Текст книги "Петр I. Том 3"

7-го Ноября.

Получил из Дании письма, первые после отплытия моего из Кёнигсберга.

Сделал прогулку верхом к морскому берегу, отстоящему от города в 2-х милях, и видел по дороге могилу полковника Бордевига (Bordewig), Немца по происхождению, пользовавшегося у Царя большим значением. Могильный памятник, деревянный, воздвигнут среди поля, так как на своих кладбищах, в «христианской земле», Русские иноверцев не хоронят, какое бы высокое положение они ни занимали при жизни.

Нельзя не обратить внимания на то уважение, с каким простой народ относится здесь к священникам. Встречая их на улице, простолюдины подходят к ним, с большим благоговением наклоняются, целуют у них руку и когда те их благословят, снова целуют у них руку, а затем уже идут своею дорогою. Если Русский встречает на улице или в другом месте лице, занимающее высшее положение, чем он, и хочет с ним поздороваться, то для изъявления покорности снимает правую перчатку, если на нем есть перчатки, и, кланяясь, дотрогивается до земли обнаженною рукою.

Как генерал-адмирал, так и обер-комендант, очень высок ростом и дородны, что не мало усугубляет их природную гордость; ибо у Русских высокий рост и дородство считаются как для мущины, так и для женщины весьма почетным отличием и одним из условий красоты.

12-го Ноября.

Генерал-адмирал Феодор Матвеевич Апраксин выехал отсюда в Петербург, при салюте с вала из 51 орудия. Он говорил мне, что получает от Царя годового жалования 7 000 рублей. Достойно замечания, что хотя с виду он был человеком весьма вежливым и исполнял все мои просьбы, однако в течение всего своего пребывания в Нарве ни разу не побывал у меня с визитом и только приходил обедать по приглашению. Я же, напротив, часто у него бывал по необходимости, чтобы поддерживать с ним хорошие отношения, отправлять чрез него мои письма и вообще добиваться того, что мне было нужно. Притом сам он ни разу не позвал меня обедать, из чего не трудно усмотреть, что как он, так и прочие Русские, начавшие учиться заграничным приемам, покамест научились только принимать оказываемую им честь, а не оказывать ее другим. Уезжая, адмирал, уже не знаю, по мужицкой ли грубости, или из неуместной гордости, не зашел ко мне проститься, и даже не прислал уведомить меня о своем отъезде.

13-го.

Генерал-майор Брюс выехал из Нарвы в Петербург при салюте из 11-ти орудий.

От государственного вице-канцлера Шафирова получено письмо с известием о скором прибытии Царя в Нарву.

За городом мне случилось видеть, как Русские пользуются своими банями. Несмотря на сильный мороз, они выбегали из бани на двор совершенно голые, красные как вареные раки, и прыгали в протекавшую по близости реку. Затем, прохладившись вдоволь, вбегали обратно в баню, но прежде чем одеться, выскакивали еще и долго играя, бегали нагишом по морозу и ветру. В баню Русские приносят березовые веники в листах, скребут и царапают себе тело, чтобы в него лучше проникала теплота и шире отворялись бы поры. В России ото всех болезней лечат три доктора, пользуя всех как больных, так и здоровых: первый доктор – это Русская баня, о которой только что сказано, второй – водка, которую пьют, как воду или пиво все те, кому позволяют средства, и третий – чеснок, который Русские не только употребляют, как приправу ко всем яствам, но и едят сырой среди дня. Вследствие этого от них всегда дурно пахнет, и иностранец, приезжающий в Россию в первый раз и не привыкший к вони, решительно не в состоянии сидеть у них в комнате, особенно в многочисленном обществе.

В России в простонародьи девицы, или желающие слыть за таковых, заплетают себе волосы в одну косу и на конце ее носят красную шелковую кисть, вроде тех, что у нас вешают на голову лошадям. Это служит отличием девушек от замужних женщин. При выходе замуж девушка остригает волосы. В случае смерти кого-либо из родственников или близких, она расплетает косу и в течение известного времени ходит с распущенными волосами, что служит знаком печали.

