Текст книги "История России с древнейших времен. Книга VIII. 1703 – начало 20-х годов XVIII века"

Но запорожцы пользовались всегда сочувствием в низшем слою украинского народа, особенно поюжнее, куда именно двигались шведы; пример Запорожья и теперь мог быть заразителен, и Петр пишет Меншикову, чтоб он оставался в Украйне, не ездил к нему в Воронеж. «Ежели вы не в пути, то лучше б еще немного там для запорожского дела задержались, а сие дело, сам ты знаешь, что не из последних; я уже три письма писал до г. фельдмаршала, чтоб он подался к Переволочне для сего дела, при том же советую и вам, буде невозможно всеми, хотя б частью позадь Полтавы протянуться для сего ж дела». Опасения Петра оправдались. Один из его министров, князь Григорий Фед. Долгорукий, находившийся теперь вместе с гетманом Скоропадским, писал ему 3 апреля: «Вор кошевой яд свой злой еще продолжает: на другую сторону за Днепр непрестанно прелестно пишет, дабы побивали свою старшину, а сами б до него за Днепр переходили, что уже такая каналия там за Днепром купами сбирается и разбивает пасеки». Запорожцы были побиты в схватке с отрядом полковника Болтина; также запорожский отряд потерпел сильное поражение вместе с шведами у местечка Сокольна от генерала Ренне; за отсутствием Гордеенки в Сечи выбрали в кошевые Сорочинского, и Петр писал Меншикову: «Мы зело порадовались, что господь бог в начале сей кампании таким счастием благословил, наипаче тому я рад, что проклятые воры (запорожцы) сами видели, что шведов разбили, от чего принуждены будут оные разбежаться, а что кошевым выбрали Сорочинского, он добрый человек, я его сам знаю». Но Петр ошибся в доброте Сорочинского; перемена кошевого не повела ни к какой перемене в Запорожье относительно царя, и царь послал Меншикову указ взять и разорить Сечь.

Назначенные к Запорожью полки сели на суда в Киеве под начальством полковника Яковлева. У Переволочны Яковлев встретил несколько тысяч запорожцев и послал к ним с требованием, чтоб вины свои великому государю принесли, но козаки, соединясь с переволочинскими жителями, вышли на бой, и Яковлев принужден был доставать их штурмом, с уроном своих войск. У обоих кодаков встречено было также сопротивление. 11 мая Яковлев подошел к Сечи; сначала искал он всяким добрым способом, чрез письма и пересылки склонить воров к стороне государевой. Запорожцы как будто обнаруживали склонность, но это была только хитрость: они хотели продлить время. Потеряв терпение и зная, что Сорочинский поехал за ордою, Яковлев решился добыть Сечь оружием. С сухого пути приступа не было; вода со всех сторон облила крепость; 14 мая солдаты подплыли на лодках, но при нападении на крепость встретили отчаянное сопротивление и должны были отступить, потерявши до 300 человек убитыми, в том числе полковника Урна, много офицеров было переранено; пленники, взятые запорожцами, были «срамно и тирански» умерщвлены. Но в тот же день показалось вдали какое-то войско: запорожцы подумали, что это к ним идет Крымская орда на помощь, и вышли было на вылазку, но жестоко обманулись: пришли на помощь к Яковлеву драгуны от генерала князя Волконского с полковником Галаганом. Запорожцы, увидав свою ошибку, замешались; тут осаждающие устремились на них, ворвались в Сечь и овладели ею. Большая часть козаков погибли в схватке, немногим удалось уйти, пленных взято с 300 человек, пушек и амуниции взято много. «Знатнейших воров, – доносил Меншиков, – велел я удержать, а прочих казнить и над Сечею прежний указ исполнить, также и все их места разорить, дабы оное изменническое гнездо весьма выкоренить».

