он перевёл взгляд туда и удивлённо покачал головой. Стараясь оставаться незамеченной, вслед за брюнеткой кралась ещё одна девушка, светловолосая и, пожалуй, ещё более привлекательная, чем первая. Она остановилась на площадке рядом с Колей, посмотрела не сквозь него, как та брюнетка, а в глаза, и приложила палец к губам. Что ж, он помолчит, раз просят, ему не трудно.

Наверху открылась дверь, и Коля услышал:

– Нет, это уже наглость! Позвал на свидание, а сам не пришёл! Спасибо, что хоть позвонил, но всё же я – не девушка по вызову!

В этот момент блондинка заплакала и побежала вниз, Макс выскочил из своей квартиры и припустил за ней, теряя тапки. Они кричали друг на друга, потом хлопнула дверь, и Коля услышал, как Макс говорит:

– Вот теперь, кажется, всё.

– Санта-Барбара, блин, – довольно пробормотал Коля, затушил окурок и вернулся в квартиру.

Дома он сделал погромче магнитофон, из которого звучала песня группы Madness, сел в своё кресло и торопливо застучал по клавишам пишущей машинки.

В воскресенье Макс поднялся довольно поздно. Около одиннадцати его растолкал отец и спросил, куда Макс засунул его химические весы. Он тряс Макса, пока тот не перестал мычать «туда», и довольно связно ответил: «Посмотри у меня в тумбочке». После этого отец оставил его в покое: видимо, нашёл весы. Макс подумал, что ни о чём не договорился вчера с Настей, а значит спешить некуда. Он закрыл глаза, но заснуть уже не смог.

Он сполз с кровати, дошёл, спотыкаясь, до ванной комнаты, и из-под душа вышел уже вполне бодрым.

Он завтракал, думая, не позвонить ли Насте, но решил, что незачем, всё равно сегодня всё будет так же, как в прошлое воскресенье, и, как во все предыдущие выходные. Он выйдет на улицу, насвистывая что-нибудь из Битлов, пройдёт по дорожке мимо засыпанных снегом кустов боярышника, обогнёт дом Вики, потом перейдёт проспект, и, минуя деревянные развалюхи, выйдет к дому Насти. Она будет ждать его, предложит ему чаю. Макс согласится, они выпьют по чашечке, потом пойдут гулять. Добредут до залива, а когда замёрзнут, вернутся домой. Будут говорить о школе, о фотографии, о музыке. Настя в очередной раз скажет, как она хочет петь, вспомнит свою немецкую учительницу вокала, обещавшую ей большое будущее, и пожалуется, что после переезда из Бонна совсем забросила музыку. Потом улыбнётся и скажет:

– Зато я встретила тебя.

Макс опять возразит, что одно другому вовсе не мешает, что он сам очень любит музыку, и если бы не увлечение фотографией, он бы обязательно окончил музыкальную школу. Всё-таки пять лет отыграть на флейте – это не шутка. Настя согласится и предложит сыграть в преферанс. Они позовут Марка, отец Насти выйдет из своей комнаты и они распишут пулю, а мама будет периодически заглядывать к ним, неодобрительно качая головой. Они будут сидеть вчетвером за картами до темноты. Потом выпьют чаю и разойдутся весьма довольные собой и друг другом. Настя поцелует Макса на прощание и скажет:

– До завтра?

– До завтра! – ответит Макс.

Это будет прекрасный день. Макс представил его во всех деталях, зевнул и неожиданно для себя решил, что не пойдёт к Насте. По крайней мере, не сейчас.

А не нанести ли ему визит Марику? Для начала – заценить его Зенит TTL, которым он хвастается уже третий день. Потом – прошвырнуться до книжного магазина и посмотреть, не появилось ли в продаже чего интересного. На обратном пути заскочить в гараж к Диме, сегодня он собирался чинить свою старушку Яву. А потом, часика в три можно будет зайти за Настей и провести остаток дня только с ней.

Составив такой план, Макс удовлетворённо улыбнулся. День, и правда, обещал быть отличным.

