Текст книги "Цветное лето, чёрно-белая зима"

– Последнее время она стала где-то пропадать по вечерам.

– Что, каждый день?

– Нет, в среднем пару раз в неделю. Я спросил её где, она говорит: «секрет».

– Ты её в чём-то подозреваешь? – спросил Марик.

– Да, нет, – подумав, сказал Макс. – Когда это всё произносишь вслух, звучит до крайности дебильно. Как будто я – ревнивый придурок, требующий от неё всю жизнь посвятить мне.

– А это не так?

– Ну, спасибо, друг.

– Да я не про придурка, – перебил Марк, – а про посвятить всю жизнь тебе.

Макс молчал и думал.

– Может, эту трагедию ты сам сочинил себе, а?

– Нет, – ответил, покачав головой, Макс. – Не катит. Матвея ведь я не выдумал. Он сейчас рассекает там по Настиной квартире в кожаном пиджаке и уговаривает её поступать вместе с ним в МГИМО. Это факт. Реальность, данная нам в ощущениях.

– Ну и что с того, что в пиджаке? С чего ты взял, что Настя согласна?

– С чего? А действительно с чего? А-а-а!!! Провались всё! Не знаю!!! Чувствую, что не нужен я ей. Ну, не так нужен, как раньше!

– И поэтому она ходит по школе с тобой в обнимку?

Макс осуждающе посмотрел на друга.

– Ты умный, да? Вот и объясни мне, что это всё значит и как это понимать!

Марик молчал. Видимо, он был слишком умным, чтобы давать советы. А Макс думал, что же значит сказанная им фраза «не так, как раньше»? Не нужен? Нужен, но не очень? Что же так всё сложно-то?

– Я позвоню, ладно? – спросил Марк. – А то меня дама ждёт.

– Звони, конечно.

Марик взял трубку и набрал номер.

– Вичка, здравствуй. Прости, что задержался. Мне очень неудобно, но у меня есть оправдание – я спасаю друга… Да… от него самого, преимущественно… А ты можешь подойти к Максу?… Да, совсем никак… Отлично! Жду!

– Извини, но твой дом сегодня побудет домом свиданий, – сказал Марк без следов какого бы то ни было сожаления в голосе. – Я не могу упустить Вичку, даже если мир будет проваливаться в тартарары.

Настя медленно шла по улице. Она решила, что сделает ещё одну попытку поговорить с Максом. Его выступление у неё дома можно списать на обиду. Столкнуться с соперником, о существовании которого даже не подозревал, – это испытание. А учитывая, что Макс последнее время и так на взводе, – испытание вдвойне. Его глупая ревность на пустом месте вдруг получила такое подкрепление! Принесла нелёгкая дядю Мишу с его сынком! И без них проблем хватало, а теперь всё запуталось вконец.

Она подошла к дому Макса и взглянула на часы, краем глаза заметив, как в подъезд зашла длинноволосая брюнетка. Её походка и пластика показались Насте знакомыми.

– Да нет, почудилось, – сказала она себе, – что ей тут делать?

Настя вошла следом и стала подниматься, глядя на шедшую впереди девушку. Когда та обернулась, Настя сделала шаг в сторону, чтобы остаться незамеченной, но сама рассмотрела её очень хорошо. Сомнений не осталось – это была Вика.

Настя продолжила идти за ней, немного отстав и стараясь не цокать каблуками. Из приоткрытой двери послышалась музыка, всколыхнувшая в Насте неприятные воспоминания. Это была группа Madness.

На площадке курил какой-то неряшливого вида мужик в тренировочном костюме. Настя посмотрела ему в глаза и приложила палец к губам. Он удивлённо взглянул на Настю и кивнул.

Когда Вика остановилась перед дверью Макса, у Насти сжалось сердце. Чёрное пальто, красные сапоги, развевающиеся длинные волосы, как чёрные крылья за спиной, и шлейфом – тонкий запах дорогих духов. Неужели всё так банально? Неужели она опять выбрала парня, который, едва успев с ней проститься, назначает свидание другой? Да нет, бред. Воспалённое воображение и страх. Страх повторения, страх однажды испытанной боли. Она вдруг поняла, кого ей напоминала Вика. Она была похожа на Ханну. О, Господи, кошмар какой-то! Повторяющийся навязчивый сон, сюжет, от которого никак не отделаться. Пусть окажется, что это ошибка! Пусть сейчас выйдет Макс и всё разъяснится!

