Текст книги "Штрафбат Его Императорского Величества. «Попаданец» на престоле"

– Сделай.

– Я тебе что, Алексей Андреевич, аптекарь, слабительное снадобье пудами изготавливающий? – Вдруг замолчал неожиданно, уставившись перед собой в одну точку. Потом пробормотал: – Аптекарь? Пожалуй, оно и верно. Ваше Императорское Величество, прошу разрешения сей же час отлучиться в аптеку по государственной надобности.

И убежал, не дожидаясь разрешения, как был – с повязанной на шею салфеткой.

Ростопчин проводил изобретателя взглядом, вздохнул и сбил невидимую пылинку с рукава своего казачьего, по новой моде, чекменя:

– Увлеченный человек, благослови его Господи.

– Да и я не забуду, – намекаю многозначительно. – Так что же насчет денег, Федор Васильевич?

– Их нет, Ваше Императорское Величество! – бодро отрапортовал канцлер.

– Как это нет? А кто только что намекал на два миллиона?

– Не намекал, прямо говорил. Эти миллионы есть, но… но их как бы и нет. Все имущество заговорщиков, подлежащее конфискации, оценивается в кругленькую сумму, Ваше Императорское Величество. Но именно оценивается и не является наличностью. Да, конечно, золото и каменья можно обратить в деньги, но основную долю составляют земельные и лесные угодья, деревни с крестьянами, дома в обеих столицах и иных городах.

– Хреново.

– Иного слова и не подобрать, Ваше Императорское Величество. Оно одно со всей полнотой отражает состояние финансов нашего государства. А сделанные в прошлое царствование долги…

– Мамашиными грехами мне в морду не тычь! Лучше скажи, что делать будем?

Неожиданно вмешалась императрица, доселе внимательно и, главное, молча слушавшая умные мужские разговоры. Женская логика, как всегда, была безупречна:

– А если нам взять контрибуцию с Пруссии?

– А они ее дадут? – тут же оживился Аракчеев, смертельно скучавший при обсуждении финансовых вопросов.

Ощущаю странную раздвоенность личности – одна половина при упоминании Пруссии сжимает кулаки и требует немедленно прижать сию страну к ногтю, предварительно сровняв с землей, другая же подсчитывает прибыли, могущие последовать от осуществления этого предприятия. Но обе, кстати, нисколько не протестуют против такого предложения. Странно, ведь еще недавно я слыл завзятым пруссоманом.

Мария Федоровна меж тем ответила:

– Конечно, не дадут, Алексей Андреевич, особенно если вы ее потребуете. Но вот если вежливо попросит Кутузов, обещая взамен запретить казакам стирать портянки в фонтанах Сан-Суси…

Умнейшая женщина!

– Душа моя, чем же тебе досадили эти бедные Михели?

– Самим своим существованием, Ваше Императорское Величество! – Тон императрицы стал сух и официален, и в нем скрывалась обида. На что?

– У нас договор!

– А Фридрих Вильгельм Третий – тряпка, о которую половина Европы вытирает ноги!

Хм… оно, конечно, правильно, но… И этих «но» можно найти не менее сотни. Главное же из них – рано и пока невыгодно.

Ростопчин со всей почтительностью попытался объяснить эту же самую мысль, но Мария Федоровна осталась непреклонна:

– Фридрих Второй ограбил все германские земли.

– Так когда оно было-то?

– А ответить за это должен сейчас!

– А Наполеон – всю Европу! – привожу ответный аргумент и пытаюсь перевести разговор на иную тему: – А англичане обчистили весь мир, включая обе Индии.

– Какие мерзавцы! – женское внимание тут же меняет свой интерес. – Но мы этого так не оставим, Ваше Величество?

– Несомненно, дорогая.

Успокоенная таким образом императрица удалилась, позволив нам за кофеем и чубуками наконец-то перейти к обсуждению действительно серьезных проблем.

– Федор Васильевич, ответ от папы римского так и не получен?

