Текст книги "Грезы Хорб-ин-Тнес"

Глава 4

Дорогой Дервин, я уже третью неделю живу в Ортхоне и ищу следы своего отца. Неделю назад меня принимал мэр города и осведомлялся о моём положении. Здесь всё другое, всё не так, как у нас. Город огромен – в нём насчитывается, представь себе, пятнадцать десятков тысяч жителей (полтора миллиона!) Целое герцогство, правда? Но вокруг простирается степь, и все владения этого гигантского человеческого муравейника ограничиваются территорией в пятьдесят хеммов к западу, востоку и югу от Ортхона, на которой расположены немногочисленные селения. Город тесен и провонял рыбой. Её тут можно достать в любом количестве и качестве: сырую, вяленую, копчёную, солёную, варёную, жареную, целую и порубленную на куски, под любым соусом или специями. Море кормит ортхонцев и приносит им богатство. Морем они отправляются торговать с капбарами – загадочными смуглокожими зеленоглазыми людьми, живущими в местности под названием Чач, которую всего сто лет назад Фонгот Саллийский называл оазисом. Торгуют они и с потомками геофов, откочевавшими ещё дальше к северу. Ты бывал на Востоке, Дервин, и не раз описывал мне магерланские базары. Теперь могу похвастать и я: такого рынка, как в Ортхоне нет нигде больше в мире. У меня не хватит чернил, чтобы описать всю его пестроту и великолепие. Люди бранятся, толпятся. Прицениваются к товару, жарко спорят. Везде разноцветные ткани, ковры, блестящие медные кувшины и чаши. Тускло блестит серебро в тени навеса ювелирного прилавка, загадочно мерцают драгоценные камни в золотых перстнях и ожерельях, тысячи нищих гнусаво просят милостыню, показывая свои увечья и гнойные язвы, тысячи менял монотонно отсчитывают монеты, и тысячи зазывал звонко расхваливают свой товар. Здесь же, на базаре, я услышал удивительную историю от одного нищего, сведущего в нашем языке (он был в неволе у канийского купца). История больше похожа на сказку, но я склонен считать её правдой, к чему приведу довольно веские доказательства.

А пока, Дервин, насладись восточной фантазией. Я её назову: Рассказ о Курботе и Алсейне, и о сокровище проклятого шаха.

Жил некогда царь Джерглан и правил он могущественным царством. И богата была страна его, но царь захотел большего, и начал покорять соседние края. И чтобы победа всегда сопутствовала ему, заключил Джерглан договор с тёмными силами, с иноземным богом зла выпил он из оправленного медью черепа мерзкое семя бога, признав того своим отцом. И войска царя одерживали победы за победами, и прошли многие земли, подчинив тамошних жителей, а во дворец Джерглана из дальних земель из сумрачных закатных лесов прибыли колдуны – почитатели того бога, с коим выпил царь из чаши. И стали во дворце твориться черные дела, и народ Джерглана стал бояться своего царя. И разгневались тогда боги, бывшие на небе, что чёрный дым от жертвенников загрязняет их небесные чертоги и облака, и стали вникать в дела людей. И узнав, что сделал царь, впали боги в ярость и истребили народ Джерглана, как пауков, и отняли у него все земли. И пришли на эти земли гиорибы во главе с каганом Тюнкюкуром и захватили эти земли. У царя же не было войска, чтобы противостоять им, и он укрылся в своём дворце. И три года осаждали кочевники этот дворец, и когда захватили его, убили царя и всех его слуг, и разрушили черные алтари. И когда нашли они казну Джерглана и открыли двери в неё, раздался сверху могучий голос, и вещал он: «Это золото проклято, не смейте касаться его! Только после того, как песок коснётся его, берите это золото!» И кочевники, слыша голос этот, похожий на гром, испугались и ушли из дворца. А черные колдуны, прятавшиеся в земле, вышли из своих укрытий и оживили царя, ибо думали, что в нём пребывает частица души их бога. И узнав, что жив ещё царь, нарушивший их заветы, потопили боги в песке всю его страну, а дворец запечатали нерушимым заклятием.

