Текст книги "Красный террор (сборник)"

Ч.К. «беспощадна ко всей этой сволочи» – таков лозунг, который идет в провинцию и воспринимается местными деятелями, как призыв к беспощадной и безнаказанной жестокости. Тщетны при такой постановке предписания (больше теоретические) юридическим отделам губисполкомов следить за «законностью»²⁹⁰. Провинция берет лишь пример с центра. А в центре, в самом подлинном центре, как утверждает одно из английских донесений, пытали Канегиссера, убийцу Урицкого. Пытали ли Каплан, как то усиленно говорили в Москве? Я этого утверждать не могу. Но помню свое впечатление от первой ночи, проведенной в В.Ч.К. после покушения на Ленина: кого-то здесь пытали – пыткой недавания спать…

Редко проникали и проникают сведения из застенков, где творятся пытки. Я помню в Москве процесс о сейфах, август 1920 г., когда перед Верховным Рев. Трибуналом вскрыта была картина пыток (сажание в лед и др.). Еще ярче эта картина предстала во время одного политического процесса в Туркестане в октябре 1919 г. «Обвиняемые в количестве десяти человек отрекались от сделанных ими на следствии в Чеке показаний, указав, что подписи были даны ими в результате страшных пыток. Трибунал опросил отряд особого назначения при Чека… Оказалось, что истязания и пытки обычное явление и применялись в Чека, как общее правило». В зале заседаний раздавались «плач и рыдания многочисленной публики», – передает корреспондент «Воли России»²⁹¹. «Буржуазные рыдания», как назвал их обвинитель, в данном случае подействовали на судей, и протестовал сам трибунал… Не так давно в московских «Известиях»²⁹² мы могли прочесть о заседании омского губернского суда, где 29 ноября разбиралось дело начальника первого района уездной милиции Германа, милиционера Щербакова и доктора Троицкого, обвинявшихся в истязании арестованных… Жгли горячим сургучом ладони, предплечья, лили сургуч на затылок и на шею, а затем срывали вместе с кожей. «Такие способы воздействия, напоминающие испанскую инквизицию, совершенно недопустимы», – морализовал во время процесса председатель суда. Но пытки эти в сущности узаконены. «Социалистический Вестник»²⁹³ дает в этой области исключительную иллюстрацию. Корреспондент журнала пишет:

«В связи с давними слухами и обнаруживающимися фактами весной этого года губернским трибуналом г. Ставрополя была образована комиссия для расследования пыток, практикуемых в уголовном розыске. В комиссию вошли – общественный обвинитель при трибунале Шапиро и следователь-докладчик Ольшанский.

Комиссия установила, что помимо обычных избиений, подвешиваний и других истязаний, при ставропольском уголовном розыске существуют:

1) «горячий подвал», состоящий из глухой, без окон, камеры в подвале, – 3 шага в длину, 1 в ширину. Пол состоит из двух-трех ступенек. В эту камеру, в виде пытки, заключают 18 человек, так что все не могут одновременно поместиться, стоя ногами на полу, и некоторым приходится повисать, опираясь на плечи других узников. Естественно, воздух в этой камере такой, что лампа моментально гаснет, спички не зажигаются. В этой камере держат по 2–3 суток, не только без пищи, но и без воды, не выпуская ни на минуту, даже для отправления естественных надобностей. Установлено, что в «горячий подвал» вместе с мужчинами сажали и женщин (в частности, Вейцман).

2) «Холодный подвал». Это – яма от бывшего ледника. Арестованного раздевают почти донага, спускают в яму по передвижной лестнице, затем лестницу вынимают, а на заключенного сверху льют воду. Практикуется это зимой в морозы. Установлены случаи, когда на заключенного выливали по 8 ведер воды (в числе других этому подвергались Гурский и Вайнер).

3) «Измерение черепа». Голову допрашиваемого туго обвязывают шпагатом, продевается палочка, гвоздь или карандаш, от вращения которого окружность бечевки суживается. Постепенным вращением все сильнее сжимают череп, вплоть до того, что кожа головы вместе с волосами отделяется от черепа.

