Текст книги "Rusкая чурка"

Часть четвертая – в глуши Фимковского леса

Глынин сидел дома, за столом в кабинете, читал новый роман Порохова, недавно подаренный ему автором на презентации в Доме книги на Новом Арбате. Порохов подписал книгу коротко и направляюще: «Дорогому Саше. За Сталина!» В квартире никого не было: дети ушли в школу, жена в кои-то веки посетила парикмахерскую. Глынин остался в обязывающей тишине. Роман ему нравился, всасывал его в себя, как мощный моющий пылесос липкие соринки с цветастого лохматого ковра. Он зараз прочитал уже больше ста страниц, причем прочитал внимательно, работая простым серым карандашом, как скульптор резцом, выделяя, выщербляя очень понравившиеся ему куски текста, отчеркивая выпуклые, бугрящиеся, наплывающие друг на друга необычные образы и наслаждаясь редкой, можно сказать, холостяцкой тишиной и возможностью получить своеобразный мастер-класс. Саша вчитывался в испещренные чужими мыслями страницы вдумчиво, но жестко, словно играл в шахматы. Да и главный герой книги был практически коллегой Глынина, ведущим шоу-программ на телевидении, успешным, востребованным, далеко не бедным человеком, вдруг под натиском обстоятельств начавшим менять и свою жизнь, и, самое главное, взгляды на эту самую жизнь, с отвращением шарахаясь от обрыдлого глянцевого мира ненастоящих мультяшных персонажей. «И правда, – думал Саша, – убери невидимую подпорку, и все они, попавшие в искусство в прямом и переносном смысле с заднего хода, рухнут в мрачную бурлящую бездну, разгулявшуюся под нами. Пропадет и исчезнет этот яркий, иллюзорный, утонченно-болезненный, выращенный в какой-нибудь фултоновско-даллесовской пробирке мир, лопнет, как детский шарик, точнее, как мочевой пузырь… Придут страх, унижение и нищета. И смерть покажет свои керамические „мастер-дентские“ зубы… Но зато, как пелось в старой песне, прорастут „цветы сквозь асфальт“…» Он не успел додумать мысль, как на гладкой, пустой, отсвечивающей утренним солнцем поверхности письменного стола заверещало, завибрировало, ерзая и крутясь, миниатюрное детище современной цивилизации, капризно норовя упасть на пол, если его сейчас же не возьмут на руки…

– Привет, Сань, Паримбетов беспокоит. Как твое ничего? Больше, слышал, стихи не пишешь, звезд шоу-биза не окучиваешь, все песни с русалками поешь? Жена не ревнует? – осторожно забрасывал удочки старый друг, – Если будет ругаться, скажи, я разрешил и поручился…

– Ладно, Леш, кончай хрень нести, у меня и так голова болит от всего. Жена не ревнует, жена долбит. То одно не так, то другое. То денег дай, то работу брось, по хозяйству помогай, – с всепрощающей теплотой пояснил продюсер. – Ну, в общем, как всякая нормальная человеческая жена. Чего хотел-то?

– Как чего, жену… нормальную… – следуя логике диалога, завеселился Леша.

– Какую еще жену, надеюсь, не мою?.. – начал улыбаться Саша.

– Да нет, во-первых, мы же друзья, а во-вторых, я с чужими женами стараюсь даже не говорить по возможности. А то еще что-нибудь подумают… Шутка. Но насчет жены я это серьезно… знаешь… – голос Леши стал тихим и грустным, – я ведь уже мужчина второй, а то и третьей молодости… С женой развелся. Живу один в большом доме. Если бы не собака, единственная живая душа рядом, как волк бы завыл. – Алексей замолчал, повисла неприятная пауза.

– Ну, я же у тебя недавно видел какую-то… Извини, не помню имени…

– Вот именно. И я не помню. Чего каких-то помнить! Они часто меняются, а родную душу найти не могу. Знаешь, секс сексом, а хочется настоящего чего-то… Слушай, познакомь… У тебя ведь сейчас куча девчонок обитается… А я ведь, когда в правительстве Фимкова работал….

– Ты в правительстве, кем? – одновременно удивился и оживился Глынин.

– Министром печати и информации… А ты что, разве не знал… Ну, это уже много лет, как закончилось… почти уже неправда, – недовольно пробурчал Леша.