Настя вздрогнула от звука открываемой двери и услышала возмущённый голос Вики:

– Нет, это уже наглость! Позвал на свидание, а сам не пришёл! Спасибо, что хоть позвонил, но всё же я – не девушка по вызову!

Вика осеклась, услышав донесшийся с лестницы всхлип.

На ступенях в одном пролёте от неё стояла Настя.

– Настя, – заговорил Макс, выйдя на лестницу, – хорошо, что ты пришла! Я..

– Я пришла сказать… – голос Насти сорвался, – пришла сказать… – повторила она с трудом. – Я уезжаю в Москву!

Она побежала вниз по ступенькам, не слушая одновременно заговоривших Вику и Макса, пытавшихся что-то объяснить ей. Объяснения были не нужны, она всё слышала сама! Макс кинулся за ней в домашних шлёпанцах, догнал и взял за руку, но она вырвалась, оттолкнув его.

– Не хочу тебя видеть! О, Господи, скорей бы уехать! Как вы мне противны оба!

Макс остановился и сжал челюсти.

– Матвею пламенный привет, – зло крикнул он вслед Насте.

Хлопнула входная дверь, Макс сел на ступеньку и сказал спустившейся Вике:

– Вот теперь, кажется, всё.

Настя бежала, потом перешла на шаг. Свет фонарей дрожал, размыло очертания улиц, огни фар проезжающих машин плыли, преломляясь в её слезах. На неё смотрели прохожие, кто-то с сочувствием, а кто-то с удивлением. Настя свернула с центральной улицы и пошла дворами к заливу. У входа в парк она остановилась перед афишей и долго смотрела на изображённую на ней змею, кусающую свой хвост.

Когда через час Настя поднималась по лестнице своего дома, она скорее почувствовала, чем услышала, что наверху кто-то есть. На подоконнике между площадками второго и третьего этажа сидела Вика. Увидев Настю, она спрыгнула на пол и шагнула к ней:

– Ну, наконец-то! Настя, нам нужно поговорить!

Настя прошла мимо, вставила ключ в замок и повернулась к Вике.

– Я не хочу разговаривать с тобой, – сказала она. – Но разыгрывать каждый год одну и ту же историю я хочу ещё меньше. – Заходи.

И она распахнула дверь.

8. Пьеса для женского голоса и хора МВД

– НАМ надо поговорить, – сказала Елена Михайловна за завтраком.

– Слушаю тебя, мама, – устало отозвалась Настя, ставя пустую чашку на блюдце. Она знала, о чём будет разговор.

– Я говорила вчера с Мишей…

Так и есть. Настя тяжело вздохнула.

– Он с семьёй возвращается в Москву. Матвей будет поступать в МГИМО.

– Мама, не начинай, пожалуйста, о том же!

– Нет, я хочу говорить именно об этом, – настаивала Елена Михайловна. Я решительно не понимаю, почему ты так упорно отказываешься рассмотреть вариант поступления в МГИМО. Не хочешь протекции – ради Бога, сдавай на общих основаниях. И компания будет – одноклассник, не совсем одной в чужом городе. И Миша, если что, поможет. К тому же одной тебе быть недолго – к следующей зиме я рассчитываю добиться перевода в Москву, в крайнем случае – к весне.

Было видно, что эта мысль ей очень нравится.

– Я сто раз говорила тебе, что люблю музыку…

– И прекрасно, – перебила Елена Михайловна, – я люблю заварные булочки с кремом, французские духи и Шопена. Мне это нисколько не мешает в работе. А я говорю с тобой о твоей будущей работе.

– А почему, – начала раздражаться Настя, – в выборе моей будущей работы принимают участие все, кроме меня? Ты, дядя Миша, даже Матвей, хоть ему-то, как раз, лучше было бы помалкивать. Почему никто не спрашивает меня, чего хочу я?

– Да потому, что ты никак не можешь определиться, и я уже начинаю волноваться, – ответила Елена Михайловна.

– Но я давно определилась! – воскликнула Настя. – Я хочу петь!

– Но музыкант – это не профессия, – улыбнувшись, сказала Елена Михайловна, как будто говорила с маленьким ребёнком.

