Текст книги "Человек и другое. Книга странствий"

Серджи, говорит мне незнакомый продавец на рыбном рынке, не надо денег, бери так, и вот эту рыбу возьми… И так на каждом шагу.

Или вот недавно вся индийская земля, казалось бы, перевернулась: президент их выступил по ТВ поздним вечером, сказав, что через пару часов все купюры достоинством в 500 и 1000 станут недействительными. А я как раз накануне обменял к приезду друзей большущую сумму именно на эти купюры. И теперь, как сказал президент, это просто бумага, мусор. Банкоматы закрыты, полтора миллиарда индийцев выстроятся в терпеливые очереди в банки менять мизерные суммы ежедневного лимита. Индийцев, а иностранцы в этой реформе никак не были предусмотрены. Так вот, наутро иду я по деревне, и люди, большинство из которых мне незнакомы, говорят: Серджи, не беда, давай нам этот мусор, мы понемногу будем менять тебе, у нас большие семьи, все пойдем и будем менять в банках понемногу. И меняли. Те, у кого семьи, дети, те, кому самим не хватало. И я раздавал эту бумагу в течение полутора месяцев, не запоминая, кому и сколько. И так же возвращали – новыми купюрами, на каждом шагу, неведомо кто. И в лавках давали в кредит. И за жилье не брали. Простые люди. Свои. Настолько свои, что нигде я это так не чувствовал. Я не про деньги. Вот сегодня я заглянул в один дом браминов, и мы несколько лет просидели с отцом семейства почти в молчании, но я не помню, когда и с кем на родном языке я касался этой тончайшей ткани.

Осталось два дня до отъезда. Я знаю куда. Я нашел! Я так нашел, как никогда, – единственное место на Земле, мое. И чувство такое, что там сойдутся все мои прошлые, настоящие и будущие жизни. И вот я иду в гавань к ремонтникам баркасов – укрепить рукоять ножа. И мы это делаем, но они советуют все же съездить в городок поблизости – там на рынке сидит глухонемой Леонардо, он справится лучше. А потом беру в рыбацкой лавке веревку, продаваемую на вес, мотаем ее с рыбаками, и я стараюсь припомнить из своей спелеологической юности узлы и обвязки, чтобы вязать в джунглях перекладины на лестнице из бамбуковых жердей. Потом в аптеке мы с другом-аптекарем выбираем необходимое – чтобы помещалось в горсть, не больше. Потом дома рисую палаточный домик из солнцезащитной сетки и пытаюсь вспомнить школьное – как вычислить сторону треугольника и его высоту, чтобы купить этой сетки достаточно метров. И иду в посудную лавку – купить кастрюлю и потом показать на пальцах жестянщику, сидящему у дороги, как приделать к ней ручку, чтобы вешать на перекладину. И смотрю дорогу по гугл-карте.

В эти три дня произошла такая махабхарата событий – что твой Джойс с бессобытийным днем на тысячу страниц! Когда жизнь берет тебя в настоящий оборот на своей нечеловеческой скорости – уже не до слов. Скажу только, что до последней минуты были колебания: еду ли я в этот заповедник один, или вдвоем с новым другом-индусом, или втроем – с N, узор отношений с которой рвался и ткался по живому и мертвому. Выехали втроем. Со вчерашнего дня нас двое. Индус не выдержал и сейчас, наверное, где-то в дороге домой. Последнее, что он видел, – леопард вблизи нашей палатки. Но, наверное, не это причина его панического отъезда. А что? Может, «узор», от которого его чуткой душе хотелось держаться подальше? Трудно ответить, это могла бы быть отдельная повесть – на семь неявных ветвящихся сюжетов. Ладно, хорошей ему дороги.

Да, я вообразил невозможное, неземное. Еще в детстве. И шел к этому всю жизнь. И вот сейчас нашел эту точку в пространстве и времени, где должно было сойтись все, – вот она, эта местность, и именно такая, как я и представлял. Вот, в шаге, буквальном. И – его невозможно сделать. Семиярусный рай, небывалый лес, река, неисчислимые звери, а в рюкзаке – все для жизни, впереди полтора месяца счастья, трудного, страшного, высшего, моего… И – колючая проволока, заставы, рвы, рай оцеплен – повсюду. Не войти.