«Сего дня, – отвечал Петр 23 мая, – получили мы от вас письмо о разорении проклятого места, которое корень злу и надежда неприятелю была, что мы, с превеликою радостию услышав, господу, отмстителю злым, благодарили, с стрельбою ивам за оное премного благодарствуем, ибо сие дело из первых есть, которого опасаться надлежало было. Что же пишете о деташементе полковника Яковлева, чтоб оному быть в армии, и то добро, только надлежит из оного оставить от семи до пяти сот человек пехоты и от пяти до шести сот конницы в Каменном Затоне, дабы того смотрели, чтоб опять то место от таких же не населилось, також которые в степь ушли, паки не возвратились или где инде не почали собираться; для чего ежели комендант в Каменном Затоне плох, то б из офицеров доброго там на его место оставить, а прочим быть в армию».

Было еще одно место в Малороссии, на которое правительство смотрело подозрительно. В начале 1709 года Головкин писал киевскому губернатору князю Дм. Мих. Голицыну, чтоб выслал за рубеж студентов из поляков (т.е. русских родом из польских владений), находящихся в киевском Братском монастыре; чтоб дал знать, сколько останется студентов из малороссиян, сколько монахов из поляков и нет ли в них какого подозрения? Голицын отвечал (15 февраля), что «выслал из Киева всех студентов родом из Литвы и Польши; студентов из малороссиян осталось 161 человек; монахов в Братском монастыре 30 человек, и из них малороссиян только человек пять, а то все из-за границы польской, но иные с младенчества живут в Киеве; узнать, нет ли в ком из монахов подозрения, трудно, потому что монахи все нас чуждаются; во всем Киеве нашел я только одного человека, именно из Братского монастыря префекта, который к нам снисходителен». Этот префект был знаменитый впоследствии Феофан Прокопович: не предчувствовал князь Дмитрий, в каких отношениях будет находиться после к этому снисходительному префекту!

В Киеве и всюду по Украйне было тихо. Сечь лежала в развалинах, турки и татары не двигались, о поляках не было слышно; все как будто притаило дыхание, дожидаясь, чем разыграется кровавая игра между Петром и Карлом. В апреле с дороги из Воронежа в Азов Петр писал Меншикову в Ахтырку: «Чтоб вы дали знать, сколь скоро можете в поле с квартир выйтить, чтоб я мог по тому житье свое в Азове расположить, а паче для леченья». В начале мая писал из Троицкого: «Я с первого числа сего месяца начал принимать лекарство, которое зело сильно действует, понеже здешний воздух жаркой оному помогает, и неисходен пребывать буду из дому до десятого числа, и чаю, с помощию божиею, к 15 числу сего месяца из лекарства вытить и готову быть к вам ехать». В другом письме: «Лекарство моё зело действует, только я от него, как ребенок, без силы стал». В третьем: «Не чаю ранее двадесятого быть к вам, сам слаб, и лошади под батальон ранее 20 дней не будут».

Между тем в начале же мая неприятель формально атаковал Полтаву и несколько раз жестоко к ней приступал, но постоянно был отражаем с большим уроном. В военном совете у Меншикова решили «учинить диверсию», 7 мая на рассвете пехота Меншикова перешла Ворсклу через мосты, а конница через болото и реку вплавь, с одними шпагами приступили к неприятельскому ретраншементу и выбили из него шведов, взявши в плен шестерых офицеров и 300 рядовых и потерявши своих 600 человек. Петр писал Меншикову 15 мая: «Что о Полтаве, и то и ныне подтверждаю, что лучше б вам к оному городу приступить (чрез реку от неприятеля) со всеми и помочь городу чинить (понеже сие место зело нужно), куды надлежит и фельдмаршалу быть, и сие (сколько я могу разуметь) кажется из лучших не последнее дело; впрочем, яко заочно полагаюсь на ваше рассуждение». Меншиков уже расположился под Полтавою со всеми своими полками и 19 мая писал Петру: «О здешнем состоянии доношу, что третьего дня был у нас в шанцах при линии нашей с неприятелем не малый ранконтр, и как неприятель работе нашей помешку чинить хотел, выслана от нас партия гренадеров, и в то же самое время учинили вылазку из города наши под командою бригадира Головина в 400 человек и, нападши на неприятеля с другой стороны, две роты на месте порубили, а прочих в конфузию великую привели. Он же, господин бригадир, поступив чрез меру горячо, дале поступал, лошадь под ним убили, и его в неволю взяли, другие ретировались в город, наши потеряли 100 человек, а неприятеля многое число пропало, и шанцы неприятельские вырублены; мы же от посту нашего ни малой пяди не отступили, но непрестанно пушечною стрельбою чрез многие часы неприятеля утесняли, что ныне гораздо усмирился и уже другой день мало какой промысл над городом чинит. Вчерашнего дня легкая наша партия, перебрався на другую сторону (Ворсклы), лошадей неприятельских около 1000 загнали, и другая партия ныне около 100 лошадей и людей генерала Круза забрали. Мы повседневно чинили здесь неприятелю диверсию, но желаю к тому скорого к нам прибытия вашей милости; то истинно и паче лучшего счастия надеемся, ибо ко всему знатная прибудет резолюция; баталии давать елико можно оберегаемся, а понеже неприятель со всею силою против нас собрался, и я по вашему указу послал к Шереметеву, чтоб, оставя Волконского с тремя полками при гетмане, к нам поспешал, також Долгорукому (Вас. Владим.) вместо Каменного Затона велел сюда идти». 28 мая Меншиков писал: «Прошлой ночи мы заложили последний шанец к самым неприятельским по самую реку апрошам. Полтавская крепость в зело доброй содержит себя дефензии, и никакого ущерба от действа неприятельского еще не обретается».

