Текст книги "Крещение Новгорода. Часть 2"

– Что ж, воевода, – вымолвил Василий, – я принёс тебе великую победу. Но я знаю, что виноват, и ты вправе меня наказать и доложить обо всём Добрыне.

– Ну уже нет, воевода, – отвечал ему Сигурд, – викинг не наказывает берсерка за победу.

И он заключил богатыря в крепкие объятия. У викингов были свои представления о чести, и самые свирепые воины, которые в одиночку могли сражаться против многих – берсерки пользовались большим почётом. Садко был счастлив снова заснуть в тёплой постели, а не в холодном шатре под капание дождя и свист пробирающего до костей ветра. Нужно сказать, что к этому время раны его уже почти полностью зажили и не причиняли ему больших беспокойств. Печенеги теперь были далеко, ростовская дружина погнала их обратно на юг, и, казалось, теперь наступит долгожданный отдых от непрерывных сражений и военных походов. Но отдыхать богатырям пришлось не долго. Вскоре на Владимирскую заставу прибыли дружинники из Суздаля, поговорили с Сигурдом и Василием Буслаевым, и вскоре воевода вместе с гостями собрал всех богатырских старшин.

– Суздальский князь просит у нас помощи, – говорил он, – у него возникли трудности со сбором дани на своей земле. В некоторых сёлах язычники бунтуют против христианской веры, к тому же, там, как известно, водится много упырей, которые разоряют дворы простого люда и убивают христиан.

– Сколько он платит? – живо отозвался Садко.

– Об этом говори с суздальскими боярами. Но князь может позволить себе оплатить помощь только одной из трёх наших дружин. Я сразу сказал, что не поеду. Остаются дружины Садка и Вольги. Решайте, хочет ли кто из вас ехать на суздальскую землю?

– Я поеду, – снова говорил Садко. – Пускай только платят.

– Да куда тебя несёт? – произнёс Потамий Хромой, – ты же ещё от ран не оправился. Еле живой ходишь.

– Да я живее всех живых, – прокричал даже с какой-то яростью Садко и поднялся на ноги, но тут же замешкался и, улыбаясь, продолжил, – к тому же, разве кто-то ещё так любит деньги, как их люблю я?

Теперь богатыри рассмеялись, все, кроме Вольги, который был как-то серьёзен, и даже чем-то встревожен.

– Эх, так и быть, отправляйся, – согласился Василий. – О плате потом с боярами потолкуешь.

И Садко на радостях даже бросил на пол шапку да и пустился в пляс прямо в избе. Пару раз присел, ударил сапогами о пол, да сел на месте. После всех переговоров Вольга говорил с ним уже наедине.

– Какая нужда тебя так тянет в Суздаль? – спрашивал Святослав.

– Я же богатырь, это мой долг, – с улыбкой отвечал Садко.

– Не куражься, – схватил его за руку Вольга, – признайся, к ведьме тебя потянуло? Забыть её не можешь? А ведь я тебя предупреждал.

– Эх, Слава, Слава, – вырывался у него Садко, – плохо-то ты меня знаешь. У меня в жизни есть лишь одна любовь – деньги. Ради них я и иду на всё.

Впрочем, невозможно было понять, шутит Садко или говорит серьёзно, он всё время улыбался, и Святослав в итоге поверил, что друг вовсе не тяготится тоской по белокурой ведьме. Позже Вольга принялся его по-дружески наставлять.

– Лучший способ убить упыря – это срубить ему голову. Но это не просто. Легче изрубить его в бою, а потом добить. Мёртвые тела лучше сжигать. Помни, они бояться огня и солнечного света. И никогда, слышишь, никогда не нападай на них ночью. Они становятся сильнее в несколько раз. Помнишь, как мой наставник Радогость столкнулся с ними в ночном бою? Днём бы он их всех разорвал бы и остался жив. Так, что ещё? Если нет возможности или времени сжечь тела, тогда лучше всем убитым вогнать кол в сердце, лучше осиновый, осина почти не гниёт, долго продержится. Другое дерево может сгнить быстрее, чем дотлеет тело упыря, и тогда есть шанс, что он вернётся к жизни.

– А как убивают упырей оборотни? – полюбопытствовал Садко.

