Текст книги "Rusкая чурка"

Знакомство (продолжение)

В договоренную субботу Саша с группой к Алексею не приехали. Вначале немного приболела жена, потом заупрямилась Аня Маленькая. Саша никак не мог ей втолковать, что коттедж в Фимкове – это не «грязной дом» в заброшенной деревне и что дровами надо топить печку не в доме, а в бане… И что ногти ее от поездки не пострадают, что копать землю и рубить дрова ей не придется. А она кричала, что она городской житель и месить дорогими каблуками фимковское говно не собирается. Эти ее выкрутасы достали уже даже девчонок, а Глынина так просто трясло. Принцесса на горошине, твою мать! Ведь сколько раз мне говорили, раздраженно думал Саша, москвичек в группу не брать, они все избалованные, у них все есть, занимаются чем-либо просто от скуки… Кинут в любой момент… Потом Анечка пропустила две репетиции, опоздала на концерт, приехав с невинной физиономией почти к концу, заявив, что Москва стала совсем плохой и такси долго стояло в пробке (ну, а на метро, где одни «вонючие бомжи», она, естественно, не ездит). И Саше, который всегда, когда очень спешил, бросал машину и ехал на метро, не считая себя вонючим бомжом, пришлось с ней полюбовно расстаться, сказав на прощание все, что он о ней думает… Но в основной состав опять попала не Розочка, а только что пришедшая новая девочка Ксюша, молодая, красивая вокалистка, учащаяся последнего курса Эстрадно-джазового колледжа. И все-то у Ксюши было замечательно: и работала в кайф, и настроение всегда имела хорошее, и остроумием блистала. Вот только квартиру снимала вместе с матерью-главбухом и младшей сестрой, потому что те уже давно по совету бойфренда сестры вложили общие деньги, полученные от продажи хорошей воронежской квартиры, в какой-то очередной разводной проект типа «Властелины» с «МММ» и конечно же профукали их полностью. И мечта хотя бы о комнате в Москве растаяла окончательно и бесповоротно, как брикет мороженого, положенный для сохранности на горячую сковородку. Ксюха не могла без мата и слез рассказывать об этом, поэтому и я промолчу. И появилась у Ксении навязчивая идея выйти замуж и уехать от «этих дур, которым я миллион раз говорила, не совать свои тупые рожи в то, в чем они ни хрена не понимают!».

И первым, к кому Саша повез группу, обновленную Ксюхой, был Леша Паримбетов. Леша жил в небольшом двухэтажном, из красного кирпича, коттедже в почти элитном, на окраине Фимкова, поселке Старостино. С женой он давно развелся, оставив ей квартиру и все вещи, благо неплохо зарабатывал, имея свой небольшой ларьковый бизнес в Фимкове. Плюс ко всему у него вначале была хорошая зарплата чиновника и даже собственная газета, в которой иногда публиковалась местная реклама. Хотя в эти нюансы Саша никогда не вдавался, не спрашивал друга, а Леша и не распространялся. Внутри большого дома на первом этаже находилась маленькая, встроенная между туалетом и ванной комнатой, сауна, но Леше она не нравилась, и он ею почти не пользовался. В соседнем, через одну комнату, большом, порядка сорока квадратных метров, зале стоял зеленый, на толстых резных ножках, настоящий мощный бильярдный стол, где Алексей в часы досуга или нудного ничегонеделания гонял шары. И очень наловчился в этом. Поэтому играть с ним в карамболь, американку или русскую пирамиду было делом бесперспективным (как с «МММ») и потому абсолютно неинтересным.

Впрочем, гости, приезжая к Паримбетову, в доме практически не находились, если, конечно, на дворе была не зимушка-зима. С правой стороны дома, за гаражом, была выстроена уютная деревянная беседка, в которой стоял большой круглый стол и деревянные лавки по окружности самой беседки. Рядом с ней Леша поставил большой металлический мангал, недалеко от которого располагалась поленница с неровными, криво расколотыми по радиальным линиям частями увесистых березовых чурбанов. Подвыпивший гость всегда мог поразвлекаться с топором, покромсать в мелкие щепки дрова, поражая своей удалью и меткостью думающих, что они трезвые, дам… Леша, будучи человеком деятельным, любящим активный отдых, даже выкопал собственноручно бассейн, в который планировалось прыгать, выйдя из недавно выстроенной на улице настоящей русской бани или, переев шашлыка и коньяка, из беседки. Но после того, как сам Леша, потом Глынин, а потом и некоторые другие гости и гостьи прыгнули туда без особого собственного желания после коньяка, а одна гостья оказалась там, выйдя ночью на романтическую прогулку «до ветру» (ну, не захотелось пользоваться благами цивилизации), бассейн пришлось закопать. Так что жил Паримбетов весело – строил, копал, закапывал.