27 мая Петр выехал из Азова в армию к Полтаве через степь на Харьков и отсюда писал Меншикову 31 мая: «Я сего часу сюды прибыл и как возможно поспешать буду, однако понеже в нужном деле и час потерять нужной бывает худо, для того, ежели что надлежит нужно, и не дожидаясь меня, с помощию божиею, делайте». Но Меншиков дожидался. 4 июня приехал Петр к армии и 7 числа писал Апраксину: «Получили мы от вас еще письмо и пункты, но ныне вскоре ответствовать не можем, понеже сошлися близко с соседьми и, с помощию божиею, будем конечно в сем месяце главное дело с оными иметь».

Наконец Петр не отступал, наконец он стал говорить о необходимости «главного дела» с шведами, с Карлом XII! Только небольшая река отделяла его от нарвских победителей. Но это уже не были шведы 1700 и 1707 годов, это было войско страшно истомленное, упалое духом. Карл не проиграл ни одной битвы, по-прежнему мог считаться непобедимым, и между тем у него не было уже половины того блестящего войска, с которым он перешел Вислу в 1707 году, и в 1709 году первый министр короля, граф Пипер, писал своей жене в Швецию: «Поход так тяжек и наше положение так печально, что нельзя описать такого великого бедствия и никак нельзя поверить ему». Жажда мира и возвращения на родину усиливалась со дня на день. Дисциплина ослабела: солдаты начали оказывать явное непослушание офицерам, когда те требовали от них новых трудов, приказывали идти на новые опасности. Карл по-прежнему искал опасностей, по-прежнему хладнокровно подставлял свою голову под неприятельские пули, но теперь солдаты, вместо того чтоб ободряться этим, говорили: «Он ищет смерти, потому что видит дурной конец». Генералы говорили, что надобно непременно перейти Днепр и войти снова в Польшу. Пипер донес королю об этом требовании генералов, представил, как необходимо удовлетворить ему, как необходимо подкрепить армию соединением с Лещинским и с шведским корпусом Крассова, оставленным в Польше. Но Карл не хотел и слышать о переходе чрез Днепр. «Этот переход, – отвечал он, – будет похож на бегство и только придаст духу неприятелю». Вместо того чтоб двинуться на запад, он двинулся на юг, к Полтаве, ближе к степи, к Запорожью, к границам турецким и татарским; он хотел овладеть Полтавою, утвердиться здесь и ждать Лещинского и Крассова вопреки мнению Пипера, Мазепы, Реншельда и генерал-квартирмейстера Гилленкрока. С последним у Карла был любопытный разговор о Полтаве. Карл : Вы должны все приготовить к нападению на Полтаву; вы должны вести осаду и сказать нам, в какой день мы возьмем крепость; так делывал Вобан во Франции, а ведь вы наш маленький Вобан. Гилленкрок : Я думаю, что и сам Вобан призадумался бы, если б увидал, как здесь у нас недостаток во всем, что нужно для осады. Карл : У нас довольно материала, чтоб взять такую ничтожную крепость, как Полтава. Гилленкрок : Крепость не сильна, но в ней 4000 гарнизона, кроме козаков. Карл : Русские сдадутся при первом пушечном выстреле с нашей стороны. Гилленкрок : А я думаю, что русские будут защищаться до последней крайности, и пехоте вашего величества сильно достанется от продолжительных осадных работ. Карл : Я вовсе не намерен употреблять на это мою пехоту, а запорожцы Мазепины на что? Гилленкрок : Но разве можно употреблять на осадные работы людей, которые не имеют об них никакого понятия, с которыми надобно объясняться чрез толмачей и которые разбегутся, как скоро работа покажется им тяжелой и товарищи их начнут падать от русских пуль? Карл : Я вас уверяю, что запорожцы сделают все, чего я хочу, и не разбегутся, потому что я буду хорошо им