Текст книги "Несерьёзно о серьёзном. Мы часто смеёмся там, где надо плакать"

Несерьёзно о серьёзном
Мы часто смеёмся там, где надо плакать
Сергей Серванкос

© Сергей Серванкос, 2017

ISBN 978-5-4485-1964-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Быть или не быть?

«Не лгите друг другу. Снимите старую личность с её делами и облекитесь в новую личность, которая благодаря точному знанию обновляется по образу Сотворившего её»

(Коллосянам 3:9,10)

События, которые перевернули нашу жизнь начались обычным сентябрьским утром. Я выбежал из дома, как всегда опаздывая на работу и думал, что бы сказать Мих Михочу, так мы между собой звали начальника смены Михаила Михайловича Воронцова. Возле входа баба Вера, как доблестный часовой на посту, тут же прореагировала на мой выход:

– Что, Сучков, опять на работу опаздываешь?

– Я Сурков. Ничего не опаздываю, у меня отгул сегодня.

– Ага, отгул за прогул. Не надо песни во дворе всю ночь горланить. Я всё участковому расскажу. Пусть выпишет тебе за нарушение общественного порядку. Ночью люди спать должны.

«Вот и спала бы себе, карга старая» – подумал я и побежал к автобусной остановке.

Когда уселся на свободное место возле окна в разбитой маршрутке, продолжая обдумывать варианты оправдания своего опоздания, вдруг услышал душераздирающий крик женщины говорившей по сотовому. Она бросила телефон и выпучив глаза орала, как ненормальная, тыча пальцем в ладонь своей руки:

– Господи! Что это?

Я посмотрел на её ладонь, но ничего не увидел. Женщина продолжала орать, водитель резко затормозил, все обступили потерпевшую.

– Что случилось? – спрашивали её.

– У меня палец пропал, – орала женщина, тыча в ладонь.

Тут я увидел, что у неё нет мизинца, невольно глянул на свою ладонь и похолодел от ужаса. У меня не было левого мизинца. Самое странное, что я не чувствовал боли или какого-то неудобства. Посмотрев по сторонам, увидел, что некоторые пассажиры тоже недосчитывались пальцев на руках.

– Что это? – визжали женщины.

– Не иначе вирус какой-то новый, коленвал его дери! – пробасил водитель, разглядывая свою четырёхпалую кисть. – Мигом все из маршрутки! Я в поликлинику, коленвал её дери!

– Мы с вами! – заорали дружно пассажиры.

В поликлинике был переполох. Все, с поредевшими конечностями, рвались к врачу. Плач, истеричные крики, духота и теснота сводили с ума. Я попытался занять очередь к терапевту, но оказалось, что он сам лишился уже кисти и находится в долгосрочном обмороке. Пока ему оказывали помощь я сел на кушетку у стены. Рядом сидел молодой парень. Он плакал.

– Ты чего? – спросил я.

– Я знаю из-за чего это. Почему я мать не слушал?! – он уткнулся в колени и зарыдал.

– Ты знаешь! Так скажи, что это? – стал я тормошить его за плечи.

Он выпрямился, вытер нос рукавом левой руки, тут я увидел, что правой у него нет вообще. Парень всхлипывая стал не спеша говорить:

– Я у вокзала напёрстками промышляю. Сегодня утром нашёл пару лохов и хотел их развести. Один ещё спросил: «А вы не обманите?», я: «Нет, конечно». Тут у меня мизинец исчез, я думал показалось. Стал напёрстки крутить, одного облапошил, безымянный пропал. Думаю, вчера дури перебрал, теперь мерещится чепуха какая-то. Второго облапошил, смотрю средний исчез. Тут бы остановиться и мать вспомнить. Она мне всегда говорила, что не доведут меня до добра эти махинации. Так нет же, как же я брошу, если клиент просит ещё и ставки повышает! Когда кисть исчезла, я хотел сбежать, а эти полоумные, словно слепые, орут: «Давай ещё!» А чем давать – кисти нет, напёрсток нечем брать. Я им говорю, что патруль идёт, сейчас повяжут. Подействовало, лохи сбежали, а у меня руки по локоть не стало. Пока сюда ехал таксисту не заплатил, сказал, что нечем. Вот без руки и остался.

– Ты хочешь сказать, что когда врём исчезает тело?

