Текст книги "Турецкий ятаган"

– Ну, что там? – шепотом, спросила Алена, выглядывая в дверь.

– Пока все тихо.

– Знаешь, я так испугалась! А что они там делают?

– Разожгли костер. Когда уедут, мы испечем в нем рыбу.

– Можно я посмотрю?

– Посмотри, только осторожно.

Алена заняла мое место и начала наблюдать, как стрельцы готовят себе еду. Я ушел в землянку, лег на лавку, и задумался над тем, как будут дальше складываться наши отношения. Нечаянный поцелуй, который, кстати, не был отвергнут, мог привести к предсказуемым последствиям. Девушка мне очень понравилась, если не сказать больше – я был почти влюблен. Однако я совсем не знал, какие в эту эпоху царят нравы, и не представлял последствий нашего возможного романа. С меня, чужака и перекати поле, взять было нечего, но Алена связана и со своей семьей, и должна подчиняться общепринятой морали. Жениться я на ней не могу, и потому, что уже женат, и потому, что не имею законного места в этом времени. К тому же семья и постоянные отношения, не позволят мне выполнять свою миссию, не говоря уже о том, чтобы разыскивать жену. Так что как ни крути, завязывать тесные отношения с Аленой мне было невозможно.

– Они собираются уезжать! – радостно сказала девушка, заглядывая в землянку.

– Хорошо, – вяло ответил я, – как только уедут, пойдем жарить рыбу.

Глава 11

День кончился без происшествий. Сначала мы пекли в угольях рыбу, потом ее ели, остаток светлого времени я заготовлял дрова. Алена держала себя свободно и напоминала расшалившегося ребенка, избавившегося от опеки родителей. Мое решение не углублять наши отношения я помнил и старался ему следовать. Во всяком случае, вместе с девушкой в землянку не входил и все время старался быть чем-нибудь занятым. Однако мои тонкие маневры Алена не замечала и вела себя очень непосредственно, с намеком на завязавшиеся между нами «неформальные» отношения. Девочка была совсем не искушена в хитростях и сложностях половых отношений и мое лицемерное поведение воспринимала, как естественное. Я и сам старался внушить себе, что отношусь к ней только по-братски, и не смотрю жадным, тяжелым взглядом.

Особенно сложно мне стало, когда я натопил нашу банную землянку, и настала пора мыться. Нужно было как-то ей объяснить, что все в наших отношениях остается так же как раньше и вместе мы с ней мыться не будем.

– Ты пойдешь первой, – сказал я зыбко-фальшивым голосом, от которого самому сделалось противно.

– Хорошо, – легко согласилась она, – я не очень люблю большой жар.

– Могла бы предложить вместе, – обижено подумал я. Тогда бы я смог отказаться и твердо расставить точки над i. Теперь же получалось, что я приношу напрасную жертву собственной порядочности, которую никто не собирается оценить.

– Если не хватит воды, крикни, я принесу, – хмурясь и злясь на собственную низость помыслов, сказал я.

– Хватит, мне много не нужно. Я голову вчера вымыла.

– Ну, тогда иди, легкого тебе пара, – скорбно вздохнул я. – Смотри, не угори!

Алена кивнула и закрыла за собой дверь, а я сел не бревнышко перед входом. На беду и в добавлении к моему внутреннему разладу начал накрапывать дождь. Вроде бы появился повод укрыться от него под нашей с ней единственной крышей. Однако я взял себя в руки и вознамерился испить сию горькую чашу до дна. Она, кстати, оказалась не только горькой, но и очень мокрой После первой разведки мелкими, теплыми каплями, дождь неожиданно осмелел и полил как из ведра. Я надел шапку, и поднял воротник кафтана. Спустя десять минут он, и я вместе с ним, были уже насквозь мокрыми. Потом блеснула молния, ударил гром и начался настоящий ливень. Небо принялись полосовать электрические разряды, и сначала редкие громовые раскаты превратились в непрерывную пушечную канонаду.

Алена ни могла не слышать, что делается снаружи, и давно должна была позвать меня под кров… Однако дверь в землянку по-прежнему была закрыта.

– Ну и пусть, – решил я, – буду здесь сидеть до последнего! И сидеть так мне пришлось еще долго. Наконец дверь слегка приоткрылась, и из светлой глубины послышался ангельски нежный голосок:

– Ой, какой ливень! Алеша, голубчик, ты там не промок?