– Мы перегрызаем им горло или вырываем сердца. Сердце – это тоже их слабое место.

– А, может, тогда изготовить стрелы из осины и стрелять им прямо в сердце? Будет сложно попасть, но я не промахнусь.

– Хорошая мысль, – согласился Вольга.

Наконец, они обнялись, Садко уселся на коня и отправился в путь. Святослава ещё мучили подозрения, но он хотел надеяться на лучшее. Садко меж тем ударил в бока своего коня и догнал старого товарища – Хому Горбатого.

– Я когда плавал в Ромейскую Державу, – заговорил старшина, – видел там такого интересного коня. Огромный, мохнатый, и с большим горбом на спине. Они называли его – верблюд. Вот надо тебе такого прикупить. Ты горбатый, он горбатый, отличная пара, а, как думаешь?

– Врёшь, – отвечал, улыбаясь, Хома, – это, поди, твоя жена была, мохнатая и горбатая. И фырчит в постели, как лошадь.

– Ах ты, рожа, – выругался Садко, едва сдерживая смех. Но Хома уже ударил своего коня в боки и погнал вперёд. При этом оба хохотали и потому с трудом управлялись со своими скакунами. Когда эти двоя были вместе, им никогда не было скучно, а потому и предстоящая служба у суздальского князя виделась как очередное лёгкое приключение, в то время, как она вовсе не обещала быть лёгкой. Хоть Суздаль и платил дань Ростову, чуди здесь жило гораздо меньше, большая часть населения состояла из племени кривичей. В своё время колдуны с огнём и мечом прошлись по этой земле и истребили здесь немало волхвов старой веры. Это сильно затрудняло сбор дани, поскольку народ был теперь ещё зол за старые обиды. К тому же, уже шли слухи, что там, где христианство глубоко пустил свои корни на Руси, размер дани резко возрос. Князья и бояре забирали у некоторых хуторян все излишки, оставляя лишь на пропитание. И вовсе не из жадности, а, чтобы держать земский люд в покорности. Тех же, кто скрывал излишки, жестоко наказывали, тех, кто бунтовали, жестоко подавляли. Прежде суздальский вождь (а тогда он именовался не князем и не воеводой, а именно вождём) собирал столько дани, сколько было необходимо для хорошего пропитания и его дружины, и немного на городские нужды. Взамен вождь и дружина обязались защищать сельских жителей от врагов с чужих земель: кочевников, других бояр и князей, разбойников и даже от упырей. Но сбор дани этой осенью на киевской и новгородской земле показал, что теперь власть стремилась снять с себя обязательства перед народом и не просто пропитаться за его счёт, а обогатиться. Это оправдывалось нуждами торговли, чтобы торговать с богатыми соседями, вождь и бояре должны быть тоже очень богаты. Товара тогда с разных концов шло много, весь диковинный, полезный и очень дорогой. И если до этого князья и бояре торговали лишь с теми, кого знали лично, теперь выходили на публичный рынок, здесь работали совсем другие правила. Во-первых, дальние переходы кишели разбойниками, и потому нужно было либо иметь хорошую вооружённую защиту от лихих людей, либо уметь договариваться с лиходеями, чтобы отдавать им не всё, а лишь какую-то долю от товара в обмен на защиту от других разбойников. Всё это повышало стоимость товара. А во-вторых, на большом публичном рынке всё решали уже не личные знакомства и военная сила, а совсем другие факторы. Купцы из разных стран теперь объединялись в гильдии и союзы, и чтобы попасть в такой союз, нужно было сначала доказать свою платёжеспособность, а не редко ещё и сделать немалые взносы в общий фонд.

