Текст книги "Параллели. Часть первая"

– Плотник я, с деревом работать могу.

– Плотник, говоришь, тогда давай в цех плотницкий, они вагоны ремонтируют. Как документы выправишь, дальше поедешь, или как?

– Не знаю, загадывать не буду, посмотрим, как работа пойдет.

– А что, на хлеб заработаешь, мы, хоть городишко не большой, но, кстати, с питанием не бедствуем, да и с жильем можем помочь, правда, пока что у нас только землянки наши работники себе строят, но с материалом помогаем, лесом снабжаем, а там, глядишь, разживешься, да и дом построишь. Было бы желание, – закончил свою речь начальник.

Что-то в этом Иване ему понравилось, чувствовалась какая-то мужская хватка в нем, заботливость о семье, внутренняя крепость. Ивану, в свою очередь, тоже понравился разговор с начальником, он перебирал в уме различные варианты последующих событий. Тревожила опасность телеграфирования по станциям о его с семьей розыске, но из опыта он знал, что на таких мелких станциях не всегда даже был телеграф, да и стояла она как-то в стороне от основных путей движения. Основной путь проходил севернее, туда на Петропавловск, в сторону южного Урала и только далее шло разделение на запад и восток.

Выйдя из конторы, Иван сразу направился в локомотивное депо и, выяснив, где находится плотницкая, поспешил к ней. Когда он достиг цели, перед ним открылась убогая картина: цех представлял собой огромный, продуваемый всеми ветрами, крытый сарай, внутрь которого загонялись искалеченные судьбой вагоны, где работники цеха их возвращали к жизни. Иван нашел бригадира, который, выслушав Ивана, быстро сунул ему в руки инструменты и, наскоро рассказав о сути выполняемой работы, предоставил его самому себе и, собственно, самой бригаде плотников. Работники плотницкой бригады долго к Ивану не приглядывались, так как в этот день, как говорится, шла некая запарка, и многое попросту не успевали, то, увидев, что в бригаду влился не новичок в профессиональном деле, а человек умеющий и хорошо владеющий своей профессией, вся бригада приняла его с уважением как дополнительную подмогу, пришедшую как нельзя вовремя. Ивану тоже понравилось то, что так удачно сложилась ситуация и срочная работа по ремонту какого-то нужного вагона пришлась так кстати, это исключило время на разговоры и ненужные расспросы. Защищал его сам труд, выполняемая им работа положительно и красноречиво говорила о его личности, как человеке труда, умеющем и знающем свое дело. И хотя трудовая неделя началась не с самого начала, а только со среды, но под ее конец, в субботу, Иван уже был абсолютно своим в тесном коллективе плотников. Несмотря на то, что он начал трудиться совершенно недавно, его семья уже была поставлена на продовольственное, хотя и скудное, но все же обеспечение. А к концу недели подоспели и выхлопотанные Анастасией документы. Как оказалось, бригадир плотницкой бригады очень тяготился своим положением, его давила ответственность, необходимость руководства людьми. Это был мягкий и покладистый человек, довольно пожилой, ему было глубоко за 50, трудовая деятельность порядком поизносила его, но и это было не главным. Основным препятствием в его работе была безграмотность, он, к большому сожалению, не умел читать и каждый раз был вынужден прибегать к чей-либо помощи. Ему часто приходилось подписывать соответствующие документы, и он страшно переживал о том, что может что-то упустить, не доглядеть. А это было чревато большими последствиями.