платить. Гилленкрок : Но с нашими пушками ничего нельзя сделать, и придется добывать крепость пехотою, которая при этом окончательно погибнет. Карл : Я вас уверяю, что штурм не понадобится. Гилленкрок : В таком случае я не понимаю, каким образом город будет взят, если только необыкновенное счастие нам не поблагоприятствует. Карл : (смеясь): Да, мы должны совершить необыкновенное: за это мы пожнем честь и славу. Гилленкрок : Боюсь, чтоб все это не окончилось необыкновенным образом. После этого разговора Гилленкрок пошел к Пиперу, чтоб тот постарался отклонить короля от его намерения. «Вы так же хорошо знаете короля, как и я, – отвечал Пипер, – вы знаете, что если он раз принял какое-нибудь решение, то уже нет никакой возможности заставить его принять другое». Несмотря на то, Пипер обещал поговорить с Карлом. «Если бы бог послал ангела небесного с приказанием отступить от Полтавы, то я бы и тогда не отступил», – был ему ответ королевский.

Такие разговоры шли у государя с его министром и генералом на одном берегу Ворсклы. Посмотрим, что делалось на другом. Здесь было войско, о котором уже несся слух, что это лучшие солдаты в целом мире; здесь были свои вожди, прошедшие хорошую школу, ознаменовавшие себя победами, здесь были генералы иностранные с изведанным искусством и верностию: несмотря на то, здесь был «учинен воинский совет, каким бы образом город Полтаву выручить без генеральной баталии (яко зело опасного дела), на котором совете положено, дабы апрошами к оной приближаться даже до самого города».

16 июня начаты были новые апроши , чтоб сделать возможным сообщение с городом, но шведы не допустили своею поперечною линиею; с другой стороны представили препятствия река и болотистые места. Сношения с городом происходили посредством пустых бомб, в которых летали письма чрез неприятельские линии; осажденные дали знать, что у них уже почти нет пороху, и неприятель сапами сквозь валик из палисад вкопался, и хотя осажденные сделали абшнит, однако долго держаться не могут. По получении этих известий собран новый совет, на котором положено, что другого способа к выручке города нет, как перейти реку к неприятелю и дать главную баталию. 19 июня русская армия тронулась и, пройдя две мили от Полтавы по берегу Ворсклы вверх, 20 числа переправилась через реку; 25 числа повернула назад к Полтаве и остановилась в четверти мили от неприятеля к вечеру, чтоб шведы не могли принудить к главной баталии прежде, чем будет готов ретраншемент. Ретраншемент поспел в одну ночь; кавалерию поставили на правой руке между лесов, и перед нею сделали несколько редутов, осаженных людьми и пушками. Тут узнали, что Карл XII ранен; рассказывали, что ночью подъехал он осмотреть русский лагерь и наткнулся на козацкую партию, которая стояла неосторожно; несколько козаков, ничего не подозревая, спокойно сидели у огня, вдруг раздается выстрел, один козак падает: это сам король не утерпел, сошел с лошади и выстрелил в козака; козаки вскочили, три ружейных выстрела направились в ту сторону, где стоял король, и Карл получил рану в ногу. 26 число Петр употребил на обозрение ситуации. В центре находился фельдмаршал Шереметев; правым крылом начальствовал генерал-лейтенант Ренне, левым Меншиков, артиллериею Брюс. У шведов, так как сам король, по причине раны, не мог принять главного начальства над войском, то его место заступал фельдмаршал Реншельд; вся пехота находилась под начальством генерал-лейтенанта графа Левенгаупта, кавалерия – генерал-майора Крейца. Артиллерия, могшая действовать, была ничтожна по недостатку огнестрельных снарядов.