За городом я видел также Русские похороны. Русские имеют там особое кладбище с деревянною часовнею. В часовне, с одного конца, пристроено нечто в роде навеса, какие в Дании делаются над крыльцами. Под навес поставили открытый гроб с покойницею. В гробе лежал также образ Богоматери. Перед гробом стоял священник в ризе с кадилом в правой руке и с книгою в левой; он читал и пел над телом, часто крестясь и кланяясь; за ним стоял диакон и тоже читал, пел, кланялся и крестился. Справа от священника стоял старик. Он плакал, выл и истязал себя, ибо покойница была его сестра. По окончании службы, старик взял из гроба образ Богоматери (после чего гроб сейчас же закрыли) и пошел впереди, а за ним понесли гроб. Когда тело было опущено в могилу, священник, взяв лопату, три раза посыпал на него земли, при чем всякий раз делал над ним лопатою знак креста и произносил про себя молитву. Это напоминало обряд Датских похорон. В заключение, в то время, как присутствующие бросали на гроб землю, священник снял с себя ризу.

17-го Ноября.

В Русской церкви служили благодарственный молебен, а с вала сделали дважды по 11-ти выстрелов по случаю известия, полученного несколько дней назад из Новгорода о том, что Русский бригадир, которому велено было после Полтавской битвы преследовать бегущих Шведов, взял в плен 554 человека. Так как обстоятельство это случилось на границах Турции, в самых ее пределах, то оно и послужило одною из причин последовавшей затем Турецкой войны.

В Нарву ввезли из Лифляндии большое количество ржи и другого зерна, ибо вся окрестная страна, до половины расстояния между Нарвою и Ревелем, платит подать зерном. Привезенная рожь была совсем желтая и мелкая, вследствие сушки, которой она подвергается в Лифляндии, равно как и в России, Польше и Литве. Тотчас по свозке хлеба с поля, крестьяне сушат его, пользуясь изобилием имеющихся у них дров и леса. Сушка производится так: хлеб раскладывается в овинах рядами; под ним в печи разводится жаркий огонь, затем двери затворяются и остаются затворенными до тех пор, пока зерно достаточно не высохнет от жара. Просушенное таким образом зерно в течение многих лет не подвергается порче; молотится оно легко, ибо свободно выпадает из колоса, мелется тоже легко, и мука из него, будучи плотнее, при печении представляет известные преимущества.

21-го Ноября.

Приведу здесь еще один пример неразумия и высокомерия обер-коменданта. В виду того, что у себя на подворье я несколько раз стрелял в цель из своего штуцера, обер-комендант прислал мне сказать, что, не предупредив его, в крепости стрелять непригоже. В ответ на это я чрез того же посланного попросил обер-коменданта делать различие между властью, которою он пользуется над своими подчиненными, и его отношением к иностранному посланнику. Тогда он немедленно извинился чрез другого посланного, объясняя недоразумение ошибкою первого посланного, который-де неточно исполнил данное ему поручение: другим лицам стрелять в городе не разрешено, но если стреляю я, и он, обер-комендант, это знает, то все в порядке.

Русские весьма любят свои храмы и ревниво оберегают их от осквернения. Ничего для них нет обиднее, как если в церковь забежит собака. По их мнению, церковь оскверняется и чрез посещение лиц иных вероисповеданий. Однако запрещение иноверцам входить в храмы не так строго наблюдается с тех пор, как нынешний Царь, ознакомившись с другими христианскими народами, увидал, что они не такие грубые язычники, каковыми в старину считали их Русские.

25-го Ноября.

Начался пост, длящийся от нынешнего дня и до Рождества Христова и называемый Филиппово-Яковлевским. В этот пост, как и во все прочие, не едят ни мяса, ни всего происходящего от мяса, как-то: молока, сыра, масла, яиц и т. п., а довольствуются разными рыбными блюдами, всегда приправленными луком, чесноком, льняным, деревянным и ореховым маслом. Употребляя подобного рода отвратительную пищу, к тому же одеваясь крайне неопрятно и грязно, в большей части случаев обходясь без белья, Русские распространяют от себя такой скверный, противный запах, что, прожив три-четыре дня в той или другой горнице, окончательно заражают в ней воздух и на долгое время оставляют после себя запах, так что для иностранца комната становится необитаемою.

