Текст книги "Rusкая чурка"

Разговор с Алексеем

Алексей позвонил Александру недели через две-три. Сосредоточенный, весь в заботах, говорил немножко грубовато, часто раздражался. Рассказывал о сложностях в работе, о своей газете, о беспределе, творимом мэром Фимкова:

– Знаешь, на нас тут администрация напирает, активизировался Стрекуленок этот… Никак не хотят смириться, что могут бабки потерять. А за ними же, сам знаешь, кто стоит…

– Кто? – задал довольно глупый вопрос Саша.

– Конь в пальто! Ну, ты что, газет не читаешь, телевизор не смотришь? Про генерала-то Победова слышал? – раздражаясь на Глынина, искренне недоумевал Паримбетов.

– Губернатора?

– Ну, конечно… А про его Воинский союз? – Леша заговорил спокойно, но быстро, словно диктовал текст секретарше, печатающей на компьютере. – Организовали его после Афгана, чтобы помогать ветеранам и инвалидам локальных войн и конфликтов… Ну, конечно, есть у них и реальные герои… Настоящие ребята! Один Пельменников, Герой Советского Союза, чего стоит, – начал просвещать Александра Леша, – но он там, похоже, номинальный… Есть и инвалиды… А реально заправляют те, кто занялись бизнесом, ну, там торговлей всякой, крышеванием, как обыкновенные бандюки, вымогательством под всякими патриотическими предлогами и так далее. А Стрекуленок, полковник, кстати, с Победовым в Афгане служил, кровью повязан… Все они пошли во власть, в депутатство, командовать-то привыкли, работать – нет. А в Союзе у них больше ста тысяч ветеранов. Многие довольно агрессивные. Ну, а что, здоровые мужики, привыкли вопросы силой решать, с автоматом… Генерала же и Лужок, который мэр Кепкин, и Президент ненавидят, а считаются. Убрать не могут, потому как у него сила большая. Ну и он по всей России своих людей ставит, ну, а по области Московской-то и подавно. Вот он и нашего Папу выдавил, достал всех! Стрекуленок-то этот является одним из наиболее близких к губернатору людей. Везде бабки вложены, для контроля нужен свой человечек… Корпорация настоящая…

– И ты, правдолюб, небось про это стал в своей газете писать? – Саша вздохнул, поняв, что все настолько серьезно, что уже и дергаться-то практически бесполезно. Откинулся головой на спинку дивана.

– Ну, да. Давно уже пишу. А ты что, что-то против имеешь?!

– Да Господь с тобой! Ты что?! – Саша задумался, сделав паузу, и даже потер виски, продолжив голосом умудренного опытом человека: – Но скоро ведь новые выборы, нас уже вон выступать зовут заранее… А накануне выборов все это больше на вкинутый компромат походит. Как бы это, наоборот, им не помогло. Народ ведь как теперь считает, если человека хают, ругают, значит, он хороший. Все наоборот…

– Ты прав, так все и есть, – хмыкнул немного раздраженный правотой Глынина Алексей. – У них даже рейтинг опять подскочил. Но что ж теперь, не останавливаться же из-за этого. Раз начал… Они же тут все распродадут, даже детсады… Коттеджей настроят в пойме реки, в лесу нашем, точечной застройкой весь город испоганят, чурок завезут десятками тысяч… Сейчас-то я вон нанять никого другого не мог, чтоб в хозяйстве помогли. А этим все эти рабы только на руку. Им жизни красивой хочется. Как кремлевским ребятам. Стрекуленок уже болтал по пьяни, мне передали, мол, Путин подполковник и не воевал, а я полковник и воевавший, почему у него все, а у меня нет, я тоже хочу! У меня, мол, ордена боевые… Представляешь, кадр?! А Родине, как они говорят, они долг свой еще в Афгане отдали. Теперь от Родины его назад ждут, желательно в конвертируемой валюте… Больные они все, реально больные, их лечить надо принудительно, а не во власть пускать! Были героями – стали бандитами…

– Ну, ты уж ладно, Леш, не все же? – непонятно зачем заспорил Глынин. – Все ж и так было понятно…

– Что ладно-то, что ладно! – начал заводиться Паримбетов. – Ты слушай, я знаю, что говорю. Конечно не все. Иначе хоть стреляйся! Но даже малого процента хватит выше крыши, когда он во власть войдет. У них границ нет, крышу уже давно снесло. Знаешь, скольких неугодных уже постреляли. Менты их брали многих с поличным и потом отпускали…

– В Фимкове?

