Текст книги "Красный террор (сборник)"

Я думаю, что человеку, недостаточно знакомому с условиями политического быта России наших дней, трудно себе даже вообразить большевистскую тюрьму с заключенными младенцами 3 лет до старцев 97 лет (в Бутырках сидел восьмилетний шпион); эти толпы ссыльных – мужчин, женщин, детей и стариков…

Тюрьма в теперешней России действительно один сплошной ужас. И не только для самих заключенных; быть может, еще больше для их родных. Они случайно узнают о смерти близких. Сколько родителей и до сих пор не знают: погибли ли их дети или нет. И живут надеждой открыть дорогое существо в каком-нибудь заброшенном концентрационном лагере севера. Родственники лишены даже последнего утешения – похоронить труп любимого человека.

Бывает и другое. Я знаю случай в Москве, зарегистрированный официальным документом 1920 г., когда родителям Ч.К. сообщила, что их 16-летний сын, арестованный по делу о клубе лаунтенистов, расстрелян 4 декабря. Между тем точно установлено, что он был расстрелян лишь 22-го. Такую справку дали, чтобы родители «не хлопотали» за сына. Хлопоты, по мнения Лациса, мешают планомерной работе – поэтому Лацис нередко спешил расстрелять тех, о которых ходатайствовали.

Родные обивают пороги чекистских учреждений в надежде что-либо узнать о заключенных, а сведений им не дают – даже о том, где находятся заключенные. «Справки о заключенных в Ч.К. вообще перестали давать родственникам», – говорится в упомянутой бумаге Красного Креста. «В положении полного неведения относительно арестованных находятся родственники иной раз целые недели; например, родственники лиц, арестованных 14–15 апреля (1921 г.) распоряжением Секретного Отдела в количестве многих десятков людей (до 400) в течение трех недель не могли передать своим близким вещей (т. е. прежде еду) и даже узнать о их местопребывании».

Вообразите себе психологию этих лиц, ищущих заключенных в дни, когда идут расстрелы? А ведь эти дни так часто повторяются! Что же это – не пытка своего рода, распространенная с индивидуума еще на ряд близких ему людей?

Трудно представить себе все разнообразие поводов для арестов, иногда массовых, которые практикуются Чрезвычайными Комиссиями. Показывая гуманность Советской власти, Лацис в своей статистике приводит цифру арестов Ч.К. на 1918–1919 гг. в 128 т. человек. «И это по всей широкой Советской России! Где же тут тот необузданный произвол, о котором при каждом удобном случае кричат наши обыватели!» Если принять во внимание, что по официальным же сведениям вместимость тюрем в России в 1919 г. равнялась 36 т. человек, то и цифра, приведенная Лацисом, будет не мала. Но как и статистика смертей, так и статистика арестов, несмотря на ее внешнюю разработанность и рубрикацию, донельзя миниатюрны. И в самом деле, если какая-нибудь маленькая Кинешма имеет концентрационный лагерь на 1000 заключенных (тюрьмы теперь никогда не пустуют³⁶³), если около одного Омска концентрационные лагери числят 25 т. заключенных, то ясно, что приходится говорить о сотнях тысяч, раз речь заходит о всей России, где едва ли не большинство прежних монастырей превращены в тюрьмы.

При своеобразном методе арестов, практикуемом Ч.К., или, все равно, Г.П.У., когда арестовываются сотни невиновных людей на всякий случай, тюрьмы всегда должны быть переполнены.

В своих статьях Лацис отмечал, что в 1918–1919 гг. более половины арестованных были освобождены, «но нас спросят, откуда же такая масса невинно арестованных?» «Происходит это потому, что когда целое учреждение, полк или военная школа замешаны в заговоре, то какой другой способ, как арестовать всех, чтобы предупредить возможную ошибку и в процессе тщательного разбора дела выделить и освободить невиновных?»