И прошли после этого сотни и тысячи лет, и сменилось много поколений, и люди, живущие в пустыне, считали, что она была вечно, и только седобородые старцы рассказывали диковинные истории о царе Джерглане по ночам у костра, утверждая, что это давняя быль. И однажды в Ортхоне встретились два мужа, чья храбрость не уступила бы храбрости целого войска, а силой и ловкостью они были подобны барсам, которых привозят иногда в Ортхон кочевники из Кичиктаукских гор. Один из них был бедный неимущий горожанин-полукровка, и звали его Алсейном, а другой был степняком из племени шабулов, обитающих у хребта Эланда и звался Курботом. Оба знали о сокровищах, и не раз уже удалялись в пустыню, пытаясь отыскать дорогу к ним, но не могли найти. И когда они прознали друг о друге, то решили: «вот напарник, подобный мне», и встретились, и уговорились о вечной дружбе, и отправились разыскивать дворец.

Долог и тяжёл был путь их. Трижды налетали на них ураганы, трижды кончалась у них вода, на вторую неделю пути пали их верные кони и они брели пешком по пустыне, каждую третью ночь отражая набеги разбойников. И на второй месяц пути остановился Алсейн и сказал: «Такой путь больше невозможен, он в тягость мне. Надо добыть добрых коней». И сказал ему на это Курбот: «Знаю я о быстрых конях, что скачут быстрее ветра по пескам. Они выносливы, как сто верблюдов, и красивы, как наложницы хана». «Где видел ты таких коней?!» – вскричал Алсейн. И ответил шабул: «Во дворце у Гремящей реки». А все знают, что во дворце у Гремящей реки живёт огромный дайв, повелевающий ветром, и в конюшне у него действительно находятся прекрасные кони. И решили друзья убить дайва и овладеть конями его, и ради этого свернули они на время с пути.

И когда появилось перед ними жилище дайва, высотою с гору, сказал Курбот Алсейну: «Возьми свой чудесный меч, и войди в реку, и скройся в ней. Когда я выманю дайва из дома и начну пускать в него стрелы, ты зайди сзади и отруби ему ноги, чтобы упал он и выронил свою дудку, которой призывает ветры». И Алсейн взял меч и сделал так. И когда рухнул дайв, шум от его падения стоял такой, что песок расплескался далеко окрест. И накрыл героев с головой. Но подскочил к дайву Курбот и вырвал дудочку у него из рук, которой тот призывал ветры, а Алсейн второй раз взмахнул мечом и разрубил дайва пополам. И сделав это благое дело, вошли друзья в конюшню дайва и взяли себе там могучих огненно-рыжих жеребцов, что не боялись жаркого ветра пустыни и способны были есть песок. И укротили друзья этих дивных коней, и воссели на них, и продолжили свой путь ко дворцу Джерглана, хоть и увеличился он вдвое против прежнего из-за того, что пришлось повернуть к Гремящей реке.

И когда достигли они дворца Джерглана, показался он им едва ли не больше жилища дайва, и их бесстрашные кони в первый раз задрожали всем телом, и человеческими голосами стали просить своих хозяев удалиться от этого места, ибо на нём лежит гнев богов. Но Курбот с Алсейном переглянулись, сошли с коней, и, привязав их у высокой скалы, решились войти во дворец.

И едва они приблизились, как заговорили с ними два каменных грифона, что стояли у ворот дворца.

– Что нужно вам, смертные, в этом месте? – рыкающими голосами спросили чудовища.

– Мы хотим войти и осмотреть это прекрасное здание, – подмигнув Курботу, ответил им Алсейн. – Мы много слышали о нём.

И едва произнёс он это, как воскликнул один из грифонов:

– Твои речи лживы, а помыслы темны – убирайся!

И Алсейн обнажил свой меч.

И схватились они с чудовищами на пороге дворца, и Курбот ослепил обоих своими тяжёлыми стрелами, а Алсейн отрубил им головы.