О своём намерении зайти за Настей он вспомнил только около семи, когда Дима закрывал гараж, собираясь домой. Чуть позже, стоя перед дверью в Настину квартиру, Макс подумал, что, конечно, ведёт себя по-свински. Почему он хотя бы не позвонил ей? Наверное, потому что знал – он придёт, и Настя будет ждать его. В двенадцать, в три, в семь и в десять. Это было здорово, это грело, но… Так и не поняв, что это за «но», Макс нажал на кнопку звонка.

– Настя ещё не вернулась, она в городе, – сообщила ему Елена Михайловна – Настина мама.

– В городе, – повторил Макс, медленно спускаясь по лестнице.

Его неприятно кольнуло, что Настя уехала, ничего ему не сказав. Было в этом что-то неправильное. Настроение испортилось.

Он вернулся домой, прошёл к себе и лёг на диван.

– Тебе какой-то парень звонил, – сказал отец, – представился Гошей.

– Ага, спасибо, – рассеяно ответил Макс и остался лежать.

Вечер он провёл на диване. Сначала пробовал читать, потом включил телевизор и стал смотреть всё подряд.

– Оторвался бы от ящика, – сказала Таня, подруга отца Макса, заглянув в его комнату. – Побереги мозг!

– Были бы мозги, было бы сотрясение, – ответил Макс и устроился поудобней.

– С этим не поспоришь, – ответила Таня и вышла.

– У них вселенская скорбь, – сказала она отцу, – печалиться изволят.

– Ничего подобного, – крикнул Макс через дверь.

«Не надо печалиться, вся жизнь впереди!», – пропел он громко, и переключил телевизор на другой канал.

На следующий день Настя выглядела радостной, даже счастливой. Макс решил не спрашивать, где она была, сделать вид, что всё нормально. Но Настя сразу заметила, что с ним что-то не так.

– А ты чего такой надутый? – спросила она. – Случилось что?

– Да, нет, – ответил Макс с деланным равнодушием. – Бездарно провёл вечер, а так всё нормально. Зашёл к тебе, а тебя нет.

– А-а-а, значит, ты обиделся, – сказала, прищурив глаза, Настя.

– Да нет, чего обижаться-то? У тебя ведь тоже могут быть дела.

– Тогда, что такой мрачный?

– Могла бы сказать, что уедешь, я бы не строил планы.

– Макс, когда ты последний раз был у меня?

– Вчера же был, говорю.

– Да нет, до этого!

– До этого? В пятницу, кажется. Нет, в пятницу я помогал отцу с ремонтом. В среду.

– В среду. А в четверг, в пятницу и в субботу я ждала, не захочешь ли ты зайти в гости или позвать меня куда-нибудь. Ты не захотел.

– В четверг меня оставила после уроков математичка исправлять проверочную. В пятницу, я сказал: помогал отцу…

– Макс, я понимаю. Я не в претензии. У тебя были дела, ты был занят. У меня вчера тоже были дела.

– Это что, ответный ход?

– Макс, зачем устраивать сцены на пустом месте?

– Ты права, извини, – сказал Макс. – Я скучал.

В среду после школы он опять остался дома помогать отцу. Вечером вышел за хлебом и, проходя мимо Настиного дома, заметил, что у неё не горит свет. Когда вернулся домой, набрал её номер. Телефон не отвечал. Он перезвонил через полчаса. Через час. Через два.

– Ещё не вернулась, – сказал её отец, когда Макс всё же дозвонился.

– Опять были дела? – Спросил её Макс на следующее утро, придя в школу.

– Ага! – ответила Настя, улыбаясь, – дела!

– Если не секрет, какие?

– Секрет.

Он злился, стараясь не показывать вида, что его это задевает. Он внезапно почувствовал, как она нужна ему, а Настя, казалось, была счастлива и так. Чем-то, что она скрывала от него. Она напевала что-то незнакомое Максу и улыбалась.

– Не дуйся! Может у меня быть маленький секрет? Ну, хочешь я тебя поцелую? Прямо здесь?

Она подошла к Максу, смотря ему в глаза и обворожительно улыбаясь.

– Александра идёт! – сказал он Насте, заметив высокую фигуру директора. – Давай, целуй. Может, её Кондратий хватит!