Семья его состояла из старого, с трудом передвигающего ноги-лапы ротвейлера, уже непонятно какого цвета, и молодой, наглой серой, в народе от большой любви именуемой «помойной», кошки, постоянно ворующей еду из миски близорукого слезливого и слюнявого пса. Кошка эта постоянно где-то шлялась, приходя домой только для того, чтобы поесть да полежать где-нибудь на виду у шумных гостей; пес же, наоборот, всегда ходил за Лешей, как старая отжившая тень, преданно смотрел в глаза, словно говоря: «Ты не думай, я еще могу, я еще ого-го… Вдвоем мы сила!»

Вокруг дома была большая, практически не обрабатываемая территория, если не считать нескольких елочек, яблонь и ореховых деревьев, посаженных еще, видимо, задолго до строительства Лешей дома… Правда, перед домом было две клумбы, на которых росли разноцветные и разноименные цветы, названий которых Алексей не знал. Правда, кто их посадил, Леша не знал тоже. Саша догадывался, что это были те, чьи имена выветрились из Лешиной и тем более из его, Глынина, памяти…

Сашин внедорожник остановился перед невысокими воротами Лешиного дома. Девчонки, весело болтая о… (вот сколько слышу, не могу понять, о чем они говорят), выпрыгнули из машины, размахивая руками, ногами и всем, что размахивалось. Вдыхали полной грудью чистый, пахучий, пропитанный запахом крапивы и разных неведомых городскому жителю трав воздух. Даже запели во всю глотку, на всю Ивановскую, кто перепевая, а кто и перекрикивая друг друга:

 
– Эх, дубинушка, ухнем,
Эх, зеленая сама пойдет…
 

Загуляло по небольшой поселковой улице, отдаваясь эхом где-то в ближайшем лесочке, что вызвало еще больший восторг и удивление приехавших. Больше всех старалась Аня Большая, выпятив вперед немаленькую, еще и раззудевшуюся и раздувшуюся от свежего воздуха грудь и растопырив руки так, как в ее понимании делал, ну, например, какой-нибудь там… Шаляпин. Грудные низы красиво и очень как-то тепло поддерживала Алина. А на верхах порхала и выводила трели, словно подмосковная соловушка, почти дипломированная вокалистка Ксюша. Получалось довольно внушительно, но не совсем корректно. Потому что они стояли еще на дороге, по эту сторону забора, на общественной территории. Вот как пройдешь еще пять метров, зайдешь внутрь двора, по ту сторону забора, на территорию, можно сказать, частной собственности, там хоть заорись, завизжись, запойся. Никто тебе слова не скажет. Имеешь право. Причем частнособственническое. А тут неудобно – всем мешаешь, спать не даешь в три часа дня. Руками машешь на общей территории. Соблюдайте, порядок, товари… Какие еще товари… твари. Господа! Где вы в коттеджах товарищей видели?! В общем, коттедж коттеджу не товарищ, а господин и волк родной… фимковский…

– Тихо, тихо, народ перепугаете. Вот бы так на концертах пели, халтурщицы, – любуясь девчонками, ласково докопался продюсер.

Вышел Леша, уставший, в спортивном костюме, и со словами: «Че разорались-то, гости дорогие, заходите» открыл ворота. Пригласил гостей в дом. Выгрузили продукты. Побежали кто в беседку, кто в дом, в «удобства».