27 июня было назначено днем главной баталии. Шведы предупредили русских: перед рассветом они бросились на русскую конницу с страшною «фуриею» и овладели двумя редутами, которые еще не были отделаны; генерал Ренне был ранен и должен был сдать начальство генералу Боуру, но зато шесть батальонов неприятельской пехоты и несколько десятков эскадронов кавалерии были отрезаны от главной армии и принуждены уйти в лес. Генерал Боур получил приказание отступить вправо от русского ретраншемента, чтоб дать время выйти из него пехоте. Боур начал отступление; неприятель, преследуя его, получил себе русский ретраншемент во фланг, и когда Левенгаупт с пехотою приблизился к нему на расстояние 30 саженей, то встречен был убийственным огнем, принужден был прекратить преследование русской конницы и стал к лесу вне выстрелов. Между тем Меншиков и генерал Ренцель с пятью полками конницы и пятью батальонами пехоты атаковали лес, где стояли оторванные в начале дела шведы: здесь неприятель был побит наголову, генерал Шлиппенбах взят в плен, за ним принужден был сдаться и генерал Розен. В то же самое время пехота была выведена из ретраншемента и шесть полков кавалерии взяты с правого крыла, обведены позади пехоты и поставлены на левом крыле. Таким образом, русская армия стала в ордер баталии, и решено было атаковать неприятеля; шведы, не дожидаясь на месте, двинулись навстречу к русским, и в 9 часу утра началась «генеральная баталия».

Два часа кипел отчаянный бой. Петр распоряжался в огне, шляпа его и седло были прострелены. Карла с больною ногою возили в коляске между солдатскими рядами, как вдруг пушечное ядро ударило в коляску, и король очутился на земле. Солдаты, находившиеся вблизи, подумали, что Карл убит, и ужас овладел полками, уже и без того колебавшимися. Карл велел поднять себя и посадить на перекрещенные пики; тут увидал он всеобщее замешательство своих и закричал в отчаянии: «Шведы! Шведы!» Но шведы бежали и не слыхали голоса своего короля. Прискакал Реншельд и успел проговорить: «Ваше величество, наша пехота потеряна! Товарищи, спасайте короля!» С этими словами он ринулся опять в расстроенные ряды своего войска и был взят в плен. Тут всякий порядок исчез, все побежало.

«Хотя и зело жестоко во огне оба войска бились, однако ж то все далее двух часов не продолжалось: ибо непобедимые господа шведы скоро хребет показали, и от наших войск с такою храбростию вся неприятельская армия (с малым уроном наших войск, еже наивящше удивительно есть), кавалерия и инфантерия весьма опровергнута, так что шведское войско ни единожды потом не остановилось, но без остановки от наших шпагами и байонетами колоты, и даже до обретающегося леса, где оные пред баталиею строились, гнали, при том вначале генерал-майор Штакельберг, потом же генерал-майор Гамильтон, такожде после фельдмаршал Рейншильд и принц виртембергский купно с многими полковники и иными полковыми и ротными офицеры и несколько тысяч рядовых, которые большая часть с ружьем и с лошадьми отдались и в полон взяты. Неприятельских трупов мертвых перечтено на боевом месте и у редут 9234, кроме тех, которые в розни по лесам и полям побиты и от ран померли. И тако милостию всевышнего совершенная виктория (которой подобной мало слыхано), с легким трудом и малою кровию против гордого неприятеля чрез самого государя персональной, храброй и мудрой привод, и храбрость начальных и солдат, одержана; ибо государь в том нужном случае за людей и отечество, не щадя своей особы, поступал, как доброму приводцу надлежит. При сем же и сие ведать надлежит, что из нашей пехоты только одна передняя линея с неприятелем в бою была, а другая до того бою не дошла».