И вся эта мировая торговля теперь оправдывалась тем, что она способствовала объединению всего мира в единое целое и способствовала распространению и господству христианства в мире. Христианское учение с одной стороны исповедовало воздержание и аскетизм, с другой стороны говорило и неминуемом Апокалипсисе, до которого нужно было как можно большей людей на земле сделать христианами, чтобы пополнить ряды воинства Христова в последней битве. Всё это очень способствовало формированию и закреплению новой экономической системы. Сложнее всего теперь приходилось муромскому князю Всеволоду Додону. Осада Чернигова требовала немалых средств, а ещё нужно было конкурировать с Киевом и Новгородом. Поэтому князь Всеволод должен был собирать столько же дани, сколько собирали теперь христиане. Но Додон был язычником. В результате, муромские и черниговские земледельцы, с которых князь в ту осень собирал дань, не почувствовали большой разницы между христианами и язычниками. Более того, Всеволод привёл с собой на полюдье ещё и печенегов – чужеземцев, которые не разумели даже русскую речь. Может, поэтому князь Владимир и не боялся Додона, потому что был уверен, что и без оружия потомка Олега деньгой перешибёт. Киев теперь разбогател невероятно, и даже те бояре, что в душе ещё были против христианства, теперь начинали признавать большую пользу от этой веры. Всеволод никак теперь не мог догнать своего соперника, хоть и собирал в тот год почти со всей богатой черниговской земли. Постепенно приходило понимание, что никакой военный успех не принесёт ему победы над христианством. Времена, когда всё решала воинская сила и отвага, уходили в прошлое.

Суздальский вождь, однако, официально ещё не поднимал размер уроков. Да это было и не нужно, потому что он ещё сам по старинке объезжал все сёла и собирал дань. То есть здесь урочная система даже и не работала, никто не знал, сколько налога должен платить. Теперь вождь забирал всего слишком много, особенно у тех, кто брался утаивать излишки. А, зная жадный характер своей власти, сельский люд к сбору податей повсеместно прятал часть своего урожая и скота, а потому при желании можно был было уличить каждого трудолюбивого землепашца с большой семьёй. Нужно сказать, что суздальский вождь теперь отказывался защищать народ от упырей, что существенно развязало кровососам руки и ещё больше настроило народ против властей, не выполняющих прежних своих обязательств. Как только рать Садка присоединилась к дружинникам в сборе дани, бояре совсем расслабились и стали всё больше рисковать богатырями и беречь свои шкуры. Сам вождь зачастую не приезжал на полюдье, опасаясь за свою жизнь. Несколько раз на богатырей нападали местные жители. Вооружены они были плохо, не имели при себе ни шлемов, ни кольчуг, и потому одолеть их было не сложно. Садко заметил, что Василий Буслаев не одобрил бы такое поведение дружины и такого скотского отношения к народу. Нужно сказать, что и сын Волрога уже во многом проникся идеями своего воеводы и, хоть бунты подавлял, но в сборе дани особо не лютовал. За это земский люд полюбил Садка и как только тот появлялся в каком селе, тут же накрывали стол, щедро кормили о поили всю дружину.

Садко любезно исполнял под гусли песни для местных. Особенно народу нравились сказания про Василия Буслаева, и больше всего то, где он один на мосту одолел сто человек, а потом и сразил своего вероломного крёстного брата, имени которого юный сказитель почему-то не называл и всегда увиливал, когда к нему приставали с расспросами. Земский люд в ответ так же, уже слегка разгорячившийся от вина, принимался рассказывать свои истории, одна лучше другой. Нередко были страшные, про встречи местных с каким-нибудь лешим, болотными криксами и прочей нечистью. Были настолько нелепые, что над ними можно было только посмеяться. Жители каждого хутора даже начинали соревноваться между собой в рассказе разных историй, и порой сочиняли сущие небылицы, желая, чтобы сказитель переложил их рассказ в песню и затем поведал всему миру. Но одна история, услышанная в одном из хуторов, была одновременно и нелепой и жуткой, а оттого быстро всем запомнилась. Местный мужичок был как-то странно молчалив, за весь вечер только пил вино, слова из него не вытянешь, но спиртное разгорячило его, он ударил по столу кулаком, да вдруг и заговорил.

– А слышал ли ты, сказитель, такую историю? Про голову упыря?

– Говори, послушаю, – отозвался Садко.