– Ага.

Я вспомнил ответ бабе Вере и посмотрел на место, где раньше был мизинец на моей руке. Если это правда, то надо просто больше не врать. Такой вывод меня немного успокоил, я стал пробираться к выходу. Народ всё прибывал.

Выйдя на улицу, я направился домой. На лавочке перед подъездом сидело два туловища. Одно было в платье бабы Веры и с её головой, но рук и ног у него не было. Рядом такое же тело бабы Сони из соседнего подъезда. Они оживлённо обсуждали последние новости, а их тела медленно укорачивались. Я быстро проскочил мимо, но был замечен бдительными старушками. Не расслышанные мною слова, видимо, были не совсем правдой, потому что у бабы Веры исчез нос, а у бабы Сони левое ухо.

Забежав домой, я тут же включил телевизор. На всех каналах шли специальные выпуски новостей. По местному каналу наш мер, точнее его голова в сером костюме от Армани заверяла нас, что ситуация под контролем, но на очередной фразе у мера исчез рот и его голова замолчала, а потом и вовсе исчезла, так и не докатившись до конца передачи.

Это исчезновение меня напугало. Получается врать нельзя даже в уме, а это значит… Я стал судорожно осматривать своё тело и в ужасе обнаружил, что нет мизинцев на стопах обеих ног. Варианты для Мих Михыча не прошли бесследно.

А на экране телевизора показался ещё один колобок, в отличии от мера он был в рясе от Армани, но речь святого колобка была тоже не долгой. Как только он сказал, что всё это кара небесная за наши грехи, как тут же растаял, только ряса чернильным пятном растеклась по полу.

Я был в ужасе. Быстро выключил телевизор и залез в шкаф, так я прятался в детстве, когда родители оставляли меня одного. В темноте, за пыльными плащами и пальто я сидел и думал, как жить дальше. Ведь, если исчезнет ложь, придётся заново учиться жить, а если ложь останется, то исчезнем мы.

Чужие

«Они в недоумении, потому что вы уже не бежите с ними в тот же омут разгула, и говорят о вас оскорбительно»

(1Петра 4:4)

В нашей деревне Путеево ЧП: семья Фёдора Свистулькина посинела! Ей богу! Вот таки прямо в один миг все посинели! Сам Фёдор, его жена Марфа и трое детишек. Не в том смысле, что померли, а в буквальном, синими стали, как кабачки, с головы до пят. То ли самогон некачественный попался, то ли «Аватара» насмотрелись, то ли «Тайда» вместо манки накушались. Одним словом – ЧП!

Вызвали докторов, те охают-ахают, руками разводят, ничего не понимают, говорят: «Неизвестный феномен». Местный экстрасенс – бабка Акулина говорит, что печень сбой дала надо отвар из майских лягушек в ноябрьской росе сделать и пить по капле с нового года до следующего, через пару лет всё как рукой снимет; короче, на том и порешили, стали мая ждать, чтоб лягушек наловить.

Понемногу к синеве Свистулькиных стали привыкать, к тому же собутыльник он был отменный, опять же, на гармошке так играл, что ноги сами в пляс просились, а его Марфа была первой певуньей на деревне; бывало, подопьёт, как запоёт в три часа ночи, три соседних деревни вокруг просыпаются.

А ещё Свистулькины славились семейными скандалами, было на что посмотреть: мат-перемат, Фёдор окна громит, Марфа посуду об его голову, а дети визжат, как резанные. А тут ещё и в синем цвете всё – кино, да и только!

Прошёл год, майсконоябрьский отвар из лягушек по капельке убывал, а синева не сходила, да и не особо хотелось уже от неё избавляться, ведь Свистулькины стали местной достопримечательностью, на всех свадьбах и гулянках рядом с хозяевами на почётных местах. Опять же, ну и что, что синие, все когда-то посинеем, родные они – путеевские, стало быть, свои.

Но вот однажды уехали Свистулькины в область на какой-то слёт лучших людей края и пробыли там около месяца, а когда вернулись, что-то с ними сделалось не так. Нет, синева осталась, а вот с мозгами прямо беда, какими-то странными они стали.