Вслед за этим поднялись они к воротам, и, с трудом распахнув их, ступили внутрь дворца. И вслед за этим появилась за ними бесшумно фигура в чёрном плаще и пленила обоих. И очнулись друзья в огромном зале с блестящими черными колоннами, а перед ними на полу метался живой огонь, посаженный на закопчённую железную цепь. И очнувшись, ещё увидели друзья, что они надёжно связаны и лишены оружия, лишь волшебная дудочка осталась при Курботе. И стояли перед ними семь колдунов, все в черных одеждах, больше похожие на скелеты, чем на людей.

И самый старший из них, подняв вверх руку, сказал:

– Давно уже у нас не было храбрых сердец и горячей крови.

На что Алсейн ответил им:

– Я хочу умереть как мужчина, прославляя свою смерть и танцуя священный танец, как принято в нашем краю. Пусть шабур сыграет мне, я учил его.

– Быть посему, – сказали колдуны и расковали руки Курботу, а Алсейну – только ноги.

Шабул же достал свою дудочку и заиграл во всю мощь, призывая все бури, которые знал.

И прилетели с Севера ураганы, с Юга – самумы, с Востока – тайфуны, с Закаты – грозы с градом, и потушили они живой огонь, задушив его в своих объятиях, и унесли прочь черных колдунов. Самумы же принесли с собой песок и очистили золото от проклятия. И вернулись Курбот с Алсейном к коням своим, после того, как утихли ветры, и нагрузили их золотом так, что у тех стали подгибаться колени, и возвратились каждый в свою страну, на прощание смешав свою кровь и обещая, что каждый из них будет помогать другому в беде. И жили они после этих подвигов долго и счастливо, окружённые почётом и уважением, (совершая ещё много славных подвигов), пока не пришла к ним Несущая Беды.

* * *

Вот какой удивительный рассказ я услышал на ортхонском базаре, дорогой Дервин, и рассказчик клялся, что это истинная правда, и некоторые сведущие люди, с которыми я поделился этой историей, тоже подтверждали его слова. Я склонен верить им, потому что, пребывая во дворце ортхонского правителя, я был удостоен чести посетить его богатую библиотеку, наполненную различными древними свитками, рукописями и пергаментами.

Там я нашёл книгу Хирулли – удивительнейшую из книг, в которой собраны сведения о делах минувших с самого основания Ортхона и до года 1380. Надо ли говорить, какую она представляет ценность для меня! В ней есть все имена и фамилии, и даже прозвища купцов и воинов Запада, приходивших в эти края три сотни лет назад, до дней сегодняшних (к книге прилагается дополнительный список с 1380 по 1654) а значит, могут быть сведения и о моем отце! (книгу мне дал библиотекарь, но тот список он почему-то изъял – я видел это, но я до него всё равно доберусь) так вот, в этой книге я нашёл и эту сказку, датированную апрелем 1324 года, когда её записал сам Хирулли, и к ней же дано любопытное приложение. Это выдержки, переписанные Хирулли из «Истории торговых троп» Гексумена. В этих выдержках помечено, что в 1167 году некий беловолосый варвар с Севера, въехавший в город вместе с дулабами (было такое племя), встречался с гейцмундским купцом, а потом подбил дулабов на погром домов его (купца) конкурентов. Что интересно – это ясно из показаний самих дулабов, показаний же варвара нет вообще и вот почему: после того, как их схватила стража, Альтестан (так его называли дулабы, видишь, как его имя обкатали века – стал Алсейном!) бежал из-под стражи по дороге в тюрьму, и вместе с шабуром Курбатом (ещё один кочевник, заметь, его друг по сказке) лишил жизни молодого Тегира – будущего шамхала камаев, вместе с его небольшой свитой. Потом они бесследно исчезли из города, убив у подножия вала семнадцать стражников. Потом, полгода спустя, шабура видели у ашкутов и саркифов, и он утверждал, что вместе с Альтестейном (думается мне, таково настоящее имя «варвара» – шабур за месяцы странствий мог научиться произносить его правильно) наведался во дворец Джерглана и в доказательство предъявлял девять прекрасных алмазов самой чистой воды, а капбарские караванщики рассказывали, что к ним в Чач приходил высокий юноша с прямым мечом и русыми волосами, хвастающийся, что он вместе с Курбатом убил Джерглана. Всем недоверчивым он описывал дворец и дорогу к нему, а также показывал девять крупных огранённых алмазов. Нашлись охотники сходить, и они подтвердили правду слов «варвара» насчёт дворца.