Помните притчу Кафки о привратнике и путнике? Так вот, я не ждал, пока закроются ворота. Я ломился со всех сторон туда – сквозь ангелов и демонов. И встречи эти были по контрасту предельны: от егерей, грозивших упечь меня в застенок, до удивительной встречи с другим егерем и немыслимого дара от него через пять минут после знакомства – неограниченные бесплатные сафари в течение 20 дней.

И вот колесим по всей округе – кажется, тысячи лет, переправляясь через реки в кораклах (плетеная плавучая корзина), высматривая крокодилов, по ночным проселочным на мотоциклах, на ранних местных автобусах… И – мы нашли эту щель в заборе, мы вошли в рай! За полтора часа до заката. И на лугу у реки нас ждал одинокий слон и кивал, как бы не глядя в нашу сторону, а когда я приблизил его зумом камеры – он улыбался! И – о это невозможное взвинченное счастье и предельная спокойная концентрация всех сил и внимания на том, чтобы успеть поставить лагерь до темноты. Спиной к слону, но чувствуя его. У высокого чудесного дерева махуйя (из красных цветов которого делают самогон, и – вон она, полутораметровая малабарская белка, лакомится ими, пьянея). Так вот, я соорудил шатер из отреза солнцезащитной сетки – сложной, надежной и красивой формы, еще и подоткнул и сшил подолы! И свет сотворил! Лагерь к последнему лучу заката был готов. И ужин – стараниями N и… назовем его индийским именем Сидор. N в шатре, мы с Сидором у костра, по округе разбросаны черепа и кости обглоданных зверей, Шахерезада-Сидор плетет что-то дивно несуразное – о том, как был камердинером африканского короля, отправившегося на многодневную охоту с километровым обозом и полутора тысячами слуг. Видно, заговаривает себя и округу и еще – хочет уверить меня в своем лесном опыте, особенно после его недавних попыток развести костер. А на кого ж охотился король, спрашиваю. Он долго молча глядит в огонь и говорит: на зайца.

Счастье наше длилось всего ночь и часть дня. Но каких! Сквозь сетку шатра я смотрел на звезды, а рядом во тьме стоял пятнистый олень (которого здесь зовут «читал») и читал неслыханное для него, глядя перед собой – на шатер, по слогам читал, вскрикивая на весь лес. А вдали час спустя с хрипом слег кабанчик. В четыре утра мы пошли на сафари – чтобы успеть к шести к лесничеству у дороги, откуда оно начиналось. Возвращались в наш лагерь счастливые, думая о праздничном обеде, неся покупки… И подоспели – прямо к нашему изгнанию. Выселила нас (не без боя) лесная полиция. (Мы еще позвоним министру полиции края, но встречу отменим, поскольку уже на следующий день вовлечемся в другое приключение.) А потом, опоздав на все возможные колесные, мы ночевали на крыше придорожного магазина – и это была одна из самых чудесных ночей! Хозяйка и чайханщик (с которыми мы уже были дружны) приготовили ужин – самый вкусный на свете, а потом мы так мягко и волшебно постелили на крыше их хибары, где в дальнем углу сушились стручки красного перца, а над головой в листьях пальмы путалась луна… И на рассвете проснулись от веселых и страшных криков в нескольких шагах от нас, на дороге: это сбежавшиеся крестьяне швыряли горящими углями и чем попало в слона, забредшего попастись на деревенских огородах. Прямо под нами стоял слон в салютах!

Мамочка моя чудесная, я знаю, что ты теперь читаешь эту страницу в фб: не верь ни одному слову! Я жив как никогда, ем как не в себя, здоров до неприличия и бесстыдно благоразумен.

За холмом, в нищей деревушке, в продуваемой школе, куда нас повели хохочущие дети, угостив сладкими тростниковыми палками, которые мы сгрызли с ними по пути, я дал лучший в своей жизни мастер-класс, а они – мне. Зашел в класс (учитель в это время обедал в каком-то сарайчике), провел урок музыки с горнами и барабанами, потом математики у школьной доски и географии, склонившись со всем классом над пыльным глобусом, и перешел к индуизму. «А кто главнее, – спрашиваю, – Вишну, Брахма или Шива?» – «Брахма!» – «А кто сильнее – Шива или Вишну?» Смеются: «Шива! Вот он!» – и подталкивают вперед своего одноклассника. «А кто прекраснее – Лакшми или Сарасвати?» Задумались. Одно дело, говорят, покровительствовать мудрости, другое – счастью… И тут появляется в дверях учитель – с разинутым ртом.