– Нет, – удивленно протянул Саша, – хотя что-то, кажется, припоминаю теперь… Тогда мы с тобой редко виделись. У меня с группой организационный завал был, дети болели… Почти всю семью жены перехоронил. Это же как раз в то время мы с тобой только по телефону общались… И то – привет, как дела, пока… Я, видимо, о твоей работе не спрашивал, а ты и не говорил…

– Ну да, ну да… Так вот, кроме старых, замужних теток и, прости господи, секретуток, почти никого и не видел. Потом газета эта… Сам делаю, все силы и время забирает… Помощи никакой, все из бывшего правительства кто куда разбежались, – расслабившись перед другом, начал жаловаться Паримбетов. – Папа наш на дно залег. Иногда только от него звонят, подбадривают. Говорят: держись, мол, борись! Бей гадов! Мы с тобой… Скоро придем, победим. Но я же все понимаю… Никто и никуда уже не придет. И я веду просто свой личный бой, свою войну. Никуда не хожу, кроме газеты и митингов, никого почти не вижу, кроме «Красных», «Зеленых», «Яблочных», ветеранов и бабушек-активисток. Тебя-то и то раз в полгода… И то в последнее время. А ведь мы с тобой, можно сказать, боевые товарищи… Помнишь Останкино?… Как под пулями лежали?

– Ну, конечно помню, страшная подстава, можно сказать, реальный последний день Советского Союза…. – Наступила долгая печальная пауза.

– Знаешь, мы тут по воскресениям в футбол с ребятами начали играть. Давай с нами… – перевел на другое Леша.

– Да я бы с удовольствием, но, сам знаешь, дела, семья, русалки есть хотят… Спрутами речными становятся или болотными, – начал в ответ жалиться продюсер. – Фу, гадость какая! Концертов нет почти… А что у тебя за газета?

– Да так, местная – «Известия Фимкова», потом расскажу. Слушай, приезжайте всей командой в субботу. Сходим на речку, шашлычок замутим под коньячок. Девчонок своих проветришь, они ведь у тебя все приезжие, общажные, наверно?

– Вот тут ты ошибся. Анька Мелкая из Москвы, Большая из самого настоящего Подмосковья. А вообще, красивые женщины общажными остаются дня два-три…

– Ну да, ну да, – как-то грустно констатировал Леша, – мясо я возьму и замочу сам. Спиртное у меня всегда есть. Ты фруктов купи, ну, и чего там еще девчонкам надо. Кстати, похвастаюсь, я тут баню новую сделал наконец-то, с парилкой.

– Ну, поздравляю, с этого бы и начинал. Баню я обожаю.

– И стол бильярдный в зале поставил.

– Нет, вот в бильярд я не игрец… Это без меня. Бильярд и карты – не мое. Я уж лучше в «чапаева». Или в шашки. А то – думать, напрягаться, просчитывать. Баня чем хороша тем, что думать не надо. Сел, лег. Тебя веничком по спине отходили. Лежишь, балдеешь. Потеешь. Потом кваску, можно даже пива. Хоть я пиво тоже не люблю. С него, как говорится, криво… Ладно, если жена отпустит… Хотя послушай, она же уезжает к матери. Я свободен. Совсем забыл. Я ее провожу и могу приехать…

– Что, точно приедешь? – оживился Леша.

– Да. И девчонки давно предлагали всем вместе на природу смотаться. Скажу, что выполняю многочисленные пожелания совсем не трудящихся трудящихся…

– Ну, тогда в субботу часика в три – в четыре жду.

– Обнимаю.

Саша положил трубку домашнего телефона и задумался.

Стал вспоминать, как они с Лешей в октябре девяносто третьего у Останкино…

Останкино. 1993

С Лешей Паримбетовым, высоким крепким мужчиной среднего возраста, бывшим десантником, тогда еще журналистом одной из московских газет, Сашу познакомил тот самый Николай Лукьянов, главный редактор оппозиционного издательства «Задонщина», уже лет так… (в общем, столько не живут) назад. Что уж там делал Леша, не знаем, а Саша издавал у Николая Михайловича, кстати в недалеком прошлом слабого, но относительно известного поэта, уже (или еще только) вторую книгу стихов. Это было еще до цуринделиевской книги и, естественно, до описываемых ниже, а тем более выше событий. Это был где-то год девяносто второй…

