Текст книги "Крещение Новгорода. Часть 2"

– Ну зачем ты от меня бегаешь? – спрашивал он, не прекращая своих поцелуев, – всё равно ведь от судьбы не убежишь. У нас будет ребёнок, ты теперь моя.

– Оставь меня, – пыталась оттолкнуть его девушка, – если бы ты знал, как я всех вас ненавижу.

– Кого это, «нас»?

– Вас всех, мужиков. Вы, словно животные, понимаете только силу. Вам никогда не понять нас, женщин. Да и зачем вам это? Когда можно просто брать всё силой, ломать и завоёвывать.

– А ты, значит, силу не уважаешь? – отпустил её Садко, – это поэтому твоя мать – баба яга держала у себя целое полчище упырей?

– Они были нужны для защиты от таких, как ты.

– А под Суздалем они чего забыли? Тоже вас там защищали. Или если приказываешь, но сама не убиваешь, то это уже выходит, не насилие? Мол, ручки не запачканы, упыри всю грязную работу делают, а вы только и знай, что из-за чужих спин строить из себя ангелов.

– Ты так ничего и не понял, – отвернулась от него Алёна.

– А ты объясни мне. – грубо схватил её за руку богатырь, – толпой на одного – это по-твоему, справедливо, а одному на толпу, выходит, даже и не смелость уже, а преступление?

– Мы свободные женщины, мы никому ничем не обязаны, – бросила ему в ответ Алёна, – и знаешь почему? Потому что вы, мужчины, во всём остальном мире унижаете женщин, издеваетесь над ними, делаете из них своих рабынь, даже хуже, домашних животных. Вы берёте от жизни всё, что хотите, а женщины лишь обязаны вам подчиняться. Так? Ну вот поэтому мы, феи, тоже самое делаем с вами, мужчинами. Мы мстим вам, за наших униженных сестёр, мы используем вас, как использовали и тебя, чтобы зачать дитя. Использовали, как животное.

– Глупая, – отвечал Садко, выходя из себя, – у тебя же тоже родится сын. Такой же мужчина, не дочь, а именно сын.

– Наши сыновья тоже подчиняются во всём нашей власти, – отвечала Алёна, – они ничего не делают без позволения своей матери, они – наши верные защитники от мужчин. А твой сын, Садко, и вовсе предназначался богам. Только мальчиков мы отдаём им в жертву.

– Только посмей, – схватил старшина её за лицо, – только посмей причинить вред моему сыну. Он вырастет настоящим мужчиной, хочешь ты того или нет. А если ты погубишь его, я тогда найду твою мать и разделаюсь с ней на твоих глазах.

Садко не заметил, как к ним подошли сзади богатыри, усмотревшие, что происходит что-то неладное. Они схватили старшину за руки и оттащили от девушки.

– Пошли вон! – в ярости прокричал Садко, – я ваш старшина.

– Остынь, старшина, – говорили ему богатыри, – сладил что ли, с девчонкой?

Садко заскрежетал зубами, но вынужден был отступить. Он считал дни до того момента, когда, наконец, закончится этот мучительный поход. И вот, однажды вдали показались очертания Новгорода. Садко вздохнул с облегчением и отправил в город гонца, чтобы получить разрешение на возвращение. До зимы, правда, оставалось ещё две недели, однако земля уже была покрыта мокрым снегом, который каждый день к вечеру высыпал, а к полудню таял. Добрыня встретил своего крестника лично.

– Пустишь нас, крёстный? – спрашивал его Садко.

– Васька Буслаев не с вами? – спрашивал их Добрыня, – тогда заходите.

И он заключил своего крестника в крепкие объятия. Впереди их ожидало долгое дружеское застолье, но прежде всего старшине нужно было заехать в одно место. В компании Алёны он отправился в Людин конец.

– У себя я тебя поселить не могу, – говорил Садко, – сама понимаешь, я женат. А с некоторых пор в Новгороде многожёнство запрещено. Поживёшь в другом месте, там за тобой присмотрят.