Так что, дорогой Дервин, ещё за пятьсот лет до нас находились смельчаки, не побоявшиеся проникнуть на Восток и сорвать с него покров тайны.

Знаешь, этот Альтестейн кажется мне удивительно похожим на того, который подавил мятеж в Гадранте в 1177, был пиратом в Южных морях и помогал писать книгу о Востоке монаху Онесифору. О нём ещё ходят слухи, что он доставил корону князю Аннераха, и тем как бы обратил язычников в нашу веру. Но гадать можно до бесконечности…

С сожалением заканчиваю это письмо, ибо многое ещё я хотел сказать, но время не терпит – завтра я отправляюсь в Айхал-тепе (разумеется, вместе с книгой Хирулли и тем списком, который мне обещали принести на рассвете) и мне надо подготовиться к дальнему пути.

Не унывай, Дервин, я вернусь, можешь мне поверить, только вот не знаю, когда.

Любящий тебя Гаспар.

Проснувшийся на рассвете Альтестейн долго лежал без движения, несмотря на то, что озяб. «Я же не умею читать. Я и писать не умею». Он ощупал у себя на груди вещи, данные Мефестуфисом, и вздохнул. Там, за пологом палатки, всхрапывали лошади и верблюды, серое небо бледнело, окрашиваясь розоватой дымкой, и отрывисто закричал часовой, отгоняя подобравшегося к угасающему костру шакала.

* * *

– Как мы поступим, когда минуем гряду? – спросил Кее’зал, сплёвывая сухую травинку, которой ковырял в зубах.

Поутру в отряде одного из вьючных верблюдов ужалил скорпион, и тот подох, изрыгая пену пополам с желчью. Саллийцы срезали с него клочья шерсти и жгли от дурного глаза. Альтестейн привстал на стременах, осматривая движение сотни, и ответил:

– Мы разделимся. Так как наши доблестные союзники никогда не испытывали желания штурмовать горные вершины, являясь прирождёнными конниками, как и керкеты, то они, забрав наших лошадей, поедут в обход с Юга. Мы же, презрев опасности, углубимся в скалы и выйдем к оазису козьими тропами.

– С Юга? – переспросил Газан. – Но если мы минуем гряду, то окажемся в месте, откуда ближе северный проход.

Он ехал первым на своём наре, и ему пришлось повернуться, чтобы посмотреть на гирдманов сверху вниз. Это немного успокаивало проводника.

«Варвар» смотрел и смотрел на хулагида, пока тот не отвёл глаз.

– Приходит весна, а потом снова приходит. Оглянешься, а она уже у порога. Так, кажется, поётся. Скоро ли мы будем у колодца? Под этим солнцем наши запасы истощаются, как будто бурдюки сами пьют воду.

– Завтра после полудня, если будут милостивы к нам боги.

– Почему он всё время говорит «если»? – спросил у Кее’зала его посыльный Тевелук, обритый наголо, плотный, низкорослый. – Он что, призывает несчастье?

– Он хулагид, – невозмутимо ответил туэркинтинец. – Такое у них в крови.

Газан скрипнул зубами и смолчал.

* * *

Утром второго дня движения по гряде Альтестейн послал вестового забрать у Львов беременную верблюдицу и пригнать её во главу отряда. Ночью хохотали гиены, и ветер стонал в тонких трещинах, кое-где прикрытых сверху коркой соли и суглинка. Казалось, что плачет сама земля. Воины с опаской ложились спать, кое-кто вовсе не сомкнул глаз, ожидая прибытия духов с росой.

Когда тронулись в путь, стали замечать лужицы песка, к которым проводник запретил приближаться. Иногда под копытами шелестела сухая прошлогодняя трава, тоненьким ручейком осыпался куда-то внутрь гряды мелкий гравий. И небо приблизилось, и облака повисли низко. Львы всё время как бы подпирали сзади, и наёмники стали раздражаться на это.

Некоторые недовольно заворчали: жара выводила людей из себя.