– Ну, ты что, совсем дурак, почему сразу в Фимкове, у нас все менты давно ручные, прикормленные… Я ж тебе сказал, они по всей России щупальца распустили… Это, можно сказать, армия наемников, солдаты удачи… Но только с железным, четко отлаженным, действующим как часы центром. – Алексей говорил на повышенных тонах. И очень убежденно.

– Да, весело. И что ты мне об этом только сейчас рассказал, по телефону?

– А ты что, спешишь? Взял бы автомат и побежал их стрелять? – как-то хмуро отмахнулся Алексей.

– Ну, нет, конечно… – Саша немного даже растерялся.

– Ну, вот и все. К тому же девчонкам твоим это неинтересно… У них со-овсем другие заботы, – как-то протянув букву «о» в слове «совсем», закончил мысль Леша.

– Ладно, знаешь ты девчонок…

– Знаю… некоторых…

Повисла внезапная пауза. Как будто двум друзьям сразу стало не о чем говорить. Естественно, с Алиной Саша на те скользкие, интимные темы тоже больше не разговаривал, стараясь вообще с ней не сталкиваться ни на репетициях, ни на концертах. Благо появилась директорша, здоровая, умная баба, бывшая спортсменка, которая серьезно взялась за дело и сама управлялась с бабским же коллективом, то есть гоняла их по-черному, и уж с ней-то договориться и схалтурить у девочек не получалось.

– Да, кстати, – вдруг, словно очнувшись, продолжил Леша, – мне тут Любка звонила, я с ней на филфаке МГУ учился, хорошая баба, наша, ей была работа нужна… Ну, в общем, она сейчас завотделом «Московского комсомольца». Разговорились о том о сем… В общем, они тут акцию какую-то проводят на Пушкинской площади, прямо у кинотеатра «Пушкинский». Нужен бабский коллектив, я про «Фейс» сказал, она вас знает. Зовет выступить с несколькими песнями. Они потом про это напишут… Как ты?

– А песни какие? – тут же согласился продюсер.

– Запиши телефон, сам обо всем узнай и договорись, я тебе не секретарша… – заворчал довольный сделанным Паримбетов.

– Спасибо, Леша… Скажи…

– Не скажу…

– Да я не про это, чудо… Тебе угрожают?

– Нет, тортики с кремом высылают. Все, обнимаю, – саркастически улыбнулись на том конце. Трубка притворилась глухой. И немой.

Концерт на Пушкинской

Саша тут же позвонил Любе и быстро обо всем договорился. Группа даст небольшой двадцатиминутный концерт, а «МК» напишет о них на своих страницах и даст большое цветное фото. Договорились на полполосы текста. Обе стороны остались довольны. Концерт назначен на середину месяца, на шестнадцатое июля. Сценой будут служить балконная площадка с главным входом и сами ступеньки стеклобетонного, шестидесятых годов постройки, кинотеатра. Осталось пять дней. Позвонил Марине, директорше, пусть девчонки готовятся… Концерт на Пушкинской!

Пушкинская площадь… когда-то, в детстве, одно из любимых и родных Сашиных мест в Москве. Да и, наверное, любого нормального, хоть как-то знающего свою историю русского человека. Живая и мертвая история России. Когда-то здесь были Страстной монастырь, церковь Дмитрия Солунского. Очень, очень жаль, что снесли… Теперь болтают, что подземный паркинг будут строить, турки-мусульмане деньги дают, какой-то Абдула проект сделал… Может, наши деятели скоро им и Кремль продадут, и храм Василия Блаженного. Вообще мозгов нету, одни бабки на уме… Или наоборот, мозги есть, и это просто чья-то продуманная злокозненная воля… Они ведь даже, дай им эту самую волю, и Мавзолей, памятник научной советской мысли, не снесут, хоть и будут от ненависти желчью обливаться, а сделают в нем публичный дом, чтобы зелень с Вашингтоном на борту зарабатывать. А парламентского большевика Зюзюкина (теперь уже, правда, меньшевика) в ленинской кепке (не путать с кепкой мэра Кепкина по кличке Лужок), чтоб не возмущался, охранником там поставят, честность и непреклонность с неподкупностью свои показывать… За определенную плату, разумеется… в твердой валюте.

