Текст книги "Война короля Карла I. Великий мятеж: переход от монархии к республике. 1641–1647"

Сесили Вероника Веджвуд
Война короля Карла I. Великий мятеж: переход от монархии к республике. 1641—1647

C.V. Wedgwood

THE KING’S WAR

1641—164

© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2024

© Художественное оформление, ЗАО «Центрполиграф», 2024

Британские острова с указанием городов и портов, имевших стратегическое значение

Предисловие

Книга «Война короля Карла I» охватывает пять лет царствования короля Карла I, начиная с попытки ареста «пяти членов» в январе 1642 г. до выдачи короля шотландцами англичанам в январе 1647-го. Я сделала попытку по справедливости оценить многие интересные события и проблемы тех лет: столкновение шотландских ковенантеров и роялистов, национальное и религиозное восстание в Ирландии, а также войну в Англии и новое мощное народное движение, порожденное религиозными размышлениями и социальными волнениями.

Эта книга, как и предшествовавшая ей «Мир короля Карла I», представляет собой историческое повествование, описание того, что происходило, как происходило, и часто дающее ответ на вопрос, почему это происходило. Так из опыта войны естественным путем рождалась потребность в большей религиозной свободе, более широком распределении политической власти, большей справедливости и больших прав для всего народа. Доктрины и теории чаще являются объяснением уже намеченных или совершенных действий, чем их изначальным источником.

Не все изменения, произошедшие в эту эпоху, так же очевидны наблюдателю, как социальная революция. История войны чрезвычайно сложна, и, как и в «Мире короля Карла I», я попыталась рассказать ее так, чтобы стало понятно, в каком непрерывном напряжении и смятении жили люди того времени. Это не самый простой способ изложения, но сведение истории гражданской войны к яркому описанию наиболее значимых событий, на мой взгляд, ничего не добавило бы к нашему пониманию. Кроме того, это было бы искажением фактов, поскольку в том, что происходило в те тревожные годы, было очень мало простого и понятного, и события, важные по мнению историков, часто отличаются от тех, которые считали важными их современники. Например, осада Глостера рассматривается историками как поворотный момент, что совпадает с ощущениями современников. С другой стороны, создание Армии нового образца[1]1
  Армия нового образца – вооруженные силы, созданные в 1644 г. по инициативе Кромвеля. (Здесь и далее примеч. пер.)


[Закрыть] и Акт о самоотречении[2]2
  Акт о самоотречении 1645 г. – закон 1645 г., запрещавший членам парламента занимать командные посты в армии.


[Закрыть] – нововведения, которые могли быть успешными, а могли и не быть. Они шли параллельно с реорганизацией королевской армии, не привлекая большого внимания современников, и в полной мере их важность стала очевидна лишь спустя многие годы.

В ходе гражданской войны политические, военные и экономические события постоянно влияли друг на друга, поэтому упрощать или разделять их означало бы, по сути, искажать ситуацию. Из-за проблем с коммуникациями и несовпадения интересов командующих и их солдат часто имело место отсутствие координации и взаимосвязи военных действий. События в одной части страны раз за разом влияли на события в другой, так что невозможно представить себе ход войны без учета этого постоянного территориального взаимовлияния. Поэтому я намеренно включила в книгу многие более мелкие локальные инциденты. Но это намерение заключалось не в том, чтобы обременять читателя сотнями деталей, которые он, вероятно, не запомнит, большая часть из них (как и в случае с «Миром короля Карла I») на это и не рассчитана. Художник, пишущий огромное полотно, не ждет, что зритель отметит и распознает все второстепенные фигуры и детали фона, но они тем не менее усиливают общее впечатление, которое он стремится создать. Таким образом, в эту книгу, как и в предыдущую, я включила множество событий и людей, чтобы воссоздать разнообразие ушедшей эпохи и, прежде всего, отразить столкновение противоположных идей, потребностей и личностей, а также тревогу, неожиданности, переменчивые надежды и постоянное смятение войны. Я намеренно отложила подведение экономических и социальных итогов войны до начала следующей книги, которая будет посвящена борьбе между армией и парламентом и внутри самой армии.