Перед образами, нарисованными на домах или воротах, Русские по нескольку раз кланяются и крестятся. Но кроме этих поклонов и крестных знамений, сопровождаемых словами: «Господи помилуй», Русские в остальном так несведущи и тупы по части христианского вероучения, что в Дании трехлетний ребенок, получивший хотя бы некоторое воспитание, имеет основательнейшее понятие о своей вере, чем большинство взрослых людей в России. Насколько я могу судить, здесь из пяти человек едва ли один сумеет прочитать «Отче наш»; да и умеющий-то стих прочтет, а стих позабудет. Если же спросить у Русского, сколько в мире богов, он встанет в тупик; тем менее может он отвечать на вопросы о личности Христа, его смерти и заслугах. Хотя Петрей и другие писатели говорят, будто Русские не богохульствуют, тем не менее клятву «ей Богу» мне уже не раз случалось от них слышать.

Почти во всей Эстляндии не осталось Лютеранских священников, а Церкви вследствие войны пришли в запустение и покинуты, и потому лица, желающие вступить между собою в брак, стекаются со всего края в Нарву, чтоб обвенчаться у здешнего Немецкого священника Брюнинга. На одной такой свадьбе я присутствовал. Происходила она в особом доме, который был нарочно устроен священником для подобных венчаний и помещался в его загородном саду, ибо в самую Нарву окрестных жителей не впускают. Желающих бракосочетаться Брюнинг перед венчанием всегда подвергает испытанию в начальных правилах христианского учения и если, по его мнению, они недостаточно подготовлены, отсылает их обратно невенчанными впредь до обучения катехизису. При венчании священник обменил на женихе и невесте кольца; последние был подобны железным пальцам-наперсткам, употребляемым в Дании портными. Брюнинг принял их от венчающихся и надел им на пальцы. Волосы у невесты были острижены, как у мущины, и ничем не убраны; голова ее была непокрыта, платье на ней было такое же, как на женихе, впрочем, при короткой юбке. Молодые жительствовали в 13-ти милях от Нарвы. По словам священника, в прошлом году он обвенчал 60 таких пар, пришедших из окрестностей, а в нынешнем году более 40. Нередко, когда пары не знают начальных правил христианского учения, Брюнинг отсылает их обратно невенчанными, руководствуясь тем соображением, что по собственному побуждению народ не учится Закону Божию и что для этого нужны понудительные меры. По свидетельству Брюнинга, за полгода или за год до моего приезда в Нарву, великое множество Эстляндцев требовало приобщения тела и крови Христовой. Однако, в то время, еще не понимая Эстского языка, он допустил лишь тех, которых счел достойными, судя по наружным признакам. Иных же, о безбожной жизни которых шла особенно худая молва, он отослал назад без причащения. В Нарве до сих пор проживает небольшое количество Эстов, для которых всякое Воскресенье простой Эстляндский парень читает на родном языке службу. Происходит это, подобно прочему богослужению, в ратуше.

Так как ранее я ничего не сказал о состоянии армии, расположенной лагерем под Нарвою и назначенной для похода под Ревель, то привожу здесь перечень ее полкам и список ее артиллерии и боевым припасам.

Артиллерия:

20–24-х фунтовых пушек.

20-ть 18-ти фунтовых пушек.

17 мортир 75-ти фунтового калибра.

3 гаубицы 18-ти фунтового калибра.

7000 бомб.

300 карказ.

300 траншейных ядер.

8000 24-х фунтовых пушечных ядер.

8000 18-ти фунтовых пушечных ядер.

3000 центнеров пороха.

15 000 ручных гранат.

14 пехотных полков:

1. Полк генерал-майора Брюса.