– И это говоришь мне ты? Ты десять лет заставляла меня играть!

– Да, я! Пойми, Настя, музыка – это пропуск в общество! Как манеры, как умение двигаться и одеваться! Но как работа, музыка – очень ненадёжное и неблагодарное занятие. Я очень хорошо знаю, как живут художники и музыканты. Как любой чиновник может осложнить им жизнь…

– Чиновник, вроде тебя?

– Нет, Настенька, – усмехнулась Елена Михайловна. – Достаточно гораздо более мелкого.

– И поэтому ты хочешь меня впихнуть в эту систему с другого конца?

– Это жизнь, Настя. Или ты приказываешь, или тебе. Мне кажется, ты не из тех людей, что безропотно подчиняются. Значит, тебе нужно научиться приказывать.

– Ты не слышишь меня, – Настя опустила лицо в ладони. – Я уже не знаю, как сказать, чтобы ты услышала, – закончила она, держась руками за виски, как будто у неё болит голова. – Как объяснить тебе, что это вообще не мой мир?

– Свой мир – это хорошо, – сказала Елена Михайловна, бросив взгляд на золотые часики на запястье. – У твоего отца свой мир, но деньги ему платят в моём. Извини, мне надо идти. Поговорим позже.

– Нет уж, хватит разговоров, – негромко ответила Настя, но Елена Михайловна этого не услышала. Она быстро спускалась по лестнице к ожидавшей её служебной машине.

Ещё некоторое время Настя сидела, смотря на закрывшуюся дверь, потом прошла в свою комнату, открыла крышку пианино, легко коснулась клавиш, но играть не стала.

Вместо этого она сняла телефонную трубку и набрала номер:

– Инга, привет! Где встречаемся?.. Да, диктуй, записываю.

Макс мыл посуду. Он всегда считал это занятие довольно бессмысленным, но нужно было чем-то заполнить эту прорву свободного времени, которая образовалась у него после разрыва с Настей.

Дни тянулись бесконечно долго. Макс вставал поздно, когда дети во дворе, наигравшись, уже шли обедать, повинуясь крикам родителей:

– Миша, домой! Обед готов!

– Соня! Обедать!

Он просыпался раньше, но вставать не хотелось, и он лежал, пока вновь не проваливался в сон, иногда тревожный и беспокойный, а иногда – глубокий и вязкий, как патока. Он в очередной раз просыпался под эти крики, сообщавшие ему, что все порядочные люди уже провели половину дня в созидательном труде и радостно идут вкушать хлеб насущный, а он, тунеядец, ещё даже не продрал очи.

– Встаю, встаю, – хрипло говорил он и оставался лежать ещё несколько минут.

Потом всё же поднимался, кашляя и сморкаясь. Заваривал чай и пил его с молоком, делал пару бутербродов с сыром. Готовить, да и есть что-то более серьёзное не хотелось.

Он заболел на следующий день после ссоры с Настей. Он, конечно, сильно замёрз тогда, но по-настоящему плохо ему стало, когда он представил, как завтра придёт в школу и будет делать вид, что не замечает Насти, а она не будет замечать его. А утром он проснулся с температурой под 39 и со страшной болью в горле.

– Фарингит, – сказал молодой доктор, посмотрев горло Макса. – А ну-ка, покашляй! – попросил он, приложив к груди Макса фонендоскоп.

Макс издал несколько хрипящих звуков.

– И бронхит, – добавил врач. – Недели полторы-две учителя от тебя отдохнут.

– Я бы тоже от них отдохнул – сказал Макс.

– Ты от них – это само собой, – ответил доктор и стал выписывать рецепт.

Поначалу Макс спал почти круглые сутки, но когда температура спала, и ему стало лучше, он начал придумывать себе занятия. Он починил покосившуюся дверцу шкафа так, что она стала нормально закрываться, разобрал ящики со всякой нужной и ненужной мелочёвкой, рассортировал конверты с негативами по годам.

Отойдя от полубредового состояния, он радовался ясности мысли и свежести восприятия, ему было интересно всё, как в первый раз. И сейчас его тяжёлые и душные болезненные сны казались продолжением чего-то, что началось намного раньше. Тьма копилась постепенно, проникая во все сферы жизни, отравляя, в том числе, и его отношения с Настей. Он чувствовал себя той лягушкой, которую так медленно варили, что она не замечала изменения температуры, пока не стал сворачиваться белок. А теперь не выпрыгнуть из кастрюли. Сварился.

