Текст книги "Война короля Карла I. Великий мятеж: переход от монархии к республике. 1641–1647"

Глава 4
Зима тревог
Ноябрь 1642 – апрель 1643

I

Теперь перед обеими партиями открылась перспектива, которой не ждала ни одна из них. Каждая взывала к оружию в полной уверенности, что другая быстро сдастся. И ни одна не предполагала долгой войны. И перед королем и его Советом в Оксфорде, и перед парламентом в Лондоне встала серьезная проблема, где взять деньги на содержание армии в течение неопределенно долгого времени, а также целый ряд вопросов внутреннего управления в стране с двумя соперничающими центрами власти и сложными международными связями.

И королю, и парламенту нужно было поддерживать хорошие отношения с зарубежными державами хотя бы для того, чтобы помешать другой стороне получать от них помощь. Ситуация, сложившаяся для иностранных дипломатов в Англии и английских дипломатов за рубежом, была чрезвычайно запутанной. Испанские, португальские, венецианские и французские представители продолжали жить в Лондоне и следить за делами своих соотечественников, время от времени страдая от наглости антипапистских демонстрантов. Но они стремились сохранять хорошие отношения с парламентом до тех пор, пока тот контролировал флот и главный порт королевства. Только португальский посол Антонио Соуса, обеспокоенный тем, чтобы отвлечь короля от его дружбы с испанцами и обеспечить его поддержку Португалии, недавно вернувшей себе свободу, тайно, но постоянно старался быть полезным Карлу. Испанский посол Алонсо де Карденьяс, вопреки всему, старался заручиться дружбой парламента, но и парламент на деле не мог обойтись без скрытой помощи этого врага нации. В обществе не было слышно почти ни слова о договоре, когда-то заключенном королем Карлом, о транспортировке испанского серебра в Нидерланды на английских судах, который так сильно не нравился пуританам, однако не было сделано ничего, чтобы прекратить действие договоренности, согласно которой серебро поступало на монетный двор для использования парламентом.

За рубежом соперничающие посланники короля и парламента стремились наилучшим образом обосновать свою позицию. Так, в Париже сэра Ричарда Брауни, уже долгое время представлявшего короля, оскорбило вмешательство некоего Анжера, купца англо-французского происхождения, которому парламент поручил представлять его интересы.

В Гааге королева тщетно протестовала против того, что Голландия уделяет внимание послу от парламента Уолтеру Стрикленду, который постоянно создавал роялистам проблемы и раздражал старого сэра Уильяма Босвелла, представлявшего в этой стране короля Карла последние пятнадцать лет. Такие же ссоры возникали в Кемпвире, основном голландском порту, через который шла торговля шотландской шерстью. Купец-ковенантер Томас Каннигем пытался вытеснить роялиста сэра Патрика Драммонда, долгое время представлявшего там шотландских купцов, и использовал его связи с голландцами, чтобы занять денег и купить для Шотландии оружие. Симпатии голландцев разделились: принц Оранский был на стороне короля, но большинство его подданных предпочитали парламент и были против «испанизированного» Карла с его склонностью к папизму. Парламент следил за тем, чтобы в Голландии публиковалась информация, пропагандирующая его позицию. Ведь разве две великие нации не были близки, как братья, подобно Эфраиму и Манассии? Так утверждалось в одном из памфлетов, но не разделявшие такие братские настроения голландцы с большим удовольствием наблюдали за затянувшейся войной в Англии, поскольку она мешала англичанам конкурировать с ними в торговле с Индией.

Доброжелательное отношение Соединенных провинций было чрезвычайно важно и для короля, и для парламента. Их морские силы играли первостепенную роль в Канале и в Северном море. С их помощью король мог бы надеяться свести к нулю тот факт, что парламент захватил его военный флот. Без их помощи он не смог бы получить оружие из Европы и даже едва ли смог бы снова увидеть свою жену. И королева, и парламент обхаживали амстердамских банкиров и старались с помощью голландцев купить оружие и нанять опытных профессиональных солдат из их армий.

А в это время три отдельных правительства трех королевств короля Карла – Англии, Шотландии и Ирландии – являли собой чрезвычайно запутанную конституционную картину. В Англии король объявил, что парламент оказался под контролем меньшинства, которое управляет им с помощью запугивания. В то же время парламент со своей стороны объявил, что король порабощен «зловредной фракцией» и не в состоянии осуществлять свою суверенную власть.