2. Полк полковника Бильзена (Bilsen).

3. Полк полковника Поросинова (? Porossinof).

4. Полк полковника Данилова (Danielof).

5. Полк Нарвского коменданта Зотова.

6. Полк полковника Buschi (?).

7. Полк полковника Балабанова (Bolobonof).

8. Полк полковника Скота (Skot).

9. Полк полковника Неклюдова.

10. Полк полковника Брандевицкого (Brandewitzkij).

11. Полк бригадира Фразера (Fraaser).

12. Полк полковника Стибинского (Stibinskij)

13. Полк полковника Байкова (Bayschoff).

14. Баталион в 600 человек, коим командовал майор Савенков (Sawenskof).

Пехота, пришедшая из Москвы:

1. Полк полковника Энгеля.

2. Полк полковника Фихтенгейма (Vichtenheim).

3. Полк полковника Нейдгарта (Neygart).

4. Полк полковника Авраама (Abraham).

5. Полк полковника Трейдена (Preuden).

Драгуны:

1. Полк бригадира Цыкина (Tziekin).

2. Полк полковника Фельзена (Feelsen).

3. Полк, называемый Вологодским.

4. 1000 казаков.

30-го Ноября.

В 4 часа пополудни прибыл в Нарву его царское величество при салюте из 177 орудий. Мне очень хотелось выехать к нему навстречу верхом, как то предписывал мне мой долг; но коменданты по высокомерию этого не разрешили, выставив неосновательный предлог, будто бы сами они должны доложить обо мне Царю, прежде чем я к нему явлюсь. Мне поневоле пришлось подчиниться. По приезде, Царь тотчас же прошел к старику Зотову, отцу Нарвского коменданта. Зотов некогда состоял его дядькою и в шутку прозван им патриархом. Казалось, Царь очень его любит. Я послал секретаря миссии на царское подворье попросить означенного Зотова осведомиться у Царя, могу ли я ему представиться. На это комендант велел мне сказать от царского имени, что его величество идет сейчас обедать к обер-коменданту, и что я также могу туда явиться. Я так и сделал.

Лишь только я с подобающим почтением представился Царю, он не замедлил спросить меня (однако чрез посредство толмача) о здоровье моего всемилостивейшего короля; я отвечал ему и поблагодарил как надлежало. Далее он осведомился, не служил ли я во флоте, на что я ответил утвердительно. Вслед за этим он сел за стол, пригласил меня сесть возле себя и тотчас же начал разговаривать со мною без толмача, так как сам говорил по-голландски настолько отчетливо, что я без труда мог его понимать; со своей стороны и он понимал, что я ему отвечаю. Царь немедля вступил со мною в такой задушевный разговор, что, казалось, он был моим ровнею и знал меня много лет. Сейчас же было выпито здоровье моего всемилостивейшего государя. Царь сам подал мне стакан, чтоб пить эту чашу. При его величестве не было ни канцлера, ни вице-канцлера, ни какого-либо тайного советника, была только свита из 8-ми или 10-ти человек. Он равным образом не вез с собою никаких путевых принадлежностей ни для стола, ни для ночлега. Было при нем несколько бояр и князей, которых он держит в качестве шутов. Они орали, кричали, свистели, дудели, пели и курили в той самой комнате, где находился Царь. А он беседовал то со мною, то с кем-либо другим, оставляя без внимания их орание и крики, хотя нередко они обращались прямо к нему.

Царь очень высок ростом, носит собственные короткие, коричневые, вьющиеся волосы и довольно большие усы, прост в одеянии и приемах, но весьма проницателен и умен. За обедом у обер-коменданта у Царя был меч, снятый в Полтавской битве с генерал-фельдмаршала Рейншильда. Говоря вообще, Царь, как сказано в Supplemento Curtii об Alexandro Magno: Anxiam corporicuram feminis convenire dictitat, quae nulla alia dote aeqne соmmendantur, si virtutis potiri contingisset, satis se speciosum fore. Он рассказывал мне о Полтавской битве, о чуме в Пруссии и Польше, о содержании письма, полученного им в Торне от моего всемилостивейшего наследственного государя, говорил также, что он не сомневается в дружбе моего короля. Вечер прошел в сильной выпивке; но при этом велись и такие разговоры о различных вещах, что они могли бы скорее послужить предметом секретного донесения, чем найти место в настоящих записках.