Она ничего ему не отвечала и шла за ним молча с высокомерным выражением на лице. Так они прошли несколько улиц в Людином конце и подошли к небольшой избе с соломенной крышей, окружённой плетнём. Садко открыл калитку, и тут же со двора на него набросился мохнатый дворовый пёс с чёрной спиной и белым пузом. Кобель сначала громко угрожающе гавкнул и хотел уже прогнать незваного гостя, но вдруг замер, а хвост его дружелюбно завилял в разные стороны.

– Ну иди сюда, пёсья ты морда, – проговорил Садко, и пёс ещё сильнее завилял хвостом, стал на задние лапы, а передние положил на человека. Богатырь же присел, и теперь его лицо оказалось на одном уровне с мордой пса. Садко гладил его по голове, по шее, хватал за уши и трепал шерсть. Пёс только ещё сильнее вилял хвостом и даже пару раз лизнул человека в лицо, больше тот не дал, отодвинулся.

– Соскучился, мохнатый, – говорил Садко, – но не забыл, не забыл меня.

Как раз в этот момент, когда богатырь всячески трепал шерсть на голове кобеля, из избы вышла старая женщина с приветливым, добрым взглядом.

– Садко, – улыбнулась она, увидев гостя, – сынок, ты вернулся.

И она тут же бросилась обнимать его, а пёс принялся обнюхивать незнакомую гостью.

– Знакомься мама, это Алёна, – произнёс, наконец, Садко, – Алёна – этоЛюбовь Тихомировна.

– Кто она такая, – с каким-то презрением взглянула мать на девушку.

– Пойдём в дом, там всё расскажу, – взял под руку мать Садко.

– Садко, ты же женат, ты с ума сошёл? Настенька так хороша.

Но он ничего больше не сказал ей, пока не они не вошли в дом. Там уже, как мог объяснился, и, казалось, с каждым словом Любовь Тихомировна всё сильнее начинает презирать Алёну. А уж когда выяснилось, что сын хочет оставить девушку у неё, и вовсе вскипела.

– Даже не проси, – отвечала она, – нешто бес в тебя вселился. Да как я Настасье твоей в глаза буду смотреть после этого?

– Да зачем ей знать-то, матушка? Скажи, прислугу наняла. Я – человек не бедный. Ну, вспомни ты, как ты была второй женой Волрога после смерти отца. Ничего, жили же. А чем я хуже него?

– Не сравнивай себя с Волрогом, он был пропащий человек, вот и погиб зря, вместе со своими сыновьями непутёвыми. Хорошо, что боги нам с ним не дали общих детей. Сейчас же времена другие, Садко, много жён иметь нельзя.

– Матушка, я крестник самого Добрыни, ну кто мне в этом городе посмеет сказать «нельзя»?

– Эх, большим человеком теперь стал, сынок, – усаживалась на лавку мать. – Даже страшно теперь за тебя.

– Не бойся. Ладно, я пойду, мне пора.

– Как, уже уходишь?

– Добрыня ждёт, пир устроил, нельзя опаздывать.

И, поцеловав мать, Садко отправился к выходу. Перед уходом он ещё раз взглянул на Алёну. Та на протяжении всей сцены стояла возле стены и наблюдала за происходящим с выражением некоторой насмешки на лице.

– До скорой встречи, – сказал ей Садко и отправился на пир. Алёна теперь жила в его старом доме, но это нисколько не сделало её ближе. Мать Садка даже не называла её по имени, а обращалась не иначе, как «бесстыжая» и всячески препятствовала её встречам с сыном. Две женщины не ужились с самого начала, а слухи так быстро расползлись по городу, что жена Садка сразу обо всём узнала, и потому теперь, чтобы доказать, что все слухи лживы, старшина всегда был рядом с женой и не мог позволить себе хотя бы одну ночь провести вне дома. Был даже серьёзный разговор с тестем Житомиром, который обещал зятю большой скандал в случае измены. Но поначалу Садко и не очень нуждался в этой строптивой чародейке. Соскучившись по женской ласке, он легко удовлетворился и любовью своей жены – купеческой дочки, которая из ревности стала такой страстной, какой не была никогда. Если прежде она относилась к мужу с некоторой долей презрения и была с ним холодна, то теперь делала всё, чтобы удержать его рядом с собой, что Садку, безусловно, нравилось. А меж тем, наступила уже зима, и в город пришёл Василий Буслаев с оставшейся частью богатырского войска. Не было никаких пиров, никаких торжественных встреч. Однако в Людином конце тут же был устроен праздник, на который, разумеется, явился и Садко. Здесь на него уже с порога набросился Вольга.