Рядом с этими пытками для получения «сознания», установлены убийства агентами розыска арестантов якобы при попытке побега (так убит в апреле 1922 г. Мастрюков).

Все эти факты были установлены показаниями потерпевших и свидетелей, данными судебно-медицинской экспертизы, вскрытием трупов и сознанием агентов, производивших пытки и показавших, что действовали по приказу начальника уголовного розыска Григоровича (он же член Ставропольского Исполкома, член Губкома Р.К.П. и заместитель начальника местного Госполитуправления), его помощника Повецкого и юрисконсульта (!!) розыска Топышева. Пытки производились под личным их руководством и при личном участии.

Трибунал постановил привлечь виновных к ответственности и отдал приказ об их аресте. Однако, никого арестовать не удалось, так как начальник губполитуправ. Чернобровый укрыл преступников в общежитии госполитуправления и предъявил секретный циркуляр В.Ч.К., в котором, между прочим, говорилось, что, если при производстве дознания или предварительного следствия к сознанию обвиняемых не приведут очные ставки, улики и «обычные угрозы», то рекомендуется «старое испытанное средство».

Происхождение этого циркуляра, как передают, таково. В середине 1921 г. на известного следователя М.Ч.К. Буля поступила жалоба по поводу применения им на допросах пыток и истязаний. Буль хотел подать в отставку и сложить с себя ответственность за развитие бандитизма в Москве. Ввиду этой угрозы, якобы Менжинский (?!) разрешил ему продолжать прежние приемы деятельности. а вскоре после этого был разослан циркуляр о «старом испытанном средстве». Финал этой истории обычен. Никого из производивших пытки арестовать не удалось. Зато начались гонения на тех, кто проявлял излишнее усердие и горячность при раскрытии тайн уголовного розыска.

То же с новыми деталями подтвердило и письмо из Ставрополя. напечатанное в № 1 «Путей Революции» (альманах левых с.-р.). Такой же эпилог был и в Туркестане. Главным деятелем по применению пыток был бывший цирковой клоун, член чрезвычайной комиссии и сам палач Дрожжин. Он был отозван от своей должности и назначен, после обнаружения его деятельности, как следователя, политическим комиссаром в тюрьму²⁹⁴.

* * *

Не надо иметь большого воображения, чтобы представить себе этого циркового клоуна в новой роли. Фактов из его деятельности на новом поприще мы не знаем, но мы найдем иллюстрацию в фактах в противоположной Туркестану местности – в Архангельске.

В сборнике «Че-Ка» есть очерк о «холмогорском концентрационном лагере» – о том самом, о котором нам уже вскользь приходилось упоминать. Мне лично хорошо известен автор этого в сущности донесения, ездивший с большой трудностью и опасностью для себя специально на далекий север, чтобы собрать сведения об ужасах, о которых доходили слухи в Москву, и чтобы выяснить возможность помочь несчастным заключенным этого «лагеря смерти». Я слышал его доклад в Москве. В передаче он был еще болев страшен. Было действительно жутко, но мы были бессильны оказать помощь. Достаточно два-три штриха, чтобы охарактеризовать условия жизни в холмогорском концентрационном лагере:

«В бытность комендантом Бачулиса, человека крайне жестокого, немало людей было расстреляно за ничтожнейшие провинности. Про него рассказывают жуткие вещи. Говорят, будто он разделял заключенных на десятки и за провинность одного наказывал весь десяток. Рассказывают, будто как-то один из заключенных бежал, его не могли поймать, и девять остальных были расстреляны. Затем бежавшего поймали, присудили к расстрелу, привели к вырытой могиле; комендант с бранью собственноручно ударяет его по голове так сильно, что тот, оглушенный, падает в могилу и его, полуживого еще, засыпают землей. Этот случай был рассказан одним из надзирателей.