Вероятно, к такому методу выяснения виновных во всем мире пришла только большевистская власть. Что же касается так называемой неприкосновенности личности, то ведь это не больше, как «буржуазный предрассудок». Целый полк, целое учреждение… И мы в Москве являлись свидетелями того, как действительно арестовываются в одну ночь, например, 1000 служащих Жилищных Отделов за злоупотребления, или в какой-нибудь квартире или учреждении арестовывается сотня попавших в засаду³⁶⁴. «Нельзя не указать на уродливые формы, в которые выливается иногда широко применяющаяся система засад, когда схватывается масса случайных людей, не имеющих никакого отношения к политике, при чем люди эти надолго задерживаются в тюрьме. Мы можем привести большое количество случаев, когда арестованные в засадах более месяца не подвергались допросу», – так говорилось в докладной записке Политического Красного Креста. Так, например, при засаде в магазине художественных вещей Дациаро в Москве в Ч.К. привели 600 покупателей. В Бутырскую тюрьму как-то привели целую свадьбу – с гостями, извозчиками и т. д. По делу о столовой на Никитском бул., где происходила спекуляция, захватили до 400 человек. Так было во всех городах. Эти облавы иногда принимали характер гиперболический. Напр., говорят, что в Одессе в июле 1921 г. было арестовано при облаве до 16 тысяч человек. Арестованных держали три дня. Корреспондент «Общего Дела»³⁶⁵ объясняет эти массовые аресты желаньем устранить нежелательные элементы во время выборов в Совет. «Последние Новости»³⁶⁶ со слов прибывшего из Новороссийска передавали, что в этом городе периодически устраивался особый «день тюрьмы», когда никто из обывателей не имел права выходить из своего жилища. В этот день производились массовые аресты и целые толпы людей всех возрастов и состояний отводились в чрезвычайки.

В «Советской России, – писал в официальном документе Раковский, – люди арестовываются только за определенный поступок. Так можно было писать только в официальном документе. Жизнь ни на одну йоту, конечно, не соответствует этому утверждению.

«Постановление Президиума В.Ц.И.К. 1 февраля 1919 г., – констатирует записка Красного Креста, – по которому следователям В.Ч.К. предписывалось оканчивать следствия по делам в течение месячного срока, решительно не соблюдается».

Так было всегда. Так было в 1918 г., когда Петерс заявлял, что их 2000 арестованных (29 окт.) все допрошены, и когда в действительности люди месяцами сидели без допросов, а сама Ч.К. в существующем хаосе не могла разобраться; так было в 1919 г.³⁶⁷, так было и при реорганизации в 1922 г. Ч.К. в Государственное Политическое Управление. Так осталось и теперь, хотя официально в соответствующем декрете В.Ц.И.К. провозглашалось, что арестованные должны быть допрошены в течение 48 часов, что им не позднее двух недель со дня ареста должно быть предъявлено обвинение, что в течение двух месяцев должно быть закончено следствие и арестованный или освобожден или предан суду, что для задержания на срок, больший, чем два месяца, должно быть испрошено специальное постановление высшего законодательного органа в Советской России.

Наивен будет тот, кто поверит советскому «habeas corpus act». В этой области нет даже исключений. Пожалуй, и не может быть.

Что касается статистики арестов, то даже официальные данные самих большевиков, как они ни преуменьшены³⁶⁸, показывают, что произвол в области арестов нисколько не уменьшается. Из данных докладов Комиссариата Внутренних Дел и Комиссариата Юстиции, представленных к Х съезду Советов, вытекает, что на 1 декабря 1922 г. числилось в административной ссылке 10 638 политических; политических заключенных считалось 48 819 человек³⁶⁹. Эти сведения касаются лишь центральной России. На 1 июля 1923 года по спискам Главного Управления мест заключения арестованных считалось 72 685 – из них две трети приходилось на политических³⁷⁰. Не изменился в сущности и состав заключенных по сравнению с нашей статистикой смерти в 1918 г. Из осужденных 40 % приходилось на рабочих и крестьян³⁷¹. Террор и до наших дней не носит классового характера. Это лишь система властвования, отмечающая деспотию.

Ссылка в 1922 г. стала принимать небывалые размеры³⁷². Восстановлено все старое. И Туруханский и Нарымский край, и Соловецкие острова. «На дальнем севере и в голодном Туркестане, в глухих городишках и деревнях, оторванные от близких, лишенные элементарных признаков культуры, многие ссыльные буквально обречены на гибель», – говорит последнее воззвание берлинского Общества помощи политическим заключенным и ссыльным в России.

Еще недавно всеобщее внимание было привлечено Портаминским концентрационным лагерем, расположенным на берегу Северного моря. Туда с конца прошлого (1922 г.) года начали свозить большие партии заключенных из Москвы и других городов.