Саша, проучившись пять лет в Литературном институте, каждый день выходил из метро «Чеховская», оставляя сзади за спиной кинотеатр «Россия», зачем-то теперь переименованный в «Пушкинский» (ходят слухи, что скоро опять назад переименуют, чтоб никто не запомнил названия), и шел мимо зеленого, обсиженного голубями памятника Пушкину, расположенного, кстати, на месте этого самого монастыря… Шел дальше через печально известный в чеченскую кампанию страшными террористическими актами подземный переход… Как все там было завалено битым стеклом, залито кровью… Крики, плач, дым, а вначале еще и темнота, всеобщий шок… А ведь те, кто это сделал, имеют родителей, детей… Шел мимо бывшего кафе… Вот уже и забыл, как оно называлось, то ли «Лира», то ли «Луна», впрочем, тоже переделанного, точнее, отданного под американский фастфуд. Ведь не только пиндосам надо неправильно питаться, становиться жирными дебилами, поглощателями маргарина и блевотообразных гамбургеров… И нашим альтернативно одарённым – ослам отечества – всегда чего-нибудь массового хочется. И чем хуже, тем лучше… И всё продаётся и всё покупается. Главное, не задумываться и не останавливаться… Фастфуды для живота, для головы, для души… Россиянским межеумкам ведь тоже надо спихивать всякую дрянь (штаны, кофты, трусы), приделав на задницу, на воротник, на руку, на лоб так называемые лейблы, придумав моду, чтобы люди, ставшие промытомозгими бакланами, лохами чилийскими, фраерами ушастыми и чурками неговорящими, выбрасывали хорошие, ещё новые вещи и постоянно покупали новые. И ведь покупают, олухи царя небесного, простуженные на всю голову, других забот, можно сказать, нет… Раз в полгода мобильник, раз в год ботинки и костюм, раз в два года комп-ноутбук, раз в три года телевизор, автомобиль и обстановку в квартире. А некоторые уже и женмужей по той же схеме меняют – обсосы, если лейбл немодным стал. Чтобы отличаться друг от друга не мозгами, не творческим потенциалом, а так называемой крутизной. Некой продвинутостью, в отличие от лохов петровичей, которым все это не нужно… Да, молодцы евреи, придумали понты, чтобы деньги зарабатывать. Богатеют и впаривают всему миру всякую дрянь. Россиянцы-эльцисты тоже хотели и получили образчик свободы и демократии, правда, нигерского неполиткорректного мудацкого розлива… Так думал раздраженный Саша каждый раз, когда проходил мимо этого западного муравейника, кишащего снующими туда-сюда млекопитающими и млекопитающимися. А вот здесь живет прекрасный писатель Александр Порохов с женой, изумительной, доброй, красивой, очень гостеприимной женщиной, и детьми, друзьями и, можно даже сказать, соратниками Глынина по газетам «Свет» и «В будущее»… Впрочем, как давно это все было…

Сейчас Пушкинская площадь до самого кинотеатра запружена праздношатающимся, поддатым, веселым разноплеменным людом, желающим хлеба и зрелищ. И чем больше зрелищ, хлеба и пива, тем люд этот счастливее, разговорчивее и демократичнее. Было бы спиртное и, как говорится, побольше голого тела. Сашу так и просили, пусть девочки наденут платья покороче, чтоб побольше тела было…

– Покороче чего? – спрашивал продюсер.

– Ну, просто – по-ко-ро-че…

* * *

– «Фейс», ваш выход через полчаса. И чтобы я вас не ждала! – Очень толстая, очень выпуклая, но при этом суетливая администраторша, залихватски виляя огромным задом с заносом на поворотах до полуметра, словно это был не зад, а прицеп грузового автомобиля, с неожиданно большой скоростью для этого транспортного средства потащила группу в гараж. То есть в комнату для переодевания. Она так живо и уверенно семенила толстыми ножками на высоких, тоненьких, с маленькими брюликами, каблучках, что девчонки еле угнались за ней, с трудом добежав, практически, я бы даже сказал, доползая до места.