Настя потянула Макса за рукав вглубь рекреации, и они скрылись из поля зрения проходивших по коридору.

Когда директор поравнялась с ними, Настя с серьёзным и одухотворённым лицом читала учебник литературы. Макс смотрел в окно. Директор подозрительно покосилась на них, но ничего не сказала и прошла мимо.

Когда она скрылась из виду, Макс уже не мог сдерживаться и засмеялся. Настя недоуменно посмотрела на него. Макс показал рукой на её учебник. Она держала его вверх ногами.

Они хохотали до слёз, и Макс думал: Да нет, что я дёргаюсь, всё у нас замечательно!

А вечером, с наступлением темноты он уже сомневался, что всё хорошо. Что-то неуловимо изменилось в их отношениях. Как будто Настя стала чуть старше, чуть холодней. Как будто провела невидимую черту, за которую Максу ходу не было. Он привык, что черта проходит между ними и родителями, между ними и учителями, но не между ним и Настей! Сначала это показалось ему охлаждением.

– Мне кажется, мы становимся чужими друг другу, – сказал он Насте, садясь на скамейку в спортзале.

– Ты действительно так думаешь? – спросила она и села рядом, положив голову ему на плечо.

Физрук Костя с интересом посмотрел на них, но ничего не сказал. Макс не знал, что ответить. Смелое, даже несколько демонстративное проявление чувств со стороны Насти ставило его в тупик. Он был бы счастлив, случись это месяц назад. В то время учителя и любопытные одноклассники вынуждены были довольствоваться только предположениями, просто ли они приятели или их связывает нечто большее. Теперь стараниями Насти вся школа знала, что у них роман. Это сбивало Макса с толку и никак не вязалось с теорией о её охлаждении.

И, тем не менее, он никак не мог справиться с абсолютно детским ощущением обиды, даже предательства со стороны подруги. Спроси его, на что он обижен, он бы не смог ответить. Но вопреки очевидному расположению к нему Насти, это чувство росло.

В один из дней незадолго до каникул Настя молча одевалась после уроков, смотря через окно школьного гардероба на улицу. Снаружи кружились и падали снежинки. Они лепились в стекло, засыпали подоконник. Максу показалось, что на пушистом свитере Насти, на её светлых волосах, на почти незаметных в сиреневых сумерках бровях и ресницах лежит снег. И дело было вовсе не в её внешности, а в этом непонятно откуда взявшемся холоде между ними.

– Что-то случилось? – спросил Макс.

– Случилось? – переспросила Настя. – Нет. А если и случилось, то давно.

– Я что-то сделал не так? – спросил он.

– Я устала, Макс. Мне кажется, что ты смертельно на меня обижен. Очень долго я не могла понять, что именно тебя так задело. Я ничего за собой не знаю, что могло бы так обидеть, ты тоже ничего не говоришь, только ходишь с несчастным видом.

– Настя, ты говоришь ерунду, – возразил Макс.

– Погоди, пожалуйста. Дай закончить.

Макс замолчал.

– Ты втемяшил себе в голову, что ты мне больше не нужен. Я не знаю, что ещё могу сделать, чтобы доказать, что это не так. Я плюнула на сплетни, я фактически на всю школу заявила, как ты мне дорог. Это что-то значит для тебя?

– Я очень рад, правда… – Макс вдруг замолчал, оборвав фразу.

– Вот! Ты говоришь одно, а я слышу только обиду. Прости, но последнее время ты мне кажешься трёхлетним ребёнком.

– Извини, – холодно ответил Макс, – больше ты меня таким не увидишь.

– Макс, если бы ты видел себя сейчас! Ты закрываешься, как моллюск, захлопываешь раковину и не оставляешь мне никаких шансов! Играешь желваками, как будто собрался со мной драться.

Настя натянула вязаную шапочку и взяла сумку.

– Макс, извини, но у меня кончаются силы. Я пытаюсь идти тебе навстречу, а в ответ ты только обижаешься или злишься. И самое печальное, что злит тебя, похоже, то, что ты не можешь наполнить собой всю мою жизнь, что есть какой-то кусочек, где нет тебя.