– Случилось мне как-то ехать до Суздаля, на торжище. Путь не близкий, в телеге с одним скакуном несколько суток добираться. Ночевал прямо на улице, рядом со своей лошадкой, совсем один. И вот как-то ночью моя лошадка забеспокоилась, проснулась, фыркать начала. Верный признак, опасность почуяла. Я и сам тут же проснулся. Ночь, как сейчас помню, была светлая. Полнолуние. Слышу, голоса вдалеке человеческие. И людей как бы много, но все говорят тихо, а один громко, приказывает, значит. Я и пополз на свою беду в их сторону. Дополз тихо, смотрю, не дышу. Упыри собрались в круг, а в середине на пне лежит голова упыря. Нет ни рук, ни ног, ни вообще тела. Только голова с длинными волосами, с бородой, смотрим и громким голосом говорит. Всего, что голова тогда говорила, я и не помню. Слова были какие-то странные, мудрёные. А, помню, приказывала своим разыскать какого-то Многоликого. То бишь, вождя упырей, которого называют почему-то Многоликим. Голова ясно сказал, что этот вождь ему нужен, как воздух, и без него ничего не получится. А что не получится, я так и не разобрал. Упыри меня заметили, и погнались за мной. Я от них, да к своей лошадке. Молюсь ей, как богу, спасай, говорю, а то оба пропадём. Она будто поняла мои слова, рванула так, как никогда не бежала. А я давай своим товаром упырей обкидывать. Так и оторвались. Что, не веришь мне, сказитель?

– Складная у тебя история, – отвечал ему Садко. – Пожалуй, я бы даже поверил, если бы не знал, что упыри без головы не живут. Верное средство убить упыря – это отсечь ему голову.

Но мужика такой ответ не устроил, напротив, он даже пришёл в ярость.

– Думаешь, я смеюсь? Думаешь я шутки шучу? Да я еле жив тогда остался. Спроси, в соседнем хуторе мужики как-то упыря поймали, который им скот портил. Кто, спрашивают, твой вождь? А он им – Голова. И больше ни слова, сколько не пытали его.

Мужика с трудом смогли успокоить, налили ему вина, а вскоре он и заснул, упав лицом в чашку с квашенной капустой. Садко этому рассказу тогда значения не придал, и, наверное, совсем забыл бы его, если бы ни одно происшествие. Случилось уже в конце октября-месяца богатырям после долгой поездки возвращаться с данью в Суздаль. С повозками продуктов и всяких ценных вещей направлялись они к реке, где должны были соединиться с суздальской дружиной и вместе с ней уже отправиться в город. Садко ехал на новом коне, подаренном ему в одном хуторе и был очень доволен своей добычей. Смеркалось, и богатыри уже собирались располагаться на ночлег. Но тут старшина почувствовал в лесу чьё-то присутствие. Ветки хрустели, словно там проходил дикий зверь, но из темноты на витязей смотрели совсем не звериные глаза. «Засада» – подумалось Садку. Но раньше времени не стоило беспокоиться. Луки стрелы всегда были наготове, хоть в тёмное время суток попасть во врага было не просто. Садко подал знак своему сотник – Глебу, затем Хоме и остальным. Богатыри приготовились в любой момент спрыгнуть со своих коней на землю. Но тут из леса на них что-то выскочило с невероятной скоростью и сбросило сразу несколько богатырей с коней. Десятки стрел сделали врагов похожими на ежей. Те замерли, но ещё дышали. А затем они ко всеобщему удивлению стали подниматься на ноги, и все увидели клыкастые морды вурдалаков.

– Побери меня Симаргл, упыри, – вымолвил Садко, – Глеб, доставай осиновые стрелы.

Лихорадочно старшина вспоминал всё, что ему говорил Вольга про упырей. И в первую очередь вспомнилось, что друг наставлял его никогда не встречаться с этими кровососущими тварями ночью, будто бы это есть лютая смерть. Богатыри меж тем спешились и заняли круговую оборону. Упыри, напавшие на них, с диким рыком стали набрасываться на богатырей, вцепляться им в шею. Садко поразил в сердце сразу несколько кровососов, но это не помогало. «Верная смерть, верная смерть» – кружилось у него в голове. Но тут старшина вдруг что-то вспомнил, рванул, как сумасшедший к одной из повозок. Здесь, для освещения пути была приделана небольшая масляная лампа с горящим в ней фитилём. Садко спешно снял лапу с крюка, вылил масло на землю и развёл костёр.

– Хлопцы, собирай дрова! – скомандовал он, – упыри огня бояться.