Вот как описывают ссыльные общие условия жизни в Портаминске:

«Лагерь устроен в старом полуразвалившемся здании бывшего монастыря, без печей, без нар, без пресной воды, которую выдают в очень ограниченном количестве, без достаточного питания, без всякой медицинской помощи. Два раза в год Портаминск во время распутицы долгими неделями отрезан от всякого сообщения и ссыльные обречены на полную оторваннность от близких»…³⁷³

Но Портаминск оказался недостаточным. Центральным местом ссылки за последний год стали Соловецкие острова. Вот описание нового места ссылки, где сейчас томится свыше 200 заключенных.

«Заключенным отведена на острове одна десятина земли; выход за ее пределы строго запрещен и страже отдан приказ стрелять без предупреждения в нарушителей этого правила…

С прекращением навигации остров будет отрезан от всего прочего мира.

Обрекая людей на физическую и духовную смерть, власть «коммунистическая» с особой жестокостью создает условия существования, неслыханные даже в трагической истории русской каторги и ссылки».

Характеристику этой «красной каторги» на Соловецких островах мы найдем в письме из России, напечатанном в № 31 «Революционной России»³⁷⁴.

«Главное ее отличие от до революционной каторги состоит в том, что вся администрация, надзор, конвойная команда и т. д. – все начальство от высшего до низшего (кроме начальника Управления) состоит из уголовных, отбывающих наказание в этом лагере. Все это, конечно, самые отборные элементы: главным образом чекисты, приговоренные за воровство, вымогательство, истязания и прочие проступки. Там, вдали от всякого общественного и юридического контроля, в полную власть этих испытанных работников отдано бесправное и безгласное население «красной» каторги… Эти ходят босые, раздетые и голодные, работают минимум 14 ч. в сутки и за всякие провинности наказываются по усмотрению изобретательного начальства: палками, хлыстами, простыми карцерами и «каменными мешками», голодом, выставлением в голом виде на комаров…»

Савватьевский скит, где заключены социалисты, находится в глубине острова, он занимает десятину земли и кусочек озера и окружен колючей изгородью. «Там, в доме, рассчитанном на 70, живет в настоящее время 2000 человек социалистов разных оттенков и анархистов. В пределах этого загона им предоставлена полная свобода: они могут голодать, болеть, сходить с ума и умирать совершенно беспрепятственно, без малейшей попытки администрации вмешаться в их внутренние дела. Разговоры с начальником управления Ногтевым до последней степени просты, откровенны и циничны. На попытку предъявить ему требования он ответил приблизительно так: «Вам давно пора понять, что мы победили, а вы – побежденные. Мы совсем и не собираемся устраивать так, чтобы вам было хорошо, и нам нет дела до вашего недовольства». На угрозу массовой голодовки он ответил: «По-моему, вам гораздо проще стразу повеситься, до такой степени это безнадежно». Трудность и продолжительность пути на Соловецкие острова лишает родственников возможности оказывать им сколько-нибудь существенную материальную поддержку, а казенного пайка хватает только, чтобы не умереть с голоду. Тяжело больные и помешанные совершенно лишены возможности пользоваться медицинской помощью и находятся в общих камерах, среди шума и тесноты. Добиться же их перевода на материк совершенно безнадежно. На острове имеется больница, но врачи в ней опять-таки штрафные чекисты…

Но страшнее всего для заключенных не условия содержания, а ожидание прекращения сношений с миром на 8 месяцев. Что произойдет за это время, неизвестно. И теперь письма из Соловков почти не доходят по назначению. И теперь с.-р. сибиряков связанными увезли насильно на другой остров, в пустынный скит, где они совершенно отрезаны от товарищей из Савватиева…»

Прошло лишь полтора месяца после выхода моей книги. И ожидавшееся «страшное» совершилось. Мы узнаем о самоубийстве на Соловках; мы узнаем даже из официального извещения о массовых избиениях со смертными исходами. В № 34 «Известий» за нынешний год (10 февраля) мелким шрифтом напечатано сообщение «по поводу событий на Соловках»: «19 декабря 1923 г. в 18 ч. во дворе Савватьевского скита соловецкого лагеря имел место печальный инцидент, выразившийся в столкновении заключенных с отрядом красноармейцев, карауливших названный скит, в котором помещаются заключенные». В результате столкновения, – как сообщает председатель комиссии по расследованию происшествия, член Президиума Ц.И.К. СССР Смирнов, – шесть человек убито и умерло от ран; двое ранено «не опасно».