Таким образом, каждая из сторон претендовала на то, что именно она является единственным подлинным и законным правительством. В качестве регалий и инструментов гражданской власти у короля в Оксфорде имелась большая печать, но его приказ о переводе судов из Вестминстера не был исполнен, и парламент не признавал нового лорда – главного судью Роберта Хита, назначенного королем вместо робкого Джона Брамстона. Чтобы подчеркнуть свои неопровержимые и неотъемлемые права, король приказал собрать доказательства, подтверждающие вину Эссекса в государственной измене, и по такому же обвинению судил и приговорил захваченного кавалерами Джона Лилберна.

Мастер монетного двора прибыл к королю с подлинной матрицей для чеканки монет, и большая часть слитков из Тауэра плюс те, которые Томас Бушелл привез из Шрусбери, служили ему еще несколько месяцев. Кроме того, к большому удовольствию Карла, с ним по-прежнему были медальеры Томас Роулингс и Николас Бриот, оба мастера своего дела, поэтому все, что выпускалось монетным двором в Оксфорде, соответствовало самому взыскательному вкусу.

Что касается управления Англией, то король выпускал прокламации, как делал это во времена своего единовластия, а парламент выпускал ордонансы. Действия короля соответствовали традиции, поскольку в интервалах между сессиями парламента монарх всегда осуществлял управление таким способом. Парламент выступал новатором. Но подчинение людей зависело не от законности процедуры, а от того, чьи войска оккупировали данный регион и на чьей стороне были симпатии мировых судей.

В Шотландии Совет, назначенный королем годом раньше, отказал ему в какой бы то ни было помощи, но продолжал заявлять о своей готовности помирить противоборствующие стороны и настаивал, чтобы на всех Британских островах управление церковью велось по пресвитерианскому образцу. В ноябре он получил от английского парламента письмо, обвинявшее короля в поддержке папистов и «испанской фракции», а также в том, что он планировал использовать наемные иностранные войска против своих собственных подданных. В течение шести недель Совет никак не реагировал на это письмо, потом прибыл младший брат Гамильтона с посланием от короля, в котором тот протестовал против предъявленных ему «скандальных» обвинений. Совет, уступая давлению Гамильтонов, опубликовал возражения короля и не стал предавать огласке обвинения парламента.

Однако, как ни старались братья Гамильтон, результат для Карла оказался катастрофическим. «Письмо короля пробудило тех, кто спал», – писал агент парламента из Эдинбурга. Ковенантеры пожелали узнать, в чем состоят обвинения, выдвинутые против короля, если он вынужден защищаться таким способом, и Совет, чтобы удовлетворить их желание, обнародовал содержание письма парламента.

«Теперь здешним углям нужен только ветер из Англии, и это королевство запылает», – писал парламентский агент. В Эдинбурге поднялся шум, отчасти спонтанный, отчасти инспирированный, в пользу более тесной дружбы с парламентом и совместных усилий по спасению одурманенного короля от его вредоносных папистских советников. Шотландские роялисты, не имевшие лидера, были сбиты с толку. Хантли («этот жалкий женоподобный атеист», как его презрительно называли ковенантеры) держался особняком у себя на Севере. Монтроз вызывал слишком большие подозрения, чтобы позволить себе какое-то публичное действие. Граф Хоум спонсировал довольно мягкую петицию, авторство которой сторонники Гамильтона позднее приписывали ему. Петиция призывала к сдержанности с учетом сложной ситуации его величества. Но эта так называемая «встречная петиция», идущая наперекор политике ковенантеров, подверглась осуждению со стороны Комитета церковной ассамблеи и порицанию с церковных кафедр Эдинбурга.

Гамильтон, под тем предлогом, что неотложные дела не позволяют ему присутствовать в Совете, глушил свои тревоги на теннисном корте, а Совет, контролируемый Аргайлом и Лоудуном, тем временем написал своему венценосному господину, убеждая его вернуться к любящему его парламенту, и отправил своих уполномоченных к нему в Оксфорд.