– Что ты наделал, дурак? – кричал он, – ты всех нас погубишь.

– Неужели ты думал, что я позволю убить собственного сына? Да пусть хоть все боги проклянут меня, я всё равно не отдам им своё дитя.

– Чёрт бы тебя побрал! – выругался Святослав.

– Ну, братцы, не ссорьтесь, – вмешался Василий. – Пойдём, Садко, выпьем, заодно и расскажешь нам о своих приключениях. Кое-что мне уже поведали, и это уже многих удивило.

Садко взялся за гусли и повторил для друзей рассказ обо всём, что произошло с ним в это время, включая надувательство суздальского князя, вождя Голову и ведьму Ортану с её прелестной дочкой.

– Да уж, ну дела, – молвил Василий, – я смотрю, ты не скучал.

– Что с девкой делать будем, воевода? – спрашивал Святослав, – мать Садка уже боится с ней одна дома оставаться. Слухи нехорошие идут. Она же ведьма. Лучше её вообще из города вывести.

– Я тебе вывезу, – ощетинился Садко. – Пока сына не родит, здесь будет. Только надо куда-нибудь в другое место её переселить. Чтобы присмотр был, чтобы она ребёнка моего богам не отдала.

– Пусть пока у меня поживёт, – вымолвил вдруг Василий, – а что, двор у меня большой. Ей места хватит. А когда родит, там уже будем решать. А ты, Свят, прежде чем перечить, подумай лучше, как нам эту Голову одолеть.

– Я посоветуюсь с волхвами, – отвечал ему Вольга.

– А суздальского вождя мы ещё как-нибудь навестим, – говорил воевода, снова обращаясь к Садку, – бороду-то ему отрежем.

И богатыри дружно рассмеялись в такт смеху Василия.

– Эх, добрый ты человек, Вася, – говорил немного позже Святослав, когда почти все уже были пьяны, а многие и вовсе разошлись по домам.

– Напрасно, воевода, ты своих врагов жалеешь.

– Знаешь, у ромеев в древности такой порядок был, – отвечал Василий, – они считали, что война не закончена, пока своего врага они не сделали другом. Вот и я хочу так же, благородно. Может, и эта девчонка исправится.

– Не исправится, – покачал головой в ответ Вольга. – Наши враги не чужеземцы и не дикари. С ними нельзя договориться, это чистокровные колдуны, чародеи по праву рождения, и они всегда останутся такими. Людьми мы их уже не сделаем.

Василий ничего ему не ответил тогда. Решение было принято, и вскоре Вольга так же отправился домой. А затем ушёл с гуслями в руках и Садко. Проходя мимо дома своей матери, он на мгновение остановился. Время было уже позднее, ночное, а домой в Славенском конце путь был не близкий. Остаться ночевать здесь? Раньше Садко мог себе такое позволить, теперь же, даже если бы он не коснулся Алёны, из этого непременно вышел бы скандал. Рассудив так, богатырь плюнул и пошёл в Славенский конец.

Глава 13.

Зима.

Богатыри явно были не готовы к холодам, и потому, когда они возвращались с Владимирской заставы, то все продрогли, их бороды стали колючими, как иглы ежа, изо рта повалил пар. Василий Буслаев впервые пожалел, что брил бороду, поскольку его лицо начинало замерзать на холоде. В конце концов и воевода отпустил щетину, которая по дороге до Новгорода успела уже густо разрастись. Именно в таком виде он и явился домой. Здесь, в Людином конце Василий обладал властью, сравнимой с княжеской, и потому наконец-то мог отдохнуть и расслабиться. Мать – Амелфа Тимофеевна несколько постарела за время его отсутствия, и видно было, что переживая за сына, пролила не мало слёз. Отдохнув с дороги, Василий отправился к кузнецу Людоте, который в детстве во многом заменял ему отца и обучил, как следует, кузнечному делу. Бородатый кузнец рассказал воеводе обо всём, что произошло в городе в его отсутствие.