– Промок, – сухо подтвердил я, спускаясь по скользким земляным ступеням. Алена была уже в сарафане и сочувственно рассматривала жалкое подобие былого орла.

– Бедненький, – всполошилась она. – Зачем же ты сидел под дождем, ты же можешь простудиться! Раздевайся скорее, нужно все просушить!

– Ты, что не слышала грозу? – спросил я, не собираясь вестись на запоздалое сочувствие.

– Слышала, но я ведь не знала, что идет дождь!

Нет, чем дольше я живу, тем непостижимей для меня становятся женщины. И как это в них сочетается глухая душевная тупость, с необыкновенной мягкостью, сочувствием и состраданием.

Алена буквально стащила с меня мокрое платье, разложила его на каменке сушиться, и принялась охать и хлопотать, так как будто я был уже при смерти.

– Ну, разве так можно, – возмущалась она, – ты, просто как маленький! А если бы в тебя попала молния?!

– Да, ладно, ничего страшного не произошло, – примирительно сказал я, – давай, что ли, ложиться. Ничего со мной не случится, не сахарный, не растаю.

– Не какой? – не поняла она незнакомое слово.

– Это значит «не ледяной», – вольно перевел я. – Ты ляжешь у стенки или с краю?

– Мне все равно, давай как вчера?

– Давай, – согласился я, гордый своей выдержкой и верностью однажды принятому решению, сказал: – Спокойной ночи!

Мы легли каждый на свое место, я честно закрыл глаза и попытался заснуть. Удивительно, но это мне сразу же удалось.

Утром Алена встала задумчивой, и я несколько раз ловил на себе ее внимательный, вернее будет сказать, оценивающий взгляд. Однако внешне все оставалось, как и вчера. Мы нормально общались, позавтракали печеной рыбой и пареной репой, потом она занялась уборкой, а я сходил к дороге, проверить патрули.

После ночного ливня земля была раскисшая, но солнце и южный ветер быстро сушили лужи. Я выбрал подходящее для засады место и залег в придорожном кустарнике. На счастье или несчастье, это как посмотреть, ждать пришлось недолго Где-то спустя час, мимо проскакали три вооруженные всадника. Одеты они было в цивильное, городское платье, но вооружены бердышами и пищалями, как стрельцы. Не сложно было предположить, что поиски и патрулирование продолжаются, причем с привлечением новых сил. Что было плохо Стрельцы, один раз обследовав местность, вряд ли захотят туда вернуться, а новенькие вполне могут повторить объезд.

Проследив за разъездом пока он не скрылся в лесу, я собрался вернуться назад. Однако подумал, что, как только увижу Алену, опять начну, обманывая себя, изображать гордого и корректного джентльмена, а на самом деле, стану потихоньку наблюдать за девушкой. Чтобы не расслабляться и не давать себе повода к самобичеванию, я решил остаться здесь и, за одно, попытаться выяснить, как часто ездят по дороге патрули. Решение оказалось вынужденное, но верное. Только-только скрылся первый разъезд, как объявился следующий из четверки синих стрельцов. Они проскакали рысью в противоположную сторону. Такое оживленное движение по убогой сельской дороге мне не понравилось. Еще больше не понравилось, когда показались красные стрельцы, под предводительством десятника Степана. Причем, двух его спутников я раньше не видел, что могло говорить о том, что дьяк привлек к поискам новых людей и наращивает силы.

Наше положение становилось по-настоящему опасным. Рано и или поздно, не обнаружив девушку, поисковики начнут прочесывать местность, и тогда нам с Аленой придется кисло. Любовная одурь временно вылетела из головы и как только Степан со своей кавалькадой ускакали, я спешно вернулся к землянке.

Алена встретила меня обиженной миной и возмущенно заявила, что очень за меня волновалась и нельзя, не предупреждая, надолго пропадать. Я не стал оправдываться и рассказал о том, что видел.

– Ну и что нам теперь делать? – спросила она, еще продолжая дуться.

– Придется днем прятаться в лесу, а сюда будем возвращаться только ночевать. Самое лучшее было бы, вообще убраться подальше, но боюсь, что без нормальной обуви ты далеко не уйдешь.