Если в Шотландии правительство, назначенное самим королем, предало его, то в Ирландии правительство, которое он отказался признать, действовало от его имени и демонстрировало свою преданность. Осенью ирландские повстанцы собрали свой собственный парламент в Киленни и официально провозгласили создание нового государства – Ирландской Католической Конфедерации. Конституцию новой Ирландии написал способный юрист Патрик Дарси, имевший опыт члена парламента. Ему помогали лорды, дворяне, католические епископы и аббаты, которым в дальнейшем предстояло стать национальными лидерами. Генеральная ассамблея, как был назван ирландский парламент, состояла из представителей лордов, духовенства и общин, сидевших вместе в одном помещении. Правительственная власть была сосредоточена в руках Высшего совета из 24 членов, избранных Ассамблеей, что было во многом похоже на шотландский Комитет сословий, избиравшийся шотландском парламентом. Термин «конфедерация» был выбран, чтобы подчеркнуть, что это не объединение отдельных провинций, а союз между «старыми ирландцами» и англо-ирландскими католиками по большей части нормандского происхождения, объединившимися, чтобы бороться против пуританского парламента в Вестминстере и агрессивных английских и шотландских поселенцев последних двух поколений.

Несмотря на то что духовенство занимало в Ассамблее видное место и по меньшей мере в течение шести месяцев тесно сотрудничало с ирландскими и англо-ирландскими лордами и дворянами, конституция Патрика Дарси отражала скорее политические и законодательные, чем религиозные устремления ирландцев. Она устанавливала юридическую и политическую независимость Ирландии, которая была в равной степени желанна и для старых ирландцев, и для англо-ирландцев, и для духовенства, и для мирян. Вскоре выяснилось, что если англо-ирландцам было достаточно независимости, то желания старых ирландцев и духовенства этим не ограничивались. Но осенью разногласия между двумя фракциями на время затихли, и казалось, эта возрождающаяся Ирландия с разумной конституцией, растущей армией и умным руководством может стать автономной нацией.

Восстание было направлено против английского парламента, а не против короля, которого ирландцы продолжали признавать. На государственном флаге Конфедерации поместили ирландскую арфу, увенчанную короной и буквами С. R. На официальной печати значилась надпись: «Hiberni unanimes pro Deo, Rege et Patria. Ирландцы едины во имя Бога, короля и Родины». Новое правительство сразу приступило к выполнению планов по организации налогообложения, армии, печати и распространению своих официальных документов. Оно назначило послов в Париж, Мадрид и Ватикан, откуда ожидало помощи деньгами и оружием для продолжения войны. Со всем смирением и признанием своих обязанностей было написано письмо королю в Оксфорд. В нем ирландцы называли главной причиной восстания плохое управление лорда-судьи Парсонса и агрессивное поведение английских пуританских и шотландских поселенцев и просили короля принять их представителей и выслушать их жалобы.

Официально король по-прежнему не обращал внимания на этих неудобных союзников, хотя они заявляли о своей преданности ему не только в Килкенни. Об этом говорили ирландские монахи за рубежом, создавшие широкую дипломатическую сеть от лица свободной Ирландии в Италии, Франции и Испанских Нидерландах. Королева уже уговаривала Карла противодействовать шотландской угрозе, предоставив ирландцам религиозную свободу, и использовать их храбрые войска в войне, которую он вел у себя дома.

Пим и члены его партии, которые, как и ирландцы, были уверены, что симпатии короля на стороне конфедератов, приготовили ему ловушку. Они инспирировали обращение поселенцев-протестантов к королю и стали ждать его реакции, в которой наделись уловить какие-нибудь признаки его связи с мятежниками. Тем временем правительство в Дублине продолжало проводить свою извилистую линию. Роялисты и сторонники парламента в Совете шпионили друг за другом и были едины только в своем сожалении по поводу того, что пропасть между королем и парламентом лишила их всякой надежды получить помощь от какой-нибудь из сторон.

II

Отпор, с которым встретились силы короля при приближении к Лондону, показал всей стране силу парламента. Парламентарии следили за тем, чтобы в новостных листовках постоянно присутствовали упоминания об их успехах, и старательно оповещали друзей повсюду о своей несокрушимой мощи. Многие простые люди до самой северной границы с Шотландией верили, что победа парламента обеспечена.

Однако после нескольких провалов в последующие недели это впечатление начало исчезать. В Ланкашире парламентские гарнизоны и крестьяне-пуритане с трудом сдерживали растущий напор жестоких и неуправляемых солдат лорда Дерби. В Йоркшире граф Ньюкасл при умелой поддержке сурового сэра Мармадьюка Ленгдейла вдохнул в дело короля новую жизнь. В Тедкастере он застал врасплох и разгромил младшего Ферфакса, вынудив его отступить к Селби, в то время как роялисты вторглись в Западный Райдинг и перекрыли поставки еды и пожертвований, которые Ферфаксы рассчитывали получить от развитых текстильных городов, населенных пуританами. На помощь ему поднялись местные роялисты, и предполагаемое перемирие, которое вывело бы Йоркшир из войны, было отвергнуто обеими сторонами. Старший Ферфакс в смятении взывал к парламенту: «Враг силен и является хозяином положения. Его величество, паписты и другие зловредные полностью снабжают его деньгами и всем необходимым».