А во время известной, спровоцированной акции 3 октября девяносто третьего года – после прорыва блокады Белого Дома, после стрельбы «бейтаровцев» и бандитского подлого выстрела с крыши гостиницы «Мир» в его товарища по газете «Свет» Влада Шурыгинова, после внезапного подстроенного властями разгрома мэрии – они с Лешей, кстати, кавалером медали «Защитнику свободной России», быстро разочаровавшимся в этой самой свободе, и Игорем Борзоватым, веселым, кудрявым крупным парнем, редактором газеты «Русское время», уже шагали в горланящей, разудалой, воинственно настроенной толпе по улицам, в общем-то, равнодушной Москвы к ненавистному зданию телецентра в Останкино.

– Выступите по Всероссийскому, точнее, теперь уже вновь Всесоюзному, телевидению, товарищи журналисты-писатели, поздравите русский, советский народ с победой, с падением америкосо-иудейского ига, – задорно увлекал ребят за собой крупный мужик в зеленом камуфляже, которого Саша несколько раз до этого уже видел на разных митингах оппозиции. – А твой Порохов еще говорил, что не надо ленинского экстремизма… А мы вот ворвались в мэрию, дали по бошкам этим ментам сопливым, расхреначили все и победили! Вот так вот, миротворцы, едрена мать!..

Разношерстная, внешне неуправляемая, но кем-то явно ведомая толпа несла флаги, транспаранты, многие были с детьми, шли целыми семьями. Большое количество попутчиков присоединялось по дороге. Люди веселились, пели песни, кто под гитару, кто так, под аккомпанемент собственного хорошего настроения. Кто-то на ходу выпивал из горла, но на них тут же цыкали, пытались изгнать из своих рядов. Это все чем-то очень напоминало Саше первомайское шествие, когда они с друзьями-одноклассниками в родном Свердловске, взяв водку и пирожки, отправлялись в центр города, на Плотинку, на демонстрацию. И, сев где-нибудь на скамейку, любуясь простором, голубым небом и журчащей, падающей с плотины водой, выпивали, болтали, веселились. Мимо проходили, пробегали красивые девочки, у которых вдруг после холодной снежной зимы появились длинные, телесного цвета, ноги. В этот день даже строгие милиционеры их не гоняли, а только грозили ленивыми пальчиками и, сдержанно улыбаясь, предупреждали, чтобы они были поосторожнее… Некоторым из служивых даже пытались налить, но они, сразу посерьезнев, отказывались. Сейчас, наверное, некоторые из них уже генералы… Может быть, даже руководят… точнее, руководили блокадой Белого дома… Хотя, если честно, как-то странно легко колонны «Рабочей России» смяли ограждения, пройдя по Крымскому мосту, а потом и по Новому Арбату… Да и эти менты, еще вчера зверствовавшие и избивавшие людей, просто выходящих из метро «Баррикадная» (Саша с Гриней Июниным, не выдержав, сами участвовали в двух потасовках), вдруг побросав свои щиты и дубинки, разбежались… Странно… Тревожные мысли периодически проносились в глынинской голове… Но сейчас на улице такой хороший, теплый осенний вечер… У людей такой веселый настрой… Такое чистое голубое небо, даже облачка нет. Что может случиться плохого?! Все плохое закончилось. Говорят Кремлевский вор сбежал, мэр Кепкин по кличке Лужок тоже… И вот они идут по проспекту Мира – молодые красивые победители, радуются жизни. Наконец-то восстановится справедливость, не будет этого беспалого гнусного алкаша, выгонят в шею америкосов с их образом жизни. И мы начнем строить наш заветный Русский Мир, великий Русский Космос, где будет место всем добрым людям независимо от национальности… Лишь бы Россию любили! Некоторые прохожие, спросив, куда они идут, с решимостью присоединялись к ним другие, пожимая плечами, отходили в сторону. Кто-то махал им из окон, что-то кричал, подбадривал. Мимо них с шумом и гиканьем пронеслось несколько зеленых войсковых, ощетинившихся красными флагами и имперскими штандартами ЗИЛов с защитниками Дома Советов, встреченных всеобщим ликованием и криками «Ура!», «Победа за нами!» и «Долой эльциноидов!». Подойдя к телецентру, толпа по чьему-то сигналу остановилась напротив башни, у большого правого корпуса. Появился многозвездный генерал, друг Порохова из газеты «Свет», бывший командующий одним из военных округов Адольф Камышев в военном камуфляже и дурацкой темной беретке. Деловито, как на плацу, скомандовал толпе строиться и сохранять порядок. И предложил выдвинуть охранникам телецентра свои требования о сдаче. Радостно и благодушно настроенная толпа, пришедшая в Останкино как на праздник, на других посмотреть и себя показать, хором стала скандировать:

– Братва, выходи! Братва, выходи! Братва, выходи!