Первое, что по глазам резануло, одеты странно. Дети все чистенькие такие, в новеньких костюмчиках, Марфа в модном платье, с нафуфыриной причёской, да и сам Фёдор не в промасленной фуфайке, а в пинджаке, галстучке, морда выбрита до синевы, ну, прямо – Ален Делон. Ладно, понятно, с города приехали, так они и на следующий день тоже отутюженные и выбритые до синевы вышли, и через неделю, и через две.

В деревне забеспокоились, что-то с нашими Свистулькиными не так, а когда Фёдор стал от самогонки отказываться, а Марфа ни разу за это время соседей песней не разбудила, да к тому же, ни одного матюка от них за месяц никто не услышал, а только: «Спасибо! Извините! Пожалуйста! Будьте добры!», тут паника началась.

– Их зомбировали там, – заговорческим шёпотом сказал местный пастух Митроха, собирая стадо у края деревни.

– Точно закодировали, – поддержала его Фёкла, здоровенная баба, знавшая всё и вся про всех в деревне.

– А, я знаю, это когда ампулу вшивают и, если выпьешь, то сразу кранты, – сказал счетовод Петрович, которого жена каждое утро выгоняла вместе с Бурёнкой со двора, крича вслед: «Иди мозги проветри, чтобы недостачи не было!»

– Это тебе ампулу надо в башку вшить, – пробасила Фёкла. – В секту они попали, вот там их и закодировали, поэтому теперь пей – не пей, всё равно – кранты! Пропали Свистули!

Не успели коровы скрыться за ближайшим перелеском, как вся деревня уже знала, что Свистулькины стали сектантами. Дети были предупреждены, деньги попрятаны, верующие протёрли иконы в красных углах и стали чаще креститься, а неверующие, тоже стали креститься, на всякий случай и сплёвывать через правое, а потом через левое плечо, местный батюшка провёл молебен за их упокоение, тьфу ты, Господи, за их выздоровление, а участковый Семёныч записал в ежедневнике дату несанкционированного обыска на предмет обнаружения экстремистской литературы (на всякий случай).

Меры были приняты, возмущение росло, а Свистулькины продолжали пугать народ своими причудами: год к концу, а у них ни одного скандала, ходят улыбаются, постоянно трезвые, нарядные, дети не визжат, окна и посуда целые, выручки в сельпо упали.

Деревня заскучала, потом сильно заскучала, а когда сосед Свистулькиных – дед Григорий тоже пить перестал и самосад курить бросил, тут такое началось, что обвал рубля и повышение цен отдыхают!

– Мама родная, это что же деется? – кричала Фёкла на утренней сдаче скота в ведение пастуха Митрохи. – Этак они нас всех закодируют! Гнать их из деревни надо!

– А что, – несмело пропищал счетовод Петрович. – Я с Фёдором давеча говорил, интересные вещи гутарит, к тому же, опять же пить бросил!

– Вот, вот, – накинулась на него Фёкла, прижав огромной грудью к забору. – Сегодня пить бросил, завтра жену и деток бросит, а послезавтра Родину предаст!

После этого в деревне Свистулькиным объявили негласный бойкот: на свадьбы не зовут, на улице не здороваются, детям в школе оценки занижают, Марфе и Фёдору с утра до ночи на лавочках косточки промывают, на работе не платят, мне, правда, тоже.

Только вот беда, не все у нас в деревне политически сознательные, есть отщепенцы. Счетовод Петрович стал к синюшным похаживать на оргии, как просветила Фёкла нас о их страшной вере, потом его жинка, видимо, спасать мужа пошла и сама пропала. Теперь корову по утрам гоняет, мужа уважает, голос на него не повышает, тьфу, смотреть тошно, не баба, а тряпка стала.

А на прошлой неделе всполошился Семёныч, наш участковый, потому что Бык (Вован Быков) уже полгода не пьёт, тоже в галстуке ходит, а у Семёныча раскрываемость преступлений резко упала. Раньше, что случилось: украли там что, избили кого; участковый сразу к Быку: «Твоя работа?», а тот с перепою: «Не помню, начальник, как домой попал», вот и всё – дело раскрыто. А теперь, Семёныч не знает что делать, жизнь идёт, как обычно, люди воруют, дерутся, а у Быка алиби: «Был у Свистулькина на собрании», а ты хоть тресни, со своей раскрываемостью!