Поэтому через месяц работы Ивана, поняв, что тот грамотен, он предложил своему начальству его кандидатуру вместо себя. Иван не стал отказываться от подвернувшейся возможности и смело принял предложение, так он стал бригадиром. Работа с деревом всегда нравилась Ивану, и хотя он был больше столяром и часто увлеченно что-то мастерил для близких из предметов мебели, но запах свежих пиломатериалов всегда приятно щекотал его нос, он его преданно любил и тяготел к нему. Наконец, к концу второго месяца работы начальство выделило ему участок земли недалеко от станции в сторону городка, чему Иван очень обрадовался, его стали уважать на работе подчиненные, такие же плотники, как и он, и его оценило начальство. При этом для всех окружающих они были семьей, пострадавшей от белогвардейского террора, что само по себе обеспечивало сочувствие и желание помочь. Землянку-жилище вырыли быстро, помогала вся бригада в свободное от работы время, это было общей практикой, так было принято на железной дороге, люди здесь были сплоченные и быстрые на подъем, а организованность и ритмичность работы самой железной дороги прививала такие же привычки и всем работникам. Конечно, и в этой среде находились лентяи и пройдохи, куда же без них, но на фоне всеобщей самодисциплины и самоотдачи им не хотелось выглядеть белой вороной, и они старались не выпадать из общих дружных рядов.

Сама землянка представляла собой жилище, вырастающее из самой земли, так как нижняя часть этого жилища уходила в землю на метр-полтора, а верхняя, высотой до двух метров, находилась над ней. Состав почвы, ее слоев, позволял сохранять тепло внутри при минимальной площади внешнего охлаждения. Кровля засыпалась либо вынутой из грунта глиной, либо шлаком, в изобилии находившимся вокруг, так как в основном отопление помещений было углем. Стены внутренних и внешних помещений обмазывались той же глиной и покрывались густым раствором гашеной извести. Пол, как правило, был деревянным при наличии материала, либо глиняным, что тоже было не редкостью. Внутренняя поверхность потолков также обмазывалась глиняной штукатуркой на рейке, замазывалась глиняным же раствором и покрывалась густым раствором гашеной извести. Снаружи, по низу, для отделения от влаги жилище опоясывалось цоколем – вылетом из раствора на основе песка, битого камня-сланца и цемента, и обмазанного какой-либо густотертой краской. Даже такое жилище было труднодостижимым, если не иметь ни работы, ни какой-либо помощи от людей.

К осени Иван с семьей уже вселились в землянку и были счастливы этим. Анастасия, как и свойственно любой матери, приступила к мужу с просьбой как-то забрать в семью и старшую дочь от первого брака – Варвару, которую она оставила на попечение у родителей первого мужа, сказав им, что они с Иваном уезжают на Украину, и как только освоятся, заберут девочку. Родители Демида – первого мужа Анастасии, очень любили свою внучку Вареньку и даже обрадовались возможности общения с ней. Они были не против и того, чтобы Варенька и вовсе жила с ними, но относились к своей бывшей снохе с глубоким уважением и понимали то, что прежде всего она сама будет определять будущее Вареньки. После гибели их сына Демида минуло уже три года, поначалу было тяжело и больно видеть осиротевших Анастасию и Варю, затем понемногу пришло понимание того, что снохе необходимо жить дальше и как-то устраивать свою жизнь.

Они обрадовались, когда Анастасия познакомила их с Иваном, он показался им крепким и заботливым, хорошо относился к Вареньке. Повоевавший достаточно долго, он тянулся к домашнему уюту. И хотя вокруг было достаточно незамужних барышень, однако Ивану приглянулась Анастасия, работающая санитаркой в госпитале в Омске. Иван попал туда по ранению в ногу, сильно мучился, рана долго не хотела заживать, вот тогда-то лечащий врач Осип Давыдович и попросил санитарку Настасью помогать сестре милосердия Клавдии чаще и осторожно менять повязки на ноге Ивана. Осколок с ноги извлечь не удалось, лечащий врач решил, что это и вовсе делать не нужно, тот лежал рядом с артерией, но ничему не мешал, нужно было только «уговорить организм принять осколок как свой», как поговаривал Осип Давыдович. «Ну и пусть себе сидит, привыкнешь и замечать не будешь, а разворотим, не ровен час, ногу отнять придется, оно тебе, батенька, нужно?» – сказал он после операции Ивану. Конечно, меньше всего Ивану хотелось быть калекой. Он тогда тут же вспомнил свою станицу, и как нелегко было искалеченным фронтовикам ощущать себя эдакой обузой в работящем организме семьи. Хуже смерти казаки боялись увечья. С такими установками и жили. Семьи, как правило, были большие да разновозрастные, но всем всегда находилось дело. Тогда, в госпитале, медсестре вечно было некогда и она просила перевязку Ивану делать санитарке Настасье, так и прикипел он к ее заботливым рукам, да нескончаемому усердию, видел, что работы у нее было много. Ведь еле успевала, с ног валилась, а ни разу не сорвалась, упрека никакого не высказала. Всегда все делала с терпением, тщательно и с сочувствием к чужой боли и страданиям. А пока делала Анастасия перевязку, было время и вопросы задать, о жизни поговорить, к человеку приглянуться, и чем больше они общались, тем большую симпатию и доверие вызывала у Ивана Настасья.