– Ей бы самой петь и танцевать в каком-нибудь «Шоу толстушек». Энергии, как у самовара на колесах, – отдуваясь и пыхтя как паровозы, ворчали и скрипели молоденькие запыхавшиеся девушки…

– Девчонки, без одной минуты девять. Где-то через пару минут мы. У Салтычихиной последняя песня.

– Санек, а это не твоя ли песня-то? Я ску-ча-ю по те-бе… – жалобно, но при этом с издевкой пропела, пародируя Салтычихину Анька, тут же схватив в охапку Алину и показывая, как она по ней скучает.

– Моя, – немножко скривившись, ответил Александр, – но тут Инночка немножко от себя прибавила… Ладно, готовьтесь. Вот два микрофона, включат, когда будете на сцене. Алина, свой возьмешь у ведущего.

Ведущий, известный всей еще смотрящей телеящик стране, вечно хихикающий и кривляющийся тусовщик-балабол, балалайка бесструнная, гумбола очковая, которого, как говорится, легче убить, чем заткнуть, прыгал сразу по всей сцене и жеманничал. При этом он не осознанно, а может, наоборот, осознанно и очень навязчиво намекал на свою, теперь уже считающуюся более чем традиционной сексуальную ориентацию. Тараторил, щебетал и стрекотал о чем угодно, но только не объявлял следующего исполнителя. В общем, такая – находка для шпиона. В толпе уже и свистели, и кричали, а он все прыгал и верещал. Вдруг резко остановился и без всякого перехода, истерично проласкобоил:

– Господа и дамы, группа «Фейс»! – Потом, оглянувшись и увидев девчонок, с деланым удивлением добавил: – Да они еще и с сиськами!

– А он что, с писькой… – тихо то ли спросила, то ли констатировала Анька в микрофон, незаметно для нее включенный звукорежиссером, сама перепугавшись своего, на всю площадь разнесшегося голоса.

Поддатая и уже разогретая толпа грохнула от хохота, и в перекрестьях мечущихся, разрезающих черную муть белых прожекторных лучей раздались веселые, даже радостные крики:

– Правильно! Молодцы, девчонки, гноби пидорчуков! Слава России!

Крики утонули в уже заигравшей минусовой, подчеркиваю, фонограмме, и девчонки запели. Площадь с вросшими или выросшими из нее людьми, взявшими в руки прыгающие зажигалки, быстро качалась вверх-вниз, вправо-влево, словно вот-вот развалится, и весело подпевала:

 
Размножайся, возрождай Россию,
Размножайся, в этом наша сила!
 

Огоньки зажигалок мигали, скакали, описывая невероятные дуги, и, высоко подпрыгивая, опускались вниз, лихо раскачиваясь из стороны в сторону, словно площадь эта была большим человеческим кораблем, плывущим куда-то в шторм и непогоду. А мечущиеся прожекторные лучи вкупе со взрывами грохочущей музыки довершали ощущение шторма с грозой, громом и молниями. Наконец, когда девчонки уже пели последнюю песню, нежданно-негаданно, без объявления войны, грянул настоящий летний московский дождь, постепенно переходящий в тропический ливень. Стали открываться зонты или новые бутылки, но толпа стойко переносила все невзгоды и капризы погоды.

Наконец, абсолютно промокшие до последней нитки, больше на них все равно практически ничего не было, девчонки, конвоируемые такими же мокрыми продюсером и директоршей, вбежали в здание кинотеатра, по пути фотографируясь и раздавая автографы поклонникам, и стали подниматься по боковой лестнице в комнату для переодевания. Все были веселы, заряжены энергией бушующей толпы, так же могучи и возбуждены, как не дотягивающее по размерам до моря Ладожское озеро.

Раскрасневшаяся Алина, смеясь, припоминала Аньке начало концерта. Ксюха изображала кривляющегося говорливого голубка-тарахтелку. Все смеялись. Перед самой комнаткой, в небольшом холле, в белом костюме и белой шляпе с большой колючей, обернутой в скрипящий целлофан, охапкой кроваво-красных роз, долженствующих олицетворять неимоверную, неземную страсть, сидел, положив ногу на ногу, Леша. Он, делая вид, что нехотя, медленно, неуклюже поднялся и с еле скрываемой радостью протянув Алине букет, поцеловал ее в губы. Поздоровался с девчонками. Обнялся с Сашей. Алина кивнула, негромко сказав: «Я сейчас», – и скрылась за дверью, не обратив на изменившуюся в лице Ксюшу никакого внимания.