Несколько крупных исследователей уже рассказывали эту историю, и ни один из тех, кто серьезно занимался XVII в., не может отказать в уважении пониманию времени Леопольда фон Ранке, невероятному трудолюбию Гардинера и проницательности доктора Г.М. Тревелиана, чьей поддержке я обязана. Однако пересказывать то, что было изложено моими великими предшественниками, не имело бы смысла. Мой рассказ – в основном мой собственный. Он создан на основании многочисленных публичных и частных собраний документов, которыми так богат XVII в., а также живой и объемистой литературы о войне. По ходу написания этой книги стало очевидно, что я описываю войну больше как поражение короля, чем как победу парламента. Я не стала бороться с этой тенденцией. Военная история чаще рассказывалась с точки зрения сторонников парламента, поэтому есть определенная новизна в том, чтобы более полно рассмотреть ее с другой точки зрения. Более того, такой способ изложения, как мне казалось, более ясно показывает напряженность и ожидание в конфликте, исход которого так долго оставался неопределенным. Следовать Кромвелю означает просить читателя сделать ставку на предопределенность. И автору, и читателю не просто забыть, чего он достиг в итоге, или поставить себя в положение сомневающегося в победе сил парламента. Следовать Руперту означает испытать восторг и отчаяние от близкой победы и окончательного поражения. Я считаю, что даже в конце первой гражданской войны Кромвель не был в глазах современников такой крупной фигурой, которой стал для нас благодаря нашему знанию ex post facto. Я сознаю, что к концу этой книги его личность покажется намного менее впечатляющей, чем можно ожидать, но во время кризиса 1647 г. между армией и парламентом его огромная сила стала совершенно очевидна, и об этом – в следующей книге.

Выражаю благодарность Институту перспективных исследований в Принстоне, где была написана значительная часть этой книги.

Часть первая
От мира к войне
Ноябрь 1641 – апрель 1643

Глава 1
Потеря лондона
Ноябрь 1641 – январь 1642

I

Когда осенью 1641 г. король Карл приехал из Шотландии, Лондон пестрел флагами и транспарантами, а из фонтанов било вино. Ноябрьский день выдался пасмурным. Большая дорога перед воротами Мургейт по колено тонула в грязи, но предусмотрительно проложенные на ней доски не позволяли королевской карете застрять и защищали башмаки знатных горожан, вышедших встретить своего суверена, возвращавшегося из Шотландии. Во дворце Теобальдов к нему присоединилась королева с детьми, и к десяти утра 25 ноября карета Карла с женой, тремя старшими детьми, племянником и герцогиней Ричмонд добралась до границ города.

Лондонский регистратор[3]3
  Лондонский регистратор – лицо, назначавшееся короной для исполнения в основном судейских функций, впоследствии главный судья лондонского Сити.


[Закрыть] произнес приветственную речь, на которую последовал сердечный ответ короля, который подтвердил свою решимость сохранить свободы и истинную протестантскую веру своего народа и заверил лондонцев, что ограничит привилегии, защищавшие его придворных от ареста за долги торговцам, и вернет Сити конфискованные у него поместья в Ольстере, как только нынешнее восстание в Ирландии будет подавлено. В заключение Карл посвятил лорд-мэра и регистратора в рыцари, после чего, сев на лошадь, въехал верхом в Сити в сопровождении своего старшего сына. Королева, а за ней вся свита, проследовала за ним в карете.

По обеим сторонам улиц стоял почетный караул, предоставленный компаниями Сити. Горожане, возбужденные кларетом, бившим из фонтанов, висели на турникетах, установленных для «удобства проведения торжества», и встречали короля долгими громкими криками. После застолья в Гилдхолле король и его семейство продолжили путь мимо южного входа в собор Святого Павла, хор которого приветствовал их гимном, и дальше по Стренду к Уайтхоллу. На всем пути горожане освещали им дорогу горящими факелами.

Все проблемы, с которыми столкнулся лорд-мэр со стороны тех, кто был возмущен тратами и не одобрял праздничных пиршеств – например, со стороны одного из членов парламента от Сити Джона Венна, – остались скрытыми от глаз публики. Теплый прием утвердил короля в уверенности, что, когда ему придется мериться силами с парламентом, Сити его поддержит. Убежденный, что победил шотландцев, и столь же уверенный, что сможет командовать Лондоном, он не сомневался, что настало время перехитрить и низвергнуть врагов – эту «жонглирующую словами хунту» из Вестминстера во главе с Джоном Пимом.