Позднее Бачулис был назначен комендантом самого северного лагеря, в ста верстах от Архангельска, в Портаминске, где заключенные²⁹⁵ питаются исключительно сухой рыбой, не видя хлеба, и где Бачулис дает простор своим жестокостям. Из партии в 200 человек, отправленной туда недавно из Холмогор, по слухам, лишь немногие уцелели. Одно упоминание о Портаминске заставляет трепетать Холмогорских заключенных – для них оно равносильно смертному приговору, а между тем и в Холмогорах тоже не сладко живется»²⁹⁶. А вот сведения о самом уже Портаминском «монастыре». Частное письмо, полученное в Петербурге, сообщает²⁹⁷: «Однажды в 6 ч. утра выгнали всех на работу. Один из арестованных после сыпняка был настолько слаб, что упал на дворе перед отходом на работу. Комендант не поверил его слабости и, якобы за злостную симуляцию, приказал раздеть его до нижнего белья и посадить в холодную камеру, куда набросали снегу. Больной заживо был заморожен». Далее рассказывается, как больного, который был не в состоянии следовать за партией при перегоне по этапу, просто застрелили на глазах у всех арестованных.

«До чего доходит издевательство, – добавляет другой свидетель²⁹⁸,– может дать представление следующий случай… заключенные работали на добыче песка для построек. Работы шли перед окнами дома коменданта, который, увидав из окна, что рабочие сели на отдых, прямо из окна открыл стрельбу по толпе. В результате несколько убитых и раненых. Заключенные после этого объявили голодовку протеста. Слухи об этом дошли до Москвы, и на этот раз комиссия из центра сместила коменданта. Новый комендант – уголовный матрос с «Гангута» – по зверству ничем не отличается от старого. Расстрел заключенных тут же на месте, на глазах у всех, иногда по простому самодурству любого конвоира – самое обычное явление».

Все это происходило в 1921–1922 гг. Об условиях жизни заключенных сам по себе свидетельствует такой поразительный факт, что на 1200 заключенных за полгода приходится 442 смерти!!

В холмогорском лагере наряду с темным карцером и специальной холодной башней есть еще особый «Белый Дом». Это специальная изоляция для некоторых провинившихся. В маленькой комнате (даже без уборной) заключено бывает до 40 человек. Автор рассказывает о больных сыпным тифом, валявшихся здесь дней по 10 до кризиса без всякой помощи. «Некоторые просидели больше месяца, заболели тифом и кончили психическим расстройством». Это ли не пытка?

По поводу этих фактов нельзя сказать в оправдание даже того, что они были уже давно…

Мы узнаем о всех этих фактах редко и случайно. При безнаказанности начальства заключенным опасно жаловаться даже в тех редких случаях, когда это возможно. Мне лично раз только пришлось присутствовать в Бутырской тюрьме при избиении следователем подследственного. Я только слышал мольбу последнего – молчать. И врачи без опасения не могут констатировать факт нанесения побоев – доктор Щеглов, выдавший медицинское свидетельство некоторым социалистам, избитым в Бутырской тюрьме, за это был немедленно отправлен в жестокую ссылку²⁹⁹.

До нас доходят сведения, когда жертвами произвола становятся партийные люди. Так мы узнаем, что в Тамбове высекли 18-летнюю е.-р. Лаврову³⁰⁰, что та же судьба постигла жену с.-р. Кузнецова, когда не удалось узнать местопребывания ее мужа³⁰¹. Так мы узнаем, что с.-д. Трейдер в Семипалатинске был посажен в «ящик» – длиной в три шага и шириной в два, где он сидел вместе с сумасшедшим китайцем убийцей³⁰². Левый с.-р. Шебалин, в письме, пересланном нелегальном путем, рассказывает, как его истязали в Петербурге: били по рукам и ногам рукояткой револьвера, мяли и давили глаза и половые органы (до потери сознания)³⁰³, били особо усовершенствованным способом – так, чтобы не было следов «без крови» (кровь шла горлом)!³⁰⁴ Я хорошо знаю Шебалина, пробыв с ним более полугода в заключении в Бутырской тюрьме. Это человек, не способный ни ко лжи, ни к преувеличениям. «Не забывайте, что я пишу из застенка, перед которым по своему режиму и применению особых мер воздействия к заключенным бледнеют русские Бастилии – Шлиссельбург и Петропавловка, где в старое время мне пришлось томиться в одном из казематов, как государственному преступнику», – пишет Шебалин. И он рассказывает об особо усовершенствованном изобретении камер «пробок» на Гороховой, т. е. Петроградской Чеки (тесные, холодные одиночки, наглухо закупориваемые стенами, обложенными пробками, – отсюда никакой звук не доносится). В этих изолированных камерах идут допросы заключенных с «вымораживанием» «прижиганием огнем» и пр. На этом сообщении имеется пометка 9 апреля 1922 г. В этих «пробках» держат обыкновенно 5—10 дней, но нередко держат и по месяцу³⁰⁵.