Леша стал разводить огонь в мангале, набрав мелких щепочек и подложив под них скомканные старые газеты. Углем решили не пользоваться. Саша попросился колоть дрова, почувствовав прилив сил и энергии. Свежий воздух и присутствие молодых красивых девчонок бодрили, вселяли какую-то уверенность и силу. Даже спокойный Леша, разведя огонь, не сдержался, смеясь и краем глаза поглядывая на Алину, отобрал у Глынина топор и, раздевшись по пояс, стал, играя бицепсами, колоть сухие березовые чурки, почему-то повторяя при этом:

– Раз чурка, два чурка, три… четыре…

Алина, восторженно глядя на вспотевшего, раскрасневшегося Алексея, на его напрягающиеся, как бы играючи перекатывающиеся волнами по животу и рукам мышцы, радостно хлопала в ладоши и как заведенная повторяла:

– Два чурка, три чурка, четыре… – желчная змеиная улыбка зло искривила ее вытянувшиеся губы.

Она тоже немного раскраснелась, легкий румянец покрыл ее бледные молочные щеки. Глаза засветились, заблестели, покрылись глянцем и стали, как оживший вдруг мертвый атомный реактор, излучать пусть невидимую, но реально ощутимую смертоносную энергию. Она, схватив большой разделочный кухонный нож, барабанила им по деревянному столу и с каким-то наслаждением приговаривала:

– Еще чурка, еще… Была чурка – и нет.

– Дались тебе эти чурки, давай лучше выпьем, пока Сани нет. А то придет – блюсти будет, – отвлекала Алину Аня Большая.

– Наливай… Одни щепки… Еще… Еще… – повторяла Алина даже с каким-то садистским сладострастием, покусывая свои пухленькие, кроваво-красные губки. Выпив с Аней по очереди из одной нашедшейся на столе забытой, видимо, с прошлого застолья рюмки, опять повернулась к огню: – В огонь их, в огонь… – Вскочив и тихо засмеявшись, она начала резво собирать с земли разлетевшиеся щепы и полешки и с восторгом бросать их в весело разгорающийся огонь.

Когда пламя достигло в высоту уже метра полтора, Леша спохватился, попытавшись ее остановить:

– Все, все, хватит, Алиночка, хватит, пусть вначале это прогорит. Ну, все, все, дом сожжешь! Алина, перестань! Мангал-то сгорит, хрен с ним, а вот дом – это не шутки…

Пришлось вмешаться Саше, весело обнявшего ее сзади за руки, и оттащить девушку от мангала:

– Ты что, сдурела совсем? Как с цепи сорвалась… Что случилось, Алин?

– Да так, все нормальненько. Просто ассоциации… – все еще возбужденно, стараясь не дышать на продюсера, ярко отливая глянцевыми глазами, отговаривалась девушка.

– Лешенька, я там посуду помыла, чашки, тарелки разобрала… Вилки, ложки нашла. А вот рюмок и бокалов нет. Где их взять? – по-деловому отчитавшись, интересовалась домашняя, в большом белом фартуке, Ксюша.

– Сходи купи…

– Что?!

– Шучу, с собой надо возить, когда в гости ездишь. Давно уже так принято, – на полном серьезе проговорил Леша.

– Хорошо, я скоро, – так же серьезно, снимая фартук и направляясь к воротам, ответила Ксюша.

– Да, ладно, одна рюмаха есть. А мы из горла, как всегда… Расслабься, Лешуня, не доставай добрую Ксюшку… – элегантно и ненавязчиво, как всегда, вступила в разговор Аня Большая (теперь уже просто Аня, за неимением Ани Маленькой), панибратски хлопнув по спине хозяина дома.

– Ксюш, я пошутил, ты чего, обиделась? – пошел за ней Паримбетов.

– Вот, то-то же. А то она тебе пол завтра не помоет и окна в доме не протрет, – не унималась зловредная Анька, – а мы еще и нагадим. Обязательно! Гы-гы-гы…

Леша вернулся, обнимая за плечи обидевшуюся и надувшуюся Ксюшу. Огонь в мангале практически уже исчез, все дрова почти прогорели, оставив не так много, как думалось, угля. Вместо угля был дым. Очень много серого удушливого дыма.

– Надо бы еще, наверное, чурок подкинуть… – как бы сам себе, в раздумье проговорил Алексей.

– А они еще есть, чурки-то? – чересчур деловито поинтересовалась успокоившаяся, очень обстоятельная в домашних делах и не присутствовавшая при колке дров Ксюша.