К концу второй недели его заточения дома кто-то позвонил в дверь. Макс вытер руки о фартук и пошёл открывать.

В дверях стояла розовощёкая Ирма, она пахла морозным воздухом и улыбалась.

– Привет, Макс!

Она обняла его, и Макс почувствовал, как горячая волна пробежала по телу.

– Ирма, Привет! Очень рад тебя видеть! Ты сегодня такая красивая!

– Спасибо, спасибо! Мне, как любой женщине, конечно, приятно это слышать, но, по-моему, ты слишком долго сидел в одиночестве. Как твоё здоровье?

– Ну, не совсем в одиночестве. Вечером отец приходит. Но ты права, тяжко столько времени сидеть взаперти. Я уже практически здоров, завтра к врачу.

– Держи, это тебе от всех наших.

И она протянула Максу пакет с мандаринами.

– О-о-о, спасибо! Это что получается, Новый год скоро? – вдруг сообразил Макс.

Ирма как-то странно посмотрела на него и спросила:

– Часов не наблюдаешь?

– Неа, – подтвердил Макс. – Хотя, казалось бы, с чего?

– Поругались?

– Нет, Ирма. Мы не поругались, все гораздо хуже. Мы расстались. Кранты. А ты, кстати, откуда знаешь?

– Вичка сказала.

– А-а-а, – разочарованно протянул Макс.

Он не знал, на что он надеялся, но каждый раз, когда звонил телефон, он думал – а вдруг это Настя? И сейчас у него шевельнулась надежда, что Настя говорила с Ирмой о нём. Беспочвенная, как оказалось.

– Ладно, не хочу об этом. Есть тема повеселее?

– Есть и повеселее, – ответила Ирма. – У меня есть дело для тебя. Хочешь помочь?

– Не вопрос! Что надо делать?

– Фотографировать. Поснимать в субботу вечером. Часов в восемь.

– Ты же знаешь, фотографировать я готов всегда. Ну, почти всегда.

– Отлично!

– И что снимать? – спросил Макс.

– Концерт, – ответила Ирма. – В субботу на Чернышевской в шесть. Твои знакомые играют, кстати. Помнишь Гомера и Тёму?

– Они теперь играют вместе? Занятно! Считай, договорились.

– Тогда ставь чайник, – бодро сказала Ирма. – Я купила эклеров и мне нужна помощь, а то ещё немного – и я перестану влезать в штаны.

Она похлопала себя по бёдрам идеальной формы.

– Ну-ну, – ответил Макс. Кажется, ты просто напрашиваешься на комплимент.

– Почему бы и нет? – легко согласилась Ирма. – Самой трудно себя оценить, а комплимент успокаивает.

Макс шёл в булочную, помахивая сумкой и впитывая картины, звуки и запахи улицы: то, чего он был лишён всё время своего домашнего плена. Угольный дым из соседнего деревянного дома, запах семьдесят шестого бензина от припаркованной машины, скрип снега под ногами. Всё это возвращало его к полноте жизни, к энергии и состоянию здорового человека.

А вместе с энергией возвращалась злость – первая весточка восстановления, первый знак того, что «мне всё равно» – это только игра. Ему не всё равно.

Макс шёл, всё ускоряя шаг, чувствуя силу, которая гонит его вперёд, силу, полностью прогнавшую тоску и жалость к себе. На подходе к магазину он чувствовал, как зудят его пальцы, как напрягаются икры при каждом шаге, как слегка сжимаются челюсти.

Она уезжает в Москву? Счастливого пути, скатертью дорога! У него есть собственный огонь! Он ещё снимет что-то настоящее! Она будет учиться в своём МГИМО, сдавать научный коммунизм, а его снимки будут печатать и выставлять. Она станет дипломатом, как мечтает её мамочка, будет ходить, куда ей скажут, и говорить, что разрешат, а он будет каждый день забивать по гвоздю в гроб унылого, разрешённого и официально одобренного искусства.

Он вошёл в магазин на взводе, кассирша подозрительно глянула на него, но тут же отвлеклась на очередь. Макс взял батон за 22, половинку круглого чёрного, потыкал двузубой вилкой на пеньковой верёвке твердокаменный рогалик и не стал его брать.