«Избиение ногами, винтовкой, револьвером, – замечает С.С. Маслов в своей книге³⁰⁶, написанной в значительной степени на основании материала, вывезенного им из России, – в счет не идут, они общеприняты и повсеместны». И автор приводит яркую иллюстрацию, не имеющую в данном случае отношения к политике. Тем характернее она для «коммунистического» правосудия, о новых принципах которого так много пишут хвалебного в советской прессе. Ведь там преступников не наказывают, а исправляют. «В мае 1920 г., – рассказывает С.С. Маслов, – в Москве была арестована группа детей (карманных воров) в возрасте от 11 до 15 лет. Их посадили в подвал и держали изолированно от других, но всю группу вместе. «Чрезвычайка» решила использовать арест вовсю. От детей стали требовать – сначала угрозами и обещаниями наград, выдачи других карманных воров. Дети отзывались незнанием. После нескольких бесплодных допросов в камеру, где сидели дети, вошло несколько служащих и началось жестокое избиение. Били сначала кулаками, потом, когда дети попадали, их били каблуками сапог. Дети обещали полную выдачу. Так как фамилии товарищей дети не знали, то их возили каждый день по улицам в автомобилях, трамваях, водили на вокзалы. Первый день дети попробовали никого не указать. Тогда вечером было повторено избиение еще более жестокое, чем прежде. Дети начали выдавать. Если день был неудачный, и ребенок не встречал или не указывал тбварища по ремеслу, вечером он был избиваем. Пытка тянулась две недели. Дети, чтобы избежать битья, начали оговаривать незнакомых и невинных. Через три недели их перевезли в Бутырскую тюрьму. Худые, избитые, в рваном платье, с постоянным застывшим испугом на личиках, они были похожи на затравленных зверьков, видящих неминуемую и близкую смерть. Они дрожали, часто плакали и отчаянно кричали во сне. После 2–3 недельного сидения в Бутырской тюрьме, дети снова были взяты в «чрезвычайку». Долгие тюремные сидельцы говорили мне, что за все время их ареста, за всю жизнь, за время даже царской каторги, они не слыхали таких отчаянных криков, как крики этих детей, понявших, что их снова везут в подвал, и не испытывали такой жгучей злобы, как от этого издевательства над ворами-детьми. Тюрьма плакала, когда обезумевших и воющих детей вели по коридорам, потом по двору тюрьмы».

Изменились ли условия? Мы не так давно узнали об убийстве в марте 1923 г. при допросе старого революционера Куликовского агентом иркутского Г.П.У. Корреспондент «Дней» сообщал, что за отказ отвечать на допросе его стали бить рукояткой револьвера, разбили череп и убили…

Разнузданность палачей

Для того, чтобы отчетливее представить себе сущность «красного террора», мы должны воспринять циничность форм, в которые он вылился, – не только то, что людей виновных и невиновных. политических противников и безразличных расстреливали, но и как их расстреливали. Эта внешняя оболочка, быть может, важнее даже для понимания так называемого «красного террора».

Перед нами прошел уже садист в полном смысле слова – харьковский Саенко. Несколько слов о его помощнике – матросе Эдуарде – рассказывает Карелин: знаменит был тем, что, дружески разговаривая с заключенными, смеясь беззаботным смехом, умел артистически «кончить» своего собеседника выстрелом в затылок.