Король был прав, по меньшей мере, в одном: в его правлении наступил кризис. Суть этого кризиса была очень проста и означала открытую схватку за власть между ним и его оппонентами в парламенте. Семнадцать лет царствования Карла логично подвели его к этому моменту. Он всегда правил в твердой уверенности, что Бог избрал его для этой высокой и священной роли. Он считал, что его долг – обеспечивать своему королевству справедливость, мир, общественный порядок и истинную религию, и искренне верил, что он один поставлен Богом судить деяния и определять политику, которая сможет обеспечить все эти преимущества. В этом Карл был не оригинален, он лишь хранил нерушимую веру в доктрины, разработанные теоретиками политики того времени. «Король – глава государства, следующий после Бога, и значит, отмеченный Божественной печатью и знаком среди людей, и, можно сказать, является Богом на земле, как Бог является Царем небесным».

Когда выяснилось, что три первых созыва парламента настроены критически и обструкционистски, Карл решил больше его не созывать. Он обманулся – он всегда с легкостью обманывался, – полагая, что все хорошо, поскольку в течение нескольких лет в его королевстве царил покой. Однако его попытка насильственно унифицировать религиозные отправления возмутила одних подданных, а вмешательство в регулирование торговли столкнулось с интересами других. Он увеличил свои доходы, заключив соглашение с Испанией о транспортировке драгоценных слитков на английских судах в счет оплаты их войск, и, таким образом, связал свою страну с происпанской имперской партией в Европе, которая в более ранние годы его царствования весьма преуспела в восстановлении римско-католической веры в значительной части Германии, свергла его собственного шурина-короля и отправила его умирать в изгнании. Такая внешняя политика вызывала неудовольствие протестантских подданных короля Карла и мешала их колониальной экспансии в регионах, где доминировали испанцы. У себя дома правительство короля тоже терпело неудачу в реализации идеалов, которыми вдохновлялось. Карлу не хватило способностей и усердия, чтобы на практике привести свою политику в соответствие с теорией. Даже от своих самых способных министров – архиепископа Кентерберийского и графа Страффорда – он не добился большой пользы, и его Совет из центра управления превратился в центр интриг и соперничества за положение и деньги.

В 1638 г. взбунтовались шотландцы, не желавшие принимать новый порядок церковного богослужения, предложенный королем. Это восстание застало Карла врасплох. Английский парламент, спешно созванный им, чтобы проголосовать за выделение денег на войну в Шотландии, отказался это сделать, что тоже стало для него сюрпризом. Шотландцы полностью разгромили его, и королю нужно было заплатить, чтобы они ушли к себе. Чтобы раздобыть денег, ему пришлось в ноябре 1640 г. снова созвать парламент. Этот новый парламент возглавил Джон Пим, человек за пятьдесят, который родился и вырос в Елизаветинскую эпоху, строго придерживался протестантской веры и был убежден, что Англия может и должна бросить вызов могуществу Испании, вторгнувшись в ее колониальную империю. Пим и его сторонники в палате общин нападали на короля, нанося удары по всем чувствительным пунктам. Поначалу Карлу пришлось отступить под их яростным натиском. Он отрекся от своих двух самых способных и самых непопулярных министров – архиепископ Лауд отправился в Тауэр, Страффорда приговорили к смерти. Он согласился больше никогда не распускать этот опасный парламент, за исключением тех случаев, когда тот сам на это согласится. Он ввел законы, уничтожившие прерогативные суды[4]4
  Прерогативный суд – суд, через который осуществлялись дискреционные полномочия, привилегии и юридические иммунитеты, закрепленные за сувереном.


[Закрыть] – главный инструмент короны в проведении силовой политики.

В первые месяцы того, что позже получило название Долгого парламента, король был повсеместно непопулярен. Но поскольку еще шел на уступки, а палата общин продолжала выдвигать требования, чувства многих подданных сменились на противоположные. Они видели, что короля изводят как ни одного другого короля, сколько они себя помнили, и сомневались в мудрости и доброй воле его оппонентов. Прежде всего слишком многие из тех, кто служил королю в дни его могущества, подверглись преследованиям – как утверждали слухи – по не вполне ясным мотивам. Так, сэр Роджер Твисден, когда-то критиковавший политику короля, теперь сетовал, что парламент «не столько стремится исправлять ошибки, сколько тратит время, разглагольствуя о страданиях, которым мы подвергаемся, или устраивает склоку со своими обидчиками, или просто с любым человеком, получившим в то время поместье».