Ростопчин разводит руками и молчит. Вот так же молчал, когда я отправил в Рим письмо с предложением перенести престол святого Петра в Россию. Зачем это сделал? Представления не имею – многие мои поступки так и остались загадкой для меня самого.

– Известий нет, Ваше Императорское Величество.

– Ждем еще неделю, и тогда… и тогда распространите среди иностранных посланников слухи о моей злой шутке. Именно так.

– Будет исполнено! – Канцлер склоняет голову, одновременно копаясь в папке с бумагами, и на край стола ложится чуть желтоватый лист. – Вот осмелюсь обратить ваше внимание на этот документ. Донос на Кутузова.

– С каких это пор анонимные письма стали документами?

– Оно подписано, Ваше Императорское Величество.

Документ 8

 
Нету свободы
Днесь на земли:
Цепи, оковы,
Душу и тело
Вечно стесняя, к гробу гнетут.
Жалобно стонет
Бедный в плену;
Плачет, рыдает —
Кто помощь дает?
Руку протянет – слезы сотрет?
В лоне распутства
Дремлет деспот;
Алчет ли крови —
Льют для него.
Мстящую руку кто вознесет?
Бедный, несчастный,
Слезы сотри!
Изверг могущий,
Нас трепещи:
Мы равновесье в мире блюдем.
 

Анонимная масонская песня 1799 г.

Глава 7

– Ваш завтрак, господин Блюмберг! – Шкипер шведской скорлупки разговаривал на столь скверном немецком языке, что Бенкендорф не мог точно определить, от чего его больше мутит – от качки и мыслей о еде или от этого голоса.

– Засунь свои харчи себе в… – по-русски ответил Александр Христофорович, зажимая рот перчаткой. Себе, разумеется, потому что моряк нисколько не страдал от некоторых неудобств путешествия. – Когда будем в Копенгагене?

– Сегодня к вечеру, господин Блюмберг. Если только погода не испортится и не преподнесет сюрпризов.

– А сейчас что?

– Свежо, – пожал плечами швед. – Пиво, разумеется, оставить?

Бенкендорф молча кивнул. Не то чтобы он очень любил пиво, хотя происхождение подразумевало это, наоборот, скорее – стоически терпел, за неимением любимого виноградного вина. Им с недавних пор стало цимлянское, по примеру государя императора. От него же приобрел и привычку морщиться по любому поводу и без оного. Вот и сейчас гримаса исказила лицо… Но приходится пить пахнущее салакой шведское пойло, дабы соответствовать образу почтенного, несмотря на столь юный возраст, негоцианта, бегущего из охваченного смутой Петербурга. Более всего почтению способствовали тяжелый поместительный ларец да пара заряженных двуствольных пистолетов за поясом его владельца. Ну и, конечно же, самого зверского вида охранник, в дневное время всегда стоящий у входа в каюту с мушкетом.

– Так я пошел? – уточнил швед.

– Ну, конечно же, херре Густав. И все-таки зря вы не хотите отвезти меня прямиком в Англию.

На физиономии шкипера отразилась давняя борьба между осторожностью и алчностью. Но первая одержала победу, хотя и с немалым трудом, что стало заметно по глубокой печали в глазах.

– Это невозможно, господин Блюмберг. Блокада, устроенная…

– О, не напоминайте даже, херре Густав! – Александр Христофорович изобразил приступ морской болезни, для чего даже не пришлось притворяться. – Меня мутит при одной мысли о потерях, понесенных торговлей моего отца.

– Охотно верю. Но… – Швед поглядел на зеленое лицо собеседника и поспешил откланяться: – Но я пойду, хер Александер?

Получив разрешение столь выгодного и платежеспособного пассажира, шкипер пулей вылетел за дверь, аккуратно притворив ее за собой. Неужели испугался случайного заблевания своих башмаков? Да не должен бы – ежели судить по главенствующим на судне запахам, подобное здесь в порядке вещей. Тут же в каюту просунулась бородатая рожа донского казака Ефима Лапочки, добросовестной игрой в прилежного слугу запугавшего всю команду.