Усталые, волнуемые не испытанными никогда ощущениями, царь, генералы и офицеры после молебна сели в палатках обедать. Светлое чувство неизмеримой радости не допускало никаких темных чувств: всех сюда! и пленных шведских генералов усадили тут же за стол; Петр ласкал фельдмаршала Реншельда, хвалил его храбрость, подарил ему свою шпагу. Во время обеда привели Пипера, который, видя страшное поражение, потеряв из виду короля, не зная куда бежать, сам приехал в Полтаву и отдался в плен с двумя секретарями королевскими. Пипера с товарищами также усадили обедать. Гремели пушки, царь провозгласил тост за здоровье учителей своих в военном искусстве. «Кто эти учителя?» – спросил Реншельд. «Вы, господа шведы», – отвечал царь. «Хорошо же ученики отблагодарили своих учителей!» – заметил фельдмаршал.

Но где король? Часть шведов ушла, не преследуемая. Неожиданное счастие так поразило, что позабыли о необходимости преследования… Только уже вечером послали в погоню князя Мих. Мих. Голицына с гвардиею и генерала Боура с драгунами.

В тот же вечер написаны были письма к своим, к Ромодановскому, Апраксину и другим; к пресбургскому королю Петр писал: «Доносим вам о зело превеликой и неначаемой виктории, которую господь бог нам чрез неописанную храбрость наших солдат даровать изволил с малою войск наших кровию таковым образом: сегодня на самом утре жаркий неприятель нашу конницу со всею армеею, конною и пешею, атаковал, которая хотя по достоинству держалась, однако ж принуждена была уступить, токмо с великим убытком неприятелю; потом неприятель стал во фрунт против нашего лагору, против которого тотчас всю пехоту из транжамента вывели и пред очи неприятелю поставили, а конница на обеих флангах, что неприятель, увидя, тотчас пошел атаковать нас, против которого наши встречю пошли и тако оного встретили, что тотчас с поля сбили, знамен, пушек множество взяли, також генерал-фельдмаршал господин Рейншельд купно с четырьмя генералы, також первой министр граф Пипер с секретарями в полон взяты, при которых несколько тысяч офицеров и рядовых взято, и, единым словом сказать, вся неприятельская армия фаетонов конец восприяла (а о короле еще не можем ведать, с нами ль или со отцы нашими обретается), а за разбитым неприятелем посланы господа генералы-порутчики князь Голицын и Боур с конницею, и сею у нас неслыханною новиною вашему величеству поздравляю». К письму Апраксину приписано: «Ныне уже совершенно камень во основание С. Петербурга положен с помощию божиею».

Утро было мудренее вечера: на другой день, 28 числа, отправился Меншиков в погоню за неприятелем. Остатки шведской армии, бежавшие 27 числа из-под Полтавы, находились в совершенном расстройстве, и великим счастием для них было то, что русские оставили их без преследования. Шведы бежали вдоль Ворсклы к Днепру. Перед рассветом 29 июня достигли они Новосенжарова; истомленного Карла внесли в дом, перевязали ногу, он заснул глубоким сном. Но когда совершенно рассвело, его разбудили: «Русские приближаются; если ваше величество изволите приказать, мы пойдем дальше». «Да, да, делайте, что хотите», – отвечал Карл; запылали повозки, лошадей из-под них роздали пехотинцам, и шведы побежали дальше к Днепру. 30 июня после полудня увидали они наконец Днепр у маленького городка Переволочны, где впадает Ворскла, но вместо городка увидали одну кучу развалин и ни одной лодки на реке, ни одного человека в опустелых окрестностях. Как же переправиться за Днепр? А русские близко: как от них оборониться? Нет ни артиллерии, ни пороху, солдаты истомлены, совершенно упали духом. Генералы уговорили Карла оставить армию и переправиться за Днепр. Отыскали две лодки, связали вместе и поставили на них повозку короля, так что задние колеса были в одной лодке, а передние в другой, и таким образом поздно ночью переправили на другой берег; Карл взял с собою серебряный столовый сервиз и деньги, собранные в Саксонии. Нашлась лодка и для Мазепы, который успел захватить с собою два бочонка с золотыми. Другие, назначенные сопровождать короля, переправились кто как мог: запорожцы много помогли своим искусством в переправах, но много потонуло.