В ожидании выходящей «братвы» сажали на плечи папы детей, а молодые люди своих хорошеньких девушек, чтобы тем было лучше видно сдающихся на милость победителей и братающихся с народом охранников.

– Братва, выходи! Братва, выходи! – скандировала, словно «Шайбу, шайбу!», веселая, все еще советская по восприятию событий, беспечная, не верящая ни во что плохое толпа.

Но «братва» почему-то выходить не собиралась. Пауза затянулась. Тогда генерал Камышев заявил, что сам пойдет внутрь и все выяснит. Сашу, как представителя главной оппозиционной газеты «Свет», несколько знакомых стали подталкивать идти с ним. И Глынин с мальчишеской гордостью достал свое красное новенькое редакционное удостоверение. Толпа встретила эти решения восторженными криками. Александр непринужденно и даже восторженно отправился за генералом, но то, что он увидел, пройдя темные стеклянные двери телецентра, вначале ошарашило его, а потом повергло в настоящий шок… Их ждали. В огромном, отделанном светлым камнем холле телецентра не было никаких охранников. Там стояли, словно готовые к полету на враждебную, страшную планету Альфа-Центавра, какие-то космонавты… из западных фантастических боевиков. Тела их облегали черные матовые скафандры, венчающиеся черными же, блестящими, полностью закрывающими головы, шеи и лица шлемами… На груди этих марсиан висели небольшие, тоже абсолютно черные автоматы с короткими, но очень толстыми, напоминающими глушители стволами. Сколько их было, Саша не смог сосчитать, но очень много. Камышев прошел сквозь расступившуюся черную космическую массу, которая тут же сомкнулась перед Сашей, преградив ему дальнейший путь… Он только увидел и услышал, как Камышев властно спросил: «Кто здесь главный?!» Потом подошел к нему на расстояние вытянутой руки и громко обратился с вопросом:

– Полковник, вы меня знаете?

– Так точно, товарищ генерал…

– Пойдем поговорим. Вы должны… Я даю тебе… – Генерал-полковник и пока еще просто полковник удалялись в сердцевину охраняемого космонавтами здания, и голоса их, гуляя по коридорам, становились все тише и глуше, пока не пропали совсем. Саша чувствовал себя полным идиотом, со своим красненьким удостоверением стоящим перед этой черной, безмолвной, с автоматами наперевес, словно каменной стеной. Простояв так минут десять, он вышел на улицу, все как есть объяснив ожидающим их триумфального появления, все еще ликующим и совсем не собирающимся в космос товарищам…

Камышев появился один минут через двадцать и, ничего не объясняя, повел людей к другому, расположенному напротив корпусу, у которого уже стоял войсковой зеленый ЗИЛ и суетились несколько человек в зеленых же камуфляжах… Когда многолюдная и многоликая толпа прошла эти триста – четыреста метров, стало уже понемногу темнеть. На вечернем глубоком небе, небе Останкинского стояния, проступили легкие, такие же, как вчера, позавчера и сотни лет назад, звезды. Начали вспыхивать некогда негасимым светом московские окна в многочисленных домах напротив. Зажгла свои опознавательные огни и виновница сегодняшнего мероприятия – величественная, уже никуда не собирающаяся взлетать, занятая врагами и отравляющая воздух ипритными сонмами тлетворных микробов и легионами невидимых и видимых бесов, окруженная плотными отрядами черных космонавтов бывшая советская ракета-телебашня.