У кассы перед ним стоял подвыпивший парень. Он покачивался взад и вперёд, задевая стоявшую за ним девушку.

– Мужчина, не напирайте на меня! – наконец потеряла терпение она.

– Рот закрой, – буркнул он.

Макса скрутило от ярости. Он скрипнул зубами, отстранил девушку и толкнул парня в плечо. Тот обернулся и увидел сжатые кулаки и глаза-щелочки.

Только дёрнись, – думал Макс, – и с пола будут смывать твои кровавые сопли! Он даже хотел, чтобы парень попёр на него, хотел рассчитаться с ним за всё – за тычки по зубам в начальной школе, за вранье учителей, за ссоры родителей, за кожаный пиджак Матвея и за крик Насти: «Как вы противны мне, оба!» Кто-то должен за это ответить, почему не он? Парень посмотрел в лицо Максу, отвел глаза и сипло сказал кассирше:

– Четверть чёрного и пачку грузинского.

Кассирша рассчитывала его, но смотрела на Макса.

– Ты это брось, парень, – сказала она. – На улицу идите драться.

Когда Макс вышел из магазина, его пьяный садился в подъехавший автобус.

Макс сжал кулак в толстой варежке и на выдохе со всей дури ударил по водосточной трубе. Заломило костяшки, загрохотал лёд, на жести осталась заметная вмятина. Где-то вдалеке звучал голос кассирши:

– Я милицию сейчас вызову! Слышишь? Уходи, давай!

Макс потёр руку и медленно пошёл к дому. Провались они все: это жлобьё, их защитники, девицы, дипломаты, все! Пусть катятся к чёртовой матери!

Он зашёл на детскую площадку и упал спиной в сугроб. Над головой были звёзды. Далёкие, холодные и красивые.

– Альнитак, Альнилам, Минтака, – повторял Макс их имена как заклинание. – Беллатрикс, Бетельгейзе… Боже, как красиво, и, как безнадёжно далеко. Почему мне всегда нужно то, что недостижимо?

В субботу вечером он стоял у неприметной двери во дворе на улице Каляева, в двух шагах от Управления КГБ. У двери курили и разговаривали несколько человек – явно неформалов.

– …Мне больше нравятся Бродский и Бодлер, – сказал высокий панк девчонке хипповского вида, качнув оранжевым ирокезом.

Она согласно кивнула головой, натянула пониже свой длинный свитер и обхватила себя руками за плечи.

– Холодно. Хэнк, ты докурил?

– Да, пошли внутрь.

Макс зашёл вслед за ними, обнялся с Ирмой, встретившей его у входа, и огляделся. Это была квартира, а может, дворницкая со снесёнными перегородками. Анфилада бывших комнат стала зрительным залом, дальше по коридору были ещё какие-то помещения. В дальнем от входа конце комнаты несколько музыкантов отстраивали звук. На полу сидели первые зрители – человек пятнадцать разношёрстной публики: панки, знакомый Максу художник, и две девчонки-хиппи.

– Гитару добавь в монитор, я тебя не слышу, – сказал черноволосый кучерявый здоровяк, сидевший за барабанами, коротко стриженому парню с гитарой.

– Привет, Гомер, – помахал Макс барабанщику.

– Здорово, Макс, – улыбнулся тот.

– Привет-привет, давно не виделись, – поздоровался с Максом гитарист.

– Тёма? – удивился Макс, присмотревшись. – Тебя без хаера не узнать.

– Однако, ты узнал, – улыбнулся Тёма. – Знакомьтесь, – это Макс, а это – Инга, – он показал рукой на симпатичную рыжеволосую девушку за клавишами.

– Невеста Тёмы, – тихо сказала ему Ирма.

Они обменялись любезностями, музыканты вернулись к инструментам, а Макс вопросительно посмотрел на Ирму.

– Тёма с Ингой осенью вернулись из Риги, – ответила она на невысказанный вопрос, – и собрали команду. – Вокалистку вот совсем недавно нашли.

– Понятно, – сказал Макс и взял в руки камеру. – Ещё свет есть?

– Сейчас, – ответил ему мужчина средних лет, вышедший с кухни со стаканом чая в руке.

Он прошёл по коридору и щёлкнул рубильником. Загорелись два мощных строительных прожектора.

– Отлично, – сказал Макс.