– Не ндравится мне он, Ваше превосходительство.

– Хм…

– Виноват, ваше степенство, – хер Александер! Но все одно – не ндравится.

– Тебе с ним целоваться, Ефим?

Казак опешил от такого предположения и плюнул на палубу, не ставшую, впрочем, от того грязнее. Наконец справился с собой:

– Мутный он какой-то.

– Швеция – наш союзник.

– Отож! Но не грех ли это – одного черта в кумпанстве с другим бить?

– То государева забота! Да и наше ли дело, в политику лезть? Лучше бы пистолеты проверил, чем рассуждать, о чем не знаешь.

Ефим, ворча под нос неодобрительно, скрылся, а Бенкендорф, не раздеваясь, упал на постель и отдался размышлениям о превратностях военной службы и неизбежных случайностях, ей сопутствующих. А виновата во всем немецкая сентиментальность, о которой Александр Христофорович, как человек русский, совсем было позабыл. Или это не она? Или подействовало то, что вместо приказа прозвучала просьба? Даже не так… прозвучала просьба найти добровольца для дела столь опасного, что о павшем герое будут слагать легенды, оды и баллады и юные красавицы принесут цветы на его могилу. Или не цветы? Назовут первенцев именем храбреца… и отчество дадут его же…

Отрезвление пришло позже, когда морская болезнь выбила из головы остатки романтической дури. Как-то оно не мечтается о славе, когда, свесившись с койки, прицельно выметываешь позавчерашний ужин в заботливо подставленную лохань и думаешь лишь о том, чтобы следующей волной ее не опрокинуло, как уже случалось не раз. А херре Густав, сволочь такая, уверявший о совершенной покойности пути от Риги до Копенгагена, беспокоясь о денежном пассажире, все пытался закормить его до смерти. И тут еще Лапочка со своими подозрениями…

Пфе… подозревать даже не надо – каналья на каналье, не зря же их Петр Великий лупил. И, даст бог, нынешний государь император отлупит. Вот только… вот только без командира гвардейской дивизии, который и пробыл-то при должности менее двух дней.

Неизвестно, сколько бы предавался унынию Александр Христофорович, если б не грохот пушечного выстрела, прервавший столь неблагодарное занятие. И почти сразу же – топот ног по трапу, глухой звук удара и недовольный голос Лапочки:

– Ну куды же ты прешь, нехристь? Господин немецкий купец отдыхать изволют.

– Ефим, кто там?

– Да уже нет никого, ваше степенство, – откликнулся казак через дверь.

– А палил кто?

– Сейчас схожу, узнаю.

– Да спроси кого-нибудь.

– Оне человеческих языков не разумеют. Я мигом!

Казак действительно уложился в пару минут. За это время прозвучал еще один выстрел, судя по звуку, из орудия солидного калибра, и до слуха донеслись отрывистые лающие команды на шведском.

– Беда, Ваше превосходительство! – Вернувшийся Ефим совершенно забыл о всякой маскировке. – Нас англичанка догоняет!

– Одна? – уточнил Бенкендорф.

– Так точно! Но шкипер уже приказал спустить паруса.

– Погано, – заключил Александр Христофорович, набрасывая на плечи теплый плащ. – Посмотрим?

На палубе встретили сырая погода с пронизывающим ветром и виноватый взгляд херре Густава:

– Легли в дрейф, господин Александер. Иначе они нас просто утопят.

Ну да, в сравнении с «Нетрезвой русалкой» приближающийся шлюп казался громадным и величественным, а открытые орудийные порты намекали о бессмысленности и самоубийственности сопротивления.

– Разрешите, я ихнего капитана подстрелю? – Лапочка ласково погладил ложе ружья. – По такому фазану мудрено промахнуться.

– Сдурел? – Казак обиженно засопел, и полковник поспешил успокоить: – Успеешь еще настреляться, не последний день живем.

Если Ефим и имел противоположное мнение, то озвучивать его все равно не стал – с мрачным видом плюнул за борт. Как раз в сторону высылаемой англичанами призовой команды.