Таким же зверем изображает осведомленный в одесских делах Авербух председателя местной Чека Калинченко. О его «причудах» и диких расправах рассказывали целые легенды: однажды во время празднования своих именин К. приказал доставить из тюрьмы «трех самых толстых буржуев». Его приказ был исполнен, и он в каком-то пьяном экстазе тут же убивает их из револьвера.

«Мне как-то раз пришлось посетить кафе «Астра» но Преображенской улице, посещаемое исключительно большевистскими служащими, – пишет Авербух³⁰⁷. – И здесь мне совершенно неожиданно пришлось выслушать рассказ известного палача Васьки о том, как он расправился с двумя буржуями, как они корчились и метались в предсмертных судорогах, как они целовали у него руки и ноги и как он все-таки исполнил свой революционный долг». Среди одесских палачей был негр Джонстон, специально выписанный из Москвы. «Джонстон был синонимом зла и изуверств…» «Сдирать кожу с живого человека перед казнью, отрезать конечности при пытках и т. п. – на это способен был один палач негр Джонстон». Он ли один? В Москве на выставке, устроенной большевиками в 1920–1921 гг., демонстрировались «перчатки», снятые с человеческой руки. Большевики писали о том, что это образец зверств «белых». Но… об этих перчатках, снимаемых Саенко, доходили давно в Москву слухи. Говорили, что несколько «перчаток» было найдено в подвале Ч.К. Харьковские анархисты, привезенные в Бутырскую тюрьму, единогласно свидетельствовали об этих «перчатках», содранных с рук пытаемых.

«Нас упрекают в готтентотской морали, – говорил Луначарский в заседании московского совета 4 декабря 1918 г. – Мы принимаем этот упрек…» И Саенковские «перчатки» могли фигурировать на московской выставке, как доказательство жестокостей противников…³⁰⁸

С Джонстоном могла конкурировать в Одессе лишь женщина-палач, молодая девушка Вера Гребеннюкова («Дора»). О ее тиранствах также ходили легенды. Она «буквально терзала» свои жертвы: вырывала волосы, отрубала конечности, отрезала уши, выворачивала скулы и т. д. Чтобы судить о ее деятельности, достаточно привести тот факт, что в течение двух с половиной месяцев ее службы в чрезвычайке ею одной было расстреляно 700 с лишком человек, т. е. почти треть расстрелянных в Ч.К. всеми остальными палачами³⁰⁹.

В Киеве расстреливаемых заставляли ложиться ничком в кровавую массу, покрывавшую пол, и стреляли в затылок и размозжали череп. Заставляли ложиться одного на другого еще только что пристреленного. Выпускали намеченных к расстрелу в сад и устраивали там охоту на людей. И отчет киевских сестер милосердия тоже регистрирует такие факты. В «лунные, ясные летние ночи», «холеный, франтоватый» комендант губ. Ч.К. Михайлов любил непосредственно сам охотиться с револьвером в руках за арестованными, выпущенными в голом виде в сад³¹⁰. Французская писательница Одетта Кен, считающая себя коммунисткой и побывавшая по случайным обстоятельствам³¹¹ в тюрьмах Ч.К. в Севастополе, Симферополе, Харькове и Москве, рассказывает в своих воспоминаниях со слов одной из заключенных о такой охоте за женщинами даже в Петрограде (она относит этот, казалось бы, маловероятный факт к 1920 г.!!). В той же камере, что и эта женщина, было заключено еще 20 женщин контрреволюционерок. Ночью за ними пришли солдаты. Вскоре послышались нечеловеческие крики, и заключенные увидели в окно, выходящее во двор, всех этих 20 женщин, посаженных голыми на дроги. Их отвезли в поле и приказали бежать, гарантируя тем, кто прибежит первыми, что они не будут расстреляны. Затем они были все перебиты…

В Брянске, как свидетельствует С.М. Волконский в своих воспоминаниях³¹², существовал «обычай» пускать пулю в спину после допроса. В Сибири разбивали головы «железной колотушкой»… В Одессе, – свидетельствует одна простая женщина в своих показаниях, – «во дворе Ч.К. под моим окном поставили бывшего агента сыскной полиции. Убивали дубиной или прикладом. Убивали больше часа. И он умолял все пощадить». В Екатеринославе некий Валявка, расстрелявший сотни «контрреволюционеров», имел обыкновение выпускать «по десять – пятнадцать человек в небольшой, специальным забором огороженный двор». Затем Валявка с двумя-тремя товарищами выходил на середину двора и открывал стрельбу³¹³.