Он вынул экспонометр, замерил освещённость там, где стояли музыканты, прошёл в середину зала, посмотрел в видоискатель фотоаппарата и, удовлетворённо хмыкнув, занял место у сцены.

Когда погасли прожектора, музыканты ушли на кухню, а зал стал постепенно заполняться народом. Ирма тихо переговаривалась с художниками.

Макс бывал на квартирниках и на концертах в сквотах, но сегодня у него было странное предчувствие, что этот вечер будет особенным. Максу казалось, что он чувствует какое-то электричество в воздухе. То, как Тёма улыбнулся своей Инге, как Гомер повертел палочками, проходя по коридору, этот гул голосов в полутёмном зале: всё это казалось значительными и исполненным скрытого смысла. А может быть, он ещё не отошёл после болезни, и от этого любая ерунда ощущалась как значимая.

Первой выступала неизвестная Максу панк-команда. Высокий парень, который недавно рассуждал о Бродском, хрипел что-то на тему drugs, sex & rock’n’roll. Макс был не любитель такой музыки, но признал, что играют ребята неплохо. Он сделал несколько снимков и закрыл объектив крышкой. Закончив и получив свою долю аплодисментов, музыканты ушли, освободив сцену для следующих участников.

Погас весь свет, кроме дежурного. Инга тихо вышла с кухни и встала к инструменту. Космические тембры и тонкая нить мелодии, повторяющаяся и сплетающаяся в серебряную паутину, повели вдаль и ввысь, поднимая над обыденностью, уводя в иные миры.

Следом вышел Тёма, он тронул струны гитары и заиграл вариацию на ту же тему. Чистый, с лёгким перегрузом гитарный звук был плотным и энергичным, а сама мелодия в его исполнении звучала резче и острее.

Так же в полутьме к ним присоединился бас-гитарист в круглых очках и с бородкой. Его Макс не знал. Пульсации баса – плавные и текучие били в грудь, как большие волны, они опрокидывали и медленно угасали, чтобы возникнуть опять.

Следующей была очередь Гомера. Звон райда, хлёсткие удары палочек по малому барабану, гул томов, очень низкий и плотный звук бас-бочки – это были звуки земли, звуки камня и металла, движущихся гигантских плит и вырастающих горных цепей.

Они играли вчетвером, все наращивая экспрессию и темп, но, не достигнув кульминации, музыка начала стихать. Появилось ощущение незавершённости, недоделанности.

И тогда погасли дежурные лампы, и зал погрузился в полную темноту. Макс почувствовал движение воздуха, как будто кто-то прошёл мимо него.

– Готовься, – шепнула ему Ирма.

Он поднёс фотоаппарат к глазу и через видоискатель увидел, как в нестерпимо ярком сиянии рампы на сцене стоит Настя c микрофоном в руках.

У неё была новая, очень стильная стрижка, она была в туфельках на каблуке и в светлом коротком платье крупной вязки, сквозь которое просвечивало бельё. Макс подумал, что если бы она была вообще без платья, это выглядело бы менее соблазнительно.

Зал приветствовал её одобрительным гулом. Она поднесла микрофон к ярко-алым губам и запела. И тогда стало ясно, что все предшествующее, вся красота инструментальной музыки – не более чем обрамление для её пения и её красоты. Казалось, что от её голоса всё плавится внутри и стекает горячими каплями, смешивая наслаждение и боль.

Звучали все инструменты, но теперь главную тему пела Настя. И в её голосе был полёт ветра, был огонь, были волны и звуки земли.

На третьем куплете в музыке появились диссонирующие созвучия, Макс услышал звуки станков, металлические скрипы, топот сапог, идущих в ногу солдат, затем всё смолкло, и хор голосов произнес отчётливо: «ты должна!». Эта фраза повторялась снова и снова, всё быстрее и быстрее, пока зал не наполнила какофония индустриального шума, скрипа и крика рыночных торговцев. На пике этого шумового безумия Настя закричала. Макс понимал, что всё это было у Pink Floyd, но у него всё равно зашевелились волосы. Это был крик доведённой до отчаяния женщины.

Настя сжалась, стоя на коленях. Смолкло всё, кроме синтезатора Инги, который опять играл тему начала, тему полёта, тему непрекращающегося движения жизни. К ней опять подключились гитара, бас и барабаны; Настя медленно встала на ноги, подняла голову, и у Макса пробежал по спине холодок от её взгляда. Он на автомате взводил затвор и снимал, снимал, снимал.