Леша не успел ответить, как его перебил не предвещавший ничего хорошего зловеще-радостный голос Алины:

– Есть, есть! Вон они!

Алина показывала пальцем на другой конец участка, где в небольшую, встроенную в заборе дверь входили несколько то ли киргизов, то ли узбеков с лопатами в руках и в маленьких шапочках на грязных черных головах. Группка рабочих двинулась к сараю за домом. А один их них, видимо главный, хрипло-пискливо позвал:

– Льещя, Льещя, можине тыбе?

Живое существо, лыбившееся во всю чумазую голову, в измазанном грязью с плеч до колен старом спортивном костюме и больших сапогах топталось на одном месте, ежесекундно поправляя шапку и перекладывая лопату из одной руки в другую.

– Вот достали тупые, ходят кругами, ни хрена не делают.

Раздраженный Паримбетов, отойдя от девчонок, нехотя отправился к человеку с лопатой. Они долго о чем-то спорили, существо постоянно разводило руками и зачем-то приседало, причем слышались только два слова: «начальника» и «потом». Потом начальник Паримбетов махнул рукой и, плюнув в сердцах себе под ноги, развернувшись, отправился к компании. А киргизо-узбеки, переодевшись за несколько секунд, уже мелкими перебежками, как под обстрелом на поле боя, спешили к заветной двери в заборе.

– Вот ведь чуреки, деньги берут, а за три дня даже яму под маленький септик впятером выкопать не смогли, только начали… Еще умудрились две лопаты сломать. Выгнал их до понедельника. Если в понедельник не сделают, выгоню совсем. И денег больше не дам. Твари… – ругался раздосадованный Алексей, помешивая в мангале с треском прогоравшие и сильно дымящие полешки.

– Хрен с ними, Лешуня, давай выпьем за нас, таких красивых и тоже не умеющих копать эти… срептики…, – громогласно предложила духарная, выпившая уже явно не одну рюмку и расстегнувшая уже не только верхнюю пуговицу на рубахе залихватская Анька.

– Септики… – поправил Глынин, – это куда соберется все твое… в общем, все то, что ты оставишь Леше от себя на плохо выветриваемую память. – Саша старался быть галантным острословом, таким почти бонмонтистом. Явно получалось как-то не очень…

– Это ты про ее душу бессмертную, что ли? – подала голос сидевшая с Аней за столом и периодически становящаяся бойкой на язык Алина.

– Еще у одной остроумия полный септик, – констатировал Леша, и все рассмеялись.

Сегодня все старались блистать и выделяться. Выходило, правда, с большой натяжкой, но, слава богу, все друг другу прощали и демонстрировали полную… демократию и толерантность, прости господи…

Ксюша стала раскладывать на мангале сырой шашлык – уже надетое на шампуры вперемежку с ароматно пахнущим луком мясо, – морщась и чихая от дыма. Отдельно она клала шампуры с красной рыбой. Леша тут же подбежал к ней, аккуратно, чтобы не обидеть, взял за талию и, тихонечко шлепнув по причинному месту, вытолкал в сторону беседки, заявив:

– Это мужское дело, а ты иди водку пей. Или виски с коньяком.

На этот раз Ксюша не обиделась, а, послав ему благодарный глубокий взгляд, зашла в беседку, где уже кем-то неведомым были расставлены тарелки, бокалы, рюмки. Лежали вилки и ложки. Блестели даже столовые, с мелкими зазубринками на концах ножи. Посреди стола высилась батарея бутылок. Серебристо белела запотевшая, только что из холодильника, русская водка. Радостно золотилось на летнем, но еще не жарком молодом июньском солнце шотландское виски. Ждал гурмана, переливаясь густым темно-золотым цветом, усталый французский коньяк. Скромно молчало до поры до времени, отбрасывая кроваво-красные блики, сухое вино. Напряглась, как ракета на старте, вот-вот готовая рвануть, бутылка с шампанским. Девчонки раскладывали на большой поднос яблоки, апельсины и виноград. Саша резал сыр большими толстыми кусками, девчонки смеялись, шикали на него, говоря, что так сыр не режут, что он будет есть его один, но повар-кулинар Саша был бесстрастен и непоколебим.