На западе Мидлендса парламентский командующий граф Стемфорд с войском, которое он собрал за свой собственный счет, был оттеснен от Херефорда и отступил в пуританский Глостер. Центры производства шерсти, за исключением Шрусбери, были преимущественно пуританскими. По этой причине сторонники короля поступили бы правильно, заблокировав поставки шерсти в центры дистрибуции и в Лондон. Отчасти имея это ввиду, отчасти чтобы освободить путь из Оксфорда на юго-запад, Дигби предложил Уилмоту напасть на Мальборо и задать жару «круглоголовым». Каждому из них хотелось совершить дерзкую атаку во имя короля и при этом не делиться славой с Рупертом.

Ранним утром понедельника 5 декабря они пошли в атаку с отрядом драгун. Город был весь выстроен вдоль широкой главной улицы с тремя-четырьмя постоялыми дворами. Их обширные конюшни с открытыми стойлами являлись уязвимыми точками, которые невозможно было защитить полностью. Через одну из таких точек часть кавалеров пробила себе дорогу внутрь, в то время как другие начали атаку с обоих концов длинной главной улицы. Защитники устраивали баррикады и стреляли из окон, но были опрокинуты. Победоносные кавалеры играючи разоряли амбары, конюшни и склады. Они увезли с собой тюки с тканью, чтобы пустить ее на обмундирование королевской армии, и забрали «весь сколь-нибудь стоящий сыр на сумму 200 фунтов». Пленных связали одной веревкой и отправили в Оксфорд. Беззащитные жители города были сильно напуганы и купили себе мир за деньги. Одному из горожан, который ссылался на бедность, поскольку имел 11 детей, злобный кавалер (бедняга был убежден, что это лорд Дигби собственной персоной) посоветовал пойти и утопить их. Лондонские памфлетисты посвятили разграблению Мальборо не меньше строк, чем погрому в Брентфорде, но самый важный аспект произошедшего для парламента заключался в том, что теперь роялисты могли направлять шерсть и ткань из Уилтшир Доунса мимо Лондона и этим душить торговлю, от которой зависели многие сторонники парламента.

По мере того как новости становились мрачнее, слабели переменчивые симпатии лондонцев к Пиму и его партии. Многие роялисты в Сити были исключены из Городского совета, некоторые же остались в правлении Сити, но еще больше их было среди состоятельных торговцев, которые могли обеспечить подчинение подмастерьев и поддержку друзей короля. Исаак Пеннингтон, избранный лордом-мэром вместо роялиста сэра Ричарда Герни, был в ноябре 1642 г. переизбран на следующий год. Исключительно богатый и имевший свои интересы в торговле тканями, а также в торговле с Восточной Индией и Левантом, он оказывал щедрую поддержку парламенту, а в самые критические месяцы войны проявил себя энергичным лидером, хотя временами ему приходилось сносить оскорбительные выпады «злобных растленных хлыщей» из партии короля.

С закрытыми театрами, уехавшим двором, жестко контролировавшимся трафиком в город и из него, и установленным ежемесячным постным днем Лондон стал холодным, тусклым и встревоженным подозрениями. Еда стоила дорого из-за проблем на дорогах и водных путях, торговля шла вяло, а во время осеннего наступления короля магазины и вовсе закрыли на десять дней. Из-за блокады Ньюкасла не хватало угля, хотя памфлетист, описывая характер лондонской жены, писал, что «уголь – не первая необходимость, другое дело – мужья, теплые в постели и полезные в доме», и предсказывал восстание женщин, если мужчины в ближайшее время не вернутся из армии. Рассказывали, что 800 жителей города были внесены в черные списки как роялисты, и частым явлением стало разоружение подозреваемых и обыски в их домах. От горожан постоянно требовали проявлять милосердие, облегчать участь раненых солдат или их жен и детей, помогать жертвам грабежа и бедным людям из Брентфорда и других пострадавших приходов. «Ордонанс о всеобщем взносе», изданный 8 декабря, стал сигналом к четырехдневным волнениям. Все началось с проблем во дворе Галантерейного зала, который теперь стали называть Залом грабителей, поскольку там проходили заседания парламентского Комитета по сбору денег. Когда купцы-пуритане входили внутрь, над ними смеялись и толкали их. Потом купцы-роялисты подготовили петицию о мире, но Городской совет Лондона запретил им передавать ее в палату общин. После этого податели петиции, как и другие до них, обратились за помощью к горожанам. Вдохновленные такими популярными персонажами, как смотритель медвежьего садка и клоун из недавно закрытого театра «Ред Бул», они пошли к Гилдхоллу, где заседал Городской совет, заполонили все подходы к нему, осадили двери, избили слугу генерала Скиппона, который попытался пробиться через толпу, и в конце концов милиции пришлось их разгонять.