Дни наши в этой благословенной индийской Диканьке в десять мазанок буквально в одном метре от джунглей (так, что можно запустить бумажный самолетик и не факт, что он не опустится на нос тигру), где мы поселились и стали уже частью семьи, проходят так. Например, вчера: встали в четыре утра, заварили на своей кухоньке ароматнейший местный кофе, испили его в своем дворике со звездами и лежащими у ног белыми быками с крашеными рогами, сели на мотоцикл и поехали во тьме полями, лесами, через деревушку Маги ко входу в заповедник. А потом были лангуры с лицами цвета сожженного пергамента, а потом пятнистые олени – большими стадами, в байковых сорочках, а потом та единственная из тварей божьих, кто ненавидит нас яростно пополам с ледяным презрением, – леопард, а потом на верхушке дерева – лохматый мешок с золотым клювом – орел-змееед, а потом умбристые величественные олени – самбары, и сверкающие в первых лучах павлины, а потом – слоны, слоны, слоны – повсюду, а потом вдруг полыхнуло в кустах и в глазах, и он вышел – тигр, долгий, как день творенья, со свежим шрамом на ключице. А потом – пугливый и одинокий лающий олень (barking deer), который метит свою территорию – слезами! А потом – восвояси, в Диканьку, обед с борщом и запеченной в тесте свежей курицей и вся гоголевская палитра овощей, а потом краткий сон на таких сладких летящих кроватях, как только в детстве. А потом, в четыре пополудни, – прогулка вдоль заповедника с вылазками и засадами (и это самое-самое, непроизносимое счастье) до темноты, а во тьме возвращение, и чей-то шелест, и протяжное тяжелое дыхание в зарослях: слоны, трое, и стоять во тьме напротив них, открыто, в двадцати шагах, и смотреть, как они ужинают, чуть кося глазом на тебя, а ты вслух говоришь с ними, говоришь, говоришь – уже не о подвигах и доблестях, а о самом важном – что нежнее сердца… А потом банька, настоящая, в Индии! Прямо рядом с домом, а в углу баньки заплутавшая курица, уже слепая во тьме, сидит жалуется в полусне, и чай на завалинке, и звезды восходят, и Манджу, средний из трех братьев на хуторе, говорит: не уезжайте, живите здесь, я вам дом справлю…

И вот едем мы на рассвете в местном автобусе, где не только по-английски, но и на хинди не говорят, и водитель вдруг притормаживает в глухой деревушке и оборачивается ко мне: пойдем, мол, позавтракаем. А куда – во всей округе не только едален, но и ларька не сыскать. Но идем, а весь автобус ждет. И вот – что называется, раздвигая кусты: то ли школа бывшая, то ли спортзал, а там – столовка для всех, бесплатная. Подсел к детишкам на пол, порубали идли с чатни (рисовые лепешки с острой кокосовой подливкой) и дальше поехали.

А сегодня я вышел из лесу, куда вошел еще затемно, такой легкий, летящий, счастливый, пятнадцатилетний. И дело не в том, что я там видел, и это не объяснить. Но только там я дышу и живу по-настоящему. А потом тормознул на пустынной дороге бричку и ехал с ветерком полями-лесами, а за рулем парнишка вдруг оборачивается и – не говорит, а вспевает всем голосом тела: жизнь прекрасна, да, друг?! Еще как, отвечаю, еще как! А живет он в деревушке Маги, где два кола, два двора. А потом, в той же деревушке, идет мне навстречу человек – бос, сед, белая стертая ткань на бедрах, а на голове – вязанка зеленых ветвей, и та-а-а-ак улыбнулся мне, что я чуть не ослеп, сомлев. Я много на свете улыбок видел, но эта останется со мной, наверное, и после смерти. И вот я думаю: на чем все держится в мире? На этом парнишке, на этой улыбке… И больше ни на чем. Нет, еще вот на чем: сегодня два слона стояли под деревом – близко-близко – и, подняв хоботы, танцевали ими, сплетая иероглифы, и улыбались распахнутыми ртами, и сыпалась листва с дерева, и тмилась пыль в косом солнечном луче. И я сделал несколько невозможных снимков, а потом, вернувшись домой, случайно их удалил вместе со всеми сегодняшними. И расстроился, конечно. А потом подумал: все верно, это же чудо, потому не бесследно.