А Настя пела всё более энергично и страстно. Она двигалась, танцуя почти в полную ногу; по её виску сбегала блестевшая в свете прожектора капля. Макс снимал совершенно заворожённый этой картиной. Ничего более красивого он в жизни не видел. Сейчас рядом с Настей даже Вика показалась бы слегка помороженной северной девочкой.

Когда закончилась плёнка, Макс быстро сменил кассету, поднял камеру к глазу и увидел, как коротко стриженый, сильно помятый и крайне нетрезвый тип, мерзко улыбаясь, положил руку Насте на талию, а другой потянулся к её шее. Не прекращая петь, Настя ударила его носком туфли в голень и оттолкнула свободной рукой. Макс автоматически нажал на спуск камеры, сунул её Ирме, сказав «держи!», и в следующую секунду схватил за шиворот пьяного типа, рвавшегося к Насте и что-то кричавшего. Видимо, он пришёл не один. Макс заметил, что несколько парней спортивного вида спешат к нему от дверей. От дальнейшего у него остался только мысленный стоп-кадр с ощущением полной сюрреалистичности происходящего: панки рука об руку с художниками прижимают к полу двух стриженых спортсменов, обращённая к нему злобная физиономия пьяного мерзавца, чей воротник Макс зажал в левой руке, неожиданно большая группа спортсменов у входа. Ирма невозмутимо снимала этот шабаш камерой Макса, и летел над всеми голос не прекратившей петь Насти, такой невозможно красивый и горячий, как капли парафина, падающие со свечи на кожу. Потом картинку как будто сняли с паузы, и всё завертелось вокруг, замелькали руки и ноги. Макс почувствовал несколько тычков – в плечо, в грудь и в ногу, потом его свалили на пол. Он ударил наугад, попав во что-то мягкое, оттолкнул нападавшего, перекатился на бок и вскочил на ноги.

– Настя, Макс, менты! Валим скорее! Давайте сюда! – крикнула Ирма.

Макс, схватив камеру и куртку, нырнул вслед за Настей в проём чёрного хода и, увидев впереди на лестнице спины Тёмы, Инги и Гомера, вздохнул облегчённо.

– Сюда! – Ирма повела, было, их к метро, но, заметив впереди милицейский «козёл», в нерешительности остановилась.

Сзади послышался топот ног.

– У метро тоже пасут, – крикнул Гомер, – давайте все за мной, пересидим у меня!

Он свернул в подворотню, Ирма и Тёма быстро последовали за ним, а Настя замешкалась, застёгивая на ходу сапог.

В этот момент из-за угла выбежали трое крепких парней в военной форме.

– Вон они! Держите! – крикнул кто-то. – Не дайте им уйти в подворотню!

Ещё несколько человек бежали с противоположной стороны, отрезая путь к спасению.

– Настя, дай руку! – крикнул Макс. – И, пожалуйста, беги за мной, я знаю этот район!

Настя, оставаясь удивительно спокойной, поймала взгляд Макса и очень долго – так ему показалось – смотрела ему в глаза. Потом вздохнула и протянула Максу руку. За эту секунду две группы преследователей объединились и стали сжимать кольцо.

Макс не стал прорываться вслед за Гомером, он наклонился к Насте, прошептал что-то ей на ухо и они побежали навстречу людям в военной форме. Те не ожидали этого и начали переглядываться. Воспользовавшись их неуверенностью, Макс резко свернул и втащил Настю за собой в открытую парадную.

– Всё! – сказал кто-то из темноты курсантам, – они попались!

Макс бежал вверх по лестнице, поддерживая Настю за талию, а другой рукой хватаясь за перила. Он толкнул чердачную дверь – и она поддалась.

– Ура! – шёпотом сказал он Насте.

Они вошли на чердак и в полутьме увидели старое кресло без ножек и рядом с ним большую консервную банку с окурками.

– Комар всё ещё живёт здесь, – прошептал Макс, подбирая с пола кусок толстой рейки и запирая им дверь изнутри. – Это его курилка.

– Куда теперь? – шепнула Настя, чуть сжав ладонь Макса.

– К тому выходу, – тихо ответил Макс.