Глынин, Паримбетов и Борзоватый остановились чуть левее главного входа в маленький корпус телерадиоцентра и оживленно беседовали, вернее, продолжали делиться радостными впечатлениями. К ним подходили, здоровались, поздравляли знакомые и незнакомые люди. Никто толком не знал, почему они пришли именно сюда и что конкретно они будут тут делать… У всех просто было предчувствие чего-то замечательного, нового, что вот-вот настанет и принесет им всем так давно ожидаемый русский порядок, русский советский строй.

– Привет, парни! Рад вас видеть живыми, – раздался знакомый голос не так давно вернувшегося из эмиграции, скандально знаменитого на весь мир своим интимно откровенным и до сих пор еще повергающим в шок советских домохозяек романом «Меня звать Владенька» писателя и воина Влада Цитрусова. Влад уже успел повоевать за Россию в Югославии, на стороне сербов, разумеется. И, приехав на Родину, уже засветился в глынинском интервью в газете «Свет», вошел в партию Митрофана Вольфовича и, с треском порвав с ней, вышел, а потом еще публично обозвал жирной буржуазной свиньей товарища коммуниста Зюзюкина… И, наконец, пообещав создать собственную действующую партию, стал тусоваться с молодыми, неуспокоенными парнями и девушками… Некоторые ребята и сейчас сопровождали его, образуя некий свадебный, как у невесты, шлейф, не обращая внимания на злобные голоса и пошловатые ухмылки в спину.

– Ну, что, кайф, долбанули сегодня этих уродов. Они и разбежались. Я всегда говорил, что капитализм дерьмо и долго не протянет. Вдули всем этим Гайдаровичам и Собчаковичам по самые кепкинские помидоры.

Компания дружно и радостно расхохоталась, как хохочут всегда над какой-нибудь примитивной, пошлой, достаточной глупой, но такой понятной шуткой. На этот хохот к группе подошел еще один знакомый по газете, но еще более, конечно, по знаменитой на всю Россию питерской передаче «Наши секунды», влюбленный в лошадей, но еще больше в себя, любимого, тележурналист и ведущий Алексей Неврозов:

– Ну, мужики, поздравляю! Это самый счастливый день в моей жизни!

Раздался какой-то хлопок, человеческий вскрик, и в эту же секунду огромный зеленый ЗИЛ, взревев всеми своими сотнями загнанных лошадей, резво рванул вперед и с полоборота врезался в стеклянно-металлические двери телецентра… Глынин, опешив, смотрел, как сыпались укрепленные мелкой металлической сеткой стекла дверей, как натужно гудел мощный автомобильный мотор. Вдруг машина встала, намертво застряв в дверном проеме. Рядом показался человек в камуфляже с гранатометом РПГ-7… Глынин изучал его на военной подотовке и много раз потом видел в телефильмах…

Небо озарилось и громыхнуло, телецентр покачнулся, словно в него ударила Господня молния, и на какое-то мгновение для всех присутствующих на этом месте наступил очень яркий и светлый день. Все замерли, никто ничего не успел понять, в воздухе повисла длинная, тягостная, секунды в полторы, тишина… Следом раздались дружно скоординированные очереди выстрелов из автоматического, видимо космонавтского, оружия.