Когда лечение закончилось, Ивану уже не хотелось расставаться с Анастасией, и он робко испросил ее разрешение на свидания, но Анастасия, словно напугавшись продолжения их знакомства, ответила уклончивым отказом, чем только усилила интерес к себе со стороны Ивана. Судьба столкнула их месяца через два после выписки Ивана из госпиталя, в Исилькуле, где Иван оказался по работе. Зайдя в продовольственную лавку, он столкнулся в дверях с Настасьей, она тоже явно обрадовалось этой встрече, расспрашивала его о здоровье, о состоянии ноги, о цели его приезда и еще о многой чепухе, не имеющей ровно никакого значения, разве только для поддержания разговора. Иван долго и охотно отвечал, затем столь же долго и тщательно расспрашивал о ее делах. Они так увлеклись разговором, что не заметили, как вместе вышли из лавки и машинально пошли по улице в непонятном для обоих направлении. Именно тогда Иван осмелился и повторно попросил Анастасию о свидании. На этот раз Анастасия ему не отказала и попросила прийти вечером на чай по указанному адресу.

Весь оставшийся день Иван старался побыстрее закончить все свои многочисленные задания. Вечером, прикупив нехитрых гостинцев, он спешил к ней. Дверь дома, где жила Анастасия, отворил пожилой мужчина лет 60, с густой седой шевелюрой.

– К кому? – строго спросил он.

– К Анастасии, – растерянно ответил Иван.

– Проходи, – вежливо добавил хозяин, – в комнате она.

– Спасибо, – ответил Иван и поспешил войти.

В комнате хлопотали две женщины, старшая, вровень с возрастом хозяина, и сама Анастасия. Следом в комнату вошел хозяин. Анастасия повернулась к Ивану и ласково, словно хотела приободрить Ивана, сказала:

– Папа, мама, познакомьтесь, это Иван, я вам о нем сегодня говорила, – и, повернувшись к Ивану, продолжила, – а это мои родители, Спиридон Иванович и Лукерья Петровна.

– Здравствуйте, – протяжно и уважительно произнес Иван.

– Здравствуй, Иван, – ответила Лукерья Петровна, – мы не совсем родители Настеньки, мы родители ее мужа, а нашего сына Демида. Погиб он у нас, не сберег себя, белые убили. Теперь вот живем вчетвером, мы с мужем, да Настенька с Варей, внучкой нашей.

Иван знал о Варе еще по рассказам Настасьи во время перевязок, и о погибшем муже он знал, не знал он только о том, что живет Настасья в семье родителей бывшего мужа, дедушки и бабушки Варвары. А впрочем, мог бы догадаться, думал Иван. Инициативу перехватил Спиридон.

– А ты, Иван, тоже воевал, из каких будешь? – он стоял, с прищуром покручивая усы.

– Из казаков я, – начал ответ Иван, – воевал в гражданскую, теперь вот производство в Омске налаживаем. Жизнь-то надо налаживать, идти дальше.

Они говорили долго и основательно, и о жизни, и о семье, и о планах, и о чем только не говорили, пока Спиридон не спросил у Ивана прямо:

– Тебе, Иван, вижу, Настенька наша нравится, планы какие имеешь, аль как?