– Но разве не это называют любовью? – спросил Макс.

– Это не любовь, Макс, – ответила Настя. – Это удавка.

У него возникло чувство, как будто он падает с большой высоты.

– Ты считаешь любовь удавкой? – обречённо спросил он.

– Я устала объяснять и устала доказывать, что люблю. Макс, ты совершаешь страшную ошибку. Ты усиливаешь давление. Я могу сломаться.

Настя говорила тихо и устало:

– Меня прессует родная мать. К ней недавно присоединился ещё один призрак из прошлого, а мой самый близкий человек не может простить мне, что два вечера в неделю я провожу без него. Впору сложить лапки и завыть.

– Это правда? – спросил Макс. – Про самого близкого человека?

Настя молчала, выразительно смотря на него.

– Прости, – сказал Макс. – Я не понимаю, что со мной.

Она кивнула и посмотрела на часы:

– Извини, мне надо домой.

– Можно зайти сейчас к тебе? – спросил Макс.

– Лучше не сейчас, у нас гости. До завтра!

Она поцеловала его в щёку и пошла к выходу.

– Я позвоню, – сказал Макс ей вслед.

Она не ответила, но, выходя, слегка кивнула.

Макс плотно застегнул куртку и вышел на улицу. Мороз был несильный, но сырость моментально пролезла в рукава и за шиворот. Он поёжился, втянул голову в плечи и пошёл прочь от школы.

Ему почему-то вспомнилась мама. Она – геолог, как и отец. Они вдвоём ездили в экспедиции, вместе пели про солнышко лесное, вместе растили Макса. А когда ему было десять, мама вдруг увлеклась экстрасенсорикой. У неё появился круг знакомых, куда отец, с его естественнонаучным символом веры был не вхож. Его раздражали восторженные дамы и мужчины-гуманитарии, пытавшиеся объяснять паранормальные явления с научной точки зрения. Мама пыталась сказать, что и у науки есть предел, границы, за которыми она бессильна. Для отца такие утверждения были, как красная тряпка для быка. Однажды он жестоко высмеял маминых гостей, доказав им, что они ни черта не смыслят даже в школьной физике, не говоря о более серьёзных материях. Тогда в их отношениях с мамой что-то надломилось. Она перестала приглашать гостей, стала больше времени проводить вне дома. Потом ей предложили преподавать, она согласилась, и отец стал ездить в экспедиции без неё. А через год они развелись. Без криков, без дележа имущества и споров о том, с кем жить Максу. Он остался с отцом, вынужденно оставившим полевую работу, но регулярно бывал у мамы. Отец не возражал, но как-то вскользь назвал маминых друзей мракобесами. Кажется, тогда до Макса дошло, что не всё для них было так легко, и это спокойствие поверхностное. Что там на самом деле внутри он предпочёл не знать. Даже сейчас, спустя много лет, они не разговаривали с отцом об этом.

Макс не понимал, почему вдруг он вспомнил сейчас о маме, да и не хотел понимать. Думать сейчас, вообще, не хотелось.

Ноги сами вынесли его к заливу. Он любил бывать здесь, смотреть на море, на старую спасательную станцию, ходить по полуразвалившемуся волнолому заброшенного порта. Там за ледяными торосами, дыбившимися острыми краями, где протоптанные в снегу тропинки казались тонкой паутинкой, виднелись фигурки рыбаков, похожие на крошечных черных птиц, рассевшихся вокруг лунок.

Максу казалось, что дующий здесь ветер выдувает всё лишнее, всю суету, все эти долги, обязательства, всю эту придуманную кем-то жизнь, которой он почему-то должен жить. Он становился пустым, и эта пустота внутри начинала звучать – гудеть на ветру, петь какую-то свою песню.

Здесь всё было живым, по-настоящему живым. Искусственная прямоугольность цивилизации сглаживалась ветром, песком и снегом даже не за день, за час. Там в городе снегоочистители, как могли, боролись, восстанавливая упорядоченность и прямоугольность, а здесь метель чертила кривые и окружности, засыпала пляжные дорожки и создавала новую карту местности. Местности без следов человека.