Из факта создания специальной комиссии по расследованию и ее краткого официального сообщения мы можем судить о действительных размерах трагедии, разыгравшейся там, на далеком, оторванном от всего мира Севере. Такова судьба социалистов. А судьба других политических заключенных на Соловках?.. Нам все скажет описание, даваемое корреспондентом «Социалистического Вестника»³⁷⁵.

«Кроме концентрационных лагерей для социалистов на Соловках существует еще особая тюрьма, так наз. «Кремль»… «Кремль», совершенно отделенный от мест заключения социалистов, это – совсем особый мир. Здесь сосредоточена старая уголовщина с ее старым бытом, старыми нравами и старою моралью. Сюда направляют и так называемых «экономистов», т. е. людей, осужденных по «хозяйственным делам» – за взяточничество, хищения и т. д. Но здесь же помещаются и политические: священники, «контрреволюционеры» и т. д.

Ужасы режима в «Кремле», несмотря на открытые камеры, превосходят всякое описание. Бьют нещадно. Бьют работающих за малейшее упущение. Палками снабжены не только надзиратели, но и старосты работающих партий. Наказания – инквизиторские: ставят «под комаров» голыми (летом) или сажают на неделю-две в темное помещение, где нельзя лечь (так оно узко) или, зимою – в башню, где держится лед от холода. Кормят ужасно, ибо паек раскрадывается.

Положение женщин – поистине отчаянное. Они еще более бесправны, чем мужчины, и почти все, независимо от своего происхождения, воспитания, привычек, вынуждены быстро опускаться. Они – целиком во власти администрации, которая взымает дань «натурой»… Женщины отдаются за пайки хлеба. В связи с этим страшное распространение венерических болезней, наряду с цингой и туберкулезом.

Одним словом – самый настоящий рабовладельческий лагерь с полным бесправием заключенных, с самыми ужасными картинами быта, с голодом, с побоями, истязаниями, надругательствами…

Этот режим – величайший позор для большевиков, даже если бы он применялся лишь к самым тяжким уголовным преступникам. Когда же в такие условия ставятся побежденные политические враги, то нет достаточно негодующих слов, которыми можно было бы заклеймить эту подлость.

И эти люди смеют судить за поругание человеческого достоинства политических заключенных – каких-то Сементовских и Ковалевых! Да чем же они сами лучше палачей?»

Нет, хуже, во сто крат хуже! Там по крайней мере не было столь грубого лицемерия. А здесь – судят «палачей царской каторги», посылают торжественные протесты «против насилий и репрессий», имевших место в Финляндии, Латвии, Польше, Франции и т. д.; пишут громовые статьи о насилиях над коммунистами в буржуазных тюрьмах и… творят неслыханные по размерам насилия над человеческой личностью и человеческой жизнью!..³⁷⁶

В Соловках восстановлены знаменитые «каменные мешки», существовавшие в монастыре чуть ли не со времен Грозного. В эти мешки (узкие и глубокие отверстия в каменных стенах, куда втиснуть человека можно только «под углом»), сажают ныне заключенного на «неделю, а иногда на две»³⁷⁷.

* * *

Невольно хочется сопоставить слова, взятые из дневника поэта Полонского и относящиеся к турецким зверствам 1876 г., и поставленные нами в качестве эпиграфа к страницам, на которых излагались кошмарные насилия, с заявлением французского коммуниста Паскаля в брошюре о России, изданной коммунистическим Интернационалом в Петрограде: «Террор кончен, – писал он. – Собственно говоря, его никогда не было. Это слово террор, представляющее для француза такое определенное понятие, всегда вызывает у меня смех, когда я наблюдаю сдержанность, кротость, – я бы сказал – добродушие этой «ужасной чрезвычайки». «На человеческой бойне» – назвал свою статью по поводу моей книги А.С. Изгоев³⁷⁸. «Когда вы читаете этот синодик человеческого зверства… у вас колеблются самые основы понятий о человечности и человеческом обществе…» Как убедился, я думаю, читатель, жестоко ошибалась столь чуткая всегда к человеческому насилию Е.Д. Кускова, писавшая 6 сентября 1922 г. в «Последних Новостях»: «Вот уже два года, как прекратились открытые ужасы».

* * *

351

Memorandum съезда членов Учредительного Собрания в России. Париж, стр. 12. В этой записке собран большой материал о положении политических заключенных.

352

Это происходило в Москве, то же отмечают киевские сестры милосердия – заставляли чистить погреб, где происходили расстрелы.

353

«Соц. Вести», № 15.