Наконец Леша торжественно заявил, что шашлык-машлык готов и можно приступать к трапезе. Он выложил на специально приготовленное большое блюдо ароматные, сочные, текущие жирным соком, почти кипящие куски мяса с прилипшими к ним лоскутками желто-коричневого лука. На другую тарелку, поменьше размером, улеглись нежно розовые дымящиеся кусочки семги и форели, переложенные золотыми лимонными дольками и пересыпанные мелко нашинкованной зеленью.

Вдыхая неземные ароматы еще шипящих рыбы и мяса, все с пробудившимся аппетитом набросились на еду. Хотелось попробовать и мясо, и рыбу, и блестящие дольки лимона, и даже сморщившиеся лоскутки желто-коричневого лука. Ели, смеясь и обливаясь шашлычным соком, раздирая крепкими, голодными волчьими зубами обжигающее губы, еще вчера бегавшее и блеявшее мясо. Когда первая волна обжорства спала и все, переваривая пищу, откинулись на перила беседки, Леша на правах хозяина, налив всем спиртного (мужчинам – водку, девушкам – полные бокалы вина), провозгласил первый тост:

– Я хочу выпить за моего друга Сашу, которого я много лет знаю, с которым был несколько дней в окруженном и отключенном от света Доме Советов, потом под пулями в Останкино… Повезло, под танковый обстрел еще потом не попали… Которого знаю как прекрасного русского поэта, русского патриота, кстати, даже сидевшего в девяносто третьем году в тюрьме…

– В какой тюрьме? – голос Алины.

– Как в тюрьме? – голос Ксюши.

– Все там будем, наливай! Я уже выпила… – Голос скорострельной Аньки.

– …а сейчас еще текстовика и успешного, счастливого продюсера, – продолжил Паримбетов под выкрик Аньки: «А мыто как счастливы. Наливай!» – у которого такие замечательные, правда, немного крикливые, – Леша посмотрел на растянувшуюся в довольной улыбке Аньку, – очаровательные, талантливые девушки. Я давно вас звал. И вот вы, наконец-то, приехали. За дружбу! Я пью за Сашу, я пью за вас!

Саша встал. Они обнялись, похлопав друг друга по спинам свободными от рюмок руками. Чокнулись друг с другом, с девчонками. Резко выдохнув воздух, выпили. Стало тепло, хорошо. Уютно. Опять зазвенели вилки и ножи, послышался легкий противный звук шарканья железа о керамику, шлепанья в тарелки новых жирных кусков, звук разливаемого спиртного.

– А мне вот этот, пожалуйста…

– Как скажете, мадам…

– Сань, налей пепси, будь другом…

– Лешань, а мне водки еще.

– Алинка, ты мне на ногу наступила.

– Ксюх, у тебя нос в рыбе.

Встал Глынин, улыбнулся, поднял рюмку с коньяком, оглядел девчонок, Лешу, потоптался, встал поудобнее:

– А я хочу выпить за любовь! За наших любимых женщин. Потому что, если они не любимые, значит, не наши. Девчонки, я вас люблю! И не дай бог, чтобы было не так! Убью!

– Умри, лучше не скажешь!..

Девчонки радостно вскочив, полезли целоваться. В щечку, разумеется…

Купание

Не дело пьяной бабе коров доить.

Русская поговорка

Вечер был в полном разгаре, взаимопонимание тоже. Июньское солнце, теплое и ласковое, словно соскучившееся по людям, траве и земле, не спешило заходить и упрямо, несгибаемо светило откуда-то снизу, с конца дороги, из-за того вон желтого с зеленой крышей дома. Оно устало – это было видно, – но упорно держалось на ногах вместе с ребятами и девчатами. Раз обещали веселый отдых, надо соответствовать, не подводить хозяина. А-то какой отдых в холоде, без теплого нежного солнышка? Дальние деревца тихо покачивались, словно убаюкиваемые еле заметным ветерком, зеленая свежая травка трепетала, словно приглашая к себе – поваляться, понежиться напоследок на заходящем солнце. От солнышка, ласкового летнего теплого ветерка, свежего неуемного воздуха и конечно же немалого количества выпитого девчонок потянуло в сон, они сидели, глупо улыбаясь, кто с закрытым левым, кто – правым глазом. Даже мужчины почувствовали легкое опьянение, что тоже не предвещало ничего хорошего в смысле продолжения банкета. И тогда Алексея осенило.