– Прошу простить некоторые огрехи моего произношения, господин Когрейн.

– Лорд Когрейн!

– Разумеется, лорд! И еще раз приношу извинения – радость встретить цивилизованного человека в этом скопище варваров столь велика, что досадные ошибки происходят исключительно из-за нее! – Бенкендорф почтительно поклонился, прижимая шляпу к груди.

– Для чего вы хотели меня видеть, господин Блюмберг? – Казалось, слова даются коммандеру с большим трудом, и он насильно выталкивает их через презрительно выпяченную нижнюю губу. – Предупреждаю сразу – вонючая шведская лохань переходит в собственность Его Величества, как перевозившая военную контрабанду, и протесты будут отвергнуты за их необоснованностью и смехотворностью.

– Ну что вы, милорд, какие претензии? Наоборот… – Александр Христофорович замолчал, давая понять собеседнику о полном согласии. После небольшой паузы продолжил, доверительно понизив голос: – Я имею послание к вашему правительству от русской императрицы Марии Федоровны, являющейся регентшей при малолетнем императоре Николае.

– Как? – Лорд Когрейн даже подскочил в своем кресле, расплескав херес из стакана. – А куда же делся Павел?

Хм… где же хваленая английская невозмутимость? Более всего коммандер сейчас напоминал взявшую след гончую, или, пользуясь понятными британскому уму образами, человека, который вот-вот ухватит за яйца лепрекона-башмачника, с последующей конфискацией заветного горшочка. Что, благородному лорду надоело командовать двадцатипушечным корытом и хочется большего? Ну да, а вовремя доставленная в Лондон информация, разумеется, даст карьере изрядный толчок. Достойное желание, ничего не скажешь, и помочь в том – занятие не менее достойное.

– Его Императорское Величество почил в бозе. – Бенкендорф благочестиво перекрестился, вызвав тем кривую усмешку собеседника, и мысленно трижды сплюнул через левое плечо. – Он был убит взбунтовавшейся гвардией.

– Но наследником, как я понимаю, являлся его старший сын Александр?

– К превеликому сожалению, цесаревич тоже погиб – поддержавшая гвардию толпа черни ворвалась в императорские покои, круша все и вся на своем пути. Ах, милорд, Павел настолько восстановил против себя общество, что бунтовщики в озверении не пожалели даже детей! Увы, милорд, увы… Лишь Марии Федоровне с единственным сыном удалось скрыться в доме вашего посланника.

– Что за чушь вы несете, милейший господин Блюмберг? Лорд Уитсворт вот уже полгода как пребывает в Копенгагене!

Александр Христофорович, по приказу императора лично освидетельствовавший труп, даже обиделся:

– Не знаю, откуда у вас такие сведения, милорд, но его милость собственноручно написал письмо, хранящееся запечатанным в его же собственном ларце, каковой мне поручено доставить в Англию. О, не беспокойтесь, за исполнение поручения уже заплачено.

– Проклятье! – Когрейн ударил кулаком по столу. – А этот болван и выскочка Горацио привел нас сюда, уверяя, что именно в Копенгагене мы найдем ключи от фортов Кронштадта. Лицемер и мерзавец!

– Простите, милорд, но я, пребывая существом сугубо сухопутным, могу не понимать некоторых морских терминов.

– Вам этого и не нужно, – опомнился коммандер, осознавая, что и так слишком открылся в нелюбви к Нельсону перед совершенно незнакомым человеком. – Обстоятельства этого дела должны быть незамедлительно доложены адмиралу Хайд Паркеру. Где тот ларец?

– Разве после обыска «Нетрезвой русалки» его не перенесли сюда? Да я же сам видел, как четверо рыжих матросов…

– Рыжих? – неожиданно взревел Когрейн. – Эти ирландские собаки… Повешу!