Если в прошлом король злоупотреблял властью, то в настоящем ею злоупотреблял парламент. Палата общин отправила приказы мировым судьям, наделяя их властью сажать в тюрьму тех, кто отказывался предоставлять информацию, которую требовал парламент. Такие нововведения беспокоили консерваторов, между тем как напускная мягкость короля убедила даже самых яростных противников его взглядов, что он признал свои прошлые ошибки и в дальнейшем станет справедливым и великодушным правителем. Пуританский богослов Калибут Даунинг, добросовестно сравнив преследования, которым в недавнем прошлом подвергались пуритане, с теми, которые стали причиной восстания нидерландских протестантов против Филиппа II, предсказал, что все закончится миром и дружбой, благодаря «всеобщей любви к его величеству королевской особе, уверенности в его абсолютной справедливости» и желанию выполнять для него «новые приятные обязанности».

К концу лета 1641 г. король снова обрел определенную популярность, тогда как его оппоненты столкнулись с растущим недоверием. Для Карла настало время нанести ответный удар. Он верил в священный характер своего королевского сана и не мог допустить, чтобы ограничение его власти со стороны парламента продолжалось вечно. Он не сделал никаких уступок (за исключением невосполнимой жертвы в лице Страффорда), которые не собирался бы отыграть. Карл разработал свою будущую стратегию, чтобы не только предотвратить новые ограничения своих прав, но и обыграть парламент и вернуть все, что утратил. С этой целью (а он не мог хотеть меньшего, так требовали вера и честь) он предпринял шаги по созданию в парламенте своей партии и заручился, вернее, снова вернул себе поддержку шотландцев и лондонского Сити.

В конце лета и начале осени 1641 г. король был в Эдинбурге, где, ошибочно считая, что всех людей можно завоевать королевскими милостями, создал правительство, состоявшее из его бывших врагов, которых щедро осыпал благодеяниями и титулами, чтобы в дальнейшем они – Карл верил в это – блюли его интересы, как свои собственные.

Две жизненно важные части английской власти оставались незатронутыми. Король имел право выбирать и назначать своих советников и высших государственных чиновников и осуществлял верховный контроль над вооруженными силами своего королевства. В мирное время они состояли только из отрядов милиции, но в случае возникновения в стране чрезвычайного положения ему полагалось набирать и организовывать армию.

В октябре 1641 г., когда он еще был в Шотландии, такая необходимость возникла. Его ирландские римско-католические подданные подняли восстание. Они боялись – и имели для этого все основания, – что победа пуританского парламента в Англии приведет к применению репрессивных мер в отношении их религии и к дальнейшему захвату их земель шотландскими и английскими поселенцами. Восставшие носились по стране, выгоняя поселенцев из их домов. Они заявляли, что намерены вернуть королю его права, и уверяли, что имеют королевский ордер на свои действия.

Ирландское восстание ускорило кризис. Нужно было создать армию, чтобы его подавить, но в парламенте Англии многие сомневались, можно ли давать королю (за которого, по их утверждению, сражались ирландцы) контроль над армией. Король, со своей стороны, был уверен, что никто, кроме него, не должен иметь власть над войсками, официально созданными в его владениях. Таким образом, для Пима ирландское восстание стало сигналом к атаке на то, что осталось от королевской власти. В направленном королю английским парламентом послании о мерах, которые нужно принять против ирландских бунтовщиков, содержалось требование в будущем не назначать советников, не получивших одобрение парламента. Почти в то же самое время один из самых верных сторонников Пима в палате общин Оливер Кромвель сделал открытую попытку диктовать королю военные назначения, настаивая, чтобы милиция на юге Англии была передана под командование пуританина графа Эссекса.