– Добрыня всё не знает, как заставить нас исправно платить подати, – говорил Людота, растянувшись на лавке возле очага, – подати ведь выросли в несколько раз, да ещё каждый должен десятину церкви платить. Народ от этого доходы стал скрывать, всех гостей из Славенского конца встречать дубинами. Тут ещё весной много таких стычек было на мосту. Хотели даже нам нового голову назначить, временно как бы. Сажали на это место сына Чурилы, но народ его не принял. К тому же, все ещё винят Добрыню за пожар, что он у нас устроил, и, говорят, что он ещё сам должен нам, а не мы ему. Веру новую народ принимает плохо, но, как ты крестился, так многие стали чаще заходить в храм. Но ведь прошлого не переделаешь. Раньше у многих богатых людей было по две, а то и больше жён и всяких приживальщиц, и у всех дети. Христианство это запретило. Что же им теперь, всех жён с детьми на улицу выставить, оставить только одну? Хорошо, что суд у нас ещё не христианский, а такой же, как в старину. И праздники старые остались, только мы их теперь переделываем на христианский манер и так же отмечаем. День Перуна нарекли днём Ильи Пророка, день Купалы днём Ивана Купалы, а день Коляды нарекли днём рождения Христа. Только народ как и прежде в этот день колядует.

– Да-а-а, – затянул Василий Буслаев, – туго вам тут без меня жилось. Но ничего, Людота, я вернулся, теперь другая жизнь начнётся. Теперь всё в Новгороде будет по-нашему.

Костя Новоторжанин явился домой весь продрогший, с колючей бородой, весь покрытый снегом, облачённый в меха поверх холодной кольчуги. С порога его встретила жена. Богатырь крепко обнял её и поцеловал, но Ольга лишь задрожала и поморщилась от холода. В избе послышался детский плач, она быстро убежала. Совсем не так Костя представлял себе встречу с любимой. Он подошёл к колыбели, в которой спал его сын. Маленькое беспомощное дитя, разумеется, не узнало его и даже испугалось. Ребёнок почувствовал холод, идущий от гостя и расплакался ещё сильнее. Костя изо всех сил пытался пробудить в себе прежние нежные чувства к своей семье, но что-то внутри говорило: не время для нежностей, враг может напасть в любой момент. И снова перед глазами возникали образы безобразных оборотней, жестоких и диких печенегов, колдунов и грязевых монстров под сверкающим небом, кровь и грязь, смерть и боль. Костя обнимал своих родных, но на сердце у него не было покоя. Ночью он пытался быть нежным со своей женой, но был как-то слишком груб. Без долгих ласк богатырь получил удовлетворение и быстро заснул. Сон его был беспокойным и полным кошмаров.

Но ни один Костя пришёл другим с этой войны. Все богатыри мысленно были ещё на войне. Они не могли находиться долго дома, со своими семьями и собирались вместе, чтобы напиться спиртного или отправиться на охоту. Сразу после застолья в Людином конце на охоту ушёл и Святослав Вольга. Многие богатыри ушли с ним и не появлялись в Новгороде почти неделю, после чего пришли с тушами убитых ими зверей. Вольга не побоялся разбудить медведя, спящего в берлоге, и при помощи товарищей одолел его и заколол своим копьём. Садко после того, как переправил Алёну в дом к Василию Буслаеву, думал, что теперь она станет ближе к нему. Но его ожидания не оправдались. Теперь её взялся защищать Василий, который объяснял это тем, что хочет соблюсти приличия и спасти друга от злых языков. Но Садко видел, как смотрит его друг на юную чародейку, и понимал, что долго не живший без женской ласки Василий теперь, очевидно, стал привязываться к единственному юному женскому существу, которое находилось рядом с ним. Это Садка не пугало, тревожило его другое. Алёна была не простой женщиной, как те, с которым был прежде близок Василий. Она была из тех, кого можно было назвать знатными. Гордая, умная, владела грамотой. Именно такова была идеальная пара в представлении Василия. Поскольку он в своё время лишился знатного статуса, то брак со знатными женщинами был для него недоступен. Теперь же с ним в одном доме жила женщина, которую по характеру можно было причислить к знати. Садко поздно осознал свою ошибку и в отчаянии даже запил. Но даже уйти в запой ему не дали. Явился Добрыня, взял его за шиворот, как провинившегося кота и окунул в бочку с водой. Князь не мог позволить, чтобы крестник так позорил его. Когда Садко пришёл в себя, ему тут же нашли дело, чтобы не скучал. Василий же в эту зиму проводил много времени в кузнице. Здесь он тоже спускал пар, поскольку боевая ярость не давала покоя и ему. У Людоты воевода вкладывал в звонкий металл всю свою злобу, нанося по нему удары молотом. Время от времени к нему стала приходить Алёна, приносить ему еды.