Макс стоял на ледяной глыбе, выступавшей за линию прибоя, и смотрел, как ветер метёт позёмкой по насту, закручивая маленькие белые вихри, как растут похожие на дюны небольшие снежные хребты с тонкими, резко очерченными краями, и, как дневной свет медленно тонет в снежной круговерти.

Через полтора часа он звонил в дверь Насти. Окоченевший, пропитавшийся промозглой атмосферой зимнего побережья, в мокрых до колена брюках, но умиротворённый, почти счастливый.

Он улыбнулся, увидев такое родное удивление в широко раскрытых глазах Насти, но понял, что радоваться преждевременно, когда из её комнаты вышел какой-то парень в голубых джинсах и понтовом кожаном пиджаке. Модно подстриженный, со спортивной фигурой, он бы чем-то смахивал на Макса, если бы Макс был серьёзней, думал о будущем и тщательно заботился о своём имидже.

– Это Макс, – представила его Настя.

Он сразу вспомнил прочитанную в детстве книгу об этикете. Мужчину представляют женщине, а менее важного гостя – более важному. Протокол.

– А это – Матиас, мы учились вместе в Бонне, – сказала Настя.

Макс коротко кивнул, не подавая руки.

– В миру известный как Матвей, – обезоруживающе улыбнулся Настин гость и протянул Максу большую ладонь.

Макс был вынужден пожать её, с сожалением подумав, что парень, похоже, приличный человек.

– Извини, – сказал он Насте, – ты говорила, что у тебя гости. Я пойду.

– Может, выпьешь чаю? – неожиданно предложил Матвей, – а то ты весь инеем покрылся.

– Приглашаешь? – криво улыбнулся Макс левой половиной рта.

И он начал стаскивать стоящую колом куртку.

– Конечно, приглашаю!

Матвей не уловил иронии и не заметил, что Настя бросила на него взгляд, не предвещавший ничего хорошего. Она всё же принесла чай на металлическом подносе, расписанном цветочками, явно не из Германии, и поставила его на столик у тахты.

– И как там Бонн? – спросил Макс, беря чашку обеими руками. Он сделал несколько глотков и только тогда перестал стучать зубами. Тепло медленно разливалось по телу.

– Бонн? – неопределенно пожал плечами Матвей. – Даже не знаю. Стоит на месте. Но это уже дело прошлое. Еще полгода – и мы возвращаемся в Москву. Я вот приехал звать Настю поступать вместе в МГИМО.

– Как интересно! – Макс чуть не подавился чаем и закашлялся. – А что Настя?

– А она что-то сомневается! – горячо заговорил Матвей, – её и мама уговаривает и я. Что её ждёт здесь? Какие перспективы в этом городишке? Даже в самом Ленинграде, только без обид, многого не добиться. Есть Москва, и есть всё остальное, это же азбука! Может, ты её убедишь? Вы ведь друзья?

– Скорее приятели, – Макс хотел, чтобы его ирония была очевидной. – Нет, раз ты её не убедил, то я не смею надеяться на успех.

– Прекрати паясничать! – сухо потребовала Настя, мрачно глянув на Макса.

– Нет, я даже не знаю, что тут можно сказать, – его понесло. – Какое имеет значение, чего хочет сама Настя, когда открываются такие перспективы? Кого волнует, что она с детства мечтает профессионально заниматься музыкой? Детские мечты должны остаться в детстве. Мы же взрослые люди, а взрослые делают не то, что хочется, а то, что надо, и то, что выгодно!

– Настя? Музыкой? – недоверчиво улыбнулся Матвей.

– Ты сколько с ней вместе учился? – спросил его Макс.

– Ну, два года, – неохотно ответил Матвей.

– Ни черта-то ты в ней не понял, приятель! – сказал ему Макс.

– Ну, всё, хватит! – прервала его Настя. – Спасибо тебе за выступление в мою защиту, но я сама могу говорить за себя.

– А знаешь что? – не смог остановиться Макс, – я думаю, тебе надо соглашаться. Такие перспективы – МГИМО, дипломатическая работа! К чёрту музыку и Холмы, переезжай в Москву! К тому же в комплекте с учебой, как я понял, идёт этот столичный юноша. Где ты у нас такого найдешь?