Успели! Коммандер в сопровождении нескольких прихваченных по пути офицеров ворвался на батарейную палубу за секунду до того, как на крышку ларца опустился тяжелый плотницкий топор. М-да… ну и нравы здесь царят – вместо того, чтобы грозно одернуть проштрафившихся подчиненных, командир шлюпа попросту выстрелил матросу прямо в лицо. Впрочем, если бы он этого не сделал, Александру Христофоровичу пришлось бы разделаться с мерзавцем самому – снаряженный Кулибиным сундучок не предназначался для столь грубого обращения.

– На каторге сгною! На реях развешу! – Ярости лорда Когрейна не было предела.

Немудрено – воры покушались не только на ценные сведения, заключенные внутри, но и на саму карьеру, хвост которой так удачно замаячил перед глазами, что потянись, и достанешь рукой.

– Всех в карцер! Это, – небрежное движение пальцем, – ко мне в каюту и приставить часового.

– Позвольте посоветовать своего слугу, – предложил Бенкендорф. – Эти азиаты настолько преданы хозяевам…

– Странные у вас азиаты, господин Блюмберг. – К коммандеру вернулась подозрительность, являющаяся обычным состоянием. – И откуда у вас взялся пистолет?

– А-а-а… э-э-э…

– Обыскать!

Совсем молодой офицер, сильно смущаясь ролью тюремщика и сыщика, во исполнение приказа охлопал полковника, выкладывая найденное в подвешенный к потолку гамак. Оружия больше не нашлось – пистолет, вынутый на бегу из потайного кармана, оказался единственным. Зато за подкладкой обнаружился лист бумаги, сложенный вчетверо и с оттиском двуглавого орла на печати.

– Что это, господин Блюмберг?

– Рекомендательное письмо к торговому дому «Бамбл и сын» в Лондоне, милорд! – не моргнув глазом соврал Бенкендорф.

– С партикулярной печатью русской императрицы? Джентльмены, кто знает их язык?

– Позвольте мне? – все тот же юнец вышел вперед, протягивая руку. Получив бумагу, он сорвал печать, развернул лист, подслеповато прищуриваясь, и зачитал вслух:

«Мы, Божьей милостью самодержец Всероссийский Николай, повелеваем полковнику Семеновского полка Александру Блюмбергу донести до сведения августейших особ аглицких и протчих, на пути встреченных, о воцарении Нашем на престоле Российском. А тако же повелеваем просить о помощи рукою, вооруженной флотом или иным способом, для подавления недовольных, к Буонапарте склоняющихся.

С доподлинным верно. Императрица Мария Федоровна руку приложила. 1801 марта 14».

Лорд Когрейн молчал, обдумывая открывшиеся обстоятельства. И особенно беспокоили полномочия, данные посланцу для испрашивания помощи. Ведь попади это письмо, да и остальные тоже, к Нельсону… Да Горацио из кожи вон вылезет, чтобы добыть для британской короны такой бриллиант. Что бриллиант – россыпи Голконды меркнут перед возможностью покорить дикое царство, по недоразумению именуемое империей. А выскочка хитер – не встречи с Уитсвортом он ждал, а известий, подобных этому. Знал о готовящемся перевороте, одноглазый лис?

– Вы меня обманывали, полковник!

– В какой-то степени да, но по чести сказать – нет.

– Это как? – Коммандер удивленно поднял бровь, требуя пояснений.

– Присяга важнее, милорд.

Когрейн еще раз удивился. Но не словам, произнесенным Бенкендорфом, а пылу, с которым это было сказано. «Фанатик и педант, – подумалось англичанину. – С таким будет трудно иметь дело».

– Не возражаете, полковник, если мы продолжим разговор в моей каюте?

– К вашим услугам, коммандер! – Александр Христофорович улыбнулся и демонстративно вытряхнул из рукава длинный стилет, воткнувшийся в палубу. – Почему бы двум джентльменам не поговорить в более… э-э-э… приватной обстановке?