354

«Соц. Вести.» 1923 г., № 5.

355

«Рев. Россия» 1924 г., № 33–34.

356

В последующие годы хлеба в тюрьмах дают от ½ – 1 ф. Насколько этой пищи достаточно, свидетельствует письмо одного тамбовского крестьянина, заключенного в Петрограде: «получаем один фунт на три дня, а щи не щи, а помои; соли совсем не кладут, и помои без соли противны» («Пути Революции», 338). Петроградское «Революционное Дело» (№ 2) в февраля 1922 г. в таких словах охарактеризовало положение 2000 тамбовских крестьян, в том числе женщин и детей, содержавшихся в петроградской выборгской тюрьме: «По тюрьме ходят не люди, а какие-то тени. Целые дни стоит сплошной стон… Идет буквально вымирание людей с голоду. Умирают каждый день по несколько человек».

357

Во многих тюрьмах практиковалась еще система обобществления передач. Они шли в общий раздел. Легко себе представить, что из этого получалось. В Петрограде, кажется, в одиночках и до настоящего времени существует обычай: передача идет в общий раздел или поступает в пользу стражи.

358

«Изв.», 26 декабря 1918 г.

359

4 декабря 1918 г.

360

Эти обструкции социалистов, сопровождающиеся всегда избиениями, высылками и пр., стали систематическим явлением, в Бутырской тюрьме они были в 1918, 19, 20, 21 и 22 гг. Описания их мы не воспроизводим, так как о них писалось много в зарубежной печати.

361

«Анархический Вестник», № 3–4.

362

Документ этот в полном виде напечатан в «Социалистическом Вестнике» 20 мая 1921 г.

363

В Бутырской тюрьме, рассчитанной на 100 заключенных, число последних доходило временами до 3,5 т.

364

Недаром из своих тюремных скитаний Кен вынесла впечатление, что в больших городах из 10 жителей восемь побывали в Че ка.

365

9 ноября 1921 г.

366

1920 г., № 131.

367

Ср. выше со статьей коммуниста Дьяконова.

368

При «ликвидации» меньшевиков в мае 1923 г., было арестовано свыше 3000 человек, причем в одной Москве более 1000. Такая «ликвидация» была произведена в 30 городах; в июле пронеслась новая «волна репрессий», захватившая сотни, а, может быть, и тысячи жертв… (Воззвание «Общества помощи политическим заключенным и ссыльным в России» в Берлине – сентябрь 1923 г.)

369

Данные были приведены корреспондентом «Дней».

370

А тысячи высылаемых в центральные губернии с Дальнего Востока? Тысячи заложников, томящихся в тюрьмах Тифлиса, Кутаиси? и т. д.

371

Такой же итог дает и упомянутая статистика деятельности Верховного Революционного Трибунала за 1923 г.: Интел. 34, крестьяне 29, буржуазия 26, рабочие 11(«Звено» 1923 г. 18.VI).

372

В ссылку отправлены, напр., 12 врачей, позволивших себе критиковать действия власти в связи с голодом.

373

Описание почти диких зверств, имевших место в портаминском и холмогорском концентрационных лагерях, см. выше в главе: «Истязания и пытки». Мы выделили это описание, так как оно превосходит все возможное в обычном тюремном быту. Это пытка, самая настоящая, только длительная пытка.

374

Октябрь – ноябрь 1923 года.

375

11 февраля 1924 г.

376

В таких условиях, как противно и в то же время горько читать торжественные резолюции и обращения к «борцам революции, томящимся в буржуазных тюрьмах» от имени русского «Общества бывших политических каторжан», принятые на торжественном заседании общества 12 марта 1923 г. под председательством «коммунистов» Теодоровича, Виленского-Сибирякова и Краморова. В них выражалась уверенность, что «близко время, когда под напором революционного пролетариата распахнутся двери тюрем и казематов, в которых буржуазия держит своих классовых врагов». Общество создает международную организацию революционного «Красного Креста» для помощи узникам капитала», которая будет продолжаться до тех пор, пока «двери тюрем не откроются во всем мире», как это было 6 лет назад в России. Противно – потому что невыносимо это лицемерие. Больно – так как к этому лицемерию оказываются причастными люди, к которым испытывал всегда глубочайшее уважение и подчас сердечную любовь…

377

«На Советской каторге». Письмо с Соловков. «Соц. Вест.», 8 марта 1924 г.

378

«Руль», 13 февраля 1924 г.