Глынин даже не успел сообразить, как оказался на земле, не понял, куда делись ребята, куда пропал его добрый Советский Союз, в котором он только что находился и в котором просто была немыслима стрельба по живым невооруженным людям практически рядом с центром Москвы. В Москве стреляют по русским!!! Но об этом он подумал уже потом… А пока… Пока он лежал лицом вниз, вжавшись в землю, в гравий, в асфальт, между колес какого-то «жигуленка», припаркованного, видимо, кем-то из сотрудников здания. Внезапно какая-то сила перевернула его на спину, он сам не понял, зачем сделал это. Он лежал на спине с открытыми глазами и смотрел в родное ночное небо. Небо Родины было исполосовано цветными трассерами: зелеными, синими, желтыми, красными. Как красиво, подумал Глынин. Очень красиво – трассеры, и сквозь них проступают звезды… Из этого поэтического оцепенения его вывели камушки… Какой дурак кидается? Один камушек попал Глынину в руку. Какой дурак… Камушки звенели о крылья автомобиля. Теперь в ногу. И вдруг дошло – пули. Камушки отскакивают от земли, от асфальта, высекаемые пулями, втыкающимися вокруг него… Вдруг резко, как по команде, стрельба прекратилась. Наступила нереальная тишина. И даже запели настоящие птички, зачирикали, родные… «Странно, а в семистах – восьмистах метрах стоят дома, в них спокойно горит свет, живут люди, смотрят телевизор… И никто не додумался милицию вызвать… – покачивалась в глынинской голове туманная мысль. – Какую милицию, идиот? Вставай, беги!» …Рассыпанные по асфальту, как вишня из порвавшегося пакета, закатившиеся, забившиеся в различные щели люди стали приходить в себя и вдруг резко вскакивать и бежать по главной дороге мимо башни в сторону проспекта Мира. Но опять дала о себе знать загадочная русская душа… О сколько плохого, но, главное, хорошего связано с тобой! И этого, как поется в известной советской песне, никогда не понять «иноземным мудрецам», просчитавшим и замутившим все российские революции и горбостройки… Обезумевшая, испуганная толпа рванулась к жилым домам мимо ненавистной башни. Но, пробежав метров двести – триста, начала останавливаться, переводить дух. Верх над осторожностью и испугом стали брать любопытство и оскорбленное самолюбие… Стрелять-то перестали… А то ишь, расстрелялись тут! Козлы вонючие. Щас мы вам! И, подумав немного, толпа, не сговариваясь, решила вернуться на прежнее место. И пошла. Кто-то уже даже пробовал шутить, рассказывал анекдоты, смеялся над своей слабостью и малодушием. Кто-то даже стал всех убеждать, что стреляли они холостыми и специально в воздух. Знатоки-умники уверяли, что в трассерах никогда не бывает боевых зарядов.

– Ага, – сказал Саша, – а камешками в меня Эльцин с крыши кидался.

Но никто его не услышал, не послушал… И вообще, кричали в толпе, люди, охраняющие телецентр, такие же простые, хорошие советские парни. В общем, мы с ними одной крови… И Саша с друзьями тоже поплелись за толпой на прилеженное уже место.

– Братва, выходи! Братва, выходи! – опять кто-то завел свою шарманку. – Братва, вы…

Опять раздались дружные автоматные очереди. Снова озарилось небо красивыми разноцветными трассерами. Прямо салют победы, подумал Глынин. Но в этот раз он уже внимательно смотрел на черные, без единого огонька, окна телерадиоцентра. Из каждого окна здания (их было три в высоту, не считая первый и чердачный этажи, и двадцать шесть в ширину) высунулось по несколько автоматных стволов, ведущих этот разноцветный огонь. Самих стволов он, конечно, в темноте не видел и тщетно пытался сосчитать их количество по разноцветным трассирующим очередям.

Вдруг что-то произошло, раздались крики впереди стоящих людей, толпа отхлынула назад и с воплями стала возвращаться. Глынин, Паримбетов и Борзоватый бежали вместе со всеми, поддаваясь всеобщему психозу. Когда площадка перед зданием опустела и стрельба прекратилась, на ней под светом ярко горящих фонарей можно было легко различить два неподвижно лежащих в луже крови тела… Раздались крики, угрозы, женский плач, у кого-то началась истерика.

Но толпа практически не расходилась… Через минуту раздался вой сирены, и квадратная белая машина с красными крестами, подкатив на бешеной скорости к телам, забрала их и так же быстро скрылась. Некоторое время длилось оцепенение, потрясенные люди молчали, боясь посмотреть друг другу в лицо. Внезапно раздались короткие выстрелы, и вдоль поперечных стен здания пробежал немногочисленный, человек в пятнадцать – двадцать, отряд камуфлированных бойцов с маленькими короткоствольными автоматами и с безрассудным многозвездным, в дурацкой черной беретке, генералом во главе. Потом было все, как в худших советских фильмах о революции. Самые смелые и отчаянные парни, похватав с земли главное оружие пролетариата – камни, ринулись в неравный бой, назад к зданию. Все повторилось в точности, как в предыдущий раз. Раздались трассирующие автоматные очереди, толпа отхлынула, оставив на асфальте под фонарями несколько бездыханных тел. Опять, словно дежурившие за ближайшими домами, с ревом и воем подлетели две «скорые помощи» и, забрав свое, так же мгновенно скрылись. Но теперь уже толпа не боялась, она, опьяненная чужой кровью, почти привыкшая к ней, волновалась, к чему-то готовилась. Появились агитаторы. Небольшой, юркий, много и громко говорящий, внешне очень похожий на булгаковского персонажа Шарикова из фильма «Собачье сердце» и одновременно на небезызвестного Леню Голубкова из МММовской телерекламы, лидер «Рабочей России» Виктор Гапонов, почувствовав свое время, кричал, как с трибуны:

– Друзья, товарищи, соратники! Не расходитесь! Время не ждет! Родина нам не простит! Вперед, товарищи! Все получаем бутылки с горючей смесью. Девочки, девушки, берите, пожалуйста. Мужчина, а вот и вам бутылка. Вперед!