– Не стоит тебе так утруждать себя, – говорил ей Василий, – ты таскаешь тяжести, это может быть вредно для ребёнка.

– Ребёнок ещё мал, и мне совсем не тяжело, – говорила она милым голосом, добродушно улыбалась.

– Тебе нравится у меня дома? – спрашивал её богатырь.

– Да, но у себя дома мне нравилось больше.

– Я бы радостью отпустил бы тебя, но ты носишь ребёнка Садка, и он должен решать, что с тобой делать.

– Лучше уж это был бы твой ребёнок, – проговорила красавица. Эти слова заставили Василия невольно улыбнуться. Но затем он снова стал серьёзен, уселся на лавку и принялся за еду.

– Я ничем не лучше Садка, – молвил он. – Напрасно ты мучаешь его.

– У него нет чести, а ты – благородный, – отвечала Алёна, не сводя с него взгляд. – Он ничего не может мне предложить, ведь он уже женат. Я не смогу стать ему второй женой, и даже если это бы было разрешено законом, не стала бы. Ни ему, ни кому-то ещё. Ведь это сделало бы меня рабыней мужчины. А единственной женой он меня сделать не сможет. От него мне будет только позор на всю жизнь, и жизнь в изгнании. Разве я заслужила такое оскорбление?

– Думаю, что не заслужила, – отвечал воевода, – но ведь он уже был женат, когда вы с ним зачали дитя.

– Я ничего ему не обещала, это он нарушил обещание. И в конце концов, сколько женщин уже у него было? А у меня он был первым.

Алёна уже начинала горячиться и даже встала с лавки.

– Ну ладно тебе, – успокоил её Василий. – Я совсем не в упрёк тебе говорю.

Чародейка вроде успокоилась и снова села на лавку. Её присутствие почему-то радовала Василия. Алёна была умна, и богатырь не сомневался, что она понимает каждое слово из тех, которые он говорит, чего среди женщин ещё никогда не было. Возможно, если бы воевода часто общался со знатными особами, то нашёл бы там точно такое же понимание, но он не общался с ними, он был изгоем в этой среде, и потому теперь девушка, которая понимала, что такое честь и благородство, знающая грамоту, историю, тут же, несмотря на все свои пороки, стала для него родственной душой. Только с ней Василий мог поговорить о римлянах, о Цезаре, о Рюрике, о мусульманах. Обо всём, что его интересовало. И поговорить не так, как он говорил с умными мужчинами, а с гораздо большей откровенностью и с большей эмоциональностью. Здесь можно было позволить себе быть ребёнком, быть даже слабым. Василию очень не хватало такого собеседника все эти годы. Алёна меж тем не долго молчала, надув своим тонкие губки, и вскоре снова заговорила, слегка нахмурившись:

– Не понимаю, почему ты так ценишь этого Садка? Зачем он тебе?

– Он сказитель, он говорит с духами, – молвил в ответ Василий, – поэты избавляют нас от боли и жалости к врагу, даже от страха смерти.

– Ну и как же они освобождают вас от боли и жалости? – скептически спрашивала его девушка.