Иван растерялся, прямой вопрос не смутил его, он для себя давно и все решил, но, видя, как зарделась Настасья, он кожей почувствовал весь ее трепет и смущение, всю ту неловкость, с которой она не могла уже совладать. Ему стало ее отчаянно жалко и, набрав в грудь побольше воздуха, расправив плечи, он выпалил:

– Настенька мне очень нравится, ребенок ее не помеха и помехой быть не может, и если я ей хоть чуточку интересен, хочу у вас просить ее руки!

В комнате повисло тягучее молчание. Спиридон, переживая за судьбу снохи, а самое главное, за судьбу любимой внучки Вареньки, осознанно шел на пристальный допрос Ивана, но даже он не был готов к тому, что тот вот так, неожиданно для всех, сделает предложение Насте. Дрожащую паузу прервала Лукерья.

– Ну, что ж, за откровенность спасибо. Отец, надо бы и у Настеньки спросить ее мнение.

Спохватившись, Спиридон обратился к Анастасии:

– Что думаешь, дочка, как решишь-то, ведь тебе жить?

Смущенная Настасья не знала, что ответить, ей хотелось дать свое согласие, но родители мужа, в семье которых она жила, за это время стали для нее родными людьми, как они отреагируют, как поймут ее, не осудят ли, не обидит ли она их? Вопросы, вопросы, вопросы, и на них нужно знать точный ответ. Здесь нельзя ошибиться, подвести их, ухудшить будущее Вареньки. Иван ей казался человеком хорошим, надежным. Она видела, как мужественно он переносил операцию и свою не хотящую заживать рану. Но одно дело госпиталь, разговоры, другое дело, семья с ее каждодневными трудностями и заботами. Конечно, одной жить ох как не просто, но пока, слава богу, живы родители мужа, своих она давно схоронила, они заботливы, любят внучку, да и к ней всегда относились по-доброму, даже от Демида не раз защищали. И обижать, задевать их никак не хотелось. Немного поразмыслив, Анастасия ответила:

– Мне нужно подумать, я не готова ответить сразу, извините.

Спиридон глубоко вздохнул, хлопнул себя по коленке и протяжно произнес:

– Ну, что ж, дочка, подумай, пожалуй, подумай, дело ответственное, с маху-то не решишь, подумай. Что, Иван, подождешь, что ли, ты наскока к нам в Исилькуль-то?

– Я до завтра еще здесь, послезавтра вернуться надо.

– Ну, и хорошо, вот завтра и поговорите, а пока давайте чайку попьем, как ты, не против?

– Да нет, – ответил Иван, чувствуя, как у него горят уши.

Общее напряжение сняла Варенька, вбежавшая в комнату и сходу взобравшаяся на колени деда, видно было, что между ними сложились тесные отношения. Дед Спиридон любил Варю, она это чувствовала и возвращала ему сторицей. Баба Лукерья засуетилась с пирожками, Настасья ей помогала, и через минуту все уже дружно пили чай, беседуя на самые разные темы, обстоятельно избегая разговоров о предложении Ивана. Ивану было в этой семье уютно, он смотрел на Настасью, на ее плавные движения: и всюду-то она успевала, словно была в своей стихии. Видела все, в чем нуждались сидящие за столом, как-то успевала предугадать желания и украдкой, виновато поглядывала на Ивана, словно мучилась за то, что не смогла ему ответить сразу, но ее неответ не только не отпугнул его, но, напротив, заставил уважать ее еще больше. Иван понимал, что Анастасии нужно обсудить его предложение с членами ее семьи, и только после этого она будет готова ему ответить. Он был готов ждать ее ответа гораздо дольше, только б ответ был положителен. Это чаепитие окончательно убедило его в правильности собственного выбора.