Отец Борис, наш местный священник, поначалу спокойно отнесся к идеологической синеве Свистулькиных; они к нему в церковь не ходили, да и дед Григорий тоже не его, счетовод с женой были атеистами, а Бык вообще его попом обзывал, так что туда ему и дорога, пусть в гиене сгорит огненной вместе с христопродавцами. Но, когда его правая рука, матушка Серафима стала Библию читать и вопросы задавать, тут батюшка вспомнил о своей святой обязанности паству защищать от тлетворного влияния Запада. Он быстро организовал крестный ход вокруг дома Свистулькиных, когда у них там очередная оргия проходила. Вместо икон его верные бабульки несли плакаты: «Долой сектантов!», «Наша вера правая!», «Янки гоу восвояси!», «Голубым здесь не место!»; они громко пели псалмы, так что в трёх соседних деревнях все перекрестились, даже те, кто были неверующими.

А сектантам хоть бы что, сидят Фёдора слушают, он что-то из Библии читает о долготерпении, я так случайно рядом проходил, интересно ведь, что за оргии у Свистулькиных, вот и зашёл поучаствовать, тьфу ты, Господи, послушать. Жду, когда оргия начнётся, а Фёдор про долготерпение закончил, начал про доброту ко всем, и к тем, кто тебя ненавидит. Тьфу, скукотища! Я кимарить начал, а дед Гриша Библию мне под нос тычет, мол, смотри про что гутарит.

Плюнул я на такую оргию и пошёл к Фёкле за самогоном. Хряпнул с Митрохой поллитра, чтобы зараза синяя не пристала, и вот всё, как на духу, вам рассказал, стало быть, чтобы не расслаблялись, враг не дремлет! Чужие атакуют!

Теория самозарождения

«…называя себя мудрыми, обезумели, и славу нетленного Бога изменили в образ, подобный тленному человеку, и птицам, и четвероногим, и пресмыкающимся»

(к Римлянам 1:22,23)

В начале Ничего не было, даже самого начала не было. Потом появилось Ничего и стало думать, а поскольку думать было нечем, ведь у Ничего ничего не было, то додумалось оно до малого взрыва или пука (кому как нравится).

После этого у Ничего появился Никто и на пару они уже додумались, а думать им по-прежнему было нечем, до большого взрыва. Что и как они взорвали, ты, уж, дорогой читатель, не обессудь – наука до сих пор умалчивает, только в результате этого, уже большого, взрыва появилось Что-то.

– Ура, у нас Что-то получилось! – воскликнуло Ничто и попыталось обнять Никого, но оказалось, что обниматься нечем.

– Я всегда знал, что у нас Что-то получится, – сказал Никто, отбиваясь от ничтожных объятий.

– Давай, теперь взорвём Что-то, может появится Кто-то, – ничем додумалось Ничто и, видимо, опять как-то Что-то взорвало, потом ещё, ещё и ещё.

Первый салют по случаю научной победы длился несколько миллиардов лет.

Взорванное Что-то разлетелось по Ничему и Некому, теперь его было очень много, но Кто-то не получался.

– Нет, так дело не пойдёт! – Устало сказало Ничто. – Мне уже взрывать нечем, да и не было никогда, а Кто-то не выходит. Давай, слепим Что-то обратно, а то стало Что-то непонятным.

– Главное, что Что-то есть, а понятия потом придумаем, когда будет чем думать, – сказал Никто, подозрительно глядя на Ничего, боясь, что оно опять кинется обниматься.

Лепить пришлось долго, так как нечем это было делать, да и не за чем. В итоге слепили небеса и землю, опять же, чем и как – данные засекречены.

– Что-то эта земля какая-то никакая, – возмутилось Ничто.

– Зато мокрая, – подытожил Никто и спросил, – Кстати, это не твоя ли работа? Кто всю землю обмочил?

– Никто.

– Я не мочил.

– Значит: сама обмочилась при спаривании осколков Чего-то, – сделало первое научное открытие Ничто.

– Ты само додумалось или подсказал кто-то?

– Какой Кто-то, у нас пока только Что-то, да и то не знаю где. Включи свет, не видно ведь ничего.

– Так тебе смотреть нечем, зачем тебе свет? – удивился Никто.

– Ты включи, а чем смотреть это моя забота не твоя.

– Пусть будет свет, – сказал Никто и включил свет, как и где – засекречено.