– Всё! Все встаем, едем купаться. Тут недалеко речка есть. Взбодримся. А то уже все как курицы вареные.

– Особенно курица Аня, – сострила Алина, поддерживая на своем плече голову новоявленной подруги.

– Ага, купаться будем без трусов, – констатировала проснувшаяся на одну восьмую трусоненавистница Аня.

– Я тебе дам без трусов, я же тебе их купил, – возмутился продюсер, – ты их что, раздала бомжам?

– Да пошутила я…

– Да пусть без трусов, я не против, – хитро заулыбался оживившийся Леша, – я ее поддержу.

– За какое место? – вмешалась в умный, содержательный разговор Ксюша.

– Да пусть, как хочет, так и купается, взрослая уже. Да и не на людях же. Тут все свои. У меня, кстати, тоже купальника с собой нет. А портить в речной воде французское белье я не хочу. Так что я тоже за стриптиз, – выдала длинную справедливую тираду Алина, но, поймав встревоженный взгляд Саши, добавила: – Мальчики перед кустиками, девочки за… На середине речки будем встречаться и делиться впечатлениями…

– Ну ладно, у вас всех что, кроме трусов, других тем нет? Поехали, купальщики, – завершил разговор Саша. И пошел за Алексеем в сторону открытых уже ворот.

Леша вывел из гаража новенький блестящий белый кабриолет «шевроле». Потом зачем-то зашел в дом и через три минуты вышел в белой рубахе, светлых штанах и широкополой белой шляпе. Такой лондонский денди фимковского розлива. Да еще и со счастливой улыбкой и бутылкой виски в руках. На раздавшиеся протесты хоть и пьяного, но очень хотящего жить народа спокойно возразил:

– Поедем медленно, но с ветерком. Проветримся. Менты все знакомые. Свои, родные. И ехать, ну, совсем недалеко. К тому же я трезвый, как вы все, вместе взятые… Ладно, не валяйте дурака, дураку купаться хочется, – довершил хозяин, ровнехонько прыгая на одной ноге к машине по прямой линии и даже не пошатываясь.

Спорить никому особо не хотелось. Все запрыгнули в салон. Девчонки разместились на заднем сиденье, Саша с Лешей впереди. Причем все девушки вытащили откуда-то черные очки (где они их прячут?). Леша в белой широкополой шляпе, девушки в непроницаемых для заинтересованного взгляда очках, с развевающимися длинными волосами (один Саша, как лох какой-то, без шляпы, без очков) да еще в белом кабриолете производили, прямо скажем, романтическое впечатление на себя самих и на встречных водителей и пешеходов. Леша включил приемник, поставил диск с песнями группы «Фейс». И веселая гоп-компания покатила за приключениями на свою, как обещалось – без трусов, элегантную часть тела… Импровизированный концерт сопровождал машину по всему городу Фимкову, точнее, по его задней, малонаселенной части. Музыка гремела, девчонки орали, подпевая себе самим на скоростном ветру, движок гудел, контролируя передвижение коллектива. Из многих встречающихся авто сигналили и махали руками радостные, узнавшие Лешину машину и Лешину шляпу водители и пассажиры. Один переросток на папином «БМВ» увязался за кабриолетом, то обгоняя его, то отставая, то идя параллельным курсом по встречной полосе и желая познакомиться с девчонками. Пришлось даже остановиться и культурно объяснить идиоту, что он полный дебил, ну, то есть что он совсем не прав. И чтобы он ехал в другую сторону. Попавшийся милиционер, улыбнувшись, отдал честь и помахал Леше рукой. Саше даже показалось, что он от счастья смахнул слезу… Машина свернула по маленькой дорожке в смешанный, сосново-липово-березовый лесок и, проехав метров триста, остановилась. Лесок заканчивался обрывом, по которому надо было сбегать к неширокой, метров сто пятьдесят – двести, речке.

– Она, кстати, глубокая, даже теплоходы ходят, – сказал Леша и начал раздеваться.