1-го Декабря.

По приказанию Царя я обедал вместе с ним у обер-коменданта, где, в ответ на мой запрос, мне велено было спрятать мою верительную грамоту с тем, чтобы вручить ее только в Москве. Там Царь обещал дать мне аудиенцию и выслушать мое посольство, здесь же он не имел при себе никого из министров. По распоряжению Царя я должен был также приготовиться следовать за ним с двумя слугами в Петербург; прочие мои люди и вещи имели направиться другим путем, на Новгород, и там ждать моего приезда для дальнейшего следования в Москву. День мы провели в попойке; отговорки от питья помогали мало; попойка шла под оранье, крик, свист и пение шутов, которых называли на смех патриархами. В числе их были два шута-заики, которых Царь возит с собою для развлечения; они были весьма забавны, когда заикались, путались в словах и никак не могли высказать друг другу своих мыслей. В числе прочих шутов был один по имени князь Шаховской; звали его кавалером ордена Иуды потому, что он носил иногда на груди изображение Иуды на большой серебряной цепи, надевавшейся кругом шеи и весившей 14 фунтов. Царь рассказывал мне, что шут этот один из умнейших людей в России, но обуян мятежным духом: когда однажды Царь заговорил с ним о том, как Иуда-предатель продал Спасителя за 30 сребреников, Шаховской возразил, что этого мало, что за Христа Иуда должен был взять больше. Тогда в насмешку Шаховскому и в наказание за то, что он тоже, как усматривалось из его слов, был бы не прочь продать Спасителя, только за большую цену, Царь тотчас же приказал изготовить вышеупомянутый орден с изображением Иуды, который собирается вешаться. Все шуты сидели и ели за одним столом с Царем. После обеда случилось между прочим следующее происшествие. Со стола еще не было убрано. Царь, стоя, болтал с кем-то. Вдруг к нему подошел один из шутов и намеренно высморкался мимо самого лица Царя в лице другому шуту. Однако Царь не обратил на это внимания. А другой шут, недолго думая, вытер себе лице, захватил с блюда на столе целую горсть миног и бросил ими в первого шута, впрочем, не попал – тот извернулся. Читателю конечно покажется удивительным, что подобные вещи происходят в присутствии такого великого государя как Царь и остаются без наказания, и даже без выговора. Но удивление пройдет, если примешь в соображение, что Русские, будучи народом грубым и неотесанным, не всегда умеют отличать приличное от неприличного, и что поэтому Царю приходится быть с ними терпеливым в ожидании того времени, когда подобно прочим народам они научатся известной выдержке. Царь охотно допускает в свое общество разных лиц, и на обязанности шутов лежит напаивать в его присутствии офицеров и других служащих с тем, чтобы из их пьяных речей и перебранки он мог незаметно узнавать об их воровстве и потом отымать у них возможность воровать, или наказывать их.

После полудня Царь посетил моего больного повара, приходящегося родным братом царскому повару, который в большой милости у его величества. При этом случае Царь сошел ко мне и осмотрелся в моем помещении. Спустя некоторое время, он проехал мимо моего крыльца в санях, стоя на запятках у «патриарха» Зотова, и таким образом, в качестве его лакея, проследовал через весь город.

2-го Декабря.

Царь обедал у унтер-коменданта Василия Зотова. Я тоже был там. На этот раз мне было позволено не пить сверх желания. После обеда Царь поехал в 11 мест в городе, был между прочим и в моем доме; в каждом месте он оставался с час и повсюду сызнова ели и пили. Так называемые патриархи вели себя без стыда и совести: кричали, галдели, свистели, блевали, плевали, бранились и даже осмеливались плевать в лице порядочным людям.