– О, смотри – Земля! – воскликнуло Ничто, указывая ничем в сторону шарика покрытого водой.

– Нечем мне смотреть, я ведь никто, ты, что забыло? – возмутился Никто.

– Так и мне нечем, но я же смотрю им.

– И, правда, Земля! – удивился прозревший Никто, – Слушай, а откуда она появилась? Неужели это мы с тобой навзрывали?

– Сам удивляюсь, видимо так. А может, она сама додумалась до этого.

– И чем же она додумалась?

– Да, тем же, чем и мы с тобой, нам ведь думать нечем, а думаем, – сделало второе научное открытие Ничто.

– Слушай, так пусть она сама и делает Кого-то, зачем нам думать, ведь думать всё равно нечем.

– Твоё Нечем неплохо соображает, давай так поступим, тогда и думать больше не надо будет, ведь всё равно нечем.

И обнявшись ничем, друзья удалились, оставив Землю одну посреди бескрайнего космоса.

– Эй, вы куда? – крикнула вслед им Земля, но её Ничто и Никто не услышали, ведь и слушать им тоже было нечем.

«Так и придётся всё делать самой» – подумала Земля обоими полушариями и взялась за создание атмосферы, а то неспаренные осколки Чего-то больно били по полушариям, а зонтики ещё не изобрели, ведь Кто-то ещё не появился, а сама Земля изобретать не умела.

Быстро книга пишется, но не быстро эволюция движется. Пролетели миллиарды лет, Земля сотрясалась, дымила, крутилась, думала недумающими полушариями, в итоге атмосфера появилась, и неспаренные осколки Чего-то стали в ней сгорать.

«Хорошо! – вздохнула Земля и, помолчав пару миллионов лет, вдруг подумала, – Надоело мокрой быть! Хочу просохнуть!»

Опять она закрутилась, затряслась и выдавила из воды сушу, на неё свалился остаток недогоревшего осколка Чего-то и подумал подпаленным ничем: «Чего зазря валяться, дай-ка я чем-нибудь прорасту». И пошло, поехало: мхи, лишайники, кустики, деревья, так до баобабов и добрались.

А баобабы тоже не дураки: в атмосфере паров не меряно, солнца не видать, хлорофилла не хватает, поэтому они давай ветками махать и тучи разгонять. Миллиарды лет махали и не зря, стало небо синим и прозрачным, звёзды стало видно с земли, луну и солнце. Красота!

Красота тоже была не лыком шита, подумала ничем и разрисовала всё вокруг в разные краски.

«Жаль, что меня никто не видит» – подумала Красота и стала к Воде приставать:

– Выведи мне Кого-то, чтобы видел.

Вода призадумалась водородом с кислородом и забурлила. Миллиарды лет бурлила, в итоге Кто-то появился – он, правда, ничего не видел и думал, по-прежнему, ничем, но это не помешало переродить ему себя в инфузорию и запустить такое, что Кому-то даже не снилось: моллюски, рачки, рыбки и рыбища, тюлени и киты. Некоторые из них за миллиарды лет так наплавались, что стали из воды выпрыгивать, летят они над водой и так им хорошо, что решили они обратно не возвращаться, стали усиленно плавниками махать, миллиарды лет махали, пока те перьями не обросли. Так появились птицы.

Птицы тоже полетали пару миллиардов лет и на землю, перья повыщипывали, лапы с когтями отрастили, зубами обзавелись. Стали леса и поля делить. Самые умные на деревья полезли, а потом обратно, так до человека и добрались.

Быстро книга пишется, но не быстро эволюция движется. Через много, много миллиардов лет человек научился писать и придумал Бога, хотя теперь и думать вроде было чем, и смотреть было чем, и слушать было чем, и обниматься.

Операция Папарацции или, как на Руси бахчи делят

«Не будем становиться тщеславными, не будем подстрекать друг друга к соперничеству и друг другу завидовать»

(Галатам 5:26)

Принесла нелёгкая этих итальянцев в наши края в прошлом году, зимою. Помню, мы с мужиками только от новогодних праздников оклемались и набирались сил перед днём защитника Отечества и восьмым марта, когда моя Натаха вбежала в хату и заорала так, что мать с печи свалилась:

– Папарацци приехали, у нас жить будут, дом покупают!