– Да ладно тебе, Лешаня, это, наверное, машины с обрыва съезжают, – как всегда заспорила уже бодрая Аня, тоже начав расстегивать пуговицы на рубашке.

Купающегося народу не было. Звонко пели птицы. Было тихо, свободно и безветренно. Пока все болтали и спорили, Саша уже успел раздеться, сбежать вниз по небольшому обрыву и прыгнуть в прохладную, бодрящую воду. Вынырнув метрах в десяти от берега, он, фыркнув, поплыл вперед по спокойной реке, мощными взмахами крепких рук разрезая тихо перемещающиеся спрессованные пласты пахнущей водорослями, черной мутной воды. Он плыл медленно, непрофессионально, с задранной над поверхностью головой, тратя на продвижение значительно больше, чем надо, энергии. Он чувствовал, как наливается знакомой тяжестью тело, как легонько начинают гудеть не привыкшие к плаванию мышцы рук, ног, живота. Опять плыл и жалел, что в детстве не научился это делать профессионально, опустив в воду голову и уравновесив, освободив от лишних движений свое достаточно накачанное, спортивное тело. Ведь вот боксом занимался, хоккеем, футболом, даже гандболом дурацким, а плавать как следует не научился. Ну, греби теперь, как паровоз… точнее, пароход. Да нет, паровоз-то как раз точнее… Он вышел на берег. Попрыгал на одной, потом на другой ноге, вытряхивая воду из ушей. Потянулся. Вдохнул воздух полной грудью. А все равно хорошо! Молодец Лешка, что привез нас сюда.

Оглянулся, посмотрел на другой берег, на медленно копошащихся, достающих полотенца, продукты и воду девчонок. Леша плавал и нырял у берега, Алина кидала в него маленькие камушки и звонко, заразительно смеялась. Он звал ее купаться, она снова смеялась и показывала на кустики. Ксюха, стараясь перехватить инициативу, кричала, что сейчас приплывет к нему и спасет от злой Алинки. А Анька ничего не говорила. Она просто, незаметно отворачиваясь, резко отпивала из горла вискарь, принесенный Лешей в последний момент. Наконец девочки решили идти переодеваться и достали полотенца. Саша помахал им рукой с того берега и с криком «У-у-х!» бросился в воду. Назад было плыть значительно легче. Мышцы уже приноровились к гребле, и Саша делал это как-то автоматически, уже ни о чем не думая. Раз, два. Раз, два. Проплыв уже больше половины пути, услышал оглушительный гудок и метрах в двухстах слева от себя увидел идущий прямо на него белый гудящий теплоход. Громадина неотвратимо надвигалась, приближалась с бешеной, как ему казалось, скоростью. Слышались гудение и музыка, музыка и гудение… Саша греб как сумасшедший, напрягая все свои последние, предпоследние и самые что ни на есть предпредпоследние силы. Берег хоть и медленно, но приближался. Когда теплоход уже оказался у Саши за спиной, он сквозь музыку и гудение услышал разразившийся смех и крики:

– Смотри! Телки! Голые! Эй вы, плывите к нам. Жопы прикройте! Эй, жопу покажи!

Уставший Саша, перестав грести и с силой приподняв голову, посмотрел на берег. На середине обрыва, зайдя за кустики, чтобы было не видно Леше и Алине, но чтобы, видимо, хорошо видел Саша и отдыхающие на теплоходе, стояли переодевающиеся, точнее, снявшие с себя абсолютно все Ксюша с Аней. Они стояли, держась друг за дружку и о чем-то увлеченно пьяно болтая. Услышав теплоходный гудок, они мгновенно инстинктивно, по-страусиному, отгородились от подступающей неизвестной опасности единственным полотенцем, бывшим у них в руках, автоматически прикрыв самое ценное и дорогое – свои головушки. То есть поступили по той простой и справедливой логике, что если ты не видишь, то не должны видеть и тебя… Полотенце было большое, поэтому его хватило и на четыре груди, и даже на части двух чуть-чуть выпуклых пушистых животиков… Остальное же слабо озарялось и играло на заходящем, светящем откуда-то снизу солнце. Если бы взгляды могли прожигать дырки, то нижние, самые элегантные и неприступные части этих очаровательных созданий давно бы уже сгорели, превратившись в отвратительные головешки под жгучими, полными страсти взглядами отдыхающей на теплоходе ожившей членонесущей мужской массы… В общем, «На теплоходе музыка играла» и «Куда уехал цирк» в одном флаконе.