18 ноября 1641 г. Карл выехал из Эдинбурга. За неделю, которую он потратил на дорогу до Лондона, Джон Пим и его сторонники в палате общин незначительным большинством голосов утвердили Великую ремонстрацию – подробный список злоупотреблений Карла в сфере политики и религии в Англии и за ее пределами за все время его царствования. Их целью было неопровержимо доказать, что король не годится для того, чтобы выбирать своих собственных советников и контролировать свою собственную армию. Ремонстрация была принята с перевесом в 11 голосов в час утра 23 ноября 1641 г. Сторонники короля попытались выразить протест, но их голоса заглушили раздраженные крики оппонентов. Свидетели утверждали, будто Оливер Кромвель, выходя из палаты, сказал, что, если бы Ремонстрацию не утвердили, он продал бы все, что имел, и уплыл в Америку. Таким образом, сторонники Джона Пима совершенно четко сознавали значимость политической битвы, в которой Ремонстрация стала первым залпом.

II

Когда двумя днями позже король въехал в Лондон, громогласные приветственные крики жителей города, казалось, заглушили полуночный рык палаты общин в Вестминстере. Карл с жизнерадостной уверенностью принял собственную тактику в этой политической баталии и проигнорировал Ремонстрацию, которая должна была вызвать его огонь на себя. Он не стал наносить официального визита в парламент и под предлогом простуды удалился в тишину и покой Хэмптон-Корта. Поначалу протесты лондонцев, лишенных традиционного участия двора в зимнем сезоне, не доходили до его ушей. Король занимался другими делами и много времени проводил в обществе графа Бристоля и его сына лорда Дигби.

С самого открытия сессии парламента эти двое умело направляли сторонников короля в верхней палате против ближайшего среди пэров – союзника Пима лорда Мэндвилла. Благодаря их влиянию ряд пэров выразили свое возмущение Пимом и его сторонниками, и верхняя палата отказалась удовлетворить требование палаты общин, чтобы в будущем, дабы избежать назначения «вредоносных советников», король был обязан согласовывать свой выбор с парламентом.

В течение следующих недель король продолжал полагаться на Бристоля и Дигби в вопросе защиты своих интересов в палате лордов. Бристоль был всего лишь покорным слугой, которого Карл не особенно любил, но Джордж Дигби в скором времени стал его другом и фаворитом. В то время это был светлокожий, светловолосый, голубоглазый, красивый и элегантный молодой человек чуть моложе 30 лет. Его остроумие, хорошо подвешенный язык, приятные манеры, развитый ум, веселость и уверенность в себе расположили к нему короля. Жизнерадостный и хитрый от природы, он не был закоренелым лжецом, но в своих интересах мог утаить или приукрасить правду. Короля поражала изобретательность его планов и воодушевлял бодрый оптимизм, с которым он преодолевал препятствия.

У Дигби были друзья и почитатели в палате общин во главе с Эдвардом Хайдом и Джоном Калпепером, которые поначалу поддерживали Пима, но с некоторых пор стали сомневаться в его мудрости и еще больше в его честности. Оба были против Ремонстрации. С этими двумя был связан скромный лорд Фолкленд, особенно тесно друживший с Хайдом. Этот прямой интеллигентный человек, «с таким острым умом и такой искренней натурой, что лучше не бывает», слишком любил правду, чтобы ему могли нравиться уловки Дигби, но его неодобрение не помешало Дигби убедить короля, что всех троих можно успешно использовать для продвижения его интересов в палате общин. Такое поведение было не ново. Более века двор использовал советников и других верных государевых слуг, чтобы инициировать и ускорять принятие парламентом мер, желательных для короны, и для устранения любой оппозиции, которая могла возникнуть. При Елизавете эта система получила быстрое и эффективное развитие, но короли из династии Стюартов пренебрегали ею или, как минимум, использовали ее крайне нерационально. Ни в одном из парламентов короля Карла у него не было достойного представительства и поддержки в лице его служащих, а на первой сессии нынешнего парламента некоторые из них оставили или предали его. Государственный секретарь Вейн оказался попросту инструментом в руках Пима, а не своего господина короля. В палате лордов его главные советники: графы Нортумберленд, Холланд и Пемброк – активно или пассивно отступились от него. Пим на том или ином основании добился исключения из палаты общин нескольких придворных и иждивенцев короля, которые могли бы послужить ему. На протяжении почти всей первой сессии этого Долгого парламента Карл не имел в парламенте организованной поддержки. Эта ситуация была бы опасна даже для более сильного и менее уязвимого монарха, а для него стала катастрофической.