Достойно замечания, что под конец, прощаясь с бургомистром Гётте, Царь весьма дружелюбно и милостиво обнял и поцеловал его.

В 10 часов вечера Царь выехал из Нарвы при орудийном салюте с вала. Я немедленно последовал за ним. Царские приближенные, все пьяные, улеглись каждый в свои сани. За городом, при громе орудий, лошади их помчались по разным направлениям, одни туда, другие сюда. В ту ночь и мои люди от меня отделились.

Вскоре после полуночи прибыли мы в Ямбург, где нам переменили лошадей. Ямбург маленькая крепость, с ее вала был сделан салют Царю; однако мрак помешал мне ее разглядеть. Я тотчас же поехал далее и пропутешествовал всю ночь.

Из мемуаров герцога де Сен-Симона
(О пребывании Петра Великого в Париже в 1717 году)

Петр I, царь Московский, как у себя дома, так и во всей Европе и в Азии, приобрел такое громкое и заслуженное имя, что я не возьму на себя изобразить ceго великого и славного государя, равного величайшим мужам древности, диво своего века, диво для веков грядущих, предмет жадного любопытства всей Европы. Путешествие сего необыкновенного государя во Францию, по своей необычайности, мне кажется, стоит того, чтобы не забыть ни малейших его подробностей и рассказать о нем без перерыва. Вот причина, почему я помещаю здесь этот рассказ позже, чем надлежало бы по порядку времени: точность чисел исправит этот недостаток.

В свое время мы видели разнообразные деяния сего монарха, его путешествия в Голландию, Германию, Австрию, Англию и во многие северные страны, знаем цель его путешествий и кое-что о его военных, политических и семейных делах.

Мы видели также, что в последние годы покойного короля он имел намерение посетить Францию и что король успел отклонить это посещение приличным образом. Теперь, когда не стало этого препятствия, Петр непременно хотел удовлетворить своему любопытству, и с этой целью приказал известить регента через своего посланника в Париже, князя Куракина, что он приедет во Францию из Нидерландов, где он был тогда для свидания с королем.

За невозможностью отказаться, надобно было изъявить удовольствие видеть государя, хотя регент охотно обошелся бы без его посещения. Расходов предстояло множество; не меньше и затруднений с могущественным государем, зорким и причудливым, с остатками грубых нравов, и с многочисленной свитой людей, резко отличавшихся своими обычаями от здешних, – людей с капризами и странностями, и, подобно своему государю, весьма щекотливых и взыскательных касательно того, что считали себе принадлежащим по праву или позволительным.

Сверх того, царь был с королем Англии в открытой неприязни, доходившей до неприличия, и тем более чувствительной, что она была личной. Это обстоятельство немало стесняло регента, бывшего с королем Англии в явной дружбе, которую аббат Дюбуа, из личного интереса, также очень неприлично, доводил до зависимости. Господствующей страстью царя было привести торговлю своего государства в цветущее состояние. С этой целью он устраивал в нем множество каналов; для проведения одного из них нужно было иметь согласие короля Англии, потому что канал должен был проходить через небольшой уголок Германских его владений. Коммерческая зависть воспрепятствовала Георгу согласиться на то. Петр, ведя войну с Польшей, а потом с севером, где участвовал и Георг, ничего не успел сделать переговорами и огорчался этой неудачей тем живее, что не имел возможности действовать силой и не мог продолжать канала, которого проведено было уже много. Таков был источник неприязни, со всею силою продолжавшейся в течение целой жизни обоих государей.