– Очень даже уйду, – самоуверенно заявила она. – У меня ноги почти зажили.

Мы одновременно посмотрели на ее голые ноги, и девушка покраснела.

– Давай обедать, я уже все приготовила, – торопливо сказала она.

– Да, конечно, – согласился я. – Поедим и пойдем до вечера в лес. Ты переоденешься в мужское платье или останешься в сарафане?

– Останусь, – независимо сказала она, гордо тряхнула головой и первой пошла к землянке, явно демонстрируя свои ноги и плавную походку.

Наша скудная, бессолевая трапеза проходила на свежем воздухе. Алена ела неторопливо, тщательно выбирая мелкие косточки из ершей и карасей.

– Интересно, как там мой Ванюша? – неожиданно, спросила она. – Поди по мне соскучился!

– Ванюша? – не сразу вспомнил я. – Это тот приказчик?

– Знал бы ты, как он хорош, – продолжила она, отправляя в рот кусочки рыбьего мяса и репы, – кудрявый, веселый!

Я понял, куда дует ветер, и незаметно улыбнулся.

– А как он песни поет! Заслушаешься!

– Повезло ему, бывают же способные люди. Вот и будете с ним на пару песни петь и в дуду дудеть!

Алена обожгла меня сердитым взглядом, но попытку разбудить ревность не оставила.

– А уж, какой ласковый, не то что некоторые!

Эти «некоторые» никак на намек не отреагировали и продолжали возиться с костлявой рыбой.

– Нужно на ночь опять сеть забросить, – будничным тоном сказал я. – Ну, что наелась? Тогда обувайся и пошли в лес.

– Я не умею портянки наматывать, – сердито сказала девушка.

– Хорошо, я помогу, – покладисто согласился я.

Алена почему-то независимо дернула плечом и пошла в землянку за сапогами. Я остался сидеть на бревне, размышляя, как быстро человек ко всему привыкает. Скажи мне кто-нибудь раньше, что я буду есть пареную репу – рассмеялся бы в лицо. А теперь – привык и ничего.

– Кашу с собой возьмем? – спросила девушка, появляясь со своими сапогами и самодельными портянками.

Я уже привык, что кашей называется вообще всякая пища, и не удивлялся как в начале своего пребывания в этом времени неправильному применению слов.

– Конечно, возьмем, мало ли что может случиться. Садись, давай ногу.

С портянками, я кажется, немного промахнулся. Мужчинам в состоянии, в котором я пребывал, категорически нельзя занимать девичьими ножками. Да еще такими стройными и ладными. Особенно в эпохи, когда о нижнем белье никто и слыхом не слыхивал. Думаю, простые, приземленные мужики, с обычными, стандартными инстинктами, меня поймут. Половые эстеты, те, как принято, недоуменно пожмут плечами и осудят плебейский вкус: «Ах, что в этом интересного, вот если бы там росли хризантемы!» Увы, и без хризантем или модного пирсинга у меня оказалось достаточно сильных впечатлений, чтобы задрожали руки и пересохло во рту.

Коварная юница, кажется, отметила мое состояние и, улыбаясь одними глазами, стерла ладошкой обильный пот, выступивший у меня на лбу.

– Ой, бедненький, тебе что, так жарко, или после вчерашнего дождя поднялся жар?

– Просто жарко, – буркнул я, непослушными губами.

– А вот мой Ванюша никогда не потеет! – не скрывая насмешливого лукавства, сказала она.

– Ладно, потом расскажешь обо всех его замечательных качествах, а теперь пошли скорее.

Я осмотрелся, не осталось ли каких-нибудь следов нашего пребывания и, перекинув через плечо поеденный молью и сыростью тулуп покойного крестьянина, не оглядываясь, пошел к лесу.

– Давай останемся здесь, – попросила девушка на сухой высокой опушке, на которой уже появилась трава.

Полянка была скрыта от поля густым кустарником, в котором можно было при необходимости спрятаться.

– Место подходящее, давай останемся здесь, – согласился я и расстелил тулуп, положив его мехом вверх. – Ложись, – пригласил я Алену.

Она аккуратно присела, скромно поджав под себя ноги.

– Хорошо-то как, – почему-то грустно сказала девушка. – Я еще никогда так долго не жила за городом. Потом она легла на спину, положила под голову руку и посмотрела на меня снизу вверх своими огромными, о, Господи!, глазами.