Богатыри последовали его приказу, тут же набросали в костёр веток, дали ему разгореться и зажгли от него несколько факелов. Теперь вокруг стало светло почти, как днём. Упыри превратились во множество теней, перемещающихся по лесной чаще. Некоторые из них ещё резко выскакивали и набрасывались на свою добычу. И если лучник оказывался быстрее, он мог сохранить не только свою жизнь, но и свободу, спасение от опасности стать упырём. Кони в это время буквально сходили с ума, дико ржали и пытались убежать, но, добегая до края леса, и, видя там мелькающие тени, в ужасе бросались в другую сторону. Кони были более лёгкой добычей, и упыри чаще набрасывались на них и впивались им в шеи. Несчастные животные в ужасе вставали на дыбы, пытались скинуть своих паразитов, и в конце концов убегали так далеко во тьму, что и вовсе пропадали из виду. Всё это очень мешало богатырям держать оборону и атаковать внезапно возникающих отовсюду упырей. Садко чувствовал, как страх вновь начинает скручивать его живот, но не давал этому чувству завладеть собой. Наконец, упыри прекратили свои нападки, скоро в лесу снова стало тихо. Богатыри же не спали почти всю ночь и до самого утра поддерживали огонь. А когда наступил рассвет, принялись допрашивать уже ослабших пленных. Существа это были мерзкие, ни на что не похожие, одеты в какие-то лохмотья, кожа бледная с каким-то синим оттенком, звериные клыки и когти и какие-то дикие глаза завершали их отвратительный потрет. При этом кровососы оказались существами очень глупыми, и допросить их было очень непросто.

– Кто вас послал? – спрашивал Садко, протыкая одному из упырей кинжалом живот.

– Говори, тварь, кто? Ортана? Это мерзкая яга? Кто ваш вождь.

– Голова! – отвечал лишь упырь.

– Что? – не понял сразу Садко. – Что ты несёшь, какая голова?

– Наш вождь – Голова.

И тут Садко вспомнил рассказ пьяного хуторянина про странную встречу в лесу. Вольга об этом не предупреждал, всё это было очень странно.

– Зачем вы на нас напали? – спрашивал старшина. В ответ упырь чему-то расхохотался, невзирая на кровоточащую рану.

– А ты нас не узнаёшь, лучник? А мы хорошо тебя запомнили. И вождь наш бывший. Не тот, который Голова, а который был нашим вождём, когда мы были ещё людьми. Неужто не помнишь, как напал на нас под Новгородом, и как мой вождь поклялся вернуться и отомстить лично тебе? Мы тогда тебя не достали, зато разорвали в клочья того оборотня.

– Укруты, – смекнул Садко, – вас тогда тоже Голова подослал?

– Он, – ухмылялся упырь. – Ты много наших погубил, мы хорошо тебя запомнили.

– Надо же, какие вы злопамятные. А как вас под Суздаль занесло?

Но на это упырь ничего не ответил, как его не пытали. Больше он ничего не хотел говорить, а, может, просто больше ничего и не знал. Так или иначе, ему срубили голову и сожгли тело, как и другим пленным кровососам. Садку очень хотелось броситься на поиски этого Головы и своих лютых врагов, пока был день, и они были слабы. Но нужно было передать дань в руки суздальской дружины. Богатыри потратили на это ещё сутки. После этого отправляться в погоню не было уже никакого смысла. Меж тем, сбор дани закончился, и богатыри стали вопрошать старшину, куда идти дальше.

– Для начала нужно взять плату за работу у суздальского вождя, – рассудил Садко, – а потом отправимся в гости в одно знакомое место. Теперь только один человек сможет нам объяснить, кто такой этот Голова, и что здесь вообще происходит.

Глава 12.

Дочь бабы яги.