Куракин был один из потомков древнего рода Ягеллонов, который долгое время носил короны Польскую, Датскую, Норвежскую и Шведскую. Высокий, стройный мужчина по наружности, Куракин понимал свое высокое происхождение и был очень умен, ловок и образован. Он говорил довольно хорошо по-французски и на многих других языках, много путешествовал, служил на войне и был употребляем при многих Европейских дворах. При всем том еще видно было, что он Русский; его талантам много вредила, сверх того, чрезвычайная скупость. Царь и он женились на родных сестрах и имели от них по одному сыну. В последствии царица была отринута и помещена в монастырь близ Москвы; но Куракин не обнаружил ни малейшего неудовольствия при этой немилости. Он в совершенстве понимал своего государя, с которым сохранил свободу в обращении и у которого пользовался доверием и уважением. В последнее время он был три года в Риме, откуда приехал в Париж посланником. В Риме он не имел ни официального характера, ни дел, кроме одного секретного поручения, для которого царь туда послал его, как человека верного и просвещенного.

Регент, извещенный о скором прибытии царя во Францию со стороны моря, послал королевские экипажи, лошадей, кареты, повозки, фургоны, столы и пр., с одним из королевских придворных, по имени дю-Либуа, с тем, чтобы он ожидал царя в Дюнкирхене и продовольствовал его со свитою всем необходимым до самого Парижа, приказывая везде воздавать ему королевские почести. Царь предназначил себе на это путешествие сто дней. Для него омеблировали в Лувре покои королевы-матери, где собирались разные советы, которые после этого приказания собирались у своих начальников.

Герцог Орлеанский рассуждал со мной, кого бы избрать в почетные управители Лувром на время пребывания в нем царя? Я посоветовал ему избрать маршала де-Тессе, как человека, которому нечего было делать, который в совершенстве знал светское обращение и был очень привычен к иностранцам, благодаря своим военным путешествиям и посольствам в Испанию, Турин, Рим и к другим дворам Италии; обращение имел он мягкое и учтивое, и, без сомнения, мог, как нельзя лучше, исполнить эту обязанность.

Герцог Орлеанский согласился со мною, и на другой же день послал за маршалом и дал ему свои приказания. Это был человек, всегда имевший связи, неприятные Герцогу, и потому бывший с ним на дурной ноге. Чувствуя себя стесненным в его присутствии, маршал принял вид, что удаляется от света. Поселившись в прекрасных покоях больницы Неизлечимых (aux Incurables), он, кроме того, имел еще такое же помещение в Камальдулях, близ Гробуа. В этих двух местах было, где поместить весь его дом. Он разделил свое недельное пребывание между городским домом и дачей. В том и другом месте он давал обеды, сколько мог, и при всем том считал себя в отчуждении. Потому он был очень обрадован избранием на почетный пост служить царю, находиться при нем, везде сопровождать его и всех представлять ему. Это была его настоящая роль, и он исполнил ее, как нельзя лучше.

Узнав, что царь уже не далеко от Дюнкирхена, регент послал маркиза де-Нель принять его в Кале и сопровождать до прибытия маршала де-Тессе, который должен был встретить царя лишь в Бомоне. В то же время для царя и его свиты приготовили отель де-Ледигьер, на случай, если он с своей свитой предпочтет Лувру частный дом. Отель этот, находившийся рядом с арсеналом, был обширен и красив и принадлежал маршалу Виллеруа, который жил в Тюльери. Таким образом дом оставался пустым, потому что герцог Виллеруа находил его слишком удаленным для своего жительства. Его омеблировали вполне и великолепно королевской мебелью.

Чтобы не опоздать ко встрече, маршал, на всякий случай, целый день ожидал царя в Бомоне. Царь сюда прибыл в пятницу, 7 Мая, в полдень. Де-Тессе встретил его при выходе из кареты, имел честь с ним обедать, и в тот же день проводил его до Парижа.

Царь пожелал въехать в Париж в карете маршала, но без него самого, а с тремя лицами из своей свиты. В 9 часов вечера он прибыл в Лувр, обошел все покои королевы-матери и нашел их слишком великолепно убранными и освещенными, опять сел в карету и отправился в отель де-Ледигьер, где и остановился. И здесь назначенные для него покои он нашел слишком нарядными и тотчас приказал поставить свою походную кровать в гардеробной. Маршал, обязанный, для почета, быть в доме и при столе царя, везде сопровождать и нигде не оставлять его, поместился также в отеле. Ему стоило больших трудов следовать, а часто и бегать за ним. На одного из королевских метрдотелей, Вертона, возложена была обязанность служить царю и заведовать столом как для него, так и для его свиты. Свита состояла из сорока разных лиц, из которых двенадцать или пятнадцать, люди замечательные по своей личности или по своим должностям, допускались к столу царя.