– Я пойду, пройдусь, – отворачиваясь от нее, сказал я.

– Останься, – тихо попросила она, – сядь сюда.

Я, не возражая, мешковато опустился рядом с ней.

– Я тебе совсем не люба? – неожиданно спросила Алена, глядя задумчивыми, затуманенными глазами.

– Глупости, – нервно ответил я, – очень даже люба. Ты даже не знаешь как сильно. Только…

– Что «только»?

– Понимаешь, нельзя нам быть вместе. Я все равно никогда не смогу на тебе жениться.

– Почему? – без особого интереса поинтересовалась она.

– Я уже женат, и вообще…

– Ты же говорил, что у тебя не жена, а невеста? – удивленно, спросила девушка, поворачиваясь на бок, и приподнялась, подперев голову рукой. Она осмотрела на меня выжидающе, обижено.

– Говорил. У меня вообще все очень сложно. Мы с женой потерялись, и я даже не знаю, удастся ли мне ее отыскать.

– Крымчаки или ногайцы захватили? Она теперь в рабстве?

– Не думаю, но она не знает где я, а я – где она.

– Ты ее любишь?

– Да, люблю, но мы с ней так давно не виделись, – обошел я однозначный утвердительный ответ. Мужчины меня поймут, а женщины все равно осудят.

Алена перевернулась на живот, долго лежала, задумчиво глядя перед собой. Потом неожиданно, сказала:

– Я сегодня не спала всю ночь…

– Знаю, я тоже не спал, – соврал я.

– Почему же ты, – начала говорить она, быстро повернувшись ко мне, – почему же ты ничего… не сказал?

– Алена, я не могу тебя подставлять, извини, сделать тебе зло. Как бы это объяснить… Ведь если у нас что-нибудь случится, ну, сама знаешь, что, то ты не сможешь выйти замуж.

– Не смогу? – удивилась она. – Почему?

– Но ведь этот твой, как его там, Зосим Ильич, сказал, что если ты будешь не девушкой…

– Да не пойду я за него, хоть озолоти, хоть убей! Не люб он мне старый.

– Ну, пусть не Зосим, пусть другой, тот, кто тебе больше подойдет. Что ты будешь делать, если из-за этого откажется на тебе жениться?

– Почему откажется? Ты думаешь, что если девушка до свадьбы…

Тут Алена неожиданно засмеялась.

– Ты думаешь, что из-за этого девку замуж не возьмут? – все больше веселилась она. – Так если бы люди на такое смотрели, так в Москве половина людей холостяковала. Ай, уморил! Это может у вас на украйне народ такой дикий, а не у нас в Москве…

– Погоди, а как же, я думал…

– Так ты из-за этого две ночи подле меня как бревно лежал?

– В общем-то да, – неохотно признался я. – Боялся, что тебе потом будет плохо.

– Миленький ты мой, хороший, вот не знала, что мужчины такими жалостными бывают, – оборвав смех, тихо сказала она. – Я думала, что совсем тебе не по нраву, а ты оказывается меня берег!

– Как же не по нраву, – сердито сказал я, чувствуя себя полным идиотом, – сама, что ли не видела… Что же ты меня заставила вчера ночью под дожем мокнуть? Позвала бы.

– Я думал, что ты сам придешь, а ты вон что, за меня оказывается, боялся!

– Ну, в общем-то, да, боялся. Ты же если тебя силой дьяк принудит, из терема выброситься грозилась. Сколько дней голодала!

– Ну, то было совсем другое. Он чести и гордости меня лишить хотел! Решил чадо мной верх взять и себе подчинить! А когда по сердцу и доброму согласию, то и греха в том нет, а если какой и есть, то за любовь Бог простит.

То, что уже существует такая вольная трактовка преодоления смертных грехов, мне в голову не приходило. Впрочем, людям всегда было свойственно искать прощение и оправдание своим слабостям. А вот Аленина гордость мне очень понравилась. Мне казалось, что для таких понятий, как честь, время еще не пришло, оказывается, я ошибался. Особенно было приятно, что исходило это ни от какой-нибудь спесивого боярина, а от обыкновенной городской девушки.