– Какие рации, чего орёшь? Какой дом? И с чего это они у нас жить будут? – остудил я её.

– Да не у нас, – продолжала горланить моя суженая, заталкивая маманю обратно на печь. – Итальяшки приехали в село, дом у бахчей покупают, жить там будут. А Папарацци фамилия такая.

– Так бы и сказала, а то я, уж, думал, нас выселяют.

Помню, я сразу смекнул, где сегодня мужики соберутся, и, как только Натаха стряпнёй занялась, сказал, что на двор надо, и был таков.

Когда прибежал к дому новосёлов, наши были все уже там. Стояли у плетня и цедили цигарки, оживлённо обсуждая происходящее. Во дворе стояла огромная фура, несколько человек не спеша что-то таскали из неё в дом. Бывший счетовод, сгинувшего в пучинах Перестройки, колхоза «Светлый путь» Мухин Иван Палыч, с видом знатока, говорил, поправляя пыжиковую шапку на умной голове:

– Это беженцы с Сицилии, от мафии спасаются. Сам, видимо, из неё, гляди, сколько добра припёр! Всё импортное, разве на рубли такое укупишь?

– Сам ты мафия, дык тебя в кадык, – вмешался в разговор бывший скотник того же колхоза Глотов Мишка, долговязый мужик в засаленной фуфайке, которую он не снимал ни зимой ни летом. – Моя Ольга говорит, что они из соседнего району к нам приехали, дык их в кадык, там у них бизнес не пошёл, вот решили у нас попробовать, дык их в кадык.

– Шо за бизнес? – спросил дед Фёдор, как всегда уже пьяный к этому часу. Мы с мужиками удивлялись его способности, пытались выведать секрет, но дед всегда с хитрой ухмылочкой говорил: «Поживёте с моё, научитесь!».

– Огородники они, чиполин выращивают, – сказал бывший агроном Квасов Семён Кузьмич, метра два ростом с курчавой шевелюрой и огромным носом, который словно барометр всегда точно показывал, принял Кузьмич горячительное или нет, если нос был багрово-красным, значит агроном под градусом, а если синевато-фиолетовый, как сейчас, стало быть, ещё не остограмился.

– Шо, шо выращуют? – переспросил дед Фёдор, приставив руку к уху.

– Лук, – пояснил Квасов, – Мне коллега из района звонил, сказал, что по буржуйским технологиям работают. Не наши они, одним словом.

– Наши, не наши, ёк макарёк, а раз к нам приехали, надо встретить как положено, – сказал бывший завклуба Митрошин Владлен Иванович, достал из-за пазухи полушубка бутыль самогона, перемахнул через плетень, распростёр руки и пошёл к дому. – Добро пожаловать в наши края, ёк макарёк! Хлеб да соль, гости дорогие! Гуд морген! Бунасейро! Грацио!

Потом мы быстренько разгрузили итальянские вещички и, как следует, обмыли это дело, заодно выпили за знакомство, за дружбу народов, за мир во всём мире и ещё за всё, что полагается. Утром я, как всегда последний тост опять так и не вспомнил, а голова трещала так, что хоть убейся, значит, гостей встретили, как надо!

Жизнь текла, как речка вдоль лесочка. Итальяшки возле бывших колхозных бахчей жили. Когда-то здесь знатные арбузы выращивали, но теперь земля захирела, никому не нужной стала. Поделили её на паи, когда колхоз приказал долго жить. Руководства нет, технику распродали, семян нет, желания работать никогда не было, так вся заросла бурьяном.

Пришла весна. Мы с мужиками, как обычно обсуждали мировую обстановку. Кляли наших правителей, что такую страну развалили, что пособия по безработице на самое нужное не хватает, а у империалистов за бугром безработные на машинах катаются. Потом вспомнили, что сахар опять подорожал, детям конфет не укупишься, а бабка Федуниха цены на самогон такие загнула, что хоть пить бросай.

Мы ей, так и так, без клиентов останешься, а она – не останусь. Мы ей, сами гнать начнём, допросишься, а она – пока вы начнёте, я уже на том свете буду. Мы ей, сбавь хоть немного, а она – не могу, доллар растёт, никак не могу. Мы ей – тебе-то доллар с какого боку-припёку, а она – как с какого? Он валюта, у меня тоже валюта, стало быть, расти должны вместе.