– Здравствуй, Алешенька, – тихо сказала та, опустив глаза и покраснев.

– Привет, Ксюха, поторопи там Алину, пожалуйста…

Через сорок минут белый кабриолет «шевроле» с мужчиной в белой шляпе и красивой молодой женщиной с букетом кроваво-красных роз в руках, газанув неприязненно на московских ментов-гаишников, исчез в направлении самого ближайшего Подмосковья…

Разговор с Алексеем (очередной)

Прошло время. Наступила и как-то незаметно закончилась осень. Попадали с веток золото-ржаные и красные, продолговатые и замысловато-резные листья, уносимые в небо пронзительным, порывистым, каким-то злым ветром и нашедшие последний покой в холодных лужах, засыпающих и закрывающих глаза первым, похожим на катаракту ледком. Даже воздух незаметно поменял цвет с прозрачного, со слегка желтоватыми йодовыми разводами, на мутно-белый. Так смотрится разведенная в холодной воде сода с медленно оседающими на дно хлопьями. На сонную землю опустилось тяжелое, известково-серого, нездорового цвета, небо, похожее на протекший и плохо побеленный, весь в плавных, причудливой формы пятнах и линиях, потолок. И с серыми промозглыми дождями пошли еще и напоминающие о счастливом сказочном детстве белые снеги. И пусть эти белые снеги, тая, тут же чернели, проявляя на свет божий еще почти не потерявшие форму и первоначальный цвет листья, пусть дневная температура, многократно поднимаясь и падая, еще колебалась около нуля градусов. Почти перестали петь свои жизнеутверждающие песни городские неумолчные птички. Неотвратимое присутствие зимы уже зримо ощущалось и в мокрых накатанных ледяных дорожках на тротуарах, и в уже часто попадающихся шипованных протекторах шин медленно, словно на ощупь, идущих автомобилей. Зима чувствовалась даже в резко уменьшившемся количестве фигур трудовых мигрантов, неутомимо машущих лопатами и метлами и что-то очень громко кричащих друг другу на гортанном, диком, очень неуместном здесь тарабарском языке. Эти не проходящие ни по каким официальным спискам «мертвые души» одеты были, наоборот, в броские синие, розовые и желтые светящиеся даже в темноте бушлаты и плащи с надписями… Среди этого светящегося мрака на Россию сошла зима…

Глынин, уже почти собравшись выйти из дома, в гараж за машиной, вдруг вспомнил, что давно уже не видел и не слышал Паримбетова, набрал его номер, долго слушал в трубке веселую дурацкую заставку:

– Здравствуй, Леша, как у тебя дела?

– Не твое дело! – как всегда любезно, отозвалась трубка. – Хреново.

– Тоже рад тебя слышать… Что случилось?