– Подохнем мы здесь все! – неожиданно закричал один из воинов, черноусый и черноволосый, с красным обгоревшим лицом, края шлема оставили на нём белые полосы. – Как псы подохнем! Куда ведёшь нас, Кее’зал, без Львов?!

– Оглянись, глупец, где твои глаза? – зычно и угрожающе ответил сотник. – Вон их скользкие рожи, прямо за нами, рукой можно достать.

Кто-то залился смехом на грани злобы и безумия. Мускулистые руки привычно и нервно ласкали, сжимали рукоятки тяжёлых мечей. Многие дико смотрели на командира.

– Не обращайте на них внимание, они думают, что мы трусим, но трусы ли мы?

Альтестейн поставил всех своих пиурринов в хвосте сотни как заслон, чтобы не завязалось бессмысленной драки, а сам вместе с Газаном и верблюдицей (жалко, не чёрная) выехал вперёд на полсхена. Их было видно, но не слышно, разве что громко закричат. Вскоре палящее солнце исчертило тенями серо-рыжие камни и всё стало колебаться в знойном мареве.

Альтестейн знал, что для едущего позади них Кее’зала они теперь не больше чем мираж, только моргни – и сгинут, растворятся в скальном распадке.

Верблюдица, мерно раскачивая тяжёлое брюхо, покорно шла за наром проводника.

– Надеюсь, мы его увидим прежде, чем провалимся, – хрипло сказал Альтестейн промакивая краем накидки вспотевший лоб.

– Его может и не быть там. Он может быть где угодно, может, сейчас смотрит за нами из-под земли.

– Кто, колодец?

Газан промолчал.

– Животные первыми почуют его.

– Они почуют так же и воду. Если она здесь есть.

Солёный пот заливал глаза.

«Какой день мы идём? Всё дико, пустынно, знакомо. Вот сейчас из-за камней появятся купола пальм – это Чач, которого я смог достичь вместе с капбарами, когда Курбат ушёл на Юг, к Дешт-и-Науф…»

Рыжий под Альтестейном тревожно заржал, вытянув шею. Верблюд Газана остановился, сильно всхрапнув. Верблюдица попятилась.

– Здесь. Это где-то здесь, – одними губами сказал хулагид.

– Хорошо, – «варвар» заморгал, попробовал понюхать воздух, широко раздувая ноздри, но ничего не уловил и решительно спрыгнул с коня.

Он достал из-за пазухи медальон на кручёном чёрном шнуре, в котором поблёскивали серебряные нити. Поверхность талисмана, когда Альтестейн смотрел на неё при свете костра, была зеркальной, казалось, будто из глубин неведомого металла сейчас выплывет что-то, но при свете дня он был просто матовым.

– Анари охури. Шасса-на лайя ом ту…

Газан. Газан! Стреножь своего зверя и Рыжего. Все четыре ноги. И тащи верблюдицу за мной.

Они оба взялись за повод, животное не хотело идти.

– Господин, – впервые гордый проводник обратился так к Альтестейну. – Что мы будем делать?

– Ты наполовину амаитнарра, наполовину маайанат, что сейчас важнее. Я помню, у вас был обряд, когда вы просите милости у черных теней. Ты знаешь что-нибудь об этом?

Газан пронизывающе посмотрел в лицо наёмнику:

– Мать рассказывала мне как тайну…

– Ты собирал травы в полнолуние? У тебя всё есть? Ты не мог выжить в песках, не помня своего второго корня.

– Я ни разу не выполнял служение.

Вдвоём они протащили верблюдицу ещё с десяток шагов, спустились в неприметное углубление и увидели впереди справа груду грубо отёсанных камней.

Верблюдица жалобно застонала, будто понимала, что с ней сейчас сделают, и пала на передние ноги.