В том же Екатеринославе председатель Ч.К., «тов. Трепалов», ставил против фамилий, наиболее ему не понравившихся, сокращенную подпись толстым карандашом «рас», что означало – расход, т. е. расстрел; ставил свои пометки так, что трудно было в отдельных случаях установить, к какой собственно фамилии относятся буквы «рас». Исполнители, чтобы не «копаться» (шла эвакуация тюрьмы), расстреляли весь список в 50 человек по принципу: «вали всех»³¹⁴.

Петроградский орган «Революционное Дело»³¹⁵, сообщал такие подробности о расстреле 60 по Таганневскому делу.

«Расстрел был произведен на одной из станций Ириновской ж. д. Арестованных привезли на рассвете и заставили рыть яму. Когда яма была наполовину готова, приказано было всем раздеться. Начались крики, вопли о помощи. Часть обреченных была насильно столкнута в яму и по яме была открыта стрельба.

На кучу тел была загнана и остальная часть и убита тем же манером. После чего яма, где стонали живые и раненые, была засыпана землей».

Вот палачи московские, которые творят в специально приспособленных подвалах с асфальтовым полом с желобом и стоками для крови свое ежедневное кровавое дело³¹⁶. Их образ запечатлен в очерке «Корабль смерти», посвященном в сборнике «Чека» описанию казней уголовных, так называемых бандитов. Здесь три палача: Емельянов, Панкратов, Жуков, все члены российской коммунистической партии, живущие в довольстве, сытости и богатстве. Они, как и все вообще палачи, получают плату поштучно: им идет одежда расстрелянных и те золотые и пр. вещи, которые остались на заключенных; они «выламывают у своих жертв золотые зубы», собирают «золотые кресты» и пр.

С.С. Маслов рассказывает о женщине-палаче, которую он сам видел. «Через 2–3 дня она регулярно появлялась в Центральной Тюремной больнице Москвы (в 1919 г.) с папироской в зубах, с хлыстом в руках и револьвером без кобуры за поясом. В палаты, из которых заключенные брались на расстрел, она всегда являлась сама. Когда больные, пораженные ужасом, медленно собирали свои вещи, прощались с товарищами или принимались плакать каким-то страшным воем, она грубо кричала на них, а иногда, как собак, била хлыстом… Это была молоденькая женщина… лет 20–22». Были и другие женщины-палачи в Москве. С.С. Маслов, как старый деятель вологодской кооперации и член Учредительного Собрания от Вологодской губ., хорошо осведомленный о вологодских делах, рассказывает о местном палаче (далеко не профессионале) Ревекке Пластининой (Майзель), бывшей когда-то скромной фельдшерицей в одном из маленьких городков Тверской губ., расстрелявшей собственноручно свыше 100 человек. В Вологде чета Кедровых, – добавляет Е.Д. Кускова, бывшая в это время там в ссылке³¹⁷, – жила в вагоне около станции… В вагонах происходили допросы, а около них расстрелы. При допросах Ревекка била по щекам обвиняемых, орала, стучала кулаками, исступленно и кратко отдавала приказы: «к расстрелу, к расстрелу, к стенке!» «Я знаю до десяти случаев, – говорит Маслов – когда женщины добровольно «дырявили затылки». О деятельности в Архангельской губ. весной и летом 1920 г. этой Пластининой-Майзель, бывшей женой знаменитого Кедрова, корреспондент «Голоса России»³¹⁸, сообщает:

«После торжественных похорон пустых, красных гробов началась расправа Ревекки Пластининой со старыми партийными врагами. Она была большевичка. Эта безумная женщина, на голову которой сотни обездоленных матерей и жен шлют свое проклятье, в своей злобе превзошла всех мужчин Всероссийской Чрезвычайной Комиссии. Она вспоминала все маленькие обиды семьи мужа и буквально распяла эту семью, а кто остался не убитым, тот убит морально. Жестокая, истеричная, безумная, она придумала, что ее белые офицеры хотели привязать к хвосту кобылы и пустить лошадь вскачь, уверовала в свой вымысел, едет в Соловецкий монастырь и там руководит расправой вместе со своим новым мужем Кедровым. Дальше она настаивает на возвращении всех арестованных комиссией Эйдука из Москвы, и их по частям увозят на пароходе в Холмогоры, усыпальницу русской молодежи, где, раздевши, убивают их на баржах и топят в море. Целое лето город стонал под гнетом террора».

Другое сообщение той же газеты добавляет:

В Архангельске Майзель-Кедрова расстреляла собственноручно 87 офицеров, 33 обывателя, потопила баржу с 500 беженцами и солдатами армии Миллера и т. д.

А вот другая, одесская, «героиня», о которой рассказывает очевидец 52 расстрелов в один вечер³¹⁹. Главным палачом была женщина-латышка с звероподобным лицом; заключенные ее звали «мопсом». Носила эта женщина-садистка короткие брюки и за поясом обязательно два нагана. С ней может конкурировать «товарищ Люба» из Баку, кажется, расстрелянная за свои хищения³²⁰, или председательница Унечской Ч.К., «зверь, а не человек», являвшаяся всегда с двумя револьверами, массой патронов за широким кожаным поясом вокруг талии и шашкой в руке. Так описывает ее в своих воспоминаниях одна из невольных беглянок из России. «Унечане говорили о ней шепотом и с затаенным ужасом». Сохранит ли история ее имя для потомства? В Рыбинске есть свой «зверь» в облике женщины – некая «Зина». Есть такая же в Екатеринославе, Севастополе и т. д.

Как ни обычна «работа» палачей – наконец, человеческая нервная система не может выдержать. И казнь совершают палачи преимущественно в опьяненном состоянии – нужно состояние «невменяемости», особенно в дни, когда идет действительно своего рода бойня людей. Я наблюдал в Бутырской тюрьме, что даже привычная уже к расстрелу администрация, начиная с коменданта тюрьмы, всегда обращалась к наркотикам (кокаин и пр.), когда приезжал так называемый «комиссар смерти» за своими жертвами и надо было вызывать обреченных из камер.

«Почти в каждом шкафу, – рассказывает Нилостонский про Киевские чрезвычайки³²¹, – почти в каждом ящике нашли мы пустые флаконы из-под кокаина, кое-где даже целые кучи флаконов».

В состоянии невменяемости палач терял человеческий образ.

«Один из крупных чекистов рассказывал, – передает авторитетный свидетель³²², – что главный (московский) палач Мага, расстрелявший на своем веку не одну тысячу людей (чекист, рассказывавший нам, назвал невероятную цифру в 11 тысяч расстрелянных рукой Мага), как-то закончив «операции» над 15–20 человеками, набросился с криками «раздевайся, такой-сякой» на коменданта тюрьмы Особого Отдела В.Ч.К. Попова, из любви к искусству присутствовавшего при этом расстреле. «Глаза, налитые кровью, весь ужасный, обрызганный кровью и кусочками мозга, Мага был совсем невменяем и ужасен, – говорил рассказчик. – Попов струсил, бросился бежать, поднялась свалка и только счастье, что своевременно подбежали другие чекисты и скрутили Мага»…