Вертон был умный малый, неприметный член своего круга, большой гастроном и игрок. Он угождал царю с таким уменьем и вел себя так хорошо, что снискал себе особенное благоволение как у царя, так и у всей его свиты.

Монарх сей удивлял своим чрезвычайным любопытством, которое постоянно имело связь с его видами по управлению, торговле, образованию, полиции; любопытство это касалось всего, не пренебрегало ничем, и в самых мелких своих чертах клонилось к пользе; – любопытство неослабное, резкое в своих обнаружениях, ученое, дорожившее только тем, что действительно стоило того; – любопытство, блиставшее понятливостью, меткостью взгляда, живой восприимчивостью ума. Все обнаруживало в нем чрезвычайную обширность познаний и что-тo постоянно последовательное. Он удивительно умел совмещать в себе величие самое высокое, самое гордое, самое утонченное, самое выдержанное, и в то же время нимало не стеснительное, как скоро он видел его обеспеченным перед другими. Царь умел совмещать это величие с учтивостью, которая также отзывалась величием; эту учтивость властелина он наблюдал повсюду, оказывал всем и каждому, но всегда в своих границах, смотря по достоинству лица. В его обращении была какая-то непринужденная фамильярность, но с явным отпечатком старинной грубости его страны, от чего все его движения были скоры и резки, желания непонятны, и не допускали никакого стеснения, ни противоречия. Стол его, часто не совсем пристойный, был все еще скромнее того, что за ним следовало; часто также он сопровождался вольностями властелина, который везде был, как у себя дома. Предположив видеть или сделать что-нибудь, он не любил зависеть от средств: они должны были подчиняться его воле и его слову. Желание видеть все без всякого стеснения, отвращение быть предметом наблюдений, привычка к полной независимости в своих действиях часто были причиной того, что он предпочитал брать наемные кареты, даже фьякры или первую попавшуюся карету, чья бы она ни была и хотя бы он не знал ее владельца. Он садился в нее и приказывал везти себя куда-нибудь в городе или за город. Такое приключение случилось с госпожою Матиньон, которая выехала для прогулки: царь взял ее карету, поехал в ней в Булонь и в другие загородные места; а госпожа Матиньон, к удивлению своему, осталась без экипажа. В подобных-то случаях маршал де-Тессе и свита царя, от которой он таким образом исчезал, должны были следить за ним, иногда вовсе теряя его из виду.

Петр был мужчина очень высокого роста, весьма строен, довольно худощав; лицо имел круглое, большой лоб, красивые брови, нос довольно короткий, но не слишком, и на конце кругловатый; губы толстоватые; цвет лица красноватый и смуглый; прекрасные черные глаза, большие, живые, проницательные и хорошо очерченные, взор величественный и приятный, когда он остерегался, в противном случае – строгий и суровый, сопровождавшийся конвульсивным движением, которое искажало его глаза и всю физиономию, и придавало ей грозный вид. Это повторялось впрочем не часто; притом блуждающий и страшный взгляд царя продолжался лишь на одно мгновение: он тотчас оправлялся. Вся его наружность обличала в нем ум, глубокомыслие, величие, и не лишена была грации. Он носил полотняный галстук; круглый темнорусый парик, без пудры, не достававший до плеч; верхнее платье черное, в обтяжку, гладкое, с золотыми пуговицами; жилет, штаны, чулки; но не носил ни перчаток, ни нарукавников; на груди поверх платья была орденская звезда, а под платьем лента. Платье было часто совсем расстегнуто; дома шляпа всегда на столе, но никогда на голове, даже на улице. При всей этой простоте, иногда в дурной карете и почти без провожатых, нельзя было не узнать его по величественному виду, который был ему врожден.