В Суздале между местной дружиной и богатырями завязался спор, который мог бы быть очень долгим, если бы последние не торопились покинуть город. Вождь решительно намеревался надуть своих наёмников, всё тянул с оплатой и находил разные поводы упрекнуть их в недобросовестной службе. К его счастью, поводов таких было предостаточно. В первую очередь Садка обвиняли в том, что он собрал с хуторян мало дани, пожалел их, многое оставил, чтобы крестьяне потом могли сами свои излишки продать на торжище. Обвинили и в коррупции, мол, старшина взял себе коня, чего якобы делать был не должен. Садко же уже давно привык к тому, что человек на службе от своей службы и кормится, а вовсе не от жалования из казны, поэтому не понимал и не хотел понимать смысла этих мелочных упрёков. Вообще, местный люд показался старшине очень жадным и мелочным. Садко припугнул вождя судом в Ростове, но тот был и рад потянуть время. В конце концов, пришлось смириться и согласится на ту оплату, которую готовы были отдать суздальцы. И вот недовольные и злые богатыри теперь направились в известном направлении вдоль известной реки.

Пробираться по суше было во много раз сложнее, чем по воде. Дороги никакой не было, лишь густая лесная чаща. На всём пути богатыри не выпускали из рук топоров, которыми обрубали перекрывающие дорогу ветки. Кони быстро уставали от такой езды, и приходилось часто останавливаться на привал. К этому стоит добавить, что в лесу недавно прошёл дождь, все ветки и листья были влажными, а потому и путники все быстро вымокли и перепачкались в грязи. Многие уже стали сомневаться в целесообразности этого путешествия, и некоторые даже открыто высказывали своё недовольство. Большая часть дружины Садка по-прежнему состояла из бывших ополченцев Угоняя, которые слушались своего старшину лишь потому, что он им щедро платил и вообще был отличным добытчиком. Но теперь денег они получили мало, устали и измучились, и дисциплина в войске быстро начинала хромать. Казалось, ещё немного, и богатыри откажутся повиноваться своим командирам и пойдут обратно. Но тут вдали показался знакомый одинокий двор со множеством помещений. Дом ведьмы был здесь, а до заката было ещё много времени. При дневном свете богатыри могли ничего не бояться. И всё же, завидев их издалека, со двора на них выскочили упыри. Днём кровососы были намного слабее физически, так же имели слабое зрение, и раны не заживали так быстро. Богатыри смело вступили в бой с ненавистными существами и спустя короткое время погнали их обратно вод двор, срубая по пути вурдалакам головы. Садко пускал упырям осиновые стрелы в сердце, и те тут же падали замертво. Уже мёртвым им отрубали головы, чтоб уже наверняка погубить эти и без того погибшие души. Так в скором времени были перебиты все или почти все кровососы. Некоторые, возможно, успели спрятаться. Последних добивали уже во дворе, под испуганный крик юных ведьм. А затем во двор вышла и сама Ортана.

– Так и знала, что тебе нельзя доверять! – прокричала она, – ты привёл ко мне войско, мальчишка, будь ты проклят.

– Лучше молчи, карга, – подошёл к ней Садко с длинным как половина меча кинжалом. – Я пришёл сюда не просто так.

– Чего тебе надо? – спрашивала Ортана, не скрывая своего презрения к незваному гостю.

– Отгадай загадку, – победоносно смеялся Садко, – без ног, без рук, одна голова, а матерится и кусается.

– Что за вздор? – пуще прежнего злилась старуха. – Какой-то колобок.

– Нож тебе в бок, дура, – отвечал Садко под смех своих товарищей. – Будешь доказывать, что ничего не знаешь? Упырь, одна голова, без тела, вождь целого клана кровососов. По его указу меня чуть под Суздалем не сожрали. А под Суздалем, ведьма, гуляют только твои упыри.

– Я не в Суздале живу, если не заметил. Там может гулять, кто угодно. Я всех не знаю.

– Да как такое вообще возможно, скажи мне?

– Возможно, – отвечала яга, – если в голову вселился злой дух. Очень сильный злой дух. Вахрамей на нашу беду открыл новый источник силы. Это своего рода обходной путь между явью и миром мёртвых. Теперь из мира мёртвых по этому порталу в наш мир могут вырываться всякие могущественные чудовища, проклятия рода человеческого. Говорящая голова – это только начало. Но можешь поверить мне, Садко, если этот злой дух хочет твоей смерти, то жить тебе осталось совсем не долго.

И, сказав это, Ортана хрипло, но громко и злорадно расхохоталась. От этого смеха Садко даже побледнел и почувствовал сухость во рту. Но нельзя было выдавать своего страха, и он, как мог, постарался приободриться.