– Трудно объяснить, – задумался Василий, но вскоре собрался с мыслями и снова заговорил. – Как думаешь, почему мы видим сны? Ведь во сне мы видим всегда что-то небывалое, что-то невероятное. Я, например, уже раз 20 во сне умирал, терял близких, родных, друзей, и вообще попадал в самые невероятные, небывалые переделки. Кошмар во сне всегда страшнее, чем кошмар наяву. Но при этом этот кошмар для нас безобиден. Это как игра актёров. Они могут даже изображать смерть, но потом встают и идут дальше. Сновидения не просто искажают действительность, они словно подготавливают нас к чему-то очень плохому или очень хорошему. Но снится ли нам кошмар, или хороший сон, мы всегда просыпаемся довольными. В первом случае потому, что кошмар закончился и оказался всего лишь сном, а во втором потому, что ещё рады тому, что увидели. Где-то после десятой смерти во сне я уже перестал бояться смерти и наяву. Я словно привык к тому, чего на самом деле никогда не испытывал. Так человек может преодолеть любую боль, любой страх, и любую жалость к другим в себе, если он привык к тому, что может его напугать, разжалобить, причинить боль. Один правитель в древности очень боялся, что его отравят, и чтобы избежать этого, в маленьких порциях пил самые разные яды много лет. В конце концов, когда его город захватили враги, он попытался отравить себя, но ни один яд его не брал. Его тело стало не чувствительно к ядам. Тоже делают и сны, понемногу, но в преувеличенном и разнообразном виде дают нам какие-то привычки. Кошмары дают то, что может нас отравить в настоящей жизни, но дают даже больше, страшнее, и мы привыкаем в этому и уже не боимся

– Значит, сказители заставляют нас видеть сны наяву? – смекнула Алёна.

– Да, именно так, – радовался Василий тому, что она его понимает, – только наши сны ещё слишком беспорядочны, запутанны. А музыка, сказка и другие искусства упорядочены, и защищают не по отдельности, а сразу многих от одних и тех же ядов. Они вырабатывают в нас те привычки, что нужны для достижения цели. Например, для победы.

Алёна поняла его, и больше к этому не возвращалась. Василий был рад тому, что нашёл родственную душу, но при этом он не испытывал к ней никакой страсти. Ему было просто приятно беседовать с чародейкой, находиться с ней рядом. Её беременность и сложная судьба делали её как бы не привлекательной для Василия в телесном смысле. А меж тем, зима была очень скучной, порой просто невыносимой для богатырей, уже привыкших к схваткам и походам. Нет ничего хуже, чем после увлекательных приключений вернуться в такую скуку. И некоторые от этого стали искать приключений здесь, в городе, что не редко заканчивалось для них очень плохо. Так, однажды местные люди притащил к Василию одного избитого богатыря на суд. Крепкий воин – Олег был ещё пьян от спиртного, руки его были перепачканы в крови. Как выяснилось, он разгуливал в одиночестве, когда на него из-за угла выскочил дворовый пёс. Зверь едва ли собирался нападать, но его внезапное появление напугало Олега. Богатырь набросил на пса свою шубу, и пока тот скули и пытался выпутаться из ловушки, заколол его кинжалом. Не успел богатырь надеть шубу обратно, как на него с дубиной в руке выскочил хозяин пса. Пьяный Олег набросился и на него и вскоре покончил с ним, а потом принялся душить его перепуганную жену. Под крик и слёзы детей братья покойного хозяина оттащили богатыря, избили и связали его. Теперь они привели его к единственному человеку, который мог здесь его судить, к голове и богатырскому воеводе.

– Дети остались сиротами, – говорить мужики, – их отец мёртв, мать едва жива.

– Ну, что скажешь, Олег? – нахмурился Василий.

– А что тут сказать? Всё верно они говорят. Я не хотел его убивать, но, если кто-то кидается на меня с дубиной, я лучше убью его прежде, чем он меня. Ведь этому нас научила война. Верно я говорю, воевода?

– Верно-то, верно, но верно только на войне.

– Война ещё не закончилась старшина, наши враги ещё живы. Неужели после всего ты позволишь меня погубить?

– Не мне решать твою судьбу, – отвечал ему Василий, – тебя будут судить.

– Так, значит, да? – разгневался Олег, – хочешь на суд меня отдать? Ну уж нет, так не пойдёт. Мы же оба знаем, к чему меня приговорит суд. Если отправляешь меня на смерть, Вася, так давай, будь добр, сделай это своей рукой.

– На поединок меня вызываешь? – сжимал кулаки Василий.