Газан быстро осмотрелся, и разложил небольшой костерок из пучка хвороста, что сунул ему в руки Альтестейн, а потом гортанно запел, неторопливо кружась вокруг своей оси, маленькими шажками обходя колодец по движению солнца. Постепенно тон пения становился всё выше, исступлённое, из складок одежды хулагид доставал какие-то травинки, растирал, бросал в воздух вокруг себя, подпрыгивал и размахивал руками, подражая крыльям орла. По его знаку Альтестейн вскрыл горло верблюдице, и кровь её хлынула на горячие камни. Подскочив к затухающему пламени, Газан сунул в уголья какие-то перья и зашептал, трясясь, омывая себя поднявшимся вонючим дымом. «Варвар» почуял волну, прошедшую по ногам. Они застыли. Потом проводник, будто что-то услышав, решительно поднялся с колен и подошёл к верблюдице. Обнажив кинжал, он вспорол ей брюхо и, причитая, достал плод. Потом отпилил голову животному. Весь перемазавшись кровью, он отнёс это к колодцу и бросил внутрь.

Альтестейн, которого внезапно одолела безмятежная слабость, прищурившись, смотрел на эти действия. Дым щекотал ему нос и горло чем-то сладким, но ни чихать, ни откашляться не хотелось. Так стоять, пока не заполнишься грязно-жёлтыми клубами от самых пяток до макушки. В оцепенении «варвар» смотрел, как со свистящим звуком голова верблюдицы вылетела из колодца. Потом что-то невидимое ударило его в грудь, опрокинуло, закричало в уши визгом на пределе слышимости и тотчас метнулось ещё куда-то. Застонал Газан. Силясь вдохнуть полной грудью, Альтестейн перевернулся на бок и увидел, как проводник корчится на камнях у безжизненной туши, с корнем выдирая свои светлые волосы.

Будто что-то лопнуло, отпустило «варвара» и он вскочил, левой рукой хватаясь за медальон, а правой обнажив меч.

– Тебе были даны дары! Отступись!

Газан поднялся на ноги, шатаясь, неуверенными движениями разметал пепел костра, а потом двинулся к Альтестейну.

– Стой, – хрипло сказал «варвар». – Тебе не взять меня. Посмотри сюда.

Медальон исторг из груди проводника хрип.

– Тебе ведомо, кто его сделал. Ты знаешь, кто его дал. Говори со мной.

– Что… ты хочешь?

Альтестейн облизнул потрескавшиеся губы. Камни жгли ноги даже сквозь подошвы сапог.

– Сначала воды. Потом ты отведёшь нас в Ахель.

Дух рассмеялся «варвару» в лицо:

– Я уйду сейчас, смертный. Возьму своего нара и уйду. А ты пей воду. Вдосталь напейся.

Медальон внезапно качнулся в руке Альтестейна, словно чувствуя его глухое отчаяние и нарождающуюся ярость бессилия:

– Посмотри назад, дух, если ты умеешь смотреть. Неужели ты думаешь, мы добрались сюда одни?

Долгое, мучительное молчание. Дым отпустил Альтестейна, и он чувствовал себя былинкой, готовой лететь под порывом ветра, но это ощущение уравновешивалось горячими толчками медальона.

– Там много людей, и это не караван. За людьми твоей силы скрываются жители степей, и их больше. Вы идёте в пустыню умирать.

– Ты просмотрел главное, дух. С нами едет тот, кто дал мне этот медальон и приказал охранять человека, в чьём ты теле сейчас. Он проводник и наполовину керкет, что должно было оградить нас от неприятностей, так как мой наниматель не хочет открывать себя раньше времени. У меня нет силы приказывать тебе, но подумай. Пустыня изменилась, а ты того не заметил.

Черные провалы глаз пытались охватить всю фигуру Альтестейна.

– Что ты хочешь?

– Ты взял проводника. Мы найдём дорогу назад, ибо запечатлели её в своих снах, хотя здесь очертания земли меняются ежечасно, когда дует ветер. Мне нужно попасть в Ахель через скалы. Если ты согласишься послужить моему нанимателю, это будет полезно и для тебя.

– Что тебе твой наниматель? Уйдём вместе, я знаю, где лежат такие сокровища, что и не снились самому шахиншаху.

«Если бы ты знал, кто послал меня».

Тело стояло, выпрямляясь всё сильнее, будто кто-то внутри наматывал струну, подлаживая фигуру марионетки под свои чуткие пальцы.

– Амулет окутывает тебя, чужеземец, но я вижу самую твою суть. Ты – кувыркающаяся в воздухе булава. Я не могу разгадать твои слова, не могу прочитать в твоих глазах правду, но я чую твою злобу. Это хорошо.