– Говоришь, соглашаться? – зловеще спокойно сказала Настя.

Её глаза стали фиолетовыми. Макс понял, что она не просто злится, она в ярости.

А вот Матвей не понял.

– Настя, он, конечно, издевается, но даже если так, он всё равно говорит дело. Соглашайся!

– Вон! – сквозь сжатые зубы выдавила Настя. – На выход!

Макс встал.

– И ты, Матиас, – продолжила Настя чуть спокойней, – в гостевую комнату!

Макс мстительно улыбнулся, глядя на растерянно-обиженную физиономию Матвея.

Надо было закрепить преимущество.

– Настенька, я очень замёрз, просто закоченел. Ты ещё носишь мой свитер? Можно одолжить его буквально на денёк?

С огромным удовольствием Макс наблюдал, как удивленно полезли вверх брови Матвея.

Настя взяла свитер со спинки стула и швырнула его Максу.

– Извини, не успела постирать, – ядовито сказала она, – надеюсь, не побрезгуешь?

– Что ты, как можно? – ответил Макс, натягивая свитер. – Наоборот, теперь не буду его стирать. И снимать не буду.

Матвей стоял, закусив губу. До него, наконец, начало доходить.

Макс аккуратно закрыл за собой дверь, шумно выдохнул и прислонился к стенке. Так хотелось хлопнуть посильнее, чтобы тряхнуло косяк и посыпалась облупившаяся побелка, но он сдержался. Уже и так наговорил достаточно, только истерики ещё не хватало.

– Матиас, ну какого черта? – возмутилась Настя. – Что ты себе позволяешь?

– А что? – хмуро спросил Матвей.

– Что?! – повторила Настя резко. – Какого черта ты распоряжается здесь и зовешь гостей ко мне, как к себе домой? Кто тебя просил говорить про МГИМО? Я же всё тебе вчера объяснила!

– Ну, я думал, что может быть, опять мы вместе…

– Ты думал, что я всё ещё страдаю и жду тебя? Думал, что можешь приехать через полгода и я встречу тебя с распростертыми объятиями? Что я всё забуду? Ты сделал свой выбор, так ведь?

– Ну, мы все ошибаемся, – сказал Матвей, глядя в пол. – И потом, это была её инициатива, я даже не успел ничего сообразить.

Настя вспомнила тот вечер в один из её последних дней в Бонне. Вечеринка у Ханны была в разгаре, играла музыка, но они сидели с одноклассницей Ленкой в стороне от танцующих и та тихо жаловалась Насте, что ей одиноко, что у неё до сих пор нет парня. Говорила, как Насте повезло с Матиасом. Как будто одиночества не бывает после того, как он представил тебя друзьям его девушкой, а ты сказала о нём подругам: мой парень.

Матиас тогда прекрасно танцевал, легко сыпал шутками на немецком. Настя то и дело замечала восхищённые взгляды девиц, направленные на него. Кажется, никто уже не помнил его настоящего имени, это прозвище, данное Ханной, накрепко приклеилось к нему.

Он ловил взгляд Насти и улыбался ей, она улыбалась в ответ, но ей было тоскливо. Она не знала, как сказать ему, что в конце учебного года она уедет с родителями в Ленинград. Маму переводили, и не просто так, а со скандалом. Папа говорил, что это из-за её разговора с корреспондентом. Что-то она лишнее сказала. Мама вообще ничего не объяснила, надела свой лучший костюм, взяла портфель и ушла с непроницаемым выражением лица, похожая на атомный крейсер на боевом дежурстве. Насте всегда было не по себе от этого преображения. Мама казалось совершенно чужой в такие минуты, и Настя начинала сомневаться, а знает ли она её на самом деле.

– Коктейль? – предложила Ханна и протянула поднос Матиасу.