– Вызываю. Только на топорах, без твоей палицы, которая делает тебя таким сильным. Или считаешь меня не достойным поединка? – в ярости Олег даже плюнул на снег, – чёртов боярский выродок. Ты даже не знаешь, как мы смеялись над тобой. Все мы! Грамоте нас учил, на гуслях учил бренчать. Да плевать мы все хотели на твои гусли. Мы надували тебя за спиной, деньги воровали из казны, а ты, дурак наивный, даже и замечал. Помогла тебе твоя грамота, скажи, помогла? Мы и без грамоты тебя надували, как малое дитя.

– Я замечал, – отвечал Василий, сбрасывая свою шубу, – я всё замечал, только виду не подавал.

Олег тоже скинул шубу. Вскоре им принесли два холодных плотницких топора. Вот и всё оружие. Никаких щитов, никаких кольчуг. Олег в этот миг выглядел страшно. Лицо, покрытое синяками и ссадинами, было теперь ещё искажено злобой. Весь сгорбился, сжался, как пружина, а меткой рукой нацелился на своего воеводу, непременно с намерением прикончить его. И вот два бывших товарища ринулись друг на друга, но как и следовало ожидать, каждый поймал второго за запястье. Василий ударила Олега лбом по лицу. Олег отклонился, но не упал и нанёс в ответ точно такой же удар, даже намного сильнее. Оставалось только дивиться, откуда в нём взялось столько силы, только воевода пошатнулся, попятился, обо что-то поскользнулся и рухнул на землю. Олег тут же набросился сверху на него и направил острие топора прямо к его шее. Василий обеими руками схватился за ручку вражеского топора, чтобы не дать себя ранить. Но Олег давил всем своим весом, острая сталь приближалась к горлу воеводы. Вот уже короткая борода Василия стала прилипать к ледяной стали.

– Это тебе не на гуслях бренчать, – злобно прорычал Олег. Василия эти слова будто пробудили от сна, и он теперь забыл про все правила и приличия. Левой рукой своей он дотянулся до лица Олега и запустил пальцы ему прямо в глаза. Тот вскрикнул от боли, попытался вырваться, но Василий уже крепко держал его за нос и выдавливал глаза. В результате Олегу пришлось выпустить свой топор, чтобы оторвать руку врага от лица, и отползти в сторону. Он стал протирать глаза, в которых теперь стоял туман. Как в тумане он увидел Василия, занёсшего над ним топор.

– Нет, Вася, смилуйся! – прокричал он. Но ничто не могло остановить Василия в гневе. А сейчас он был именно в таком состоянии, в каком мог в одиночку сражаться против сотни. Лишь после того, как богатырь пробил топором череп преступника, он начал успокаиваться. Только мёртвые не нападают со спины. И всё же, на душе Василию теперь было тошно, и он отправился к Людоте. Здесь возле тёплого очага в кузнице воевода принялся пить вино. Он был совсем один, и вино помогло ему забыться. Вскоре, однако, дверь открылась, и в кузницу вошёл Садко. Он сел рядом и молча уставился на огонь в печи. Спустя время гость зачерпнул вина из бочки, отхлебнул и заговорил:

– Все мы ранены, Вася. Кто не телом, тот душой.

– А душой, может, уже и мертвы, – вымолвил воевода, – по крайней мере, некоторые из нас точно.

– Это верно подмечено, – согласился Садко и залпом осушил всю кружку, после чего сразу же зачерпнул себе ещё одну.

– Я тут подумал, – продолжал он, – зря я к тебе Алёну поселил. Прав был Вольга, нужно поселить её за городом.

– Ревнуешь что ли? – усмехнулся Василий.

– Шутишь? – вопросом отвечал Садко, – она же безумная.

– Или бесстыжая, как старухи её окрестили.

– Я серьёзно, Вася. Она своего ребёнка хотела принести в жертву. Убить невинное дитя. И будь уверен, рука бы не дрогнула.

– Плохо ты её знаешь, Садко, она бы никогда ничего подобного не сделала. Это её мать, Ортана, в мороз просто отнесла бы спящего ребёнка в лес и там бы оставила его. Никакой крови, он бы просто тихо замёрз. Так они делают. Алёну никто бы не спросил, всё сделали бы против её воли. Конечно, возможно, со временем она стала бы такой же, как её мать. Но сейчас её ещё можно спасти, она ещё не стала феей.