В этот момент король Карл в Оксфорде выпустил декларацию, достаточно убедительную, чтобы пошатнуть каждого колеблющегося сторонника парламента. В сдержанных выражениях, позволяющих предположить авторство Эдварда Хайда, он отменял несправедливые налоги, введенные парламентом без согласия подданных, конфискацию собственности и необоснованное заключение в тюрьму, свидетелями которых так часто становились лондонцы за последние месяцы. На самом деле все это, как утверждал король, было сделано не парламентом, а его зловредной фракцией, узурпировавшей его имя, – всего лишь пятой частью палаты лордов и 80 или около того, депутатами, завладевшими палатой общин. Даже правительство гордого древнего лондонского Сити, указывал король, было сломлено и оказалось в руках немногих.

Чтобы отвлечь внимание людей, партии Пима срочно нужна была победа. К счастью, 13 декабря в Хемпшире драгуны парламента под началом сэра Уильяма Уоллера напали на небольшой отряд кавалерии роялистов, стоявший в Винчестере, и ворвались в город так же стремительно, как кавалеры в Мальборо. Роялистам позволили спокойно отступить в Оксфорд, но горожане, раздраженные их требованиями и беспорядками, погнали их прочь, забросав камнями. Силы парламента, проявившие больше уважения к собственности жителей, чем их потерпевшие поражение враги, отметили свою победу уничтожением гобеленов, церковных облачений, книг и грамот в кафедральном соборе. В довершение всего они разбили в щепки орган. Получив известия об этом, парламент приказал звонить в колокола и зажигать костры, что подчеркивало скорее его потребность в какой угодно победе, чем важность конкретного успеха.

III

В суете и сутолоке войны король, находившийся в Оксфорде, чувствовал себя уверенно и безмятежно. Студенты вместе с горожанами рыли траншеи и трудились на земляных работах, которые должны были усилить оборонительные укрепления. В Осни работала мельница, где делали порох, а в Уолверкоте – фабрика по изготовлению мечей. Главным складом стал Нью-колледж. В школах музыки и астрономии хранилось белье и мундиры для солдат, школы права и логики были завалены овсом для лошадей, а бриджи и другое снаряжение складировали в древней школе риторики. Бездомный и отобранный у фермеров скот согнали на огромную четырехугольную территорию Церкви Христа, чтобы затем перепродать или забить в зависимости от потребностей армии. В сложившихся обстоятельствах город благоденствовал – никогда еще горожанам не удавалось так дорого продавать еду, напитки и постель, – а университет влачил жалкое существование. В эти тревожные годы новые люди почти совсем перестали приходить в город, и мало кто из студентов продолжал сидеть за книгой. Часть в конце лета уже ускакала с Байроном. В октябре, когда король стал приближаться к городу, Энтони Вуд писал, что его старший брат «бросил свое платье на окраине города и умчался в Эджхилл». Вероятно, он был не единственным, кто так поступил. Через месяц среди тех, кто остался, когда король разместил в Оксфорде свою штаб-квартиру, лишь немногим удавалось держаться в стороне от армейских учений и муштры, а также от пьянства и ругани солдат. Даже люди науки и профессора сменили свое платье на кожаные защитные камзолы. Уильям Беу из Мертон-колледжа (позднее богослов и епископ) взял в руки оружие и за свой счет снарядил нескольких своих учеников. Одним из первых, несмотря на то что ему было за пятьдесят, в армию поступил савилианский профессор геометрии Питер Тернер.