– А Кощей Бессмертный? – спросил он, – он тоже злой дух? Вот тебе ещё загадка, как убить того, кому нельзя отрубить голову.

– Везёт тебе на всяких чудовищ, – продолжала смеяться ведьма, – одному нельзя отрубить голову, другой уже с отрубленной головой, а всё равно живой.

– Отвечай, старая яга, – снова занёс над ней свой кинжал Садко.

– Кощей твой, скорее всего, не упырь и вообще живым никогда не был. Обычный гомункул, сделанный, быть может, из человеческого трупа.

– И как убить этого гомункула?

– Если он хорошо сделан, то его только огонь возьмёт. Сожги его. Но лучше всего убей того чародея, который им повелевает. Колдун ведь, когда управляет своей куклой, ни на что больше отвлекаться не может. Он будто бы вселяется в тело гомункула, видит его глазами, говорит его устами, а что с его собственным телом происходит, на замечает. Будто спит. Поразишь чародея или разбудишь, и гомункул либо погибнет, либо станет глупым, как растение. Такого и убивать не нужно.

– Вот же собака этот Вахрамей, – гневно выругался Садко, – выходит, это он руками Кощея убил Леона. А потом Ваську убеждал, что он не виноват.

На какое-то время Садко впал в раздумье. Его враги были коварны, и очень сильны, и сам он не мог решить, как ему поступить дальше. Нужен был совет Вольги и мудрых волхвов. С другой стороны, интуиция подсказывала богатырю, что ведьма тоже как-то замешана в этой истории, особенно в истории с Головой.

– Что ж, яга, – заговорил он, наконец, – рад был тебя навестить, но нам пора. Да, чуть не забыл, Алёна поедет со мной.

– Не смей, – прорычала на него ведьма, – она – моя дочь.

– Она носит во чреве моего сына, а ты хотела убить его, принести в жертву, как скот. Ну нет, карга, я тебе этого не позволю.

– Твой сын принадлежит богам. Заберёшь у них обещанное, навлечёшь на себя их гнев, будешь проклят.

– У меня есть свой Бог, он меня защитит, – отвечал лишь Садко. Он был полон решимости, остановить его было невозможно. Ортана, было, попыталась на него накинуться, но её тут же схватили. Убивать её не стали, как и её дочерей. И вообще, никого из людей не тронули, прикончили только упырей. Алёна зажалась в угол и никак не хотела идти. Садку пришлось вести её силой, взвалив себе на плечи, как мешок с мукой. Девушка была бледна и напугана, под конец даже расплакалась, как, впрочем, и Ортана, чего от старой ведьмы никто не ожидал. Но, наконец, двор яги остался позади, а довольный собой Садко теперь тем же путём возвращался обратно, но теперь уже не на Суздальскую землю и ни на заставу, а сразу в Новгород. Путь был не близкий, а холодный ветер с каждым разом всё усиливался, возвещая о приближении зимы. В этот миг, казалось, только Садко и Хома Горбатый ещё могут веселиться. Алёна ехала на коне старшины, сидела впереди него, отчего получалось так, будто он её обнимал. Поневоле в Садке начинало пробуждаться желание, хоть он изо всех сил старался сдерживаться. Было ясно, что в ближайшее время как следует приласкать свою красавицу он не сможет. На улице было холодно и сыро, да к тому же, рядом было множество мужчин, которые так же страдали без женской любви, искушать их, измученных после долгого похода, было точно ни к чему. Хома однажды так и высказал старшине:

– А ты хитрец, Садко. Себе бабу взял, а нам всем – ничего.

– А ты Хома, на старуху что ли глаз положил? – засмеялся старшина и пригрозил другу пальцем, – ах ты, блудливая душонка.

– Да что мне какая-то ведьма, если у меня твоя жена есть? –отвечал лишь ему Хома, и теперь уже этой шутке рассмеялись и другие богатыри.

В другой ситуации Садко сам засмеялся бы и промолчал, или бросил бы в ответ какую-нибудь ядовитую шутку, но присутствие Алёны теперь как-то смущало его, и он продолжил.

– Куда уж тебе? – молвил он, – с твоим горбом тебе только верблюдица подойдёт.