Он взял стакан, улыбнувшись, и Настя опять обратила внимание, как он оценивающе смотрит на Ханну. Посмотреть было на что: чёрные кудри, фигура взрослой женщины, несмотря на её шестнадцать, пронзительно синие глаза, прямой нос и тёмные с изломом брови. В Ханне соединились лучшие черты немцев – предков её отца и румынских цыган по линии матери. Неизвестно, кровь или воспитание сыграли тут решающую роль, но Ханна любила устраивать вечеринки, слишком шумные и многолюдные для немцев, но крайне близкие русским. Неудивительно, что звезда районной дискотеки – Матвей, однажды познакомившись с Ханной, притащил к ней в гости половину класса их посольской школы. А после теракта в Берлинской дискотеке, имя Ханна стало паролем, услышав который, родители неохотно, но всё же отпускали жаждавших танцевать из дома. Всё-таки отец – известный режиссёр, приличная семья, дом с консьержем.

Настя поднялась и вышла на кухню. Она стояла у окна и смотрела вниз на проезжавшие машины, а из гостиной доносились голоса, музыка и смех. Через месяц они так же соберутся и будут танцевать, Матиас будет так же шутить, Ханна будет так же восхищённо смотреть на него. Всё будет так же, только без Насти. Она будет в это время сидеть в необжитой квартире в холодном и чужом городе.

– Почему мы не можем остаться? – спрашивала она папу. – Тебе же предлагали. Ты хороший художник, ты здесь не пропадёшь. Почему мы должны уезжать, когда нам прикажут?

Папа помолчал, подбирая слова, и ответил:

– Остаться – это навсегда. Понимаешь?

– Да, – ответила Настя.

– Ну, допустим, я – художник. Ты ещё молодая и легко впишешься в эту жизнь. А кем здесь будет мама? Диссидентом-перебежчиком? Будет давать интервью о том, как попираются в СССР права человека?

Настя не ответила. Она знала – мама никогда на это не пойдёт.

– Вот то-то и оно, – вздохнул папа.

– А кем будешь ты в СССР? – спросила его Настя.

– Кем был раньше – не очень известным художником. В крайнем случае – мужем и отцом. Но думаю, до этого не дойдёт.

– Вы – как птица и рыба, – с сожалением сказала Настя, – вам нужна разная среда для выживания. Вы привыкли к этому и смирились. А что делать мне?

Отец положил руку ей на плечо и ответил серьёзно:

– Становись летучей амфибией. Только так, дочка, только так…

Матиас вошёл на кухню и спросил Настю:

– А ты что здесь, что не танцуешь?

– Не хочется, – ответила она.

– А, ну, как знаешь.

И он, достав из холодильника сок, ушёл. Не спросил в чём дело, не поинтересовался, почему она не хочет танцевать.

– Матиас!!! – крикнула Настя ему вслед.

– Да? – Он вернулся, слегка озадаченный громкостью и напряжённостью её восклицания.

– Матиас, маму переводят в Ленинград. Я уезжаю через две недели.

– Вот это номер!

Он казался удивлённым, но было не похоже, что известие его сильно огорчило.

– Ты не понял? Я не вернусь на будущий год. Я уезжаю насовсем!

– Да нет, я понял, – ответил он спокойно.

– И тебя это не огорчает? – спросила Настя, удивлённо глядя на него.

– Огорчает, конечно. Но что я могу сделать? Мне нужно окончить школу, как и тебе.

– Ты приедешь ко мне потом? – дрогнувшим голосом спросила она.

– Конечно! – ответил он, взяв её за руку. – Это всего год. Отец на зимних каникулах летит в Москву. Я полечу с ним и приеду к тебе в Ленинград!

Она уткнулась головой ему в плечо и сказала жалобно:

– Матиас, я не хочу уезжать, я хочу остаться здесь с тобой.

– Ну, что ты, – успокаивал он Настю, – ты же взрослый человек и знаешь, что в жизни не всё происходит, как нам хочется.

– Ага, – соглашалась Настя, – но хочется, чтобы, как в сказке.

– Ты ребёнок, – усмехнулся он.

– Знаешь, я хочу домой. Проводишь меня?

– Конечно!

Он проводил её до подъезда и хотел подняться, но Настя сказала:

– Не надо, здесь сама дойду. Спасибо, Матиас!