Всю зиму к королю стекалось роялистское дворянство. Одни приходили во главе отрядов своих арендаторов, другие – в качестве добровольцев-одиночек, как один бедный джентльмен из Уэльса, который мог предложить королю только «испанский клинок на боку и валлийское сердце в груди». Переполненный войсками город стал шумным и разгульным, среди молодых горячих офицеров часто случались дуэли, а покой мирных горожан нарушали пьяные драки. В конце концов, чтобы как-то ограничить эти безобразия, пришлось запретить продажу спиртного после девяти вечера. Парламентские шпионы сообщили, что сам принц Руперт разнимал двух людей, которые дрались друг с другом тупой стороной алебард.

В качестве награды за доблесть король, по предложению Томаса Бушелла, стал выпускать красивую медаль, созданную по эскизам Томаса Роулинса, «Отчаянная надежда», которую давал тем, кто добровольно шел на опасные задания. На одной стороне серебряного круга был изображен король, на другой – принц Уэльский. Вероятно, это была первая военная награда в Англии. На других медалях, которые давали за особые заслуги, была изображена голова королевы, а на одном своеобразном изделии красовалось изображение принца Руперта, взятое с его портрета работы Ван Дейка, написанного за пять лет до этого.

Легенда о кавалерах росла. Несмотря на нехватку денег, многие офицеры щедро тратили их на экипировку своих людей. Блестящие доспехи и алебарды лейб-гвардии короля под командованием его белокурого кузена лорда Бернарда Стюарта так слепили глаза, что ее стали называть «парадным войском». Атмосфера, которую создавало присутствие придворных-солдат, была веселой и беззаветной, хотя в Лондон приходили сообщения о разногласиях между офицерами-профессионалами и знатными дилетантами.

Король назначил церемониймейстера и привез в Оксфорд художника Уильяма Добсона. Рождественские праздники он провел торжественно и пышно в колледже Христовой Церкви, который с того времени стал его резиденцией. Проректор университета подарил ему на Новый год чашку, до краев наполненную золотыми монетами, и сказал: «Нам хотелось бы, чтобы она была неисчерпаемой, как Индия».

Принц Руперт был гением королевской армии. После событий у Повик-Бридж его репутация быстро росла. Парламент назвал его главным злодеем, кавалеры – героем. Ему приписывали способность передвигаться быстрее ветра, быть в нескольких местах одновременно и осуществлять разведку с использованием маскировки собственного изобретения. Говорили, что он неуязвим для пули, что он в союзе с дьяволом и что он каннибал. Для своей партии он сразу стал вторым Черным принцем, а белая собака, которая всюду следовала за ним, получила в народе почетное звание сержант-майор-генерал Бой.

Принцу было 23 года, он был высоким, худощавым и чернобровым. Его природный открытый и великодушный нрав после трех лет заточения в австрийской крепости стал более суровым и сдержанным, а горечь разочарования обострила его врожденную стремительность. Однако при венском дворе после освобождения принц поразил венецианского посла «благородством своих мыслей». Это замечание было справедливым и глубоким, поскольку среди множества амбициозных и легкомысленных людей, окружавших короля, принц выделялся своим возвышенным и искренним духом, свободным от лживости и эгоизма. Руперт хотел быть моряком и больше интересовался технической стороной своей профессии – артиллерией, фортификациями и осадными механизмами, чем кавалерийским боем, благодаря которому он так быстро завоевал репутацию. Быстрота, с которой он принимал решения и действовал на поле боя, и нетерпение, с которым он слушал более взрослых и медлительных королевских советников на заседаниях Совета, отражали и быстроту его интеллекта, поскольку он умел быть спокойным и терпеливым, когда этого требовали обстоятельства, как, например, во время занятий со своими людьми. (Позднее он овладел мастерством гравировки – искусством, требующим бесконечного терпения и сосредоточенности.) При таких многочисленных достоинствах ему недоставало простых светских навыков, и он был склонен прятать свою неловкость в общении с придворными и политиками за сардоническим остроумием и презрительными манерами. Но в тех, кто знал его лучше, он пробуждал долгую и глубокую привязанность. Принц с легкостью завоевал и сохранял любовь и уважение своих солдат, поскольку был вынослив в тяжелых ситуациях, бесстрашен при встрече с опасностью, быстро признавал достоинства в людях и, будучи равнодушен к похвале в свой адрес, был щедр на похвалу другим.