Однако, несмотря на то, что отношения мы выяснили и, казалось бы, никаких препятствий заключить девушку в объятия больше не существовало, я почему-то внутренне робел. Единственно не что решился, это как пятиклассник в парадном, взял девушку за руку. Что-то, все-таки, было в Алене от ведьмы и, я подсознанием почувствовал, что она еще не готова к прямолинейному развитию романа.

– У тебя красивая рука, – отпустил я дежурный комплимент, рассматривая ее крепкую, ладонь.

Алена руку забрала, и повернулась на бок, так что я оказался у нее за спиной.

– Что-то у меня тревожно на душе, – вдруг сказала она. – Как будто на груди лежит камень.

Я в предчувствия верил и тут же встал на ноги. В нашем теперешнем положении лучше было лишний раз подстраховаться. Однако ничего подозрительного поблизости не оказалось. День уже клонился к вечеру, судя по положению солнца, до заката было часа два и нам скоро предстояло возвращаться на «базу».

– Кажется все тихо, – сказал я.

– Не пойму, отчего, но мне страшно. Как ты думаешь, к нам в баню никто не мог забраться?

– Если ее обнаружат, то обязательно устроят засаду. По золе и запаху дыма можно определить, что там недавно топили печь. Когда вернемся, сначала проверим, нет ли там гостей.

– Как проверим?

– Я припер палкой дверь, если ее уберут или поставят по-другому, я сразу увижу.

– А ты не боишься? – спросила она.

– Боюсь, но не очень. Уже привык ко всяким неожиданностям.

– Расскажи о своей жене, – неожиданно попросила Алена.

– Хорошо, только, давай, в другой раз, – отклонил я это рискованное предложение.

Тем более что мне и самому отчего-то стало тревожно.

– Я, пожалуй, залезу на дерево, посмотрю, что делается в округе.

– А не разобьешься?

– Все будет нормально, – пообещал я и полез на липу, росшую на опушке. С нее был хорошо виден наш пруд, и все заросшее кустарником поле. Ни людей, ни лошадей в окрестностях не было. Я слез с дерева и вернулся к Алене.

– Все спокойно, можно возвращаться.

Она покачала головой, но не возразила. Я свернул тулуп, перебросил его через плечо, и мы пошли к себе.

– Ты обещал рассказать о жене, – напомнила девушка.

Я невольно засмеялся.

– Ты, что веселишься? – удивилась она.

– Знаешь, Алена, – уже серьезно, сказал я, – если рассказывать обо всем подробно, то мне и недели не хватит. Тем более что ты совсем не знаешь, как мы живем на своей украйне и многое в наших делах не поймешь. А если в двух словах, то, пожалуйста. Жену зовут Алевтина, сына Антоном. Где они сейчас я не знаю. В Москву я иду в надежде их отыскать. Вот, пожалуй, и все.

– Она красивая? – ревниво спросила девушка.

– Мне очень нравится, хотя некоторые люди считали ее некрасивой. Красота у всех и для всех своя. Когда я увидел тебя первый раз, ты мне не показалась красавицей, а теперь кажется, и краше нет.

Комплимент упал на благодатную почву, девушка от удовольствия порозовела и окинула меня благодарным взглядом.

– Правда?

– Правда, ты необыкновенно хороша, – вполне искренне ответил я. – Не даром тебя дьяк умыкнул. Я когда вчера увидел твои глаза, испугался, что в них утону!

Напоминание о похитителе и связанных с этим переживаниях, отвлекли девушку от самого интересного на свете разговора, о ее красоте. Алена нахмурилась и подозрительно поглядела по сторонам.

– Чует мое сердце, ждет нас беда, – с нескрываемой тревогой сказала она. – Знаешь, Алеша, я всегда такое сердцу верю, оно меня еще никогда не обманывало.

От ее тона и самих слов, мне стало не по себе. Тем более что и у меня самого было тяжело не сердце.

– Когда подойдем к деревне, ты спрячешься в кустах, что бы ни случилось, не высовывайся.

– Мне не за себя, а за тебя страшно, – вдруг сказала она.

Когда мы подошли к деревне, солнце приближалось к линии горизонта. Конечно, правильнее и безопасней было бы дождаться темноты, но сидеть еще целый час в кустах не хотелось. Тем более что до ночи еще предстояло сделать массу дел: вытащить из пруда долбленку, забросить невод, наколоть дров, натопить печь, ждать когда проветрится от дыма землянка, приготовить на завтра еду..