Она поцеловала его на прощание и поднялась к себе.

– Будешь есть? – спросил отец. – Я приготовил запечённую курочку.

Настя хотела отказаться, но вспомнила, что не смогла заставить себя съесть что-нибудь у Ханны и согласилась на курицу. Они ели её, поливая клюквенным соусом и заедая рисом с пряными травами, и Настя постепенно успокаивалась. В конце концов, полгода – это всего шесть месяцев. Правда, потом будет ещё полгода, но и это можно пережить. Подтянуть учёбу, подготовиться к поступлению, занять себя побольше – и всё будет хорошо.

– Спасибо, папа! – поблагодарила Настя, – это настоящий семейный обед, жалко только мама не вернулась ещё.

Отец улыбнулся и кивнул.

Настя взяла телефонную трубку и потянулась за записной книжкой. Её не оказалось на месте. Может, в сумке? Настя стала искать сумочку, но не смогла найти и её.

– Папа, не помнишь я с сумочкой пришла или нет?

– Неа, – ответил отец. – Без ничего.

– Вот, блин! – огорчилась Настя. – Забыла сумку в гостях.

Она обулась и дошла до дома Ханны. Обломала она сегодня Матиасу все развлечения из-за своего сплина. Настя поднялась по лестнице и хотела позвонить, но, заметив, что дверь приоткрыта, вошла. Играла музыка Madness, любимой группы Ханны. Народу, кажется, стало ещё больше. Настя посмотрела в прихожей, заглянула в гостиную, махнув рукой одноклассникам, и пошла на кухню. Она открыла дверь и увидела в полутьме, как Ханна целуется с каким-то парнем.

– Извини, я забыла сум… – Настя не закончила фразу.

Ханна развернулась, и Насте стало видно лицо, целовавшего её парня. Это был Матиас.

– Мы – взрослые люди, – сказала Настя, – и знаем, что в жизни не всё происходит так, как мы хотим. Да, Матиас?

Она взяла с подоконника сумочку и ушла, не слушая извинений Ханны и сбивчивых оправданий Матиаса. Теперь она хотела уехать. Две недели – это так долго. Но это можно пережить.

Макс шёл домой, засунув подбородок и нос в шарф, не глядя на дорогу. Его трясло, и он не мог понять, от холода это или от нервяка. В груди, казалось, образовалась дыра, в которую медленно утекали счастье, покой и уверенность. Почему это всегда повторяется? Почему он всю жизнь живёт с этой черной дырой? Она иногда как будто затягивается, он даже забывает о её существовании. Она не напоминала о себе уже полгода, Макс решил, что совсем отделался от неё, но нет, вот она. И опять жизнь кажется безнадёжной и бессмысленной, а он сам, как брошенный маленький мальчик.

– И куда это тебя несёт? – спросил его удивительно знакомым голосом парень, с которым Макс столкнулся на подходе к дому, едва не сбив его с ног.

Макс поднял глаза. Руки в карманах пальто, стильный шарф, чёрные кучерявые волосы, выбивавшиеся из-под шапки.

– Домой, Марик, – ответил Макс.

– А кого хороним?

– А… – махнул рукой Макс и прислонился к столбу.

– Ну-ка, ну-ка! Вы что, с Настей поцапались?

Макс кивнул.

– Серьезно поссорились?

– Слушай, я не могу больше на холоде, околеваю уже, – сказал Макс. – Может, зайдешь?

– Вообще-то у меня свиданка с одной известной тебе особой, – Марик бросил взгляд на часы, – но оставить друга подыхать от тоски я не могу. Веди!

Макс вяло улыбнулся. В другой раз он бы обязательно поинтересовался, что это за особа, но сегодня на это у него не было сил.

Они зашли в дом. Несмотря на тепло, какое-то время Макса продолжало потряхивать. Марик упал в кресло и сказал:

– Давай, колись, что у вас стряслось.

И Макс начал рассказывать. Про холодную Настю, про Матиаса, и про чёрную дыру внутри. Чем дольше он говорил, тем менее реальной представлялась ему эта дыра, а ситуация начинала казаться не такой уж безнадёжной.