Однако он слишком мало считался с мнением своих коллег и, как все молодые люди, слишком легко и открыто шел на поводу своих симпатий и антипатий. С самого начала Руперт невзлюбил генерального комиссара кавалерии хитрого и амбициозного Уилмота и был в плохих отношениях с Джорджем Дигби, которого он, сам того не желая, оттеснил с позиции главного королевского фаворита. Вместе с тем он приобрел полезного друга в лице герцога Ричмонда, сдерживающее влияние которого несколько смягчило неблагоприятное впечатление от его резкого необщительного характера.

В делах военных принц Руперт был очень уверен в своем мнении. Он советовал королю укреплять местные города и, таким образом, изматывать мятежников в осадах. Используя эти укрепленные пункты, чтобы сковать значительные силы противника, королевская кавалерия могла стремительными атаками обстреливать их с флангов, отрезать обозы и устраивать рейды по оставшейся без защиты сельской местности. Недостатком этого плана, который с успехом использовался голландцами в войне против испанцев, являлись большие затраты на фортификации. Руперт был невысокого мнения о любительских земляных сооружениях, построенных в Рединге. Если ресурсы короля не позволяли такого обширного строительства, то главной надеждой Руперта было численное укрепление сил пехоты. Возможно, он даже пытался убедить принца Оранского отпустить четыре английских пехотных полка, находившиеся у него на службе. Хорошо экипированная профессиональная инфантерия была жизненно необходима, поскольку ни одна война не может быть выиграна одной только кавалерией.

Руперт обращал слишком мало внимания на политические проблемы. Если бы английских солдат, находившихся на голландской службе, отпустили, они, весьма вероятно, предпочли бы сражаться на стороне парламента. Наибольшее число профессиональных военных, предложивших свои услуги королю, принадлежали в значительной степени к противоположному лагерю – католикам, служившим во Фландрии у испанцев. В Брюсселе сэр Генри Гейдж, старый английский военачальник с длинным списком выдающихся достижений, старался убедить своих освободившихся со службы соплеменников присоединяться к силам короля. Таким образом, в этой войне Карл неизбежно оказался и на суше, и на море связан (как был связан в мирное время) с испанско-фламандско-австрийским альянсом в Европе. Его старший племянник курфюрст Палатин, преследуя свои интересы как протестантского принца, посчитал полезным публично осудить своих братьев Руперта и Морица за то, что они встали на сторону короля, и заставил свою мать, королеву Богемии, сделать то же самое.

На море за последний год дюнкеркские приватиры[19]19
  Приватир, он же капер – частное лицо, которое с разрешения верховной власти государства снаряжало за свой счет корабль с целью захватывать иностранные суда.


[Закрыть], действовавшие под защитой испанцев, перевозили оружие и людей для ирландских повстанцев и свободно использовали свои порты и базы, чтобы охотиться на голландские и английские суда. Теперь Ирландская Конфедерация в Килкенни официально назначила одного из этих пиратов своим вице-адмиралом, и на ближайшие семь лет Вексфорд стал основной базой ирландско-дюнкеркского флота из почти 90 кораблей. Кроме этого, вопреки желанию правительства Франции, они пользовались бретонскими портами и перекрывали все западные подступы к Каналу для судов, направлявшихся в Лондон или в порты Голландии. Ирландско-дюнкеркские пираты не выступали открыто союзниками короля, но не нападали на его корабли, а моряки и капитаны из лагеря роялистов считали их своими друзьями, поскольку у них был общий враг.

К этому времени роялисты начали бросать вызов контролю парламента на море. Лоялисты с запада страны предоставили свои корабли в распоряжение короля, губернаторы Гернси и Джерси, являясь его сторонниками, удерживали крепости на своих островах, а их порты были, вопреки мнению жителей, открыто на его стороне. Остров Ланди, острова Силли, остров Мен, родина лорда Дигби, – все они предоставляли укрытие или устанавливали орудия для защиты кораблей роялистов. Суссекские кавалеры захватили и недолгое время удерживали Чичестер, и, хотя к концу декабря их оттуда выбили, опасность повторного нападения присутствовала постоянно. Роялисты не могли вступать в столкновения на море, но смогли сделать крайне небезопасным для всех судов путь в порты, контролируемые парламентом. Лондонские купцы требовали более надежную защиту, но граф Уорик и военный флот парламента были слишком загружены патрулированием Северного моря и Канала с целью не пропускать корабли, везущие оружие королю, в Ньюкасл или на побережье Корнуолла.