Большая часть войска осталась на левом берегу под начальством Левенгаупта, но никто не думал повиноваться какому бы то ни было начальнику: одни хлопотали, как бы переправиться за Днепр вслед за королем; другие, истомленные, лежали в глубоком сне. На рассвете другого дня Левенгаупт и Крейц начали хлопотать, как бы привести в устройство армию, но едва половина солдат собралась под знамена; многие остались на берегу, другие стояли неподвижно в отдалении, на призыв генерала не отвечали ни слова, смотрели бессмысленно, да и на лицах тех, которые собирались под знамена, выражалось отчаяние. Когда совсем рассвело, Крейц подъехал к Левенгаупту и сказал: «Генерал, уже поздно! Русские стоят за возвышенностями и прислали к нам с требованием сдачи». То был Меншиков с 9000 конницы. На всех возвышенностях раздались звуки труб и барабанов, как будто целая русская армия была тут, и между шведами сейчас же распространился слух, что 30000 русских готовы к нападению. Левенгаупт, видя состояние своего войска, не имел никакой надежды на успех сопротивления и послал Крейца с тремя товарищами к Меншикову договариваться о сдаче. Меншиков предложил им сдаться военнопленными с выдачею оружия и военных запасов, с сохранением платья и частного имущества; запорожцы и бунтовщики исключаются из этого условия. Предложение было принято.

«И тако, божиею помощию, вся неприятельская, толь в свете славная армия (которая бытием в Саксонии не малой страх в Европе причинила) к государю российскому в руки досталась». Сосчитали, что во время баталии у Полтавы и у Днепра при Переволочне взято верховных штаб-офицеров 59, обер-офицеров 1102, унтер-офицеров, рядовых и артиллерийских служителей 16947. Русских при Полтаве было побито 1345, ранено 3290.

По возвращении Меншикова от Переволочны после молебна объявлены были награды: фельдмаршалу Шереметеву пожалованы великие деревни; генерал князь Меншиков объявлен вторым фельдмаршалом; генерал князь Репнин пожалован кавалериею и деревнями; генералу-фельдцеймейстеру Брюсу дана кавалерия; генералу-лейтенанту Рену дан чин полного генерала; генералу Аларту дана кавалерия; генералу-лейтенанту князю Голицыну (Мих. Мих.) даны деревни; генералу-лейтенанту Ренселю дана кавалерия. Ближний министр и верховный президент государственных посольских дел граф Головкин пожалован в канцлеры; тайный секретарь барон Шафиров в подканцлеры; князь Григорий Долгорукий пожалован деревнями и чином тайного действительного советника; боярин Иван Мусин-Пушкин в тайные советники. «Также и иные многие повышены чинами и пожалованы вотчинами, и всех штапных и обер-офицеров жаловал государь золотыми портретами с алмазы и медальми золотыми же по достоинству их чинов, а солдатам медали серебряные и даваны были деньги».

«Напоследок как министры, так и генералитет, офицеры и солдаты, возблагодаря государя за милость и за такие награждения, просили его, дабы в знак трудов своих, как в сию преславную баталию, так и в прочих воинских действиях понесенных, изволил принять чин в сухопутном войске генерала, а на море шаутбенахта (понеже до той Полтавской баталии и во время действия во оной баталии имел только чин при гвардии своей полковника), и по тому их прошению государь изволил принять чин сухопутной генерал-лейтенанта, а на море шаутбенахта, и то подтвердилось общим всех генералитета, министров, офицеров и солдат поздравлением».