Несколько человек, схватив бутылки, уже побежали в сторону жуткого, нелепого побоища. Люди с детьми подходили, с болезненным интересом, переходящим в безумие, смотрели на раздачу стадообразному народу импровизированного оружия.

– Не расходитесь, товарищи. Берем бутылки. Как наши отцы и деды. За Молотова, товарищи, за Сталина! Победа будет за нами! Но пасаран, товарищи! Девушка, вы будете Зоей Космодемьянской… Товарищ Ленин с нами!

– Ага, и Троцкий с Хрущевым тоже… Ты что же, мудак, делаешь?! Эти девочки-дурочки еще дети, – кричал Паримбетов, отнимая бутылку у четырнадцати, – пятнадцатилетней соплячки.

Вдруг вдали у телецентра что-то загорелось, то ли машина, то ли какой-то мусорный бак. По толпе волной прокатилась весть, что это кто-то успел швырнуть бутылку. Опять раздались автоматные очереди, небо вдали засверкало трассерами… Но на это уже мало кто обратил внимание.

– Там же автоматы! Поигрались, все. По домам, дуры! – почти рычал все тот же не растерявшийся Леша, уже просто с силой раздавая тумаки и поджопники и выпинывая молоденьких дурочек подальше от опасного места.

Точь-в-точь повторяя прежний сценарий, появилась «скорая». Машина, подлетев на огромной скорости и взвизгнув тормозами, резко остановилась. Забрала тела. Взревел мотор и… «скорая» с грохотом и жутким, ярким адовым пламенем разлетелась на куски, опалив огнем и черным горючим дымом серый бетонный фонарь. Осколки, остатки машины взрывной волной разнесло, разметало по открытой площадке метров на пятьдесят – семьдесят. Фонарь потух, лампа разлетелась, разбилась вдребезги.

– Все, все, по домам, друзья, и быстрее! Это не конец, это только начало… Поверьте, – выкрикивал, размахивая руками, какой-то майор – видимо, из Союза офицеров.

– Они этого так просто не оставят. Скорее уходите. Уводите же детей-то, мамаша. Спектакль закончился. Мужик, хватай ребенка – и бегом! У-хо-ди-те!!!

Паримбетов с Борзоватым метались внутри остолбеневшей толпы, пытаясь вытолкать зевак со смертельно опасного сейчас пятачка земли.

Толпа покачнулась, словно нехотя пошла, как пьяная, останавливаясь и виляя… И вдруг поспешила назад с радостными криками:

– Ура, наши! Наши! Смотрите, наши!

По противоположной стороне, по параллельной дороге, мимо Останкинских прудов, на большой скорости неслась колонна БТРов с яркими красными звездами на бортах.

– Это наши, это таманцы!

– Да нет, это кантемировцы!

– Ур-р-ра! – кричали и радостно прыгали все вокруг, включая списанного майора.

– Сейчас они покажут этим гадам!

– Херачь эту сволоту, ребята!

– Давай! Ура!

Бронетранспортеры стали на ходу разворачивать свои краснозвездные башни в сторону телецентра.

– Ура! Давай! Долби! Долби их, гадов! – неслось со всех сторон.

Но башни бэтээров довернулись еще сильнее, в сторону телебашни. Через секунду пять башенных пулеметов проблевывались огненными, все сметающими на своем пути очередями. Очереди прошли где-то в метре-двух над головами людей, покосив верхушки деревьев, окружающих телебашню…

С криками «Сволочи! Предатели! Это конец! Гады!» толпа, снова став почти кем-то организованным коллективом, бросилась в сторону жилых домов, в сторону метро «ВДНХ». В окнах этих московских домов все так же невозмутимо горел «негасимый свет»…