Но теплоход ушел, волны разошлись и успокоились. Девочки, бросив полотенце, наконец-то, ступая на пальчиках, добрели до речки. Алина, зайдя за те же кусты и посмотрев по сторонам, махнула то ли Саше, то ли Леше рукой и, скинув с себя дорогое белье, двумя прыжками оказалась в черной, покрывшейся дрожащими бликами вечерней воде.

Началось то, ради чего все приехали, – купание.

* * *

Домой в коттедж вернулись уже в темноте посвежевшими, бодрыми и, как собаки, голодными. Были встречены старым, пытающимся ткнуться мордой кому-нибудь в живот или в пах и разводящим липкие слюни по всему, к чему бы ни прикасался, седым псом Джеком, давно уже не лающим и по-своему радующимся встрече. Разогрели оставшийся шашлык. Немного выпили. Посмеялись. Леша предложил идти в баню, которую он быстро сейчас нагреет. У него уже приготовлены березовые веники. Аня сказала, что она «за». И тут же, сидя, уснула. Алексей пошел топить. Остальные – кто стал убирать со стола, кто повел укладывать Аню. Впрочем, Аня тут же вернулась и заявила, что хочет «дышать банным березовым духом». Саша, удостоверившись, что у всех есть комнаты, отправился звонить жене. Он, как всегда, занял небольшую комнатку на первом этаже между бильярдной и старой сауной. Набрал номер, услышал родной голос жены, обволакивающий сердце аж из далекой Турции, куда она с детьми уехала пару дней назад:

– Привет, милая, извини, не мог раньше позвонить, был не один… Знаю, что не спите…. Как вы там, очень жарко?

Поговорили, поцеловал по телефону жену, детей. Подумал, какой же он счастливый! Везет дураку! Все друзья по-белому завидуют… И заснул богатырским сном ребенка.

* * *

Саша проснулся часов в семь утра от небольшого, но настойчивого похмелья. Долго не мог встать, хотелось спать, было прохладно, захотел «по-маленькому». Ворочался. Вдруг услышал какие-то звуки. То ли мебель двигали, то ли плакал кто-то. Тут же проснулся окончательно, стряхнул остатки сна, вскочил на ноги. Надел джинсы, носки, кроссовки. Вышел непричесанный, в незаправленной рубашке. В большом зале, соединенном с кухней, Ксюша, всхлипывая, мыла пол, передвигая стулья, табуретки, кресла.

– Ксюх, ты почему не спишь, обалдела совсем? Что ты делаешь, зачем?

– Прости, Сашенька, не могу. Не спится. Дура я какая-то. Не везет мне. Ни в чем не везет. Деньги просрала, мужиков хороших тоже… Никто меня не любит… И Леша гад… Вот ты свою жену по-настоящему любишь, а? – заплетающимся языком лепетала обмякшая в Сашиных руках красивая молодая женщина.

– У, да ты совсем пьяная, ну-ка иди спать…

– С кем?

– Почему сразу – с кем? Просто спать. Выспишься – все будет хорошо.

– Нет, хорошо уже не будет. Никогда! В баню позвал, гад. А там Алинка уже. И Анька…

– Ну?

– Ну, и я пошла… А он все с Алинкой шутит. Веничком ее. Я что-то сказала, он меня водой облил холодной. И ржет. И Алинка ржет. Аньку пьянью обозвал. Ну, мы с ней и пошли бухать. Она вон вырубилась, спит. А я не могу спать. Решила пол помыть. – Пьяные, чистые-чистые слезы градом хлынули из темно-голубых огромных глаз Ксюши.

Саша обнял девушку, девочку, почти годящуюся по возрасту ему в дочери, прижал ее к себе, поцеловал в лоб:

– Ксюша, ты такая хорошая, добрая, все у тебя будет. Ты ведь очень красивая. И очень добрая. А мужики почему-то любят стерв, тех, кого надо покорять, завоевывать. И я не исключение, кстати… Но это проходит. И они возвращаются к добрым и чистым… – рассказывал свою сказку Саша.