Короче, сидим мы у завклуба в доме и думаем, как выживать в сложившейся обстановке, а заодно Федунихин самогон попиваем. Вдруг слышим трактор где-то рычит, смотрим: итальянец по дороге пылит, что-то к себе на бахчу везёт.

– И чего людям не имётся? Дык его в кадык! – буркнул скотник Глотов, – Нет, как все, сесть рядком, дык его в кадык, поговорить ладком, выпить с нами, всё что-то на бахчах копошится, дык его в кадык, как жук навозный.

– Всё не нахапаются, буржуи недорезанные! Сколько они нашей пролетарской крови попили, ядрёна вошь! – рявкнул механик Трутов Степан, кряжистый мужичишко, похожий на Вини Пуха, плюнул себе под ноги и налил всем Федунихиной самогонки.

– Да не говори, Степан, дык их в кадык, паи наши все скупили за бесценок, а теперь вырастят своих чиполин, дык их в кадык, и на базар свезут, опять же, рубликов нагребут, дык их в кадык!

– Будто тебе не давали твой пай обрабатывать, – пробасил агроном Квасов. – Ты лопату забыл, когда в руках держал.

– Я за скотиной глядел, дык её в кадык. Мои руки, Семён Кузьмич, для кнута, а не для лопаты, дык её в кадык.

– Они у тебя под стакан заточены.

– Ты меня, Семён Кузьмич, не трожь, дык тебя в кадык, я всё здоровье на колхозном стаде оставил, когда от зари до зари за животиной глядел, дык её в кадык!

– На самогоне ты его оставил, а не на стаде.

– Ладно, мужики, хорош лаяться, ёк макарёк, давайте лучше споём, – вмешался завклуб и заиграл на баяне, мы дружно загорланили «Шумел сурово брянский лес».

После песни мы жахнули ещё по одной и опять взялись за итальянцев.

– Не наши они – чужие. Уже третий месяц живут ещё ни с кем не поскубались, странно это, – философски проговорил счетовод, почёсывая лысую маковку своей умной головы. – Вы двор их видели? Везде дорожки проложили, песочку насыпали, цветочки насадили, дом выкрасили, прямо фотомодель, смотреть тошно! Нет, не наши они – чужие!

– А говорят как, ядрёна вошь? – возмущался Трутов. – Из наших слов, похоже, «Спасибо», «Пожалуйста» и «Добрый день» только и выучили. Этот Лучано, видать, материться вообще не умеет, ядрёна вошь!

– Ага, меня моя Натаха замордовала этими Рациями, – вставил словечко и я. – Каждый день: смотри, Лучано в магазин пошёл, смотри, Лучано с детьми гуляет, смотри, Лучано двор подметает, Лучано жене помогает… Достала уже этим Лучано, будто я колхоз развалил и теперь должон без работы сидеть и думать, как семью прокормить. Мне бы его заботы!

– Нет, мужики, Серёга прав, ядрёна вошь! – опять, плюнув под ноги, не выпуская папиросы изо рта, сквозь зубы процедил Трутов. – Надо что-то с этой недобитой Антантой делать!

– Предлагаю устроить им бойкот, – стукнув кулаком по столу, сказал дед Фёдор, покачиваясь на стуле.

– Ага, дед истину глаголит, а ещё землю у них отобрать, ядрёна вошь, – кричал механик, брызжа слюной. – Мы и сами чиполин можем выращивать, нечего буржуям на нашей земле наживаться, ядрёна вошь!

– Вы бурьян там пять лет выращивали, а люди они хоть и не наши, а землю до ума довели, – агроном встал, выпил из стакана мутную самогонку, занюхал рукавом рубахи и вышел из дома, громко хлопнув дверью.

От удара стены содрогнулись и на голову, прикорнувшего на диване бывшего зоотехника Клёпова Антона Марковича, свалилась гитара, разбудив его. Плешивенький мужичок, малюсенького роста, ходил он всегда в подростковом школьном костюмчике, замызганной рубашке с коричневым галстуком на резинке, которым частенько вытирал губы, когда закусывал. Рядом с огромным агрономом он казался сказочным гномом. В деревне часто вспоминают один забавный случай.

Приехал наш зоотехник однажды с дальней фермы и говорит на правлении:

– Проезжал колхозные поля, пшеничка уже по грудь поднялась.