– Сделка? Ты поклянёшься на этом талисмане?

– А ты, поставишь себя?

Горячий пот заливал глаза, но при этих словах «варвара» пробила крупная дрожь.

– Давай оговорим условия.

– Говори.

– Ты не пытаешься бежать. Не обманываешь меня в моих вопросах. Не натравливаешь на нас твоих сородичей. Не проклинаешь нас. Не выдаёшь себя. Не убиваешь никого из моих людей, и проводишь нас к Ахелю. Мы не препятствуем тебе уйти потом, куда ты захочешь, а ты уйдёшь и не станешь нам мстить никогда.

– Клянусь, да будет свидетель в том мне амулет, который выпьет мои силы при нарушении клятвы: я не пытаюсь бежать, покуда не провожу вас к оазису. Я не лгу тебе, когда ты спрашиваешь меня. Я не убиваю твоих людей, веду себя как человек. Я не проклинаю вас и не натравливаю на вас моих сородичей. Когда я уйду, то не буду вам мстить. Никогда.

Ты не выдаёшь меня перед своими воинами и своим нанимателем. Не подносишь мне еды на серебре, не окуриваешь травами таска и маремьяна. Не пытаешься захватить надо мною власть.

– Клянусь. Клянусь собой, да будет в том мне солнце свидетель.

– Что-то гложет тебя, я вижу. Но ты поклялся солнцем, и теперь твоя безделушка не будет иметь надо мной власти, если ты вдруг нарушишь свои слова. Возможно, нам стоит обсудить вечером какие-нибудь ещё условия, – мертвец оскалился, пытаясь улыбнуться.

– Да. Тебя зовут Газан, если ты вдруг позабыл.

Тело сделало два шага, протянув вперёд ладонь, будто желая взять Альтестейна под руку, но остановилось, не доходя, ощутив какую-то границу:

– Хорошо. Я даже съем вашу пищу.

* * *

Вечером наёмники вкупе со Львами преодолели гряду и снова углубились в пустыню. Гиены, привлечённые таким большим количеством вьючных верблюдов, следовали за отрядами по пятам, изредка поднимаясь на гребень очередного холма, чтобы издевательски похохотать вслед.

Кто-то из Львов, желая показать свою удаль, несколько раз срывал коня в галоп, пытаясь поразить стрелой какую-нибудь тварь, но пока это заканчивалось ничем. Крупные звёзды усеяли небосвод, пар от дыхания поднимался лёгкими невесомыми облачками. Напившиеся воды, животные шагали бодро.

Газан, железной рукой управляя впавшим в апатию наром, подъехал к Альтестейну и сказал, склонившись к нему:

– Надо ехать столь быстро и столь долго, как вы можете. День переждём меж барханов, ночью подъедем к скалам, и я проведу вас.

«Варвар» кивнул Кее’залу, тот что-то объяснил Тевелуку на туэркинтинском, и наёмник умчался, нахлёстывая коня.

Войско тянулось тонкой цепочкой по трое, изредка взблёскивали кольчуги или эфесы сабель, как чешуйки огромной змеи, ползущей в темноте.

Посыльный вернулся довольный: ему нравилось злить Львов, и Кее’зал отправил его к Хирту и Туджиби, чтобы их десятки тщательнее смотрели по сторонам, собирая топливо для костров.

Альтестейну вспомнилось, как большая туша песчаного носорога пробежала мимо него, и он увидел морщинистый бок, залитый лунным светом, метнул сеть – и она соскользнула, а сзади вырастали ещё тени, улюлюкали и бросали верёвки.

– Насколько ты состоишь из земли? – спрашивали его в ТиСаэ, на склоне гор Нолгшон, преподавая науку меча. – Насколько из ветра? Есть ли в тебе огонь? Тычет ли в твоих коленях вода?

Хорб-ин-Тнес смешала все краски в одну: серебристо-чёрную, молчаливые фигуры, упорно бредущие вперёд, искажались в этом свете, и сторонний наблюдатель мог поклясться, что видел одновременно и карликов и великанов, следующих своей странной тропой.