Теперь он обдумывал меры, которые могли бы это исправить. Самый преданный и самый опытный из его секретарей, Эдвард Николас, поддерживал связь с Хайдом и его друзьями. Назначая на государственные должности таких же умеренно настроенных уважаемых людей, король мог со временем воссоздать инструмент, который нынче пришел в упадок, и снова получить в парламенте организованную группу для проведения политики короны.

Такая точка зрения имела под собой основания. Бурные споры по поводу Великой ремонстрации привели к глубокому расколу в палате общин между теми, кто был готов бросить королю судьбоносный вызов, и теми, кто опасался дальнейших ограничений его власти и сомневался в мотивах Джона Пима. Если бы Карл смог углубить раскол в палате общин, если бы он смог усилить противоречия между ней и палатой лордов, если бы затем смог с помощью своих друзей и представителей завладеть инициативой, которую захватил и удерживал Пим, то смог бы наконец ударить по своим врагам в парламенте с позиции силы.

Джон Пим ясно видел эту опасность. До сих пор он успешно нападал на политику короля и ослаблял его позицию, предвидя все, что мог сделать Карл, и действуя на опережение. Пим не только перехватил инициативу из рук короля, но и с необычайным мастерством и предусмотрительностью разработал свою парламентскую тактику, которая оказалась более изобретательной, более ловкой, более беспринципной и на деле более успешной, чем все, что использовалось когда-либо прежде. Друзья короля и все, кто обхаживал его в последние месяцы, не могли сравниться с Пимом и его приверженцами в ловкости и проворстве и были склонны скорее осуждать, чем подражать им. Позднее Хайд с отвращением писал о тактике Пима. Это «тщательно продуманное формирование своих планов» до того, как они их начнут выполнять, казалось ему немногим менее порочным, чем их политика намеренной дискредитации друзей короля или подкупа и запугивания более робких коллег по палате. «Честные люди, – как считал Хайд, – едва ли позволят себе использовать такое оружие для защиты трех королевств».

Задача Джона Пима, в его собственном представлении, заключалась именно в защите трех королевств. С его точки зрения, как и с точки зрения его главных сторонников, манипулирование парламентом, распространение слухов об ирландских и папистских заговорах, а также о причастности к ним короля было оправдано чрезвычайной опасностью сложившейся ситуации. Возможно, было вероломством намекать на тайные договоренности Карла с ирландскими бунтовщиками, но опасаться этого было в любом случае оправданно. Когда в 1638 г. взбунтовались шотландские протестанты, Карл в первую же неделю объявил их предателями, но через месяц с небольшим после этого восстали ирландцы, а он до сих пор не сказал о них ничего плохого. Их главари – Фелим О’Нил и Рори МТуайр на севере и лорд Маскерри на юге – настойчиво заявляли, что у них есть королевский ордер на то, что они делают. В последние месяцы перед восстанием влиятельные ирландские католики граф Антрим и лорд Диллон в разное время входили в число приближенных Карла. Двумя годами раньше он хотел использовать членов клана Антрима против шотландских повстанцев. С того времени до прошлого апреля он всеми возможными способами пытался создать или получить под свой контроль армию, которая служила бы его целям. Возможно, он подумывал использовать в качестве такой армии самих ирландских повстанцев. Еще более вероятно, что в конечном счете он повернул бы любую армию, набранную, чтобы подчинить ирландцев, против непокорных подданных у себя дома.

Такова была опасность, какой она виделась глазами Пима, и она не была вымышленной. Король мог сделать примирительные заявления, чтобы заручиться необходимой ему поддержкой честных членов парламента, и этот тактический ход усилил бы его позицию. У себя при дворе он поощрял бахвальство молодых военных, окружавших его жену. И ни он, ни королева не давали иностранным послам повода сомневаться, что они при первой же возможности намерены силой вернуть себе власть.