А агроном рядом сидел и тут же громоподобным басом:

– Чего брешешь, Маркович, по какую грудь! По колено пшеница.

Все со смеху полегли, а к зоотехнику с тех пор кличка «Поколено» так и присохла. Вот и сейчас, завидев очнувшегося Клёпова, Трутов сказал мужикам:

– Глядите, ядрёна вошь, Поколено очухался, – а потом крикнул помятому зоотехнику: – Маркович, ты вовремя! Мы тут решили итальяшек проучить, ядрёна вошь, чтоб не бурели вместе со своими помидорами, так ты с нами или как?

– Ясное дело с вами, мужики, – почёсывая шишку на голове от свалившейся гитары, сказал Клёпов.

– Отлично! Сочувствующие буржуям удалились, предлагаю продумать план действий, – сказал счетовод Мухин, привыкший вести заседания правления, вот и сейчас он встал, прокашлялся и зычно спросил: – Какие будут предложения, товарищи?

– Байкот! – выкрикнул дед Фёдор и уронил голову на стол.

– Землю крестьянам, дык их в кадык! – подхватил скотник Глотов.

– А интервентов домой в Сицилию, обратно к мафии, ядрёна вошь! – прокричал Трутов, опять смачно плюнул под ноги и сильно вдарил по столу кулаком, так что голова деда Фёдора подпрыгнула.

– Это само собой, а, как это сделать? – стараясь перекричать загомонившее собрание, заголосил Мухин. – Давайте конкретные предложения, товарищи. Нам нужен план, а не лозунги!

– Ну, если хотите землю вернуть, – пропищал Поколено, – то у меня есть одна мыслишка. Земли те целевые, то есть под бахчи подписаны, стало быть, растить на них можно только арбузы и дыни, а не лук и помидоры, как у этих сеньоров. Вот я и предлагаю обратиться в прокуратуру, чтобы земельку изъять за нецелевое использование, лук и помидоры конфисковать, а итальянцев сослать в Сицилию.

– У, Антон Маркович, у тебя голова хоть и маленькая, но варит, будь здоров! – восхитился счетовод, про себя завидуя, что ему эта идея не пришла раньше: – Предлагаю, принять предложение Клёпова Антона Марковича за основу. Какие будут дополнения?… Кто «за»?

Мы дружно подняли руки, похлопали единогласному решению и тут же его обмыли. Пили за единство, за пролетариев всех стран, за нашу победу, за смерть капиталистов, и ещё за всё, что полагается, последний тост я опять не запомнил. Утром страшно болела голова, значит, собрание прошло, как надо.

Борьба с иностранной интервенцией нас сплотила. Теперь у нас было общее дело, жить стало веселее, появилась стоящая цель и вера в светлое будущее. Мы регулярно собирались у завклуба на планёрки. На одной из первых, по-трезвому накатали бумагу на Папарацций, дружно подписали и отправили Мухина в район.

Лучано со своими домочадцами тем временем работали и работали, чиполины с помидорами росли и росли, пока не выросли. К осени и в прокуратуре созрели, передали дело в суд. Там тоже люди не мешки ворочают, а головой работают, поэтому к зиме постановили: землю у итальянцев изъять за использование не по назначению, и вернуть законным владельцам под бахчи.

Итальянцы тем временем урожай собрали и на рынок свезли, продали за рубли, рубли в доллары перевели, вещички собрали, в фуру загрузили и укатили в неизвестном направлении.

Провожали их всем селом, как положено с песнями, гармонью, самогон лился рекой, пили за дружбу народов, за мир во всём мире, чтобы не поминали лихом и ещё за всё, что полагается. Короче, утром я, как всегда последний тост опять так и не вспомнил, а голова трещала так, что хоть убейся, значит, проводили, как надо!

Эта история произошла год назад, а вчера агроном нас убил известием из соседней губернии. Оказывается, эти Папарацци уже пятый год по нашим сёлам колесят, берут заброшенные земли, выращивают лук и помидоры. Везде у них земли изымают, но за сбором урожая решения суда не поспевают, поэтому, продав урожай, семья едет дальше, а земля находит упокой в руках прежних хозяев. Наша страна хоть и большая, но народ везде одинаковый, с широкой русской душой, которую умом может и не понять, но вычислить можно.