– Я хоть и горбатый, но зато к купеческим дочкам за гривнами и рублями под юбку не лазаю.

Богатыри рассмеялись пуще прежнего, а Садко вдруг схватил стрелу и достал свой лук. Смех в один момент прекратился, Хома схватился за свой топор.

– Думаешь, ты успеешь? – всё ещё усмехаясь, говорил Садко, – пока ты свой топорик достанешь, от стрел будешь на ежа похож.

– Стрелы – это для баб. А по-мужски со мой сойтись не забоишься?

Неизвестно, во что бы это могло бы вылиться, если бы Алёна и без того всю дорогу бледная, как мрамор, не произнесла:

– Останови, прошу тебя. Мне плохо.

– Потом поговорим, – отвечал Садко Хоме, убирая на место свой лук и стрелы. В момент он спешился, затем схватил за талию девушку и спустил на землю. Алёна действительно выглядела болезненно, и, как только оказалась на земле, бросилась бежать до ближайшего дерева, закрывая рот рукой. Очевидно, в дороге её укачало, и приступы тошноты, и без того частные у беременных, теперь только усилились.

– Ну всё, привал, – скомандовал Садко. – Будем располагаться на ночлег.

Богатыри последовали приказу старшины и стали спешиваться. Быстро раздобыли дров, развели костёр, принялись доставать запасы еды. Алёна возвращалась в лагерь, с трудом передвигая ноги. К тому же, теперь она ещё и вся дрожала, очевидно, от холода. Садко, взглянув на неё, вдруг проникся к девушке какой-то жалостью и нежностью, что непременно выразилось и на его лице. Эта худая белокурая, но при этом бесконечно гордая чародейка теперь носила в утробе его плод, должна была родить ему сына, и потому нуждалась в его заботе. Садко в один момент схватил шерстяное одеяло и, подбежав к Алёне, тут же закутал её и даже попытался поцеловать. Но девушка как-то грубо оттолкнула его, и так же, едва передвигая ноги, пошла вперёд. Садку хотелось взять её на руки и отнести, заботится о ней, но он понимал, что этот его порыв не встретит должного отклика. Алёна его презирала, и не скрывала этого, хоть была и слаба и нуждалась в чужой помощи сейчас, как никто другой. Это одновременно и оскорбляло, и трогало. Причём растроган такой неприступностью был не только Садко, но и все прочие богатыри, которые на протяжении всего пути стали предлагать девушке помощь и всячески заботится о ней. Алёна воспользовалась этим, чтобы отдалиться от своего похитителя. В первые дни она поневоле всегда была рядом с ним, поскольку никого не знала, но вскоре стала проводить время уже в кругу других богатырей, а ездить не верхом, а в отдельной повозке. Благо, что к этому времени путники выбрались уже на дорогу, где могла проехать такая повозка, и можно было ездить не только верхом.

Садко злился и тоже пытался ухаживать за будущей матерью своего ребёнка, но теперь его к ней не подпускали его же подчинённые, которые постоянно в каком-нибудь количестве находились рядом с юной чародейкой. Она помогала богатырям по хозяйству, готовила им еду и вообще со всеми была очень добра, кроме Садка. И старшина поневоле начинал чувствовать себя каким-то преступником, деспотом, находящимся нравственно ниже своих же подчинённых. Но теперь они уже были и не его подчинённые. Под конец похода все богатыри уже почитали за своего старшину юную Алёну, слушали её и обожали, а Садко теперь вовсе остался не у дел. Будто он один имел какие-то плотские желания к этой чародейке, а все остальные любили её исключительно платонически. Такая недоступность заставляла страдать ещё и потому, что однажды Алёна уже принадлежала Садку, дарила ему свою ласку, и воистину та ночь стала теперь для него незабываемой. Но теперь словно именно из-за этого девушка сторонилась богатыря и никак не хотела снова оказаться в его объятиях. Садко успокаивал себя лишь тем, что она всё равно ждёт от него ребёнка, и потому никуда от него не денется. Однажды ему всё-таки довелось остаться наедине с Алёной, совсем ненадолго, но он тут же схватил её, прижал к дереву принялся целовать в щёки и в шею.