Потому, чем раньше мы сможем начать работать, тем быстрее можно будет добраться до пастели.

– Оставайся здесь, – сказал я Алене, когда до нашей землянки осталось метров двести. – Если там все благополучно, я тебе свистну.

– Я хочу идти с тобой, – твердо сказала она, – нам нельзя разлучаться.

– Аленушка, если там засада, то мне будет легче отбиться одному. Представляешь, если нас застукают, как ты сможешь убежать в своих сапогах? Посиди здесь, в кустах, я все проверю и позову тебя. Дел-то на четверть часа!

– Нет, я не могу остаться одна, – упрямо сказала девушка. – Я тебе говорила, что у меня предчувствие.

– Из-за твоего предчувствия я все это и делаю. Ну, пожалуйста, не упрямься.

– Нет, – твердо сказала она. – Одна я не останусь.

– Ну, хочешь, я оставлю тебе свою саблю. Тебе с ней будет не страшно. Смотри, какая она острая!

Я развязал холстину и показал ей ятаган.

– Ладно, – взяв в руку оружие, неожиданно согласилась она. – Только долго я ждать не согласна.

– Вот и прекрасно, я быстро, одна нога здесь, другая там. Ты и соскучиться не успеешь!

Оставив девушку в безопасном месте, я, не очень скрываясь, пошел к нашему стойбищу. Только подходя ближе к деревне стал продвигаться осторожнее. Кругом было так тихо, что красться по пустой местности, мне казалось, по меньшей мере, глупо. Если бы здесь были стрельцы, то спрятать лошадей им было бы попросту некуда.

Тем не менее, я не стал попусту рисковать и как только кончился густой кустарник, залег за кочкой и осмотрелся. Ничего с того времени, как мы ушли в лес, здесь не изменилось. Тогда я встал и, легко ступая, чтобы не было слышно шагов, подошел к землянке. Кол, которым я припер входную дверь, стоял точно так же там же, где я его поставил. Кроме этого, на земле не было никаких новых следов. Похоже, что пока до нас никто так и не добрался.

Больше таиться не имело смысла. Я порадовался, что смогу рано взяться за работу и, вложив пальцы в рот, свистнул Алене.

– Вот ты и попался, холоп! – радостно воскликнул за моей спиной чей-то незнакомый голос.

Я быстро повернулся. Совсем недалеко, я первым делом поразился, как я умудрился его не заметить, стоял какой-то человек с направленной в мою сторону аркебузой. Сначала я увидел не его, а это нацеленное на меня это легкое относительно мушкета или пищали немецкое ружье с дымящимся фитилем, а уже потом разглядел стрелка, державшего его в руках. Человек был невысокий, даже для своего времени, щуплый, но со здоровенной бородой и напоминал дядьку Черномора из сказки Пушкина.

– Долго же я тебя, холоп, выслеживал, – радостно воскликнул он, кажется, очень довольный эффектом который произвел.

Фигурка была, честно говоря, не страшная, а комическая и я не испытал никакого страха.

– Вы, что хозяин этой земли? – стараясь, чтобы слова звучали достаточно светски и уважительно, спросил я.

– Хозяином земли будешь ты, когда в нее ляжешь! – медленно приближаясь, сообщил он.

Шутка была не остроумной, я ей не улыбнулся и продолжал рассматривать странного человека. Он уже подошел ко мне шагов на двадцать, там остановился и глядел, прищурив левый глаз, так, как будто целился. Первым делом я подумал, что он имеет какое-то отношение к розыскной команде. Однако, судя по тому, как он себя держал, на профессионального воина это малорослый тип никак не тянул. Одежда у него была совершенно непонятного и неизвестного мне социального сословия – какая-то сборная солянка из расшитого серебряными позументами и цветными каменьями придворного камзола, облезлой боярской шапки и крестьянских опашней.

Мы смотрели друг на друга, и я видел, что он все больше раздражается. Аркебуза в его руках была достаточно веским доводом, чтобы заставить относиться к себе с уважением и я, вежливо мочал, ожидая, что он еще скажет. Наконец он скривил лицо в презрительную мину и пронзительно закричал:

– Сколько я вас, холопов, уже перебил, а вам все мало!