Пока Василий говорил, Садко зачерпывал одну кружку за другой и, наконец, начал пьянеть.

– Ну вот скажи мне, – продолжил он, – зачем она тебе? Ну чего ты в ней такого нашёл?

– Она… она как ребёнок, – после минутного раздумья отвечал Василий.

– О, это верно. Маленькая, слабая, но при этом капризная и самовлюблённая. Нежная кожа, почти детский голос….

– А тебе она зачем? – перебил его Василий.

– Мне нужен только ребёнок в её животе. А сама она пусть катится к чертям. А ведь ты, Вася, признался только что, что она тебе нужна. Ну, признался ведь? Привязался к чародейке?

– Это не то, о чём ты думаешь, – улыбался в ответ ему Василий, – тебе всюду одно чудится. А мне просто не скучно с ней, вот и всё.

– Знаю, знаю, но только не говори, что она тебе как сестра. Она как раз такая, какая смогла бы стать твоей женой. Ты бы и сам хотел, чтобы у неё были от тебя дети.

– Вздор, – отвечал ему Василий, – ты вина что ли перепил?

– А что, хорошо ведь получается. Как в настоящей семье. Матерью она может стать хорошей, любовницей будет плохой, да тебе от неё и не это нужно. Зато не скучно. Да и по сути, вы уже живёте вместе. И ребёнка она ждёт. И заботитесь друг о друге. Одна беда, что ребёнок этот не твой. Впрочем, может ты его своим хочешь воспитать?

– Глупости тебе мерещатся, – продолжал улыбаться в ответ Василий. – Ты же сам её ко мне поселил. Да, я предложил, но я её тогда не знал, а ты согласился, даже рад был. А теперь в чём-то меня хочешь обличить? Вздор, Садко, сущий вздор.

– Может и вздор. Но я по глазам вижу, что нет. Да нет, я тебя, Вася, вовсе не обличаю. Мне не жалко. Нужна она тебе, забирай. А я, как весна начнётся, в плавание отправлюсь. Это просто мне сейчас скучно. Только одно меня тревожит, что поссорит она нас. Послушай Вольгу, он этих фей хорошо знает. Они только и делают, что ссорят между собой мужчин. По их вине даже войны начинались. Спроси, он мне многое рассказал.

– Да ты напиться что ли решил? – вырывал у него очередную кружку из рук Василий, – я тебя домой не понесу, если что.

– А почему бы не напиться? Разве не для этого вино придумали?

– Не для этого. Если пить до беспамятства, так и спиться можно. И какой потом из тебя воин или купец? Будешь как голь кабацкая ходить, побираться.

– Ладно, уговорил, больше ни капли вина, – улыбался Садко и тут же бросился к другу, – поехали к Вольге, Вася. Мне не веришь, ему поверь. Поехали, он с охоты вернулся, теперь должен быть дома. Может и уговорит тебя змею нашу за город поселить.

– Ладно, поехали, – поднялся на ноги Василий, – но только для того, чтобы ты потом один домой не добирался.

О сегодняшнем поединке богатыри уже и думать забыли. Василий нарочно старался не думать, а Садко сам ничего не видел, знал только по слухам. На дворе уже темнело, в зимнюю пору на городских улицах народу почти не было. Двое путников одиноко шагали по хрустящему снегу до дома Василий Буслаева. Семья воеводы в его отсутствие не бедствовала и даже купила себе лошадь, чтобы управляться по хозяйству, вместе коня, который был в походе вместе с хозяином. Эту лошадь Василий теперь и отдал Садку, а сам забрался на своего коня. Вместе они верхом отправились в Славенский конец. Застывшая река Волхов внушала своим видом умиротворение. Здесь, в лютый зимний мороз время словно остановило свой безумный ход, уничтожающий всё и вся. Здесь могучее и беспощадное время теряло свою власть, и даже хотелось верить, что этот холод способен победить даже смерть. Древний мудрец говорил, что нельзя войти в одну и ту же реку дважды. Всё течёт, все изменяется ежесекундно. Но он жил на юге, в замёрзшую же реку можно было войти и дважды, и трижды.