После ухода Ивана родители долго и подробно расспрашивали Настю о ее планах собственного будущего, об ее чувствах к Ивану. Наконец, закончив эту утомительную процедуру, Спиридон сказал:

– Вот что, дочка, ты не думай, что мы тебя ревновать будем, что ж поделаешь, нет больше Демида. А жить дальше надо, тебе дочку растить, сама то еще молода, да и Иван вроде человек не плохой. Конечно, в жизни разное случается, от всего не убережешься, поди. Мы тебе как родителями были, так и останемся. За это не переживай. И Вареньку, если что, растить подсобим, но семью тебе восстанавливать нужно, как ни крути. А если что с нами, как вы одни-то? Лукерья, ты что думаешь? – закончил Спиридон.

Лукерья ответила не сразу. Глаза ее наполнились слезами, было понятно, что она вспоминала Демида. Ее материнское сердце боролось между памятью о сыне и необходимостью смотреть в будущее. Прежде всего в будущее своей внучки Вареньки, и она понимала, конечно, лучше будет, если ребенок будет жить в полной семье, ведь надо и ему опираться на какое-то сильное плечо, иметь защиту. Повздыхав и вытерев уголками платка слезы, она ответила:

– Да, Спиридон, я согласна с тобой, им опора нужна, мы-то старые, сколько протянем, одному Богу известно. Повернувшись к Анастасии, продолжила: – Что здесь сказать, дочка, ты и сама знаешь, не замужняя баба, она ведь всегда без вины виновата, кто где посмотрел, кто когда зашел, всюду пересуды, придумают и то, что и близко-то не было. Да и у мужиков одинокая всегда легкая добыча. Что уж греха таить. Ты у нас нрава кроткого, каждый обидеть может, да и ты биться за себя не сможешь, характер не тот, не сволочной. Если Иван человек хороший, по сердцу тебе, ну, что ж, соглашайся. Да и мы вам всегда поможем, у нас с отцом-то больше никого и нет, ты да Варенька. Не уживешься, не бойся, вернешься к нам, примем, не упрекнем. А все хорошо будет, и нам радостно, и мы довольны будем. Мой тебе материнский совет – соглашайся.

Чувство высокой благодарности охватило Анастасию, эти люди, ставшие ей единственной опорой после смерти мужа, еще и еще говорили ей о своей любви к ней и ее дочери. Они не просили ее о вечной памяти о своем сыне, о сохранении верности ему, они просто желали ей и своей внучке счастья и делали это искренне, с полной самоотдачей. Анастасия в порыве благодарности подбежала к Лукерье и, ласково обняв ее, зашептала:

– Спасибо, мама! – затем она метнулась к Спиридону и, склонив голову, уткнулась ему в плечо. – Спасибо, папа!

Лукерья подошла к ним и, промокнув уголки платка у своих глаз, произнесла:

– Ну, вот и славно, вот и решили, скажи Ивану завтра «да», и не плачь, все образуется, вот увидишь. Они еще какое-то время просидели на кухне, ведя уже незначительные разговоры. Затем отправились спать, назавтра их ждал ответственный день.

Зайдя вечером следующего дня к родителям Настасьи, Иван после жгучих тревог и томительного ожидания, наконец-то услышал такое долгожданное Настасьино «Да». Они проговорили до позднего вечера, обсуждая планы их совместного будущего. В Омск Иван возвращался полным надежд и будущих планов. Теперь он думал, как бы поскорее забрать и перевести в Омск Настасью и дочку Варю, которую он уже принял и, пожалуй, полюбил, но которую все же побаивался, ведь сердце ребёнка ему нужно было еще только завоевывать, а как это получится, он пока не знал. Зато он знал точно, что Настасья никогда не предпочтет его своему ребенку, и он за это ее только еще сильнее уважал. Наверное, такой и должна быть настоящая мать, думал Иван.