Теперь этот человек выглядел форменным безумцем, и я подумал, не его ли рук дело убитый хозяин землянки.

– Я не холоп, – стараясь быть спокойным, сказал я, – и мне не нужна ваша земля. Я здесь оказался случайно.

– Деревню сжег, а вам все неймется! Земли моей хотите! Подавитесь! Дам я вам всем эту землю на вечные времена! – начиная трястись то ли от ненависти, то ли от гнева, и не обращая внимания на мои слова, опять закричал он.

– Погодите, – попытался я хоть как-нибудь его отвлечь и сделал два шага вперед, – если вам не правится, что я на вашей земле, то я уйду!

– Уйдешь! – затрясся он. – Изгадил мне все, а теперь уйдешь!

– Да о чем вы толкуете? Я тут случайно оказался…

– Фильку-холопа ты зарыл?! Землю мне истоптал?! Кто позволил! Крамолу сеешь!

Он окончательно впал в безумие, кричал, приплясывал на месте и целился в меня из своей аркебузы. Что он может сделать в следующее мгновение, было совершенно непонятно. Фитиль дымился, расстояние между нами было подходящее, для выстрела, но никак не для рукопашной схватки, и я растерялся. Дать пристрелить себя обыкновенному сумасшедшему, ни самое удачное окончание «политической карьеры». Я лихорадочно думал, чем его можно заговорить и как отвлечь, чтобы подобраться на бросок.

– Так это вы Фильку застрелили? – спросил я, делая вперед еще один маленький шажок. – Меткий выстрел!

Комплимент явно ни достиг цели, мой визави пропустил его мимо ушей, но маневр заметил:

– Стой на месте, холоп! Я все вижу, все знаю! Молись Господу за душу свою грешную! Скоро ты предстанешь перед грозным ликом его и ответишь за все свои преступления!

Более дурацкую ситуацию сложно было придумать. Чокнутый слышал только себя и в любой момент мог выстрелить. К тому же меня заклинило, как говорится, «на нервной почве» и не получалось найти неординарный выход из ситуации. Бросится на него, было бы чистым самоубийством. Не попасть в человека из аркебузы с такого состояния, нужно было очень постараться. К тому же я не знал, какой дрянью она заряжена. Если картечью, то при выстреле шансов у меня вообще не оставалось – разнесет на клочки.

– Погодите кипятиться, – сказал я и приветливо помахал рукой, – какие еще преступления? Если хотите, я сейчас же уйду отсюда. А за то, что ходил по вашей земле заплачу ефимку.

Однако это предложение вызвало новый взрыв ярости. Псих подпрыгнул на месте и строя гримасы, начал ругать меня последними словами. Что его на этот раз так рассердило, было совершенно непонятно. Я знал, что логика у душевнобольных своя и чтобы договориться до чего-нибудь путного, нужно найти у каждого его Ахиллесову пяту, но делать это в положении, когда в тебя вот-вот выпалят, было не совсем комфортно.

Я попытался воспользоваться его ненавистью к пришельцам и, таинственно подмигивая, предложил:

– Боярин, хочешь, покажу, где я закопал Фильку? Мы его вместе выроем и выкинем с твоей земли?

Заманчивое предложение, увы, не получило отклика. Бесноватый вскинул свою железную трубу и стал теперь целиться в меня с плеча. В это момент новое обстоятельство еще сильнее осложнило ситуацию. За спиной у психа я увидел Алену. Она подкрадывалась к нему сзади, держа в вытянутой руке ятаган. Что она с ним собирается делать, я не понимал, но ее присутствие здесь было совершенно лишним.

– Молись, холоп, пришел твой последний час! – закричал псих, держа аркебузу у правого плеча, а левой рукой собираясь прислонить к запалу дымящийся фитиль.

– Погоди, не стреляй, – отчаянно крикнул я, боясь упустить момент, отскочить в сторону.

Алена уже находилась в десяти шагах от ненормального. Тот, увлеченный моим расстрелянием, ничего не видел и не слышал. Я стоял перед ним, как голкипер в створе ворот во время пенальти, пытаясь угадать в какую сторону падать, и девушка мне мешала, невольно отвлекая внимание.

Наконец наступил момент истины. На полке ружья вспыхнул порох, я бросился в сторону и, уже падая, увидел вспышку и услышал громоподобный выстрел.