И все-таки психика палача не всегда выдерживала. В упомянутом отчете сестер милосердия Киевского Красного Креста рассказывается, как иногда комендант Ч.К. Авдохин не выдерживал и исповедовался сестрам. «Сестры, мне дурно, голова горит… Я не могу спать… меня всю ночь мучают мертвецы»… «Когда я вспоминаю лица членов Чека: Авдохина, Терехова, Асмолова, Никифорова, Угарова, Абнавера или Гусига, я уверена, – пишет одна из сестер, – что это были люди ненормальные, садисты, кокаинисты – люди, лишенные образа человеческого». В России в последнее время в психиатрических лечебницах зарегистрирована как бы особая «болезнь палачей», она приобретает массовый характер – мучающая совесть и давящие психику кошмары захватывают десятки виновных в пролитии крови. Наблюдатели отмечают нередкие сцены таких припадков у матросов и др., которые можно видеть, напр., в вокзальных помещениях на железных дорогах. Корреспондент «Дней»³²³ из Москвы утверждает, что «одно время Г.П.У. пыталось избавиться от этих сумасшедших путем расстрела их, и что несколько человек таким способом были избавлены от кошмара душивших их галлюцинаций».

Среди палачей мы найдем немало субъектов с определенно выраженными уже резкими чертами вырождения. Я помню одного палача 14 лет, заключенного в Бутырскую тюрьму: этот полуидиот не понимал, конечно, что творил, и эпически рассказывал о совершенных деяниях. В Киеве в январе 1922 г. была арестована следовательница-чекистка, венгерка Ремовер. Она обвинялась в самовольном расстреле 80 арестованных, преимущественно молодых людей. Р. признана была душевнобольной на почве половой психопатии. Следствие установило, что Р. лично расстреливала не только подозреваемых, но и свидетелей, вызванных в Ч.К. и имевших несчастье возбудить ее больную чувственность… Один врач рассказывает о встреченной им в госпитале «Комиссарше Нестеренко», которая, между прочим, заставляла красноармейцев насиловать в своем присутствии беззащитных женщин, девушек, подчас малолетних»³²⁴.

Просмотрите протоколы Деникинской комиссии и вы увидите, как высшие чины Ч.К., не палачи по должности, в десятках случаев производят убийства своими руками. Одесский Вихман расстреливает в самих камерах по собственному желанию, хотя в его распоряжении было 6 специальных палачей (один из них фигурировал под названием «амур»). Атарбеков в Пятигорске употребляет при казни кинжал. Ровер в Одессе убивает в присутствии свидетеля некоего Григорьева и его 12-летнего сына… Другой чекист в Одессе «любил ставить свою жертву перед собой на колени, сжимать голову приговоренного коленями и в таком положении убивать выстрелом в затылок»³²⁵. Таким примерам несть числа…

* * *

Смерть стала слишком привычна. Мы говорили уже о тех циничных эпитетах, которыми сопровождают обычно большевистские газеты сообщения о тех или иных расстрелах. Такой упрощенно-циничной становится вся вообще терминология смерти³²⁶: «пустить в расход», «разменять» (Одесса), «идите искать отца в Могилевскую губернию», «отправить в штаб Духонина», Буль «сыграл на гитаре» (Москва), «больше 38 я не мог запечатать», т. е. собственноручно расстрелять (Екатеринослав), или еще грубее: «нацокал» (Одесса), «отправить на Машук – фиалки нюхать» (Пятигорск); комендант петроградской Чека громко говорит по телефону жене: «Сегодня я везу рябчиков в Кронштадт»³²⁷.

Так же упрощенно и цинично совершается, как мы много раз уже отмечали, и самая казнь. В Одессе объявляют приговор, раздевают и вешают на смертника дощечку с номером. Так по №№ по очереди и вызывают³²⁸. Заставляют еще расписываться в объявлении приговора. В Одессе нередко после постановления о расстреле обходили камеры и собирали биографические данные для газетных сообщений³²⁹. Эта «законность» казни соблюдается в Петрограде, где о приговорах объявляется в особой «комнате для приезжающих». Орган центрального комитета коммунистической партии «Правда»³³⁰ высмеивал сообщения английской печати о том, что во время казни играет оркестр военной музыки. Так было в дни террора в 1918 г. Так расстреливали в Москве «царских министров», да не их одних. Тогда казнили на Ходынском поле и расстреливали красноармейцы. Красноармейцев сменили китайцы. Позже появился как бы институт наемных палачей-профессионалов, к которым от времени до времени присоединялись любители-гастролеры.