Работа встретила очередными задачами и преодолениями, но теперь он понимал, что-то радостное вошло в его холостяцкую жизнь. И это что-то он намерен лелеять и растить, оберегать его от всех бед и стараться приумножить. Вскоре Ивану удалось перевести семью в Омск, Варя пошла в школу, а Настасья устроилась в центральную городскую больницу, и жизнь потекла размеренно и счастливо, как и у многих окружающих и друзей вокруг. Ровно до того момента, когда его боевой товарищ не зашел к нему поздно ночью с этой ужасной новостью и свинцовыми словами: «Иван, тебя утром арестуют, приехали люди с округа, у них на тебя приказ об аресте, как бывшего белогвардейца. Даже твое прошлое в Красной армии не поможет, поверь, я знаю, о чем говорю. У меня есть уже опыт. На моих глазах уже расстреливали бывших белогвардейцев. Ничего не помогает, ни работа, ни бывшие заслуги, ни ранения, ничего. Уходи, Иван, увози семью.» Тогда ему не верилось, что такое возможно, ведь он несколько лет воевал на стороне красных, имеет боевые награды, ранения, теперь на заводе не последний человек. Трудится честно, растит двух дочерей, Варю и Фросю, какой он враг, при чем тут его прошлое. Он живет настоящим и думает о будущем. Но Михай был непреклонен, он прошел путь от рядового сотрудника ЧК до начальника одного из отделов, он знал, о чем говорил, и очень рисковал. Но их общее боевое прошлое, когда не раз приходилось спасать друг друга в бою, не позволяло ему сподличать, отсидеться. Они давно и без слов понимали друг друга, и, хотя все реже и реже виделись, но остались верны своему прошлому. «Уходи на подводе, так меньше внимания привлечешь, под Акмолой где-нибудь сядешь на поезд, да старшую Варю оставь родителям, не тащи с собой двоих, тяжело, еще заболеют.» Эти слова друга были последними, которыми они обменялись перед прощанием в Омске.

Под утро Иван с Анастасией были уже в Исилькуле. Спиридон без слов все понял. Велел Лукерье собрать на дорогу, отдал все деньги, что на тот момент были в доме, принял спящую Вареньку и пожелал им доброго пути. К восходу солнца они уже двинулись в сторону степи. Там Иван рассчитывал продать лошадь с подводой, и уже оттуда двинуться в далекий путь на Украину. А теперь, теперь все круто изменилось, он работает на маленькой станции бригадиром плотников, носит фамилию жены, построил землянку и собирается здесь пустить корни. Отсюда и до родных мест не так далеко, а там видно будет – думал Иван. Вскоре вслед за Фросей у них с Настасьей появилось два сына, жизнь помаленьку налаживалась, к суровым краям они помаленьку привыкали, и все ничего, да вот старое ранение в ногу все больше и больше беспокоило Ивана. Нога к вечеру начинала ныть, нытье превращалось в нестерпимую боль, и как-то Иван обнаружил на месте осколочного шрама темное растущее пятно. Иван не придал должного значения болячке и не сказал об этом Анастасии. Как следствие, в один из вечеров он занемог и был не в силах более сдерживать зловещую боль. Сообщил о происходящем Настасье. Увидев рану мужа, Настасья ужаснулась и, не слушая его убеждений о ничтожности беспокойства, побежала к доктору-хирургу, что жил неподалёку. Осмотрев ногу, доктор констатировал начало гангрены и требовал немедленной госпитализации. Предстояла ампутация ноги, это было единственным на тот момент решением, способным спасти жизнь Ивана. Тот ни в какую не соглашался. «Что за казак без ноги,» твердил Иван, он не хотел и слышать об этом.

– Настасья, – говорил он жене, – давай примочки, мази какие-то, вылечим, не впервой, что сразу резать, придумал твой доктор, не дам. Бог даст – выздоровеем, а нет, так с ногой хочу быть.

Ни слезы, ни уговоры жены на него не действовали. Иван стал жутким упрямцем. Через несколько дней ему стало совсем худо, и он умер, оставив жену и четверых детей решать жизненные вопросы без своего участия. Думал ли он о смерти, возможно, да, и всё-таки не верил в то, что в этот раз не справится. Но и жить без ноги не хотел, судьба сделала выбор по его желанию, только окружающим – членам его семьи – было от этого выбора не сладко. Кто может определить верность этого решения, пожалуй, никто, кроме Ивана, ведь именно ему предстояло примерить эту новую судьбу, но, видно, он сам этой примерки не захотел.