В капитанской каюте ничего не изменилось за четверть часа, разве что исчезло пролитое в спешке вино да на столе появился спасенный от разграбления ларец. Полковник, которому стало не нужно изображать скромного торговца, без приглашения плюхнулся в кресло, одновременно придвинув к себе коробку с коллекцией превосходных трубок.

– Вы позволите? Не поверите, так соскучился по настоящему табаку! Более всего мне нравится виргинский. Турецкий тоже неплох, но, согласитесь, путешествие через океан придает табачному дыму определенную прелесть.

Когрейн кивнул, одобряя выбор пенкового чубука, и предложил:

– Хересу, господин полковник?

– Предпочитаю водку, но, может быть, у вас найдется виски?

Нашли. Разлили. Звякнули стаканами.

– За здоровье вашего юного императора, полковник!

– И его матушки, – согласился с тостом Бенкендорф. – Смею надеяться, коммандер, что их просьба о военной помощи будет доведена до Его Величества? А еще лучше – составьте протекцию для аудиенции.

Ответа не было довольно долго – англичанин молчал, делая вид, что увлечен исключительно дегустацией напитка. Наконец выдал:

– Видите ли, в чем дело, полковник… Его Величество, как бы помягче сказать… он немного не в себе, и решать такие вопросы…

– Да?

– Именно! Кстати, а зачем вам лично ехать куда-то? Долг каждого дворянина – помочь другому дворянину в трудную минуту. Если желаете, то я могу взять на себя столь неблагодарное дело. Да-да, неблагодарное, уж поверьте мне.

– Охотно верю, коммандер. И в благие намерения тоже верю. – На губах Бенкендорфа появилась улыбка, намекающая на…

«Черт побери, на что же он намекает? – В том, что этот русский его раскусил, лорд Когрейн уже не сомневался. – Но неужели не понимает? Должен понять!»

– Я могу рассчитывать на ваше… э-э-э…

– Хотите начистоту, милорд? – Александр Христофорович доверительно склонился. – Исполнением этого поручения я рассчитывал значительно поправить свое благосостояние, весьма расстроенное, как ни печально в этом признаваться.

– А десять тысяч фунтов могут тому поспособствовать?

– Не понимаю.

– Простите, полковник, вы прекрасно все понимаете. Мне выпал уникальный шанс совершить нечто, ведущее к славе и карьере… Откровенность за откровенность – готов поменять деньги на все это.

– И?

– А вы стоите между мной и возможностью.

– Угрожаете, коммандер?

– Помилуй боже, полковник! Угрожать джентльмену и человеку чести? Наоборот, предлагаю вариант, устраивающий нас обоих.

– Пятнадцать тысяч, милорд.

– Это невозможная сумма! Одиннадцать.

– Четырнадцать, я тут же возвращаюсь в Петербург.

– У меня нет при себе таких денег, полковник! Двенадцать, и возвращаю шведскую посудину вместе с командой.

– Они не стоят и десяти шиллингов. Тринадцать, и то лишь из уважения к королевскому флоту, который обеспечит «Нетрезвую русалку» водой и провизией.

– Хорошо, двенадцать с половиной, но вы дадите расписку никогда не воевать против Англии.

– Обычного честного слова недостаточно? Впрочем, расписка против золота… Я предпочитаю наличные звонкой монетой. Да, милорд, остановимся на двенадцати с половиной. Но в гинеях.

Через три часа коммандер Когрейн с плохо скрываемой ненавистью смотрел вслед удаляющемуся шведскому судну, с трудом сдерживая желание отдать команду канонирам разнести это корыто в щепки. Но нельзя, слишком многие узнали об этом чертовом русском полковнике и его миссии, слишком велики будут осложнения в случае его утопления. Пусть плывет. Но откуда он узнал о некоторых сбережениях, сделанных во время средиземноморского патрулирования? Не иначе, нечистый ворожит… И турецкое золото взял по заниженному курсу…

Ладно, пусть сожаления останутся в прошлом. А впереди ждет доклад адмиралу Хайд Паркеру, блистательный поход в Россию на мостике фрегата как минимум и… и прочее, заманчивое и великолепное!