Эдвард Хайд и его друзья в палате общин были обмануты уловками короля. Они воспринимали его заигрывание с ними как знак, что Карл готов уладить дело миром, и осуждали непримиримость Пима, поскольку считали, что он подвергает риску заключение разумного умеренного соглашения между королем и парламентом, опирающегося на уже проведенные реформы законодательства. В то время они не понимали, что король не хотел заключать соглашение на этой основе. Им не приходило в голову, что, привлекая их на свою сторону, он просто использует их в приближающейся схватке с целью не только уничтожить Пима, но и отменить все ограничивающие королевскую власть законы, с которыми его вынудили согласиться на последней сессии парламента. Умный Хайд и его друзья, пребывая во власти своих политических теорий, не улавливали природы сложившейся ситуации, в которой действовали. В идеале умеренность и компромисс всегда лучше, чем насилие, но это предполагает условия, которые осенью 1641 г. не существовали. Те, кто выступал за достижение договоренности между королем и парламентом, на деле оказались обмануты королем и оклеветаны Пимом. Хайда и Фолкленда можно уважать за верность их идеалам и пожалеть за их неудачи, но их нельзя похвалить за их политическую проницательность. Король Карл и Джон Пим видели ситуацию более ясно и понимали, что из нее нет никакого выхода, кроме применения силы или обмана. Невозможно достичь никакого равновесия между королем и парламентом.

Король был слишком самоуверен. Джон Пим такой ошибки не допустил. Он разгадал замыслы Карла и понял его слабые места. При дворе у него имелись свои информаторы, хотя король и его друзья вели себя так неосторожно, что едва ли в них была необходимость. Кроме того, парламентские уполномоченные, которых отправили, чтобы собрать сведения о действиях короля в Шотландии, по возвращении заверили Пима, что любые надежды Карла на помощь шотландцев в его борьбе против парламента иллюзорны.

Пим знал слабые места короля, но знал и свои собственные. Он больше не мог рассчитывать на большинство в палате общин и понимал, что многие из тех, кто год назад поддержал его атаку на королевскую власть, на Страффорда, на прерогативные суды, на «корабельные деньги» и монополии, теперь пребывали во власти сомнений и подозрений. К тому времени Пим и его главные сторонники, несомненно, стали для короля «настолько отвратительными и виновными», что, если бы ему удалось вернуть свою прежнюю власть, они уже никогда не смогли бы чувствовать себя в безопасности от его мести. Это обстоятельство морально ослабляло их, поскольку позволяло интерпретировать все их дальнейшие действия как следствие страха из-за своей вины и желание получить политическую выгоду.

Более того, летом 1641 г., когда в парламенте было так много неотложных дел, испанские войска высадились на острове Провиденс в Карибском море и буквально смели находившееся там английское поселение. Джон Пим являлся секретарем «Провиденс компани», основными держателями долей которой были все главные лидеры оппозиции – графы Уорик и Холланд, лорд Сей, лорд Брук и Джон Хэмпден. Не прошло и четырех лет, как на этом предприятии они уже потеряли сотни фунтов. Связь между этими людьми в политике и в коммерции возникла не случайно. Общая протестантско-пуританская традиция бороздить просторы морей, заставившая их выступать против короля за гонения на пуритан у себя дома и потворство испанцам за рубежом, побудила их создать частное предприятие для противодействия испанцам в Карибском бассейне. В течение долгих лет единоличного правления короля Карла они использовали свои деловые встречи в этой компании, чтобы обсудить способы обуздать политику короля, которую считали фатальной как для материального, так и для духовного благосостояния их страны. Однако в настоящий момент значение потерпевшей крах «Провиденс компани» было менее важным, чем положение и перспективы ее владельцев. У них не было времени полностью оценить масштаб катастрофы, но долги компании были большими, а активы незначительными. Пока продолжались заседания парламента, его члены не подлежали аресту за долги. Злопыхатели определенно сочли бы, что у Пима и Хэмптона есть веские личные мотивы желать, чтобы парламент заседал бесконечно. Инсинуации подобного рода могли навредить репутации Джона Пима и его главных сторонников и ослабить их влияние на сомневающихся членов палаты общин.

Великая ремонстрация была принята 159 голосами против 148. На предложение Джеффри Палмера, что меньшинство должно вынести протест, большинство ответило таким яростным сопротивлением, что оно едва не переросло в бунт. В тот день, когда король въехал в Лондон, палата общин 169 голосами против 128 проголосовала за то, чтобы отправить Джеффри Палмера в Тауэр за его неосмотрительное поведение. Однако последовавшее за этим предложение о его исключении из палаты общин было отклонено 163 голосами против 131.