Извещая о переволоченском деле короля Ромодановского, Петр писал: «И тако вся неприятельская армея нам, чрез помощь божию, в руки досталась, которою в свете неслыханною викториею вашему величеству поздравляем, и ныне уже без су мнения желание вашего величества, еже резиденцию вам иметь в Петербурхе, совершилось чрез сей упадок конечной неприятеля».

Когда получено было в Москве известие о неслыханной виктории, царевич Алексей Петрович созвал к себе на банкет всех иностранных и русских министров и знатных офицеров, трактовал их велелепно в Преображенском в апартаментах своих и в шатрах; царевна Наталья Алексеевна и знатнейшие вельможи также многих трактовали несколько дней сряду; вечером по улицам сверкали потешные огни; не только в домах, но и перед домами стояли накрытые столы. Комендант князь Матвей Гагарин велел выставить перед домом своим для народа и шведских пленников кушанья и бочки с вином, водкою, медом и пивом; пушечная стрельба и колокольный звон продолжались восемь дней сряду, и во все эти дни позволено было звонить женщинам и девицам, что обыкновенно позволялось только на Светлой неделе. Курбатов писал царю: «Получих аз, вашего величества недостойный раб, писмо за приписанием вашея самодержавнейшие десницы, чрез которое разумехом, яко вседержавный бог неприятеля вконец сотре, и не точию в Европии, но и во оризонте всего мира едва ли слыханно погуби. И сего ради прерадостно ныне веселится вся Россия, увенчевая вас приветствы сицевыми: радуйся, яко ваше царево сердце содержится в руце божии неотменно. Радуйся, яко, исполняя словеса божия слова, полагаеши душу твою за рабы твоя. Радуйся, яко снискательным вашим мудрохрабрством переполеровася, яко злато в горниле, ваше воинство. Радуйся, яко есть надежда на исполнение издавна вашего желания Варяжского моря во одержании. При сем же и сие реку, да яко же вседержащая божия десница прослави ваше самодержавие в воинстве, тако да прославит и гражданское правление, о нем же видится с премногим тщанием достоит труды к трудам приложити, понеже оное многою пользою есть к воинству, да обоя купно Всероссия получивши, паки прославит тя, всемилостивейшего нашего государя».

Знаменитый прибыльщик надеялся, что преславная виктория поведет к миру, даст возможность царю заняться гражданскими делами, облегчить народ от тяжких поборов. Он писал царю (28 октября): «Вашего величества повелением определяются губернии, и того ради из всех приказов и канцелярий и из ратуши посланы и ныне в последних месяцах посылаются дворяне и дьяки и подьячие для правежа многих прошедших лет и настоящих доимок, и слышно, яко от таковых неотлагаемых вдруг правежей превеликой обходится всенародный вопль, а паче в поселянах, яко не точию последнего скота, по инии беднейшии и домишков своих лишаются. И ежели вашим призрением ныне вскоре отсрочкою помиловани не будут, то в сих последних сего года месяцех премногое приимут разорение и, бог весть, будут ли впредь инии даней ваших тяглецы. Понеже не от того единого, что вдруг всего надлежащего без послабления на них править им разорение, но и от сего, яко всех посланных кормят, дают подводы, иных же, не стерпев жестоких правежей, чаю, что и дарят не помалу. Бог же всесильный, видя ваше благое царево к нему сердце и ведая быти впредь чрез труды ваша некоторых избавлению, помилова и обрадова тя, и прослави во вселенную неслыханною нигде же от века на враги победою: и сего ради и ваше величество да помилует людей достояния своего. Не о снятии конечном тех прешедших лет доимок, но о получении им во оных ныне послабления предлагаю тебе, государю. А впредь, по благом окончании войны сея, могут помалу и во всем исправитися. А и прежде, государь, никогда же без доимок было и впредь быти может, а помалу исправлялися». Ответом на это письмо был указ: «Известно великому государю учинилось, из многих приказов судьи разослали по городам и уездам дворян и приказных людей для правежу доимочных денег за прошлые годы, от чего, чаем, не малому быть разорению. Того для, призвав всех судей в ближнюю канцелярию, объявить, дабы они того не чинили, а велели бы доимку выбрать за два года, 707 и 708».