Рядом с нашей Диканькой есть деревушка Малали, ее видно отсюда, там ближайший продуктовый киоск. И, проходя ее еще вчера, я играл в уме ее именем – «мала ли, мало ли», особенно рядом с нашей деревушкой Маги. Так вот, в этой Малали уже пару месяцев ночует тигрица с тремя полуторагодовалыми детенышами, на окраине деревни – на банановой плантации (там земля от перегноя теплее по ночам). И, уж поскольку ночует, грешным делом уложила за это время четырех коров. Крестьянам выдали компенсацию, лесники не раз пытались ее спровадить – не получалось. И вот вчера перешли к решительным действиям: окружили ее всей деревней плюс лесники с допотопными ружьями. Дистанция – 10 шагов. Нервы у всех на пределе. Тигрица рванулась к ближайшему егерю (не нападая, только предупреждая и защищая себя), и тут началась неразбериха, стрельба отовсюду, тигрица прорвалась невредимой сквозь незамкнутое кольцо и ушла в заповедник, детеныши метнулись в глубь плантации и спрятались там. Пули, направленные в тигрицу, ранили двух человек: пожилого крестьянина и главного егеря этого района – Махеша, того самого, с которым мы так подружились. На видео в телефоне я видел, как они оба в фургоне скорой помощи: крестьянин – видимо, еще в шоке, не чувствуя ни боли, ни приближающейся смерти, то и дело вскакивает с носилок, что-то горячо пытаясь рассказать Махешу, а тот всякий раз его укладывает, успокаивая, оба в крови. Крестьянин скончался, Махеш в больнице, по проселочным едут полицейские автобусы, приехал замминистра лесного департамента. Семье погибшего, как водится, выдали компенсацию – 5 лаков (500 000 рублей), деревня вроде успокоилась, но история не закончена: детеныши по-прежнему на плантации, тигрица этой ночью вернулась к ним.

Крестьянина на следующий день отпевали под барабаны, потом сожгли. Махеш вроде бы вне опасности. Всего несколько дней назад сидели с ним у него дома, говорили о черной пантере, собирались отправиться в тот лес за озером, где она обитает, мечта моя…

Это невозможно! Пятый тигр за эти дни. И одного увидеть – редчайший случай на всю жизнь, а тут пять. Вспомнил, как год назад в заповеднике с дивным именем Умред-Карангала я все никак не мог его выследить… И вот наступил последний день, и до темноты оставалось полтора часа. Помню, как я прикрыл глаза и одно за другим выключил в сознании все… вообще все, весь мир, остались только лес и он – как едва ощутимая красная блуждающая точка. И началось. Я просто шел на нее – внутри себя и правил дорогу – чуть влево, вправо, нет, гаснет, исчезает, назад, какая-то предельная концентрация и взгляд сквозь веки… Я совсем не склонен к такого рода эзотерике, но там и тогда я действительно каким-то образом энергетически шел за ним и интуитивно «видел», и чем ближе я был к нему, тем сильнее горела эта точка, минут за пять я уже знал, что он – вот, совсем рядом, хотя ничего вокруг об этом не свидетельствовало, остановился – и он вышел: так близко – ближе некуда.

Одинокий слон с одним бивнем исподволь поглядывает, как из зарослей выходит слониха со слоненком. Второй свой бивень он потерял в битве с другим слоном, который потом ушел в другие леса. Шансов теперь у него на любовь и семью почти нет. Возможно, в прошлом у него с этой слонихой были какие-то отношения. Иначе последующая сцена не кончилась бы для него добром. Вернее, отношения и обоюдное чувство юмора. Он тихо подошел сзади, намотал ее хвостик на хобот и легонько потянул к себе. Какие-то мгновенья она соображала – что бы это значило? Потом обернулась, улыбнулась и дала понять, что шутка исчерпана. Ну он и не настаивал, хоть так.

Я в оторопи. Только вчера я написал о пяти тиграх, встреченных здесь всего за две недели, как о невероятном событии. Что же мне сказать сейчас? На следующий день я видел леопарда и трех тигров! Трех, в разных местах леса. Такого не бывает. И это помимо двух десятков слонов, бизонов, неисчислимых оленей и пр. В один день. Но главное – последним был небывалый самец: огромный, полыхающий жаром, глядящий в упор, близко, долго. Но эта нестерпимая радость сцепилась навсегда со столь же нестерпимой горечью: камера моя окончательно свихнулась – то затвор отказывал, то фокус плясал, то просто дисплей становился черным с надписью «выключите камеру и включите снова»! И это когда счет шел на секунды.