Не отпуская Настиной руки, он двинулся к противоположному концу чердака. Сзади послышались удары в дверь, потом голоса:

– Они там. Больше им деваться некуда. Давайте быстро в другой конец!

– Быстрее! – сказал Макс и потянул за собой Настю.

Он открыл дверь на лестницу и услышал топот сапог.

– Опоздали! – сказал он в голос и захлопнул дверь.

С противоположной стороны чердака были слышны всё более громкие удары.

– Что теперь? – спросила Настя спокойно. Таким тоном хорошо задавать вопрос о выборе десерта после обеда.

– Есть один выход, – ответил Макс, – но, боюсь, он тебе не понравится.

Когда преследователи с двух сторон ворвались на чердак, он был пуст. Человек в штатском окинул взглядом замусоренный пол, сваленные в углу доски, подошёл к открытому окошку и сказал:

– Они на крыше.

Он легко выбрался на скат, погремел железом над головами курсантов и молча вернулся обратно. Закурив, он с силой пнул консервную банку, из которой на пол вылетели окурки, пробки и игла от шприца. Он брезгливо поморщился и сказал:

– Все вниз, отбой.

– Не могу больше бежать, – сказала Настя, тяжело дыша, и перешла на шаг.

Макс оглянулся, не увидел ничего подозрительного и ответил:

– Уже можно шагом, мы почти пришли. Страшно было?

– Почти нет, – беспечно ответила запыхавшаяся Настя… – Ты же сказал, что знаешь, что делаешь… Только с крыши на крышу… переходить страшновато было… На земле я бы этих полметра не заметила даже, а там наверху… что-то ёкает внутри, когда вниз смотришь.

– Ну, ты даешь! – восхитился Макс. – А мне… – он не закончил фразу. Настя протянула руку к его лицу и платком легко коснулась губы.

– У тебя кровь, – сказала она. – Больно?

– Почти нет, – ответил Макс.

Они стояли и смотрели друг на друга, когда их медленно обогнала милицейская машина. Сидевший рядом с водителем усатый милиционер внимательно посмотрел на распахнутое пальто Насти, её короткое не по сезону платье и голые ноги, что-то сказал напарнику и вышел из остановившейся машины. Настя запахнула пальто, взяла Макса за руку и тревожно посмотрела на приближавшегося мужчину.

– Ребята, документы есть с собой?

– Есть, – ответил Макс, – а в чём дело?

– Понятыми будете? – спросил их милиционер. – Я понимаю, у вас праздник, наверное, но очень надо.

– А, понятыми! – облегчённо вздохнул Макс, – так нам ещё восемнадцати нет!

– Вот непруха! – огорчился усатый.

Он сел в машину и, отъезжая, сказал Максу:

– Девчонку скорей домой веди! Замёрзнет она у тебя в таком платье, а ей ещё детей рожать!

Настя смущённо улыбнулась, а Макс выдохнул и чуть сжал её ладонь.

– А мы уже пришли, – сказал он.

Они зашли в подъезд и поднялись на третий этаж старого дома. Макс задержался у широкого подоконника между этажами.

– Настя, подожди, – попросил он.

Она остановилась, глядя на него.

– Настя… блин, не знаю, как начать… я дурак, в общем! Это было потрясающе. Концерт я имею в виду. Тебе обязательно надо петь… то есть…, если ты хочешь продолжать репетировать, то не надо спрашивать моего разрешения, вообще ничьего не спрашивай! Я вёл себя, как нытик, а не как свободный человек. А с Викой… с Викой было свидание у Марика.

– Извинения приняты, – ответила Настя, помолчав. – Вика мне всё объяснила. Я не хотела разговаривать с ней, но она умеет быть очень настойчивой. И мне… мне тоже нужно тебе кое-что сказать. Я всё врала про Москву. Я Матвея видеть не могу, а от политики меня тошнит. Прости меня за сцену, ладно?

Макс шагнул к ней, порываясь обнять, но остановился, словно споткнувшись о её взгляд.

– Не торопись, Макс, – медленно произнесла Настя. – Я сделала много глупостей и я не хочу их повторять. Теперь мне нужно привыкнуть, что без тебя тоже есть жизнь. Тогда, может быть, у нас что-то получится вместе. Хочешь начать всё сначала? Без гарантий, без обещаний, издалека?