– Собаку у меня убили, твари эти. – Леша тяжело замолчал, чувствовалось, что он еле сдерживается. – В колодец сбросили. Джек ведь очень доверчивый стал в последнее время. До этого кошку дохлую на ворота повесили… Я ментов вызвал, а они, видимо, в курсе были, даже не приехали. У нас, говорят, даже до людей-то руки не доходят… Так и сказали… Я об этом в газете написал, обвинил власти в беспределе. Теперь жду от них ответных действий… Вон председатель фонда „Гражданское единство“ Володя Епишев рассказал в своей газете, как наша гребаная администрация за копейки распродала более двадцати объектов муниципальной собственности. И фимковчане, по его расчетам, потеряли больше миллиарда рублей. Ну, и конечно, на него тут же было совершено три нападения. Два раза, можно сказать, пронесло, а в последний ему нанесли десять ножевых ран. Слава богу, выжил, теперь с охранником не расстается. Хотя какой от него толк. Если захотят, замочат все равно… Еще я написал о том, что они в наш лес забрались. Вырубать начали. Дорогу хотят строить: им, видите ли, более комфортно в Питер ездить надо. А то, что мы тут с ней задохнемся без леса, их не волнует… У них только бабло одно на уме… Они, говорят, вроде как с Минтрансан спелись, везде свои людишки, заявили ширину трассы – шесть километров вместо вполне достаточных двухсот метров. Вот послушай, зачитаю тебе, я статью дал в газете: «Больше тысячи гектаров уникальной трехсотлетней дубравы под Москвой местные власти и Минтранс запланировали под вырубку. Эту дубраву пестовали еще известные купцы-меценаты Мамонтовы. Некоторые породы деревьев за большие деньги они заказывали за границей и нанимали специальных людей ухаживать за посадками. Сначала по плану чиновников на месте раритетного леса и прилегающего к нему городского пляжа на берегу канала имени Москвы планировали возвести двадцатипятиэтажные башни. Фактически уничтожению подлежала чуть ли не последняя зеленая зона в этом экологически бедственном месте. Ведь со всех сторон на жителей Фимкова и севера Москвы смердят серьезные загрязнители: МКАД, цементный завод, а главное, фантастическая свалка высотой с десятиэтажный дом и площадью двадцать гектаров. Вместо того чтобы расчистить гигантскую помойку, расположенную вблизи жилых домов и отравляющую воздух, чиновники решили ударить топором по последнему зеленому островку – роскошным дубам, простоявшим сотни лет. Год назад, в апреле, проект застройки на месте дубравы был отвергнут местными жителями на публичных слушаниях. Тогда жители, возмущенные такими планами местных властей, создали инициативную группу по защите дубравы, обклеили весь микрорайон листовками, обратились на телевидение, к депутатам, в прокуратуру. Власти отступили, но, как выяснилось, ненадолго. Оставшийся островок леса, как выяснилось, мешает планам строительства платной магистрали Москва – Санкт-Петербург. Защитники фимковского леса утверждают, что огромные участки рощи вдоль будущей дороги уже незаконно сданы десяткам сомнительных фирм. При этом существуют альтернативные варианты дороги, огибающие лес. Но чиновники не хотят их рассматривать. По этому поводу противостояние фимковцев и чиновников длится уже второй год». Стрекуленок на газету в суд подал, слышал? С трудом выкрутились. Телевидение федеральное вмешалось, адвокаты либеральные, партийные активисты… Представляешь, вынужден со всеми сотрудничать. А им что угодно, лишь бы власть расшатывать, причем любую. Если она, конечно, не кошерная… Шутка. Нас обязали перед этой тварью извиниться. Теперь они все к своим рукам прибирают, даже суд…

– И чем ты теперь заниматься будешь, продолжать? – не сомневаясь в ответе, спросил Александр.

– Ну, как чем, газетой своей… Конечно, продолжать, раз начал.

– А деньги? – задал очень глупый вопрос Глынин.

– Размечтался… Что-то еще есть на сберкнижке… Пока еще бизнес есть, хоть уже далеко не весь… А спонсоров уже всех застращали, предупредили, чтоб не совались, – продолжил раздосадованный на весь мир Паримбетов. – Есть, мол, мэрская газета, есть телевидение Фимкова, чтоб туда бабло и несли. Даже в магазины и парикмахерские, куда я раньше всегда газеты забрасывал, чтобы люди бесплатно брали и читали, и то зашли, и со всеми провели беседы, по обещав, что если и дальше здесь будут заниматься распространением «Известий Фимкова», то «всем будет очень плохо». В торговом павильоне, где раньше продавалась моя газета, были отключены вода и электричество. Теперь там руками разводят: мол, ничего нельзя поделать. Власть разгневалась. Барин не велит! Вот так вот. Одним словом, россиянская демократия в действии.

– Ну, а ты?

– А что я? Буду продолжать то, что начал. Хрен с ними, с козлами, прорвемся! Я сейчас такую статью готовлю забойную… – Паримбетов заметно оживился. – Им всем мало не покажется…

– О чем?

– Ну, как тебе сказать. Если издалека начать, то о действиях мировой закулисы по фальсификации нашей истории. То эти твари Сталина к Гитлеру приравняют, то СССР – к фашистской Германии, то вообще теперь школьникам нашим внушают, да и великовозрастным дебилам, что войну америкосы выиграли. Жирные ниггеры белобрысых гансов, видимо, неполиткорректно гамбургерами насмерть закидали… В Прибалтике вон фашисты недобитые по улицам маршируют, бывшего советского партизана, наоборот, новые недобитки судят. В Эстонии бронзового солдата снести пытаются, наши ребята живым кольцом вокруг него стоят днем и ночью…

– И ты что, об этом пишешь? Это уже вроде и не секрет.

– Да нет, это предисловие. У нас просто свои недобитки пришли к власти. Есть у нас, точнее, был у нас в Фимкове памятник-захоронение у заводской проходной героям Великой Отечественной войны. Но стал он мешать машинам ездить, а может, просто мешать… Они решили там то ли проезжую часть расширить, то ли построить что-то, теперь уже и не поймешь, а он им, видите ли, мешается… Снести его на хрен! Прямо тракторами, бульдозерами разрыли могилы и начали останки воинов-героев на помойку какую-то вывозить. Когда уже общественность вмешалась, которую я, кстати, поднял, заявили, что это эксгумация и будет перезахоронение. Но часть останков подонки эти потеряли безвозвратно. Представляешь, варварство какое. И памятник почти разрушили. А этот Стрекуленок, тварь, ведь сам на войне был. Но, видимо, ему там совесть прострелили. Или она сама в плен к душманам сдалась. Но ничего, я все это опубликую. Я еще и фотографии сделал этих бесчинств, этой варварской эксгумации. Эта гнида Стрекуленок за одно это должен уйти в отставку. Я на телевидении центральном договорился, там тоже есть нормальные люди, покажут эти фото. В общем, этому козлу мало не покажется…

– Не боишься? – зачем-то задал глупый вопрос Саша.

– Волков бояться – волчиц не ебать, – резюмировал глухим голосом Леша бесспорную мысль. – Я, кстати, травматику купил… На всякий пожарный. А ты не боялся, когда в девяносто третьем шел к Останкино, а потом в Белый дом?

– Другое время было, почти Союз еще. Никто не ожидал такого. Тем более, танкового погрома, – почти оправдывался Александр. – А сейчас я старше стал. Да и товарищей многих уже похоронил. Знаешь, идти или не идти, решается в зависимости от эмоционального состояния. Как не пойти, когда идут все. А ты один там у себя…

– Почему один, есть еще газета. Неравнодушные люди есть, которым не все равно, кто ищет справедливости, правды…

– Ты что, одурел?! – взорвался вдруг Глынин. – Меня вон менты знакомые после Останкино в Дом Советов не пустили, хотя я там до этого трое суток безвылазно с депутатами просидел без воды и электричества. Я им уж и удостоверение газеты «Свет» показывал, и просил, а они мне: да знаем мы тебя, помним, поэтому иди на хрен, дурачок… молодой еще… ты что, не понимаешь, что сейчас будет?! И не пустили. Их потом, говорят, тоже вместе с защитниками Дома Советов положили… Получается, они мне жизнь спасли. А вот, кстати, Васька Порохов, сын писателя Порохова, он позже, под утро, пришел, минут за двадцать до того, как все началось… С трудом за оцепление прорвался, до Дома самого даже дойти не успел, как стрелять начали. А он на защиту Дома Советов пришел, романтик хренов. С дробовым револьвером пришел и в бронежилете, из Приднестровья привез, ему казаки подарили. Так по нему как очередь из АКМа дали… Хорошо, он около каких-то строений находился, только одну пулю поймать броником успел, да и то, как сам потом говорил, видимо, отрикошетившую от стены. В себя пришел, очухался – и назад. Чудом выбрался. Вначале плотного заслона вокруг не было. Это позже блокировали все. И всех выходящих расстреливали. Даже депутатов избивали, тех, конечно, кто продаться не успел. Вот и вся романтика… А тут ты, конечно, прав. Но будь осторожней.

– Не учи отца…

– Ладно, ладно. Как с Алиной? – совсем уже другим тоном поинтересовался Саша.

– Хрен ее знает. Давно не видел, созванивался только. Мы и так-то далеко не каждый день виделись, а тут еще это все. Я ей не говорю, и ты молчи. Сейчас ее гнетет что-то, но она мне тоже не говорит. А я и не спрашивал ни где она, ни что делает… Сама обычно приезжает на день, на два, потом сама уезжает… Но в данной ситуации… Может, оно так и лучше сейчас, сам понимаешь, все может быть… – Голос стал глуше и словно намного старше. Лешиных глаз Глынин, естественно, сквозь трубку не видел. – Один раз я, еще вначале, попытался навязать ей свое мнение, она как вскочит. Я, кричит, свободная женщина! Ну, свободная так свободная…