Вернулся я в нашу Диканьку, просидел полночи, расколотый надвое этим событием. И сказал себе: Сережа, не надо снимать, ты ж видишь, оно не хочет, смотри-дыши-живи-люби глазами и всем, что тебе дано, а камера – да пошла она подальше. И вообще пора тебе убираться из этого волшебного и страшного леса, дарящего сверх меры и сверх меры же отнимающего. От этих дьявольских искушений. Поезжай в Мудумалаи, в соседний штат Тамил Наду, в густые джунглевые холмы – и живи. Прямо с утра и поезжай.

А сейчас я расскажу о самом главном, самом глубоком и невероятном поздравлении, полученном мной в день рождения. Заповедник, в котором мы оказались, называется Мудумалаи. Горы в дымке и невероятные джунгли вокруг – симфонические, высоковольтно гудящие напряжением сцепившихся и расходящихся жизней. И никаких ограждений. Сюда-то мы и повадились тайно ходить. И вот вчера, в день рождения, немного замешкались в деревне и вошли в лес уже в середине дня. Идем, и я все жду своих подарков и поздравлений от братьев наших старших… а нету, тишь в лесу, только птицы, правда, дивные все, ну они поздравили, потом олешки – и пятнистые, и самбары, ну еще павлины выводком всем пришли поздравляли, но это так всё, увертюрочки, думаю, а где же… И тут слышим – треск ломаемых ветвей и стволов, рядом, в зарослях за речушкой (шириной в несколько метров и глубиной в один – это важно для последующего). Сели у воды, ждем. N еще слонов по-настоящему, а не на сафари, не видела. Страх, да, но мы договорились (в который раз) – в экстремальной ситуации никакой рассогласованности, просто следовать тому, что делаю я, а я решаю по ходу. И тут – совершенно беззвучно в таких зарослях, где и бабочка распугала бы всю округу, выходит – я таких не видел – огромный, мифический, одинокий, в самой силе своего опыта слон с могучими бивнями. Нет, не выходит, он – уже – стоит прямо перед нами (чуть правее, на другой стороне ручья). И опускает хобот в воду, подноситко рту, пьет. Но как! Пригубливает – как из ладони. И отпускает воду – как из ладони – стекать вниз. А сам смотрит в нашу сторону одним глазом, вернее – не смотрит, но видит. И думает, решает. И сканирует всего тебя – кто ты есть здесь и сейчас. Дистанция между нами – две-три секунды для него. Теперь я вот что скажу: если по 10-балльной шкале оценивать меру риска – встреча с тигром, например, 7, со слоном – 8-9. Но с одиноким взрослым самцом и особенно в период т. н. гона – 10. Так же как и встреча со слонихой с детенышем (с которыми столкнулись на следующий день). Так вот, перед нами было уже не 10, а какой-то слон слонов, это считывалось по всему, по каждому его движению – ни одного лишнего, и смотрел на нас краем глаза, но в этом крае была вся Вселенная вместе с нами, сидящими напротив него, а потом он повернулся к нам прямо лицом и стал смотреть в глаза. И вот это уже непередаваемо. А внизу, у земли, он держал на весу маленькую ветку и перебирал ее хоботом, как четки. Смотрел – глаза в глаза – и перебирал. Нас, нашу жизнь, как эту ветку, перебирал – да или нет. И главное – его глаза: они текли, он был в периоде гона – худшее, что можно представить, несколько тонн оголенных нервов. Перебирал. Я бы сказал, что годы шли. Ни одного лишнего. Он бы не топорщил уши, что давало бы сигнал о мере его раздражения, не делал бы ложной (предупреждающей) атаки, как это бывает; нет, ни одного лишнего движения он бы не сделал. Просто нас бы через несколько секунд не стало: вмял бы ногой в землю и порвал хоботом, как ветку. Смотрел в глаза, считывал, взвешивал. Потом медленно повернулся и растворился в зарослях.

Вот такое было поздравление, больше не то что в этот